Что стало с Эбби

      Утро. Обед. Вечер.       Для меня не имеет значение, в каком положении находится солнце.       В детстве время текло медленно. Помнится, что наступление вечера казалось таким длительным, а сейчас моя жизнь утекает сквозь пальцы, и я никак не могу за неё ухватиться. И это жизнь? То, что пророчит общество для каждой женщины? Родить ребёнка, чтобы быть хорошей матерью и верной женой? Почему люди считают, что это моё призвание? Почему я должна быть счастливой, когда на самом деле мне так плохо? Во мне больше нет уверенности, что я на что-то гожусь, и я чувствую себя самым бесполезным человеком в этом мире. Моя карьера не удалась, мой ребёнок не знает настоящей материнской любви, а ещё жена из меня так себе.       Мистер Абаас сказал радоваться, но у меня не получается этого делать.       Уборка, готовка, стирка, прогулка с Фибби. Стирка, готовка, прогулка с Фибби и уборка. Потом снова готовка, стирка, уборка и прогулка с Фибби. И так каждый день, как по расписанию. Мне не сбежать от этой рутины.       — Мы вернулись!       Доносящийся голос мужа с прихожей выводит из размышлений, и я только сейчас замечаю, что вода почти выкипает из кастрюли, где варится спагетти. Быстро выключаю газ и, сглотнув ком в горле, отправляюсь встречать их.       Гарри помогает Фибби снять с себя верхнюю одежду и обувь, а потом дочь бросается ко мне и обнимает за ноги. Из-за этого пошатываюсь не только я, но и мои нервы.       — Как погуляли?       — Папа купил мне конфетки, — Фибби отходит от меня и берёт рюкзак в форме лисички, откуда достаёт пачку желейных мишек. — Я тебе дам, мамуля.       Она уже собирается открывать их, как я аккуратно перехватываю пакетик и сдержано произношу:       — После ужина обязательно покушаем вместе.       Фибби не сопротивляется — согласно кивает и убегает в комнату, а я остаюсь с мужем наедине. Гарри подходит, и я позволяю ему поцеловать себя, после чего даже улыбаюсь.       — Ты пахнешь улицей, — подмечаю.       Он улыбается, руками поглаживая мои бока через мешковатую майку.       — Да, там влажно и я пропах сыростью. У меня есть новость, но расскажу за ужином.       Провожаю удаляющегося в спальню мужа взглядом и после возвращаюсь на кухню, где накрываю стол. Позволяю Фибби поесть перед телевизором, потому что спорить с ней мне попросту не хочется, а на звание лучшей матери я не претендую. Включаю ей мультик, предварительно нацепив полотенце на воротник, и иду на кухню, где Гарри уже ждёт меня, сидя за барной стойкой.       — Что за разговор? — не терпится узнать мне. К тому же по лицу Гарри видно, что ему самому не терпится рассказать об этом.       Вытерев рот салфеткой, он облизывает губы и возбуждено смотрит на меня.       — Мне дают повышение, — несколько сломлено произносит от переизбытка эмоций, а я смотр на мужа и не до конца понимаю — что мне с этого? — Дорогая, теперь мы сможем устроить Фибби в детский сад, а ты сможешь пойти на работу. Как ты и хотела!       Дыхание перехватывает.       Кажется, что происходящее просто нереально. Боюсь, что Гарри сейчас скажет, что пошутил, но он смотрит на меня таким радостным взглядом, что я начинаю верить. Руки начинают трястись от предвкушения пойти на работу. Туда, где я буду кем-то большим, чем чья-то жена и мама!       — Правда? — всё ещё не верю, но чувствую, как глаза жжёт от радости. Такой чуждой, но не менее приятной.       Муж перехватывает мою руку, нежно сжимает её и улыбается своей тёплой улыбкой.       — Конечно. Сегодня Ванесса вызвала к себе, мы поговорили и теперь я главный редактор. У меня даже свой кабинет.       Не могу отрицать факт, что меня больше радует моё будущее, нежели повышение супруга, и испытываемая радость совсем не за то, что у него теперь свой кабинет.       Я вижу свет в конце тоннеля, во мне надежда, что скоро всё закончится. Мой ад прекратится! Ужас, в котором мне приходится жить вот уже несколько лет, собирается отступать.       Во мне появляется искренняя благодарность мужу за такую возможность. Впервые за долгое время мне хочется сделать для него всё, даже полюбить его снова.       После ужина супруг играет с Фибби, а я мою посуду. Всё это время не могу перестать радоваться предстоящим освобождением от невидимых оков. Завтра же отправлюсь к миссис Питерсон и попрошу её принять меня обратно. Теперь, как и раньше, буду просыпать утром, собираться на работу, а по пути покупать кофе в кофейне неподалёку от офиса. Вновь сяду за рабочий стол, наполненный канцелярскими принадлежностями, которые я так люблю.       После того, как Фибби уже засыпает, мы с Гарри решаем посмотреть кино, но очень скоро льнём друг к другу, целуясь и обнимаясь, пока полностью не остаёмся без одежды. Впервые за долгое время я отношусь к сексу с какими-то положительными эмоциями.       Помню, какими бурными были наши отношения в самом начале. В первое время мы не могли отлипнуть друг к другу — страсть, охватившая нас, никак не отступала. И это длилось долго. Только через год всё стихло, стоило нам прижиться и увязнуть в быту, однако даже это не испортило наши отношения и уж тем более секс.       Но стоило мне родить, как всё поменялось. Гарри ни разу не дал мне усомниться в том, что желает меня, однако впредь во мне не было прежних чувств. Глядя в зеркало я по сей день не вижу в себе хоть что-то красивое, а моё либидо спало к минимуму. Если у нас и происходит секс, то прежнего удовольствия я не получаю, и не потому что муж плох в этом, а потому что я хочу, чтобы это закончилось как можно скорее. Иногда даже думаю в такие моменты, что было бы неплохо будь у Гарри любовница, которая возьмёт на себя ответственность по его ублажению.

***

      На следующий день отвожу дочь к маме, что согласилась посидеть с ней, пока я буду разбираться с восстановлением на работу. Во мне нервозность, но я рада, что испытываю хоть что-то.       Поделившись мамой новостью о возвращении на работу, получаю от неё лишь одобрение. Знаю, что узнай эту новость родители Гарри, то они обязательно осудили моё рвение, однако мамина поддержка мне куда важнее. Это придёт сил и даже вдохновение.       Добравшись до офиса, начинаю испытывать дрожь в коленках, однако стойко захожу внутрь и решительно поднимаюсь на нужный этаж. Маленький офис, принадлежащий миссис Питерсон, почти пустует — за длинным столом, поделённым перегородками, между которыми располагается по компьютеру. В целом ничего не изменилось — такие же холодные стены, но яркие фотопортреты писательницы, висящие на пастельно голубой стене.       — Здравствуйте! — звонко восклицает выглянувшая из-за монитора девушка с очками на переносице. — Что-то подсказать?       Сжав ремешок сумки, робко отвечаю:       — Здравствуйте, я пришла к миссис Питерсон.       Девушка поправляет очки и встаёт с места, демонстрируя мешковатый свитер, доходящий почти до колен. Она выглядит замучено, как и я дома.       — У вас назначена встреча?       — Нет, но… можете сказать, что с ней хочет встретиться Эбби Стайлс.       Девушка мнётся на месте, видимо, не зная, как быть, но в итоге она всё-таки отправляется к кабинету начальницы. Я оглядываюсь в ожидании встречи, сталкиваясь с несколькими замученными глазами, под которыми лежат потемневшие круги. Вначале работы здесь я ходила такая же, однако от этого не меньше любила работать. Мне нравилось сидеть за столом, разбирать текст, пить кофе и ходить по разным редакциям.       — Она вас ждёт.       Натянув улыбку, шагаю в сторону знакомого кабинет. Стоит только зайти в кабинет, как миссис Питерсон — взрослая женщина, с поседевшими волосами, собранными в строгий пучок, поднимается с кресла и встречает меня с улыбкой.       — Эбби! Рада тебя видеть! — её добродушный тон подбадривает, поэтому волнение отступает.       Подхожу к столу, и мы пожимаем руки в приветствии.       — И я рада вас видеть, — встречно улыбаюсь.       Мы присаживаемся.       — Давно тебя не видела. Как ты?       — Спасибо, что интересуетесь. У меня всё хорошо.       — Я рада! Честно говоря, думала, что больше тебя не увижу, но как хорошо, что ты наведала меня. Как тебе роль мамы? Помнится, именно по этой причине ты ушла.       И это моя самая главная ошибка. Не было и дня, чтобы не пожалела об увольнении после декрета. Но как же я рада, что сейчас есть возможность вернуть всё на свои места.       — Да. Фибби хорошая девочка, — если честно, то мне не очень нравится вести беседу о ребёнке. Словно снова теряю себя, как личность. — На самом деле, я пришла к вам не просто так. Мы с мужем хотим устроить Фибби в детский сад, и я бы хотела выйти на работу. К вам. Взгляд женщины тут же меняется — прежняя лёгкость и добродушие сменяются на строгость, которая присуща ей, будучи начальницей. Сняв очки, она крутит их в пальцах — обычно она делает так, когда увлечена серьёзными размышлениями.       — Эбби, ты была ценным сотрудником, правда. Однако, я не принимаю на работу людей, что однажды приняли решение уйти от меня.       Такой ответ ожидаем, но я принимаю его болезненно. Вся былая уверенность улетучивается, однако стараюсь этого не показывать.       — Да, понимаю, но тогда это было вынужденное увольнение.       — Эбби, — она прерывает меня, улыбнувшись. — Знаешь, почему у меня нет ни мужа, ни детей? Потому что тогда я бы не добилась тех успехов, которых добилась сейчас. Мужья требуют внимание, дети — ещё больше внимания. И когда мне стоило бы строить карьеру? Между исполнением супружеских обязанностей, уроками и стиркой?       — Я понимаю, но таких проблем не возникнет…       — Эбби, давай честно, ты молода. Ты замужем, у тебя есть ребёнок, и через годик или два ты вновь придёшь мне с новостью, что уйдёшь в декрет? Год назад, когда ты пришла ко мне и сообщила об увольнении, я была готова дать тебе дополнительный отпуск, чтобы ты нашла детский сад или человека, что готов сидеть с ребёнком, но тогда ты сделала свой выбор. Прости, но я не даю второго шанса. Каждое слово бьёт меня ножом в сердце. Больше не чувствую былой радости, больше не чувствую ничего, кроме боли, из-за которой вот-вот расплачусь. Удивлена, что всё ещё держу себя в руках.       Трясущимися пальцами сжимаю подол платья, таким образом стараясь совладать с переполняющими эмоциями. Понимающе киваю, ведь если из уст вылетит хоть одно слово — заплачу в голос.       — Хорошо, я поняла вас. В любом случае благодарю вас за потраченное время, — встаю и натянуто улыбаюсь, а потом, получив от неё кивок, иду к выходу.       На протяжении стольких лет я старалась, лезла из кожи вон, чтобы угодить начальнице, чтобы вырасти как личность, как сотрудник. А кто я сейчас? Даже спустя столько лет труда, я всё равно никто.       Остановившись прямо перед дверью, чувствую дрожь в теле от злости и разочарования. Развернувшись лицом к миссис Питерсон, с комом в горле чеканю:       — Я работала на вас столько лет. Ни разу не позволила себе оступиться, старалась, как могла и даже прыгала выше головы, но в такой трудный период вы отказываете мне. И я принимаю это, но почему вы позволили Лейле написать роман, когда она проработала на вас три года… Три! Вы считаете, что это справедливо?       Начальница внимательно выслушивает меня, глядя мягче, чем минуту назад. Однако не вижу в её взгляде сожаление, хотя так надеялась на это. Немного помолчав, она пожимает плечами и несколько равнодушно отвечает:       — Эбби, ты проделала такой долгий путь, потому что в тебе был потенциал, который ты взращивала своим трудом. И останься ты тогда со мной — ты бы выпустила бестселлер. Лейла лишь посредственная писательница, такая же, как и большинство других. Её работа хорошая, но не отличная.       — Однако вы позволили ей это сделать, — с обидой отвечаю.       — Потому что мне всё равно на Лейлу. Как только она выпустила роман, она ушла от меня, но на это я и рассчитывала. Лейла гонится за славой, за деньгами, за лучшей жизнью. В её мыслях нет ничего глубокого, Эбби. Будь на её месте ты, то я бы стояла с тобой рядом до тех пор, пока ты сама бы не решила пойти в свободное плаванье, и даже после этого я всегда была бы за тебя. У тебя был талант, который ты, увы, променяла на «женское счастье». И это был твой выбор, — она подкрепляет слова равнодушной улыбкой, даже не представляя, как мне больно от этого.       Настолько, что даже нечем дышать.

***

      Не помню, как добралась до дома — всё как в тумане. Не помню даже, как написала маме с просьбой, чтобы Фибби осталась у неё до завтра, потому что я не в состоянии ехать в другой конец города за ребёнком, сломавшего мне жизнь.       Не чувствую ничего, кроме как тяжести в груди, от которой не могу ни дышать, ни двигаться. Лёжа на полу в темноте, я уже несколько часов плачу, чувствуя свою бесполезность.       Ненавижу. Ненавижу себя, Гарри, Фибби, миссис Питерсон, всех ненавижу!       Ненавижу, что мне дали надежду и так жестоко её отобрали.       Уже который раз из коридора раздаётся звон телефона, и всё-таки поднимаюсь, в потемках добираясь до сумочки, откуда достаю телефон, но вместе с ним случайно достаю флешку, которую мама закинула мне в сумку со словами, что это подарок на рождество.       Утерев слёзы, возвращаюсь в гостиную, по пути читая сообщение от Гарри, что он задерживается на работе. Не могу ответить, поэтому выключаю телефон, но решаю посмотреть мамин подарок в надежде, что он скрасит и уймёт мою боль. Подключив флешку к телевизору, перед которым усаживаюсь на колени, открываю единственный файл.       На экране появляется картинка — во дворе, качаясь на качели, сижу маленькая я. Радостная, счастливая, хоть и без передних зубов. Да, мы жили небогато, но я чувствовала себя живой и самой любимой дочерью. На другом кадре я уже выхожу из школы под приятную мелодию.       — А тут Эбби десять лет! Чувствуешь, что повзрослела? — Ага-сь!       То, как уверенно я киваю, улыбаясь во все зубы, вызывает у меня улыбку, как и кадры, где я пою с воображаемым микрофоном, роль которого выполняет длинный пульт. Кадр за кадром на которых вижу себя, но вместе с тем во мне появляется чувство, будто передо мной совершено чужой человек. Мои глаза, покрытые пеленой слёз, глядят в экран, где я танцую медленный танец с супругом на нашей свадьбе. То, как я прижимаюсь к нему, положив голову на плечо, кажется мне чем-то нереальным, словно никогда такого не было. Наши несколько смущенные поцелуи, требуемые гостями, но такая нежность в каждом взгляде.       — Брак, на самом деле, не является чем-то ценным и показательным. Я и без этого готов подарить моей Эбби тысячу колец, до конца жизни говорить ей о любви, быть рядом, когда ей плохо. Мне не нужно, