Витражи

      Кейске пропустил удар, будучи не в силах поверить в то, что он сейчас видел.       Взрывы внутри заглушали физическую боль. Миллиард цветастых фейерверков разрывались под ребрами, не давая сделать и вдоха. Что-то, напоминающее саму вселенную, проносилось перед глазами, стирая все вокруг кроме тонкой фигуры, находившейся на расстоянии пары десятков метров.       Сомнений не было.       Он наконец ее нашел.       — Баджи, глаза разуй! — кричал несущийся к нему Кен, сбивая его противника с ног. А Кейске все стоял и смотрел в одну точку, не смея пошевелиться.       Это точно она.       Та, ради которой он сжег добрую дюжину материнских журналов, только чтобы видеть в огне ее образ и чувствовать всепоглощающее спокойствие, стояла сейчас почти рядом, неотрывно глядя на него. Даже не пошатнулась — будто бы знала, что так будет; знала, что они встретятся здесь и сейчас. Он не видел, но чувствовал — улыбалась. Вот-вот расплачется — ее бы обнять, увести отсюда подальше, закутать в плед да посадить к себе на колени — и никогда, и ни за что не отпускать.       Она здесь. Его спокойствие. Его нежность.       Его соулмейт.       Предназначенные друг другу самой судьбой они могли видеть друг друга уже несколько лет — со дня шестнадцатого в их жизни оборота Земли вокруг солнца, но не чаще раза в несколько месяцев. Ни сказать ничего, ни коснуться — лишь видеть в пламени, когда правда необходимо найти что-то светлое в беспроглядной тьме.       Она была еще красивее, чем он думал. Не японка, нет — тогда бы они уже давно встретились и все было бы слишком просто. Хафу? Вполне возможно, но глаза у нее были настолько большие и яркие, что он не мог в это поверить. Черт, до сих пор не может. Это не сон?       Кейске поднимается с земли и идет, заколдованный — хоть бы стать немного ближе, посмотреть на нее; проверить, цела ли — нельзя так просто появиться на поле битвы и стоять в стороне. И как она только его нашла?       Ребята кричат ему что-то в спину, но он не слышит — все шагает, приближаясь. Рассматривает светлые волосы, молочную кожу и ослепительно-белую толстовку — как только не запачкала?       Встает напротив. Не смеет коснуться — боится. Она вся светится изнутри, такая невероятно-хрустальная, и улыбается ему. Конечно, узнала. Катарсис всегда работает в обе стороны — и как приятно понимать, что она тоже его ждала. Искала.       — Привет, — говорит она с явным английским акцентом, утирая ладонью слезящиеся глаза и не разрывая зрительный контакт, — а я тебя нашла.       А голос какой. Звонкий-звонкий, как льющийся ручей; хоть он и понимал, что только для него — так уж устроен их мир: твой истинный всегда будет идеален для тебя во всем. И она, черт… она была прекрасна.       — Я…       Баджи не понимал, что он хочет сказать. В голове было слишком много мыслей, чувств, слишком много ее. Она полностью им завладела. Одним своим существованием, одним появлением разделила жизнь на «до» и «после».       — Тео, — представилась она, — Тео Росси.       — Кейске, — выдавил он из себя, — Баджи Кейске.       Тео протянула к нему тонкую белую руку, желая коснуться его лица. Он позволил.       Под кожей разлилось тепло, прошибая электрическими разрядами все тело. Они оба это почувствовали.       — Сбежим отсюда? — Кейске накрыл ее ладонь своей, не позволяя отстраниться, — прямо сейчас.       Девушка звонко рассмеялась, на мгновение прикрывая глаза. Казалось, они стояли так целую вечность — краснощекие от накатившего смущения, такие молодые и счастливые, что, кажется, по-настоящему сияли.       — Немедленно, — произнесла она, перехватывая мужскую руку и переплетая пальцы, — и куда угодно.        Фортуна улыбнулась где-то на Олимпе. Очередные нити судеб вновь соединились, становясь лишь крепче.       Это только начало.