Псы и шакалы

Ночь, проведенная в видавшей виды кровати Арсения, очевидно, крайне хуево сказалась на моей психике. Иначе мне бы не снилось столько всего из разряда подавленного и упакованного на чердак памяти. Иначе оно бы не просилось словами сквозь сон, когда я еле соображал, что прошу его об этом в действительности — и что мой партнер по протекающей крыше может на просьбу откликнуться. Просыпаешься, твои руки уже на его аппетитной заднице, а сам он выцеловывает жарко твою шею, будто ему долго запрещали и вдруг наконец разрешили сладкое. И спросонья тебе это особенно нравится. Ты не думаешь, зачем и с каким подтекстом. Тебе просто вот сейчас, в эту самую минуту, в уютную темень за окном, под скрип пружин его раздолбанной кровати, нужны до одури его настойчивые губы на шее и плечах, укусы в ключицы и влажный кончик языка, нежно пишущий по больным отметинам. Не знаю, что мной верховодило. Заходить со стороны построенной на обострившемся желании прелюдии, а не по плану, оказалось так непредсказуемо и, как ни странно, необходимо, что понесло меня со страшной силой. То есть я бы, может, и сдержался, если бы Арсений не полез мне в трусы и не взял глубоко, вырвав из меня треклятый стон и вынудив буквально оттрахать его в рот с рвением и восторгом, будто мне в первый раз перепал минет и упускать возможности никак было нельзя. Он еще никогда так не сосал. И дело было не в горловом, который он не умел до сегодняшнего дня. Просто складывалось впечатление, что Арсению уж очень хотелось доставить удовольствие не столько нам обоим, сколько персонально мне — держи свой билет в первом ряду, наслаждайся моим ртом. Польщен, падок, каюсь. Каюсь теперь сосучками для горла из аптеки и стаканчиком капучино из кофейни по пути в универ. Чуть ногти не грызу, гадая, что у Арсения на уме. Из-под сухой светлой челки ничего не видно. Только хитрую улыбку до ушей. Мне вообще сегодня достается исключительно лаконичное: — Круть! — в ответ на робкое подношение. И больше этот любитель попиздеть по поводу и без не произносит ни слова до самого универа. Арсений выкидывает выдутый чуть ли не залпом стаканчик из-под кофе в урну, за локоть отволакивает меня в пустую раздевалку и там, в темноте, под чьими-то мокрыми куртками на крючках долго и самозабвенно целует в губы, наминая кольца в моем ухе холодными пальцами. — Встретимся вечером? — уточняет загадочно и, не дожидаясь ответа, выскакивает из раздевалки, только и слышно его торопливые шаги вприпрыжку. Остаюсь переваривать в гордом одиночестве. Прислоняюсь спиной к чужим курткам и напряженно несколько минут думаю, что, черт подери, это было? Где мое радио? Где «Эй, давай я поболтаю, а ты послушаешь?» Откуда взялась схема с поцеловать и убежать? А если я хотел еще? Год дэмн, хотел. А получил интригующее предложение встретиться вечером. Обкашлять вопросики, наверное. Узнать, что мы делаем — и почему сейчас я прячу улыбку, которая пугает меня самого и пугает какого-то случайного первака, попавшегося по пути в аудиторию? Пацан резко бледнеет и улепетывает от меня в противоположную сторону, на всякий случай прижимаясь к стеночке. До вечера успеваю сгрызть себя внутренне до основания. А вдруг Арсению было так больно утром, что он теперь решил меня избегать? Размышляю об этом, щелкая автоматической ручкой и поглядывая в его светлый затылок с задней парты на последней лекции. Арсений вдруг оборачивается, подпирая подбородок кулаком, и подмигивает мне из-под челки. Нет. Не стал бы он в таком случае заикаться про вечер и доводить меня до