Псы и шакалы

Жмусь к Роме. Рома жмется ко мне. Ощущение, будто смысл наших жизней — жаться друг к другу. Сидим на диване, я — боком между его разведенных ног, пристроив голову у него на плече. Рома задумчиво водит пальцами поверх капюшона моей толстовки. И ничего больше не происходит. Так и сидим как два сыча, которым категорически нифига не надо больше. Первые минут десять проводим молча, пялясь на грушу для бокса, болтающуюся на крюке. Ха! Помню, как ебу дал и решил, что это крюк для секс-качелей. Надо было видеть лицо Ромы — то есть, тогда еще Шакала, — когда я свое гениальное предположение озвучил. Выражение угрюмого недоумения и буквально читаемая в черных глазах мысль: «Эм. Ветряков. Ну ты… как бы выразиться… фантазер». Вспоминаю, и уши горят. Но сейчас не об этом. Потому что Рома достает из кармана телефон, пишет короткое сообщение — наверное, его уже кто-то успел поздравить. И вот тут-то, вздохнув, он вдруг начинает говорить. Я не сразу понимаю, что происходит. Рома рассказывает про Бостон, и мне бы вслушаться, но пара тупорылых минут уходят на завершение загрузки в башке. Он что… умеет говорить? Словами и через рот что-то рассказывать мне про прошлое? Не только короткими фразами на вопросы в лоб отвечать, а то и вовсе одними лишь красноречивыми фырками? Ты кто такой и что сделал с моим Шакалом? Иди сюда, обниму, выдам тебе медаль! — Постой… повтори, — прошу, встрепенувшись, потому что еще чуть-чуть, и я нить повествования потеряю безвозвратно. Мне надо погрузиться. Мне до одури надо туда, с головой в его внезапный монолог. Стягиваю капюшон толстовки. — Что именно? — Рома вздергивает бровь, поймав мой взгляд. — С самого начала, — говорю на выдохе, надеясь, что его это не обидит, просто я так привык ловить Рому в звуках, что жесть как растерялся, получив поток настоящих слов и не успев настроить локаторы. — Пожалуйста… если можно… Рома фыркает. Вот с месяц назад он бы точно меня молча послал нахуй. Но сейчас он дергает плечом, мол, ну окей, дурачок, давай как-нибудь повнимательнее, а? И послушно повторяет заново. Я слушаю, не пропуская ни единого слова. Узнаю, что родители у него в разводе, и хоть мама у Ромы классная, она занятая бизнесвумен и вечно в разъездах по Европе, а коннекта у Ромы, так с детства уж повелось, больше с папой, мировым, судя по рассказу, мужиком. Узнаю, что в Бостон они с папой перебрались, когда Роме было пятнадцать. Что заканчивать школу там и готовиться к местным экзаменам было стрессово и сложно, но Рома вывез и по согласованию с отцом взял так называемый gap year — свободный от учебы год между окончанием школы и поступлением на вышку. Свободы очень быстро стало через край. В бизнес отца по грузоперевозкам Рома вписываться не хотел и со скандалом отказался от стажировки. В восемнадцать в его жизни появились алкоголь и тусовки, новые знакомства — не всегда с надежными людьми. Слушаю, и холод до костей прошибает. Пару раз, не умей Рома драться, он бы точно схлопотал в подворотнях Бостона и сомнительных клубах то, что не пожелаешь и злейшему врагу. Отец не мог найти на него управы. Рома говорит, он всегда с ним слишком мягок был — а уж к совершеннолетию поздно было начинать воспитывать, поэтому отец лишь надеялся, что Рома не сольется ближе к осени с поступлением в университет. И тут на одной из благотворительных вечеринок Рома познакомился с Майклом, сыном партнера Роминого отца по бизнесу. Казалось, все наладилось по мановению волшебной палочки. После пары встреч у Ромы и Майкла закрутился бурный роман. Отец был на седьмом небе от счастья — страсть сына к неприятностям уступила место страсти в отношениях. Ушли драки и бесконтрольные тусовки, алкоголя стало в разы меньше, Рома снова прилежно думал о поступлении и даже планировал какое-то с Майклом совместное будущее. Только Майкл оказался редкостным хуилой под личиной идеального парня. Этого Рома, рассказывая, походу, даже не замечает, но я кипячусь дико, слушая, сколько говна Майкл вылил на него, доказывая, что не вяжется у них никакого совместного будущего потому, что Рома отстой по всем фронтам. Э, слышь, хуила, ты бы варежку прихлопнул и подошел к зеркалу? Да Рома бы для тебя горы свернул, только ты свой шанс просрал, из-за тебя он аж из Америки свалил, лишь бы так больно не было, так что гуд бай и гуляй, Михаил Дэвидович, далеко и надолго. — Ну все, хватит, — буркаю недовольно, сжав Ромину коленку покрепче, останавливая его от излияний на тему Майкла. Чую вроде по голосу, что у Ромы там трижды все остыло. Но все равно неприятно. Оказывается, я… немного ревнивый. Нет, не так, я пиздец какая ревнивая сука! Рома напрягается. Между его темных бровей появляется хмурая морщинка. — Так и знал, — цедит он, видно, по-своему истолковав мою реакцию, — что не надо было, блядь, пиздеть про себя. — Надо было! — возражаю немедленно, не отпуская его коленку. Смотрю возмущенно ему в глаза, ловя в них настороженность и непонимание. — Еще как! Ты с ума сошел? Это же… офигеть как круто. Ты говоришь… со мной о себе. Мне это в кайф. Кроме Майкла. — Почему? — спрашивает Рома, все еще не догоняя. Нет, он реально собрался тупить? В тот момент, когда у меня пукан полыхает при мысли, что Рома давал Майклу то, что мудак не заслуживал? При догадке, что они там под одеялом няшкались и признавались друг другу в чувствах?! Типа все эти «ай лав ю» и «ай лав ю ту»? Да ну нахуй! — Забей, — рычу, пытаясь вскочить, но Рома ловит меня за капюшон толстовки и рывком сажает на место между его ног. — Неа. — Он прищуривается. — Ты, кажется, не договорил. Ах вот значит как! Прямым текстом тебе не хватает? Дешифровщика позвать? Ладно, все мы знаем, что держать в себе — это не про меня. — Да бесит он меня! — взрываюсь моментально, встряхивая головой и пряча глаза под челкой. Выплевываю, понимая, что это уже край и верх: — Целовался там с ним… и спал… А он с тобой вот так. Да даже если бы он был принцем долбаным… Рома фыркает. Непонимание во взгляде сменяется смутной догадкой, губы кривятся в недоверчивой ухмылке. Его пальцы тянутся убрать мне челку с глаз. Он вдруг спрашивает со смешком: — Арсений, ты что, ревнуешь? — Вот еще, — хмыкаю не слишком, пожалуй, убедительно. Еще менее убедительно пытаюсь отстраниться, когда Рома наклоняется и целует меня в ухо. А потом шепчет проникновенно: — Мне… приятно. — Отстань, — требую вот вообще неубедительно, слабо пихая его в плечо. Он обнимает меня одной рукой и тянет ближе, чтобы поцеловать в висок и в горячую щеку. — Ром, отста… Нет, когда Рома подцепляет пальцами свободной руки мой подбородок, поворачивает мою голову к себе и целует в губы напористо и властно, мол, угомонись, меня не интересует никто, кроме тебя, сопротивляться чертовски сложно. Я обхватываю его лицо ладонями и целую в ответ жадно, как будто в первый раз перепало. Мое. Все мое. Этот поцелуй. Его участившееся дыхание. Нежность и грубость в одном флаконе. Растекаюсь по Роме бесформенным желе. Моя голова вновь безвольно клонится ему на плечо. Рома не против. Зацеловывает мои губы поверхностными легкими касаниями, успокаивая полыхание. Хорошо. Давай еще. И еще давай. Круто. А можно еще по спине погладить? Вау, можно? Все, уговорил, не бешусь. К тому же ты именинник, а я совсем охуел. Рома прерывается, такой затуманенный взгляд на меня из-под ресниц кидая, что я смущаюсь. В животе екает, под ребрами щемит, жар приливает к лицу. — Хочу, — говорит он глухо, — еще раз твой трек послушать. — Он теперь твой, — мямлю на автомате. — Тем более. Рома тянется к телефону и включает трек, прибавляя громкости. Смелости не хватает слушать, и я, зажмурившись, одно ухо затыкаю о его плечо, а другое прикрываю, нащупав, его ладонью. Слушаю теперь, как бешено собственное сердце колотится. «Тудумс-тудумс-тудумс». Чувствую, как Ромины пальцы поглаживают мое ухо. Меня плавит от того, насколько внимательно он, не шелохнувшись подо мной ни разу, впитывает музыку от начала и до конца. «А может, все же нужна?..» Никакого «может». Нужна. До ебучих бабочек в животе меня довел. Больше нет выдержки притворяться, что мне по кайфу только его тело. Мне по кайфу он сам. Со своей историей. С израненной душой, которую хочется залечить. С характером, который у него не сахар, так и я сладкое не люблю. Горячеет как-то. Не понимаю, в чем дело. Обычно у нас с возбуждением разговор короткий — возбудились? Го в кровать. А тут сидим, и я чувствую сам, что на взводе немного, и что Ромино дыхание привычно тяжелеет, выдавая его с потрохами. Но мы сидим и даже не заикаемся о том, что нам надо. Желание вмиг становится чем-то непривычно смущающим. Мы будто школьники, которые краснеют до ушей, произнося слово «секс». Новый поцелуй, который Рома мне дарит, плечом мягко подтолкнув мою голову и вернув в вертикальное положение, чудовищно горячий, глубокий и… развязный. То, что Рома своим языком у меня во рту лениво вытворяет, тянет как минимум на совращение. Он меня дразнит. Он же буквально прется от того, что меня разматывает под его напором, как гребаного девственника. Поцелуй набирает обороты. Включаюсь с азартом и неизрасходованным в ходе сцены ревности пылом. Рука Ромы вдруг оказывается под моей толстовкой, костяшки пальцев вскользь проходятся по животу, посылая мурашки по всему телу. Ниже он не опускается. Но по еле слышному смешку мне в губы догадываюсь, что он в курсе, даже не трогая и взгляда туда не опуская, что стоит у меня как каменный. Язык немеет. Не могу, хоть убейте, признаться ему вслух, как хочу заняться с ним любовью прямо сейчас, на этом диване. А Рома настойчив. Кажется, он себе ставит цель вырвать из меня признание любой ценой. Потому что затягивает меня на колени лицом к себе, обе его ладони ныряют под мою толстовку, движутся вверх по спине и удобно устраиваются на лопатках. Губы Ромы пускаются в поцелуйное турне по краю моей челюсти сперва, потом — по шее. Впиваются все больнее, обещая обновить еще не сошедшие с прошлого раза засосы. Собственник. Мне нравится. Хочу, чтобы он меня пометил, чтобы все, сука, видели, что я занят. Поддаюсь его рукам и льну ближе, застенчиво потираясь о его пах сквозь мои треники и его джинсы, и подставляю шею под его жаркие губы. Из меня вырываются сами собой тихие сладкие стоны — может, я и не могу по неведомым причинам сейчас просить словами, но телом и звуками требую недвусмысленно. Возьми меня. Как хочешь, в какой нравится позе. Тебе можно все. Сегодня особенно. Вцепляюсь в его недлинные волосы пальцами, прижимая теснее к плечу под съехавшим воротом толстовки. Вот здесь укуси. Ах! Блядь, больно, аж передергивает всего, но как же круто. Еще и его влажный несдержанный выдох по саднящей коже. — Все еще хочешь, чтобы я отстал? — спрашивает Рома невинно, вернувшись поцелуями к моему уху. Вот же провокатор! Стоило раскрутиться кранику со словами, и Роман Шакалов пошел в атаку — на мои последние нервные клетки. — Н-нет… — признаюсь сбивчиво. Ромина правая рука выныривает из-под толстовки и приспускает мои треники вместе с трусами. Эй, мы так не договаривались! Я же там голый. Рома впивается пальцами мне в задницу и наминает, быстро входя во вкус. Ты совсем стыд потерял? Мы же… Ты же… Блядь, не знаю. Мне как будто требуется подтверждение, что на меня имеют серьезные виды, прежде чем отдаться. Признаю, меня кидает из крайности в крайность. То шлюхой быть хочу, то непорочной ромашкой. Губы Ромы мнут мочку моего уха, пальцы наглаживают то, что только что грубо тискали. Мой член, обрадованный движухой, выскальзывает из-под приспущенной резинки трусов и оказывается под краем толстовки оверсайз. Удобно. Ты спрятался, бро, а где прятаться мне? Я прошу жалобно: — Ром, ну ты это… — момент истины. Либо попрошу отвалить и минутку на переварить говорящего Шакала, либо попрошу сделать со мной много грязных прекрасных вещей. — Ром… — Что ты хочешь? — Рома прет как танк. Заебись. Хочется выложить ему все как на духу вплоть до номера медицинского полиса и пароля от облачного хранилища. «О, как хорошо, что ты спросил». Я катастрофически не умею с ним не делиться. — Ну… — тяну голоском поруганной невинности, приподнимаюсь, позволяю стянуть с себя и треники, и трусы. Опускаюсь обратно Роме на колени. Класс. Сижу на нем с голой задницей и стояком под толстовкой и стесняюсь сказать «Да сделай со мной уже что-нибудь, не видишь, я вскипаю, такой ты, гадина, горячий». — Не… не скажу… — Нехорошо, — говорит Рома мурашечным капризно-требовательным тоном, — скрывать, что хочешь, от своего парня, Арсений. И все. И пиздец. В глазах меркнет, башню срывает. Он назвал себя моим парнем. Подтверждение серьезности на миллион. — Трахни своего парня, пожалуйста, — срывается с языка нетерпеливое. Смотрю в его глаза. В глазах гребаная бездна. Такие, мать его, черные. Так остро в меня в ответ впиваются. — А то он соскучился. И твоего члена хочет. — Так бы сразу и сказал, — произносит Рома довольно, а его губы растягиваются в диковатой улыбке. Клянусь, это самое страшное и самое притягательное зрелище на свете — мой улыбающийся Шакал. Рома сдергивает с меня толстовку. Ловко и профессионально, будто мы в боксерском тренировочном спарринге, опрокидывает спиной на диван. Сжав мои запястья и задрав высоко над головой, долго целует в губы и коленом как бы невзначай раздвигает мне ноги. Оставляя в этой открытой блядушной позе, размазанного поцелуем и тяжело дышащего, говорит: — Я сейчас, — поднимается с дивана и уходит в спальню. Черт. Надо будет распихать смазку и презики по всем углам его хаты. Что за скучная манера все держать в тумбочке у кровати? Но не успеваю я возмутиться и поныть, что еще пара секунд — и я дрочить начну с голодухи, пусть возвращается и смотрит, до чего довел, как Рома выходит мне навстречу из спальни, и в горле перехватывает мучительно. Вот знаете, когда ваш парень идет к вам медленно и без намека на показательное шоу, как к себе домой, с растрепанными волосами, абсолютно голый и с резинкой, уже натянутой на колом стоящий член, забудете все буквы в алфавите. Рома подходит к дивану, ленивым взглядом из-под ресниц оценивая мою не поменявшуюся позу. Открывает под бодрый щелчок крышки флакон со смазкой и переворачивает надо мной, легонько сжимая в кулаке. Вздрагиваю от неожиданности — холодные тугие капли брызгают на живот, напоминая кое о чем другом. Ладно, допустим, мне тоже не хочется лежать увальнем и наслаждаться ситуацией в одно лицо. Беру и, пока Рома возится с крышкой флакона, принимаюсь неторопливо растирать смазку по животу и паху. Рома застывает. Флакон его больше не занимает — так и шлепается, незакрытый, ему под ноги на ковер. Рома смотрит неотрывно, как мои пальцы скользят невесомо по низу живота, выписывают невнятные узоры по внутренней стороне разведенных бедер. — Все, кроме, — велит он хрипло, когда пытаюсь немного смазки оставить на члене. Стискиваю зубы. Садист. Приходится растереть смазку с персиковой отдушкой по паху и заднице, надеясь, что это хоть немного, но соблазнительно выглядит. Тут нервы Ромы сдают. Конечно, блядь, я же его любимое лапаю у него на глазах. Он шлепает по моей руке — «Куда? Мое», — опирается коленом о край дивана и перекидывает через меня ногу, оказываясь на мне верхом. Дыхание вновь перехватывает. Он давит своим стояком на мой. Впрочем, долго мучиться не приходится. Рома спускается ниже. Махнув волосами по моей груди, целует, втягивая кожу в рот до болючего засоса, в солнечное сплетение, в дрогнувший живот, под пупком. Устраивается между моих ног, и я блаженно запрокидываю голову, с глупой улыбкой пялясь в потолок. Да, боже, да. Обожаю, как он сосет. Грубо — почти на грани, позволяя закинуть ноги ему на плечи и запустить руку в растрепанные волосы, подсказывая нажимом на затылок и движениями навстречу, хочу я сейчас послабее или сразу сильно, чтобы проняло до слез. Рома сосет выматывающе, с пошлым влажным звуком прокатывая головку по щеке. Чувствую, как пытается, собрав смазку пальцами, протолкнуть их в меня, но задумчиво убирает руку. Не время краснеть, но я краснею, кажется. Ну да, подготовился. Ну да, надеялся! И что? И что, ты думал, я тебе не дам? Пф. Рома выпускает мой член изо рта. Разогрел, завел, а теперь еще и возвращается выше и награждает поцелуем в губы, опускаясь на меня плавно всем раскаленным тяжелым телом, заставляя трепетать — я до дрожи зависим от моментов, когда он ложится сверху и трется о меня. Чувствую себя таким… желанным, едва его стояк проезжается по моему, а мышцы рук напрягаются, выдавая, что его забирает не меньше. — Обожаю, когда ты у меня готовый, — шепчет он мне в губы, будто словами трахает, и меня прошибает высоковольтным напряжением. В висках гудит, в горле царапается новый стон. Рома у нас теперь говорит. И боже, черт, как мне недоставало, оказывается, этих аудиальных пошлостей. Его голос — как ебаный афродизиак, льющийся в уши: — Так и молишь, чтобы я засадил тебе сразу… — Рома… — зову, чуть не хныча, чувствуя, что сейчас кончу на его голос. Кладу руки на его твердые плечи, веду ладонями вверх по шее и запутываюсь пальцами в волосах. Тяну его к себе, выговаривая в губы и преданно глядя в черные смородиновые глаза. — Ром, еще… скажи… — Такой заведенный, — говорит Рома, больше ничего — ни звука — от меня не скрывая. Позволяя мне знать, а не догадываться. Ловя жадным взглядом каждое изменение в моем лице. Качая бедрами размашисто и тяжело, он дрочит об меня бесстыдно, продолжая брать меня голосом. — Когда ты раздвигаешь передо мной ноги, мне всегда требуется секунда-другая, чтобы притормозить и не спустить. Обожаю твои ноги. Твой зад. То, как ты губы кусаешь, когда я внутри. Какие у тебя нереальные глаза, когда я захожу целиком — тебе так нравится, когда я в тебе. Обожаю, когда ты пиздишь для меня. Ты такой… мой. — Рома… — еле дыша, жмусь к нему, льну то щекой к его губам, то собственными пересохшими от поверхностных частых вдохов губами. — Рома, хочу твой член, пожалуйста, пожалуйста, вставь мне, Ром… Требование срывается на громкий звонкий стон. Чувствую, как Рома, сдвинувшись ниже, проводит теплой головкой в латексе по сжавшейся в предвкушении дырке. Надавливает настойчивее, помогая себе пальцами, но настолько меня накрутило от его слов, настолько я под впечатлением от того, что услышал, что мне не удается расслабиться. До тех пор, пока Рома не наклоняется, целуя меня в свежий засос на шее, и не спрашивает надломленно: — Пустишь? Хочу в тебя, малыш. — Вот черт. Вот блядь. Что ты со мной делаешь? Как ты можешь быть таким нестерпимо горячим? Как я жил без твоих слов?.. Рома протяжно выдыхает сквозь зубы, заходя в меня почти на половину. — Умница. — Он прикусывает кожу под моим кадыком в том месте, которое еще не успел пометить, судя по отсутствию пульсирующей боли. Чую, завтра у меня все шея, плечи и грудь будут в засосах размером с кулак. — Дашь мне немного подвигаться? Как заткнуть моего сексуального маньяка? У меня уши полыхают, как кленовый лист на канадском флаге. Сердце екает, мне одновременно хочется, чтобы он пошлил и дальше, и чтобы прекратил вырывать из меня один бесстыдный стон за другим своим пиздежом. Головка уже слегка мокрая. Чувство наполненности от его большого члена, который неторопливо двигается внутри, больше дразня дырку, чем заходя глубже, бьет по мозгам. Мне в такие моменты нравится и то, что он во мне, и думать об этом. Рома протягивает руку и пальцами зачесывает мою челку назад. Смотрит прямо в глаза, все сильнее качая бедрами, и меня уносит на радиоволне его тяжелого хриплого дыхания. Понимаю, что не кончил до сих пор лишь потому, что пальцами свободной руки садюга пережимает мой член. Перевожу слегка дух, позволяя Роме войти до конца. Его яйца шлепают меня по заду, Рома слизывает пот с верхней губы и тут же, не дав нам обоим и секунды передышки, увеличивает темп. В глазах мутнеет. В ушах звенит от влажных шлепков и собственных стонов в такт тому, как Рома меня трахает. Выгибаюсь ему навстречу, верчусь, зная, как его штырит, когда я упрямо сбиваю его с ритма и вношу хаоса в секс, да еще и целую так с языком, дотянувшись до губ, что он сбивается куда быстрее. Рома издает низкий горловой стон. — Непослушная шлюшка, — шипит он восхищенно и два раза сильно до слез шлепает меня. А вот это уже люблю я. Задница горит. Я нарвался — люблю так. И когда он выходит, чтобы уложить меня на бок, люблю тоже. Когда, устроившись рядом на боку, задвигает мне снова слитным движением и задирает мне ногу, схватив под коленкой, обожаю безумно. Берет интенсивнее, дышит на ухо, будто сейчас взорвется нахуй. Целует в заднюю сторону шеи, и там оставляя засос. Свободную руку просовывает между мной и диваном, чтобы снова пережать мой член у основания и не позволить спустить прямо сейчас, когда меня под этим углом разматывает по самое не балуй. Трахаемся как заведенные. Стонем и, кажется, слышим оба, что соседи стучат в стенку, но остановиться не можем. Доводя себя до края, тормозим, упрямо оттягивая оргазм. Моя нога, которую Рома увлеченно задирает все выше, затекает, и что-то мне намекает, что если судорогой ебнет, не видать мне никакого крышесносного удовольствия. — Тяжело? — хрипло спрашивает Рома, бегло огладив мое напрягшееся бедро. — Немного, — признаюсь еле-еле. Рома целует меня сухими губами под ухом и осторожно выходит. Голова кружится. Все тело кажется ватным. Рома подхватывает меня и ставит на колени у диванной спинки, заставляя навалиться на нее животом. Понимаю по паузе, что он пялится на мою призывно оттопыренную задницу. Наверняка от шлепка остался розоватый след. Рома пристраивается сзади и снова насаживает меня на член. Обнимая меня со спины, прокатывает на себе неторопливо, заставляя напиться вдоволь ощущением наполненности. — Хочу кончить, — тянет на ухо, пощипывая меня пальцами одной руки за твердый сосок, а пальцами другой легонько играя с моей мокрой головкой. — Хочу вот так… заебато медленно кончить… Откидываю голову ему на плечо. Дыхание не выравнивается, плавность заставляет жар густо скопиться внизу живота. — Давай, — шепчу, чувствуя, как он во мне становится больше. Чувствуя под щекой, как пульсирует венка на его шее. Я поворачиваю голову, приникнув к ней губами. Может, от того, что его пульс бьется прямо мне в губы. Может, от нескольких мягких, но сильных движений навстречу или его большого пальца, что кружит по моей головке нежно. В глазах меркнет, из горла вырывается короткий вскрик. Я кончаю ему на руку и на обивку дивана. Трясусь от накатившего оргазма сильнее, чем когда спускаю на пике в процессе нехилой гонки. Сжимаю Рому в себе так плотно, что он вздрагивает, вцепившись одной рукой мне в плечо, а ладонь другой раскрыв на моем животе. И я чувствую, как резинка внутри наполняется спермой под его тихий проникновенный стон. Рома выходит из меня и еще какое-то время опирается одним коленом о диван, прежде чем подняться на нетвердых ногах. Снимает резинку, бросая прямо на пол, садится рядом и стягивает меня со спинки к себе на колени. Сидим лицом к лицу. Приводим дыхание в норму. Мне хорошо. Мне так ебейше хорошо, что у меня слов не находится это описать. — Лучший, — выдыхает Рома, пялясь мне в глаза, — день рождения… в жизни… — Мы типа… — спрашиваю сипло и кладу руки ему на плечи, — мы же типа… теперь встречаемся? Рома вдруг запрокидывает голову и смеется. Сердце замирает. Такой красивый и чистый звук. — Иначе он не был бы лучшим, а? — говорит Рома, отсмеявшись. Ловит мой взгляд снова и уточняет с неуверенной улыбкой: — Что? — Я сделаю все, — говорю решительно, пораженный нечаянной музыкой его радости, — чтобы ты смеялся как можно чаще! И Рома делает это снова.