С Новым годом, бастард!

Два дракона кружились в смертельном танце, унося своих всадников в густые серые облака. Крошечный Арракс был меньше, чем голова старой Вхагар. Это давало ему преимущество пролетать между узкими острыми, как бритва, скалами, оставляя противника где-то наверху. Но он был напуган, также как восседавший на нем Люцерис Веларион. Шёл ливень, внизу бушевало море и спрятаться было негде. Эймонд Таргариен устроил свою очередную игру, не думая о последствиях. Одноглазый был уверен в своих навыках всадника. Думал, что Вхагар подчиняется любому его слову. Люк слышал издевательский смех своего дяди где-то сверху. Его глаза заливало ледяным дождём. Юноша вцепился в свое седло, его сердце стучало. — За тобой должок, мальчишка! — веселился где-то в серой мгле Эймонд. С того дня, как он поцеловал Люцериса в последний раз на палубе корабля, прошёл почти год. И все это время не было ни одного дня, чтобы одноглазый принц не вспомнил о том, что произошло между ними в новогодние праздники. Несколько раз, Эймонд почти поддался порыву всё бросить и, сев на своего дракона, полететь на Драконий остров, чтобы вновь заглянуть в любимые глаза, поцеловать любимые губы. Да, Эймонд Таргариен был по уши влюблён в своего племянника Люцериса Велариона. И ему было плевать, парень это или девушка. Едва он увидел юного Люка в зале Штормового Предела, все его тело покрыла мелкая дрожь. То, чего он так хотел все эти месяцы, было так близко и так далеко. И Эймонд не придумал ничего лучше очередной порции запугиваний и погони. Таргариен будто мстил племяннику за свои чувства к нему, за каждую бессонную ночь, проведенную в борьбе с горячим желанием вновь войти в Люцериса, за каждый неприлично громкий стук сердца, едва речь заходила о детях Рейниры. Ненависть и любовь сплелись в душе Эймонда, как два дракона, и сейчас он сам начал этот танец, о котором будут помнить ещё долгие годы. Люцерис слышал смех Эймонда. Такой холодный и злобный, как и раньше. Будто между ними ничего не было. Будто все эти слезы, что Люк пролил всю дорогу домой, были зря. Будто часы, которые он провел, глядя в небо, ожидая что увидит силуэт Вхагар, ничего не значили. Слезы страха и обиды перемешивались с дождём, стекая по холодным щекам Люцериса. Он хотел задать лишь один вопрос своему преследователю: «Почему?». Арракс вынырнул из-за скал, оказавшись наравне с Вхагар. И неожиданно, без приказа своего всадника, изрыгнул пламя на медно-синюю чешую дракона Эймонда. Сердце Люцериса замерло. Он заглянул в единственный глаз Таргариена и увидел в нем страх. Они оба понимали, чем грозит этот поступок юного Арракса. Этот взгляд бесконечно любимых оленьих глаз навсегда останется в памяти одноглазого. Арракс взмыл за облака, прячась от Вхагар. Нежно-розовые пуховые вершины окутали дракона и всадника, солнце заиграло на жемчужной чешуе Арракса. Стало тихо. Люцерис не слышал, как внизу, срывая голос, орёт на своего дракона Эймонд: — Нет, Вхагар! НЕТ! НЕТ! НЕТ!!! Мощные челюсти самого крупного дракона Вестероса сомкнулись на хрупком тельце беззащитного Арракса, оставив от дракона лишь крылья и хвост. Тело Люцериса, вместе с остатками белого дракона полетело вниз, исчезая в серой пелене дождя. Сердце Эймонда, кажется, улетело вместе с ним. Он, не моргая, смотрел туда, где исчезли останки его возлюбленного. И Люцерис погиб, так и не узнав о чувствах Эймонда. Он погиб, не понимая происходящего, испуганный и одинокий. Эймонд поджал губы, сдерживая животный крик боли, застрявший где-то в горле. «Прости меня, мой малыш Стронг. Я люблю тебя».