Что стало с Эбби

      Каждый день я стараюсь соответствовать всем социальным нормам для звания лучшей жены и матери — готовлю завтраки, обеды и ужины, после чего занимаюсь стиркой и уборкой, гуляю с Фибби два раза в день — утром и вечером, а ещё встречаю мужа с работы и мы даже занимаемся сексом. Я улыбаюсь. Почти всё время, из-за чего мне кажется, будто мышцы на лице уже непроизвольно сами стягиваются для очередного неестественного «оскала», который устраивает всех. Словно так и должно быть. И мне кажется, что никто и не думает, что происходит на самом деле.       Мои попытки научиться радоваться всех удовлетворяют, потому что, как мне кажется, это удобно. Даже мама Гарри, перед которой я вынуждено извинилась, повела носом, но сдержано кивнула и даже позволила войти в дом. Ей явно нравится, как я проявляю во всём инициативу, стараясь угодить всем её прихотям, но я знаю, что всё равно буду неугодной невесткой.       Даже Джемма довольно улыбается, стоит мне начать убирать со стола. За вечер она и миссис Стайлс пытаются поддеть меня, но я перевожу всё в шутку, хотя во мне всё закипает от злости и отвращения. Но я ведь должна быть хорошей и мыслить позитивно. Так проще. Для всех, но не меня.       После того, как складываю все вещи, Фибби, до этого играющая в комнате, бежит за мной, пытаясь показать свой рисунок. Я, как это полагается любящей матери, беру лист в руки и рассматриваю яркие каракули, отдалённо похожих на людей.       — Это ты, папа и я, — указывает она на каждого человечка по очереди, когда я присаживаюсь на корточки. — Красиво?       — Да, очень мило, — натянуто улыбаюсь, хотя этот рисунок ужасен, и будь моя воля, я бы выкинула его сразу, но смогу сделать это только через время, когда Фибби забудет о нём. А пока придётся ему висеть на дверце холодильника. — Возьми пижаму, пора купаться.       Она чмокает меня в щёку и убегает, а я иду на кухню и креплю лист магнитом, после чего иду в ванную, где выключаю воду и пускаю в неё несколько уточек. Когда Фибби приходит, я помогаю ей раздеться и залезть в ванную. Дочка плескается, из-за чего брызги попадают на ковёр и кафель. Меня это раздражает, но я продолжаю улыбаться, сидя на коленях перед ванной и глядя на то, как счастлива Фиб. Она играется с уточками, иногда рукой убирая с лица намокшие кудри, и эта картина выглядит столь невинно, что я даже начинаю верить, что передо мной не ребёнок, а настоящий ангел.       Ангелы разве живут не на небе?       Разглядывая Фиб, забываю обо всём. Мне кажется, что только мы вдвоём остались в этом мире, точнее только я, ведь Фибби — ангел. Ей не место здесь. Не место среди людей — этих алчных и жестоких существ, что навредят столь невинному созданию.       Её плечи мягкие, волосы хоть и влажные, но касаясь их, мне кажется, будто пальцы тонут в облаках.       — Фибби, ты хочешь летать? — спрашиваю, касаясь кожи на её щеке.       Она поднимает на меня свои круглые глаза, хлопает ими и улыбается.       — Летать?       — Да, — уголки моих губ ползут вверх. — На крыльях. Белых, с пёрышками.       — Как у ангелов?       — Как у ангелов.       Дочь смотрит в мои глаза, предвкушая «полёт», и сейчас я готова дать ей всё, что она только желает. Для этого нужно лишь сделать рывок, а потом взлететь. Это несложно.       Хлопок дверью вызывает у меня дрожь, и я вздрагиваю всем телом, пробуждаясь от наваждения. Разжимаю трясущиеся руки и замечаю красные следы от пальцев на детской коже, что вызывает у меня ужас, но я лишь хлопаю глазами, не понимая, что только что произошло.       — Вот, где мои девочки, — слышу позади голос Гарри и тут же поднимаюсь. Не глядя на него, выхожу из ванной, бросив напоследок:       — Последи за Фибби, пожалуйста.       Спешу на кухню, где из ящика достаю таблетки, прописанные доктором Абаасом. Сразу забрасываю две в рот и глотаю, не запив водой. Чувствую себя так, словно на меня вылили ведро холодной воды — мне холодно до дрожи, но кожа горит и мне кажется, будто она красная. Становится сложно дышать и я хватаюсь за грудь, чувствуя, как бешено бьётся сердце в груди.       Глядя на трясущиеся пальцы, стараюсь успокоится, и это получается, как только решаю отвлечься на приготовление ужина. Я не могу так просто сдаться! Не после всего, что уже пережила.       После того, как Гарри укладывает Фибби, мы вместе ужинаем.       — Как ты себя чувствуешь? — этот вопрос становится таким обыденным, я уже не представляю наши дни без него.       — Всё хорошо, — на автомате отвечаю, всё ещё возвращаясь мыслями к тому, что произошло в ванной, и это всё ещё пугает меня до такой степени, что всё внутри словно сжимается. — Как на работе обстоят дела?       — Ничего интересного, — отмахивается он, что вполне было ожидаемым, ведь Гарри редко делится со мной происходящим на работе, прекрасно зная, что для меня эта тема является чем-то острым. — Родители приглашают к себе на Рождество.       Моя рука, держащая вилку, замирает над тарелкой. Очередной праздник в доме его родителей.       — И что ты ответил? — спрашиваю, не поднимая на него взгляд.       — Сказал, что проведём его дома, — ответ Гарри меня немало удивляет, ведь раньше он в подобном не отказывал родителям. — Только ты, я и Фибби.       Он кладёт свою ладонь на мою, нежно сжимая пальцы.       — А как же подарки? — почему-то интересует только это.       — Милая, это ведь не важно, — улыбается он, а я вырываю руку и встаю со стула, на что его лицо меняется, становясь растерянным.       — Важно, — почти шепчу. — Нужно купить подарки твоей маме, Джемме… Они ведь подумают, что…       — Эбби, всё в порядке, — прерывает он меня, но я уже чувствую себя так, словно на меня вылились помои, ведь наверняка родители мужа думают, что это я его подговорила праздновать отдельно. — Я со всем разберусь, обещаю.       Он встаёт, обходит стойку и, оказавшись рядом, берёт мои руки в свои тёплые ладони. Мне не становится легче, но я ведь должна мыслить позитивно… Должна быть хорошей.       — Хорошо, — машинально отвечаю, несколько раз кивнув головой.       Гарри прижимает меня к себе и я, уткнувшись в его плечом носом, смотрю на уродливый рисунок нашей семьи.

***

      Просыпаясь утром, я чувствую нежелание вставать, но делаю это, чтобы показать всем, что всё хорошо. Мне кажется, что дни проскальзывают мимо, оставляя в моей груди лишь дыру, что всё растёт и растёт, поглощая меня и превращая ни во что. Всё вокруг движется, но я стою на месте и оглядываюсь по сторонам в попытках ухватиться за что-то, но тщетно.       Рождество мы действительно проводим вместе, но я бы предпочла напиться в одиночестве. Фибби рада подарку, оставленным Сантой, коим на самом деле является Гарри. В большой коробке, запакованной в подарочную фольгу, дочь ждёт игрушечная кухня, о которой она так мечтала. А я лишь думаю о том, куда бы её поставить, ведь детская забита полками с игрушками, хотя играет Фиб в основном только с мистером Полосатиком. Гарри любит Фибби, поэтому балует её игрушками. В моём детстве такого не было — папа ушёл, а у мамы не было стабильного заработка, чтобы покупать мне игрушки, так что я выкручивалась, как могла — рисовала кукол на бумаге, либо делала их из пластилина, пока на моё семилетие она не купила мне куклу Барби, с которой я проводила всё время. Она была мне как подруга, которой мне так не хватало. Я засыпала с ней, купалась и даже ела, пока однажды её не украли в песочнице. Помнится, тогда я ревела несколько дней. Мне было стыдно перед мамой, а ещё очень одиноко, ведь все мои дни проходили практически дома, и после того случая я и вовсе перестала выходить на улицу. Мама всё время на работе, а бабушке было не до меня — она смотрела целыми днями сериалы, сидя на диване, и приговаривала, к какому разврату катится мир.       Мне нравилось работать, потому что так я чувствовала себя независимой. Мне не приходилось думать о деньгах, ведь они у меня были. И пусть не так много, как хотелось, но я позволяла себе хорошую одежду и косметику, могла сходить на маникюр и даже переслать немного денег маме. Гарри неплохо зарабатывает, нам хватает на жизнь, но если говорить о детском саде для Фибби, то такое мы себе позволить не можем. И если я выйду на работу, то это приведёт к дополнительным затратам, которые моя зарплата не сможет погасить. Растить ребёнка сложно, особенно когда на плечах кредит и рассрочка, которые необходимо ежемесячно погашать. Наш мир крутится вокруг денег, и если бы мне предложили продать душу, то я бы сделала это, ведь она не столь важна для меня. Мне кажется, что она только тяготит.       Смотря на цены в магазине, пытаюсь про себя посчитать сколько денег придётся оставить на кассе. Фибби крутится рядом, пытаясь уговорить меня купить мороженое, на что я уже в сотый раз говорю, что не сделаю это. Я, в отличие от Гарри, на её поводу не иду. Наверное, это ещё одна причина, по которой она любит папу больше.       — Мам, а шоколадку?       — Нет, — без промедлений отвечаю, продолжая сравнивать цены на два разных порошка. В последнюю очередь думаю, какой из них лучше стирает.       — Папа бы купил.       — Я не папа.       Меня начинает раздражать её попытка выклянчить сладкое, хотя у нас дома целая ваза с печеньями и конфетами. Я старательно подавляю в себе эмоции, стараясь вернуть к дорожке, по которой мне нужно идти, как хорошей матери — быть терпеливой и заботливой. Но я не та, кто будет рассказывать ребёнку про вред шоколада, я скорее та, кто молча проигнорирует или скажет, что денег нет, хоть это может быть ложью. Меня сторонятся женщины со двора. Они, уже собранные в некую коллегию примерных матерей, не могут позволить такой, как я стать их частью. А меня это и не тревожит, как и то, что ест мой ребёнок и какого цвета его стул. Помнится, однажды у Фибби была температура, из-за чего она плакала, а я лишь думала, как бы поскорее она заткнулась и перестала меня тревожить.       Кладу порошок в тележку и прохожу дальше, останавливаясь у полки с шампунями. Когда-то я думала о том, как выглядят мои волосы, чем от меня пахнет, но сейчас предпочту то, что дешевле, потому что мне всё равно, как я выгляжу. И это уже давно.       — Фиб… — оборачиваюсь, чтобы глянуть, где она, но дочери рядом нет. Взгляд судорожно бегает из стороны в сторону, но кроме девушки-консультанта, что раскладывает товар по полочкам и мужчины, выбирающего себе дезодорант, я никого не вижу. Совершено пусто. Отхожу от тележки, в надежде найти Фибби за стеллажом, но и там её нет, и в этот момент меня постепенно окутывает паника. Гарри меня убьёт. Его мама, отец и Джемма меня убьют. — Фибби! — зову я, чем привлекаю внимание стоящих рядом людей. На мой зов дочка не отзывается и тогда я, позабыв о заброшенных в корзину продуктах, иду в другой отдел, где меня встречают с недоумением, когда я вновь зову ребёнка. В груди начинает болеть, а ещё я словно под куполом — всё вдруг такое мутное, а воздуха совсем нет, и я не слышу ничего и никого, кроме собственного сердца.       Дочери нет нигде, куда бы я не пошла. Такое чувство, будто она просто испарилась, провалилась сквозь землю. Тело начинает трястись, как и голос, почти задыхаюсь в панике, как в тот вечер, после которого я попала в больницу. Толкая людей, пытаюсь отыскать своего ребёнка, но её нигде нет. Подбегаю к девочке в чёрной курточке, но, уже зная, что это не Фибби, я всё равно с надеждой разворачиваю её лицом к себе. Моё сердце пропускает удар, когда на меня устремляются почти чёрные детские глаза, к которой тут же подбегает мать.       — Что вы себе позволяете?!       Она толкает меня и я, не удержав равновесие, падаю на пол, больно ударившись бедром о кафель. Куда ни гляну — Фибби нигде нет, и с её пропажей во мне словно появляется бездна, поглощающая во мне всё былое равнодушие. Хватаясь за голову, чувствую жжение в глазах и скоро практически совсем ничего не вижу.       — Фибби! — кричу во всё горло, надеясь быть услышанной.       Меня бросает в холод, тело дрожит и я судорожно закрываю лицо руками в надежде проснуться. Нет-нет-нет! Это не может происходить со мной, это ложь, это неправда! Задыхаясь, жмусь лбом в пол и сдавлено мычу, пытаясь высвободить из себя переполняющую меня тревогу и боль.       — Мамуленька!       Не сразу могу поверить, что это действительно происходит, но когда поднимаю голову и вижу Фибби, идущую ко мне под руку с незнакомой женщиной, во мне появляется облегчение. Я делаю вдох полной грудью и ползу навстречу дочери, а она, выпустив руку женщины в синем пальто, бежит ко мне и чуть ли не вжимается в меня, когда обнимает за шею. Её запах проникает чуть ли не под кожу и мне становится так легко. Не выпуская её, поднимаюсь на ноги и спешу прочь из магазина, игнорируя людские взгляды, полные недоумения и даже осуждения.       Уже на улице, всё также прижимая к себе дочь, спешу куда-то, но сама не понимаю куда. Мне просто хочется убежать, чтобы насладиться спокойствием и лёгкостью. Шум машин сбивает меня с пути, вбивая новую порцию тревоги, иногда отступаю и иду другой дорогой, неизвестной мне.       Опускаю Фибби на ноги только тогда, когда мы отходим на достаточное расстояние от магазина.       — Почему ты ушла от меня? — хватаю её за плечи, вновь чувствуя пережитую тревогу. — Сколько раз говорить тебе, что нельзя отходить без спроса?! А что, если бы тебя украли?! Знаешь, сколько детей крадут и продают на органы? Жить надоело?!       Она смотрит на меня невинно, явно не понимая, почему я так реагирую, но иначе у меня не получается. Это именно то, что я чувствую сейчас, то, чего вдруг стала бояться.       — Мама, но ты же разрешила…       С недоумением смотрю на неё, но не могу вспомнить, чтобы она что-то спрашивала. Однако учитывая моё состояние, я не могу отрицать, что могла просто прослушать дочку.       — Больше не отходи от меня, ясно?! — достаточно строго заключаю, умолчав о совершенной мною оплошности.       Фибби кивает и, ухватив её покрепче за руку, мы возвращаемся домой.