очередного приступа рожи кирпичом, не знающей, какое выражение принять, этими взглядами через плечо. Впрочем, грызть себя успокаивающая мысль не мешает. Возвращаюсь домой раньше обычного. Подумав, впервые отменяю занятие по боксу, получаю от тренера нагоняй, но обещаю ему в качестве компромисса поколотить грушу, которая у меня подвешена на крюке в гостиной. Зову Леню и с порога нападаю на него с просьбой приготовить что-то особенное. — Особенное? — уточняет Леня, вздергивая бровь, ставит нагруженные продуктами пакеты на комод в прихожей и расстегивает пуховик. — Начинаешь праздновать заранее? Не сразу понимаю, о чем он. Забыть умудрился о близящемся дне рождения, хотя папа за неделю начал присылать мне ссылки на статьи в духе «Десять способов устроить незабываемую вечеринку!». Клянусь, он сидит в Бостоне и ржет там надо мной, как гиена. Ну не может он на полном серьезе думать, что я возьму на заметку идею позвать толпу однокурсников и нарядить их всех в костюмы героев Марвел. Я позову Арсения. Без костюма. Он точно окажется достойным поднять молот Тора на моем скромном празднике жизни. Выпьем вина. Больше никого видеть на пороге не хочу. — Просто что-то… вкусное, — говорю, подтормаживая. — А обычно я готовлю невкусное? — ехидно уточняет Леня, хватает пакеты и с гордо выпрямленной спиной проходит на кухню. — Нет, но… — беспомощно всплескиваю руками, тянусь за ним и возмущаюсь: — Ты понял! Лене тридцать восемь. В моем возрасте он уже, выпорхнув из поварского колледжа, работал на моего отца. И пусть я его не знал тогда, я почему-то уверен, что он мало изменился с тех пор. Такой же молодой душой ехидный подъебщик! Он единственный, кто меня знает здесь с пеленок. Он в курсе всех моих закидонов и эмоций вонючих. По этой причине на бедного Леню выливаются литры бубнежа, которые копятся во мне днями и ночами. Правда, как выяснилось, Арсений тоже в последнее время попадает под дождик. Главное, чтобы этот дождик не перерос в злоебучую грозу. — Я понял, — отвечает Леня с подскочившим в тоне градусом веселья, когда уже достает и раскладывает на столе мясо и овощи, — что тот пацан в халате неплохо тобой крутит. — Леня рассматривает кабачок и добавляет с ухмылкой: — Без халата у него, наверное, еще лучше получается. — Никто мной не крутит, — огрызаюсь раздраженно. Леня сто процентов знает, как зовут Арсения. Как знает и то, что играет на моих нервах, — а они не железные, между прочим! В порыве душевного раздрая иду пиздить грушу. Далеко, впрочем, уходить не приходится, потому что кухня совмещена с гостиной. Выволакиваю грушу из-за дивана и цепляю цепь на крюк в потолке. Вспоминаю некстати, как Арсений в прошлом году неделю вынашивал вопрос после первого посещения моей квартиры, искоса поглядывая на крюк. А потом подошел, подергал меня за рукав толстовки и уточнил тоном человека, который старательно строит из себя эксперта: «Это для секс-качелей, да?» Только моему ебанутому созданию могло прийти в голову, что у меня есть дома крюк для секс, мать его, качелей! Я даже не знаю, как они выглядят. Жалею до сих пор, что не сказал «Да». Чисто посмотреть, как Арсений будет еще неделю рожать вопрос «А когда мы на них покачаемся?» Вспоминаю про Арсения чудовищно некстати, потому что грушу мне пиздить больше не хочется — ну не думая же про его лицо. Стою, дебил дебилом, обняв грушу… и покачиваюсь с ней вместе из стороны в сторону, гремя цепями, как то самое злобное обиженное на весь мир привидение, которому сказали, что им кто-то крутит. Леня невозмутимо намывает овощи, в мою сторону не оборачиваясь. И вроде бы точку в разговоре я поставил. Но я же… я же не договорил. Оставляю грушу, подхожу к столу и говорю, опираясь о край обеими руками: — Я на него не запал, если ты так подумал. А ты, наверное, так и подумал. — Началось в колхозе утро, — хмыкает Леня себе под нос. — Серьезно, — произношу с нажимом, — просто мне захотелось пожрать чего-то особенного, вот я и попросил… Ну, точнее, прошу сейчас. Пожалуйста. Прости, может, в какой-то резкой форме высказался, я не хотел, я на самом деле очень ценю твой труд, ты замечательно готовишь, и без тебя я давно бы сдох от голода. — Рома… — И эта просьба не значит ровным счетом ничего особенного — вместе с ним, — продолжаю настаивать. — Да, мне иногда хочется, чтобы он поел так же вкусно, как я, потому что объективно стремно за то, как человек питается. — Ну да, Ром. — Даже если я приглашу его на ужин, я хочу приятно провести вечер. Ну хочется мне с человеком приятно провести вечер. Чтобы он порадовался. Когда он грустный, мне тоже, признаться, немного грустно. Это вроде называется банальной эмпатией. И это же нормально, верно? — Нормально, Ром. — Ну так и чего? — уточняю, нахмурившись. — Ну так и ничего! — фыркает Леня, откладывая тщательно вымытые болгарские перцы на разделочную доску. Хм. Звучит вовсе не как «ничего». — Звучит не как «ничего», знаешь ли, — замечаю осторожно. — Рома! — Леня оборачивается и угрожающе наставляет на меня вымытую морковь. Его черные брови сдвигаются к переносице, на лице появляется то решительное выражение, которое обычно подсказывает, что сейчас меня начнут отчитывать. — Остановись, — Леня требует: — Хотя бы на секунду. Я подкалываю. Просто… прикол такой. Сеня не похож на человека, который будет крутить. Нравится он тебе и нравится. Не собирался я твоего драгоценного Сеню записывать в вертихвосты. — Он мне не… — Леня, предатель, молчит, будто не собирается меня перебивать, а у меня вдруг язык не поворачивается произнести это вслух. Ну, тушите свет, господа. Я разучился говорить, кажется, что мы не встречаемся, Арсений мне ни капельки не нравится — и это у нас так, физиологически и без грамма подтекста. Леня смотрит на меня со всем ехидством мира в глазах. Я строю в ответ сложную рожу кирпичом. Скоро из этих кирпичей отгрохаю себе трехэтажный особняк. Десять секунд раздумий оканчиваются безоговорочной победой Лени — я разворачиваюсь и трагично удаляюсь из разговора одним скептическим «Пф!» Плюхаюсь на диван в гостиной и бездумно кручу в руках телефон. За спиной нож начинает бодро стучать по разделочной доске. Ладно, допустим, присутствует некая симпатия. Возможно, симпатия перерастает в ощущение, что Арсений мне нужен не только для секса. Но даже если это правда, и мальчик Рома снова вляпывается по самое не балуй, я не собираюсь обострять интерес до каких бы то ни было признаний. Телефон в руке вибрирует от входящего сообщения. Резко сажусь под замолкающий на секунду-другую и тотчас возобновляющийся стук ножа. Ars Veter. 18:04: Ром, прости, сегодня никак не смогу!:( У Бима, кажись, непорядок с желудком. Сгоняю в ветеринарку. Черт. Пальцем нервно отбиваю по краю экрана. Облом грандиозный, ничего не скажешь, но если у собакена проблемы, то… Роман Шакалов. 18:05: Давай я поеду с вами. Не помню, чтобы за Арсением водились финансы на разъезды туда-сюда на такси и приемы у ветеринара. На Бима он спускает большую часть своих денег, которые зарабатывает на музле или изредка получает в качестве карманных от отца, уезжающего вахтой в другой город. В прошлый раз, когда Арсений потратился на собачью медицину, кажется, из его рациона временно пропали завтраки. Это же нормально, предложить ему помощь? Ars Veter. 18:05: Не надо. Ответ молниеносный. Понимаю. Представляю себя на его месте — я бы тоже стеснялся брать деньги. Но мы не чужие люди, а? Может, я вообще имею в виду перспективу составить ему компанию. Роман Шакалов. 18:06: Мне не в напряг. На этот раз ему требуется больше времени на ответ. Ars Veter. 18:08: Не надо, пожалуйста. Я сам. Все ок) Увидимся потом. По спине скатывается мерзкая капля холодного пота. Я давлю на него? Очевидно, давлю. Я душу его навязчивостью? Очевидно, душу. Иначе откуда это туманное «Потом», которое может означать как завтра, так и в следующем году, а то и в следующей жизни. Стоило мне слегка ослабить поводок своей прилипчивости, и я уже лезу в ту часть его жизни, куда меня не зовут. Планирую за нас обоих совместный ужин, спасибо, что не совместный быт и совместных детей. Кто ты такой, Рома, чтобы хотеть тебя рядом в своей жизни? Научись сначала поменьше душнить. Леня ничего не спрашивает, когда, протупив час на диване, тупо глядя на грушу, которую нет никаких моральных сил лупить, я молча тянусь за стол. Но сервирует на одного и, оставляя мне овощи, сделанные на электрогриле, и шикарный стейк, проницательно напоминает: — Дела действительно могут быть неотложными делами. Киваю механически, вцепившись в вилку. — Спасибо за ужин, Лень, — говорю, пытаясь сымитировать бодрый голос. Получается голос человека, которому только что вырвали все зубы мудрости под одной анестезией — хули, типа, растягивать на четыре раза, подавайте всю боль сюда. Неужели меня правда настолько выбивает из колеи позорная мысль, что моя поддержка нахуй Арсению не всралась? Что я не нужен ему, как он мне, — больше, чем просто парень, с которым классно трахаться? Выбивает. Леня уходит, зная прекрасно, что разговоры по душам сейчас зазря расковыряют мои загоны, и выльется его попытка побыть для меня старшим умудренным опытом другом лишь в очередную мою истерику. Может, и хорошо, что Арсений не задумывается над вариантом встречаться не только ради постели. Не узнает, какой я ебанутый в отношениях. Ем без аппетита, но все равно отправляю Лене в мессенджере кучу восторженных смайликов — вкус у моего ужина отменный, и не его вина, что я не могу сегодня им насладиться сполна. Не понимаю, что за черт меня дергает подойти к окну и, отодвинув штору, взглянуть на заснеженный двор. Но сердце ублюдски щемит. Арсений гуляет во дворе с Бимом, который подозрительно весело для больного желудка виляет хвостом. Соврал?.. Зачем? Где тогда гордая размытая ложь «Я занят, сам догадайся чем, чао, Рома»? Вижу, как из подъезда выходит фигурка в пуховике с кроличьими ушами на капюшоне. Яна подходит к Арсению, забирает у него поводок и, кажется, ключи, хотя с такой высоты не рассмотришь. Арсений машет ей и Биму рукой на прощание и припускает трусцой вдоль дворовой площадки, чтобы вскоре скрыться на повороте к дороге. Когда Арсений спиздел, что пойдет тусить с корешами, я хоть чуял, не понимая умом до конца, что он хочет, чтобы я не поверил — и пошел выяснять причины немилости. Сегодня я чую только, что конкретная ложь — для конкретных долбоебов вроде меня, которых стремно даже отшить честным «Нам не по пути». Что изменилось? Мне казалось… А, впрочем, чего удивительного? У него болит горло из-за меня. У него, может, мозг болит слушать мою бестолковую тишину в ответ на его желание поделиться со мной всем подряд. Он не видит никакой отдачи. Ему здесь не за что бороться. Кто, кто, блядь, в своем уме будет бороться за отношения с тобой, шакалье? Хрена ты губу раскатал. На Арсения Ветрякова. Да на него должна выстроиться километровая очередь претендентов, в хвосте которой трусливо плетешься ты со своим «Не встречаемся» и угрюмым ебалом. Сплю тревожно. Просыпаюсь злой и невыспавшийся, как скотина. Башка пульсирует, руки зудят поколотить наконец не снятую со вчерашнего дня грушу — и я колочу ее от души, позволяя себе даже чуток поорать. До первого предупреждающего стука в стенку от соседа. В нашей с Арсением переписке до самого вечера болтается лишь мой утренний вопрос «Как у Бима дела?» и его ленивый ответ «Все окей, просто переел. Спасибо, что спросил». Всю субботу провожу в странном подвешенном состоянии. Будто одновременно жду сообщения или звонка и не жду. Жду у моря погоды и хоть какого-то знака — куда двигаться дальше? Был бы будний день, поперся бы в универ и закусил гранитом науки. Но сегодня выходной, на носу сессия, а в понедельник вообще зачет, по которому у меня силами активного мелькания перед Жабой в последний месяц получен фартовый автомат. Поэтому у меня образовывается куча свободного времени, чтобы сожрать себя с потрохами. Хожу по квартире как неприкаянный. Разрываюсь между стремными мыслями. На одной чаше весов — дозвониться до Арсения и решительно расставить все точки над «i». На другой — не донимать его, чтобы он не решил, что я ебанутый сталкер и истеричка, коими и являюсь. Выбор наишикарнейший, я считаю. Приходит сообщение от отца из-за океана. «У кого-то скоро день рождения?) Принимай доставку ровно в десять утра завтра, смотри мне, не проспи!» Пишу ему «Ок» и, подумав, отправляю две скобочки — для его спокойствия за мою пропащую душу. Твой сын не опять, а снова. И это больнее в сто крат. Пап, научи, чтобы было не больно с каждым новым разом, а? Только есть подозрение, что после Арсения отрежет точно. После болтовни из моей ванной комнаты. Смешных историй ни о чем. После его выходов послушать, как я курю. Его благодарности, которую я принимал, как яд. Поцелуев взасос и поцелуев в шею. Прогулок с его псом. Его обезоруживающих улыбок и глупых вопросов. После чтения книги на его кровати, пока он делал свою музыку. После него хоть что-то живое останется, чтобы болеть? К полуночи думаю, что сойду с ума. Завтра я обязательно пойду и… ну вот что, что я сделаю? Признаюсь Арсению, что чувствую все те чувства, которые отрицал? Что он мне нравится? Что я хочу слушать его — и говорить с ним наконец так, как хочется, не скрывая, какой я заебушек? Да, черт возьми. Пойду — и будь что будет. Пусть пошлет меня нахуй. Пусть будет больно. Но если не попытаюсь хотя бы, не прощу самому себе, что дал Майклу победить и стать первой и единственной ошибкой моего сердца. Арсений может казаться простым парнем. Ничем не примечательным. Но он тот, с кем мне вопреки прошлым падениям хочется и боли, и радости. Кому мое недоверчивое сердце, этот обожженный кусок плоти и крови, хочет отдаться всего лишь за улыбку и взгляд из-под сухой соломенной челки. Ровно в полночь мой телефон, снятый с беззвучного из упрямой надежды, звенит свежим уведомлением. Думаю, это отец, но кое-кто обгоняет его традиционное «Ураааа!» на доли секунды. Ars Veter. 00:00 <Рома.mp3> Ars Veter. 00:00 Слушай. Я буду через 3 минуты. Кидаю мутный взгляд на аудиофайл. Он длится ровно три минуты. Будто почувствовав, что заторможу, Арсений кидает еще послание вдогонку. Ars Veter. 00:00 Слушай прямо сейчас! Вижу же, что прочитал! ЭТО ВАЖНО! Палец сам собой тянется к кнопке проигрывания. Я сажусь прямо там, где сообщение меня застало, а именно на ящике для обуви в прихожей под крючком с зимними куртками. Из динамика телефона льется проигрыш трека, напоминающего электронику — я слабо разбираюсь в музыкальных жанрах и направлениях. Могу оценить только красоту звучания. Красоты пока особой не чувствую, хоть и качает, безусловно, и кажется эта музыка до боли знакомой. Какое-то тщательно выстроенное в ритм металлическое клацанье, перебиваемое то гулким, как прибойная волна, шипением, то чем-то наподобие ветра или протяжного выдоха. Напряжение в мелодии нарастает от секунды к секунде, как дыхание человека, готовящегося к решительному прыжку. И я сам не замечаю, как дышу, завороженный длинным проигрышем, ему в такт. По коже головы бегут жаркие мурашки, кровь пульсирует в висках. Я вдруг понимаю, почему меня так обволакивает эта мелодия. Так звучу я сам. Это мое дыхание — прямо там. Это звон цепочки на моем рюкзаке. Это моя сигарета. Это то, что давно не слышу я, потому что этим живу. Это то, что слышит Арсений. Он слышит мою жизнь целиком, даже когда я не роняю ни слова. И тут дыхание музыки срывается на резком переходе в тишину. Я сижу под куртками и пальто на крючках ни жив, ни мертв, впитывая безжалостно медленно растущую в громкости мелодию, в которой больше нет буйства звуков, нет ловкой игры переходами. В которой ничто больше не отвлекает от того, что Арсений начинает петь. Слова на английском. Всего две строки, взятые из смутно знакомой песни, которые чередуются между собой, сплетаясь в напевную мантру. «Мне не нужна твоя любовь» — «Мне нужно только твое прикосновение». Меняется лишь тон — от резкого, с прохладцей, пробирающего до дрожи, к яростному надрыву, сводящей с ума паузе и наконец — легкому потеплению в полушепоте, который крепнет, набирает в чувственности, набирает в игривости и намеке на шутку, понятную нам обоим. Тембр его голоса. Нереальная красота его голоса. Чередование двух чертовых строк, в звучании которых больше, чем в самих словах. Я почти не дышу, когда трек подходит к концу, не зная и зная одновременно, что ждет меня в финале. «Мне не нужна твоя любовь» — «Мне нужно только твое прикосновение» — «Мне не нужна твоя любовь…» Пауза, чуть не разбивающая сердце вдребезги. Тихий шелест тлеющей сигареты. И в полной тишине — то, что позволяет сердцу уцелеть. «А может, все же нужна?» Я подрываюсь к двери. Распахиваю настежь и вижу Арсения, едва успевшего поднести палец к кнопке звонка. Мы смотрим друг на друга, оба дыша так, будто отпахали дистанцию в десяток километров без воды и от огня, который лизал нам пятки. — Думал, — говорит Арсений, чьи синие глаза, не прикрытые забранной назад челкой, впиваются в меня остро. Он ждет реакции. Он ее находит в звуке моего сорванного нахуй дыхания. Потому что сбивчиво тараторит, наверное, сам слабо понимая что: — Думал… не успею перезаписать свою часть, пришлось слиться вчера… Думал… не успею, но… не смог держать… при себе… ты понимаешь… — Арсений взвинчен, места себе не находит на моем пороге. — Ты все понимаешь! — он вспыхивает. — Но… но мне хотелось знать… наверняка… что понимаешь, что у меня… на уме… и с днем рождения… и… Медленно протягиваю руку и за локоть тяну его в квартиру. Запираю дверь за его спиной. Сердце отбивает дикие мотивы под ребрами. — Арсений, — произношу хрипло. Он вскидывает на меня взгляд от кроссовок. Удивленный. Я в первый раз за долгое время называю его по имени. — Мне, кажется, тоже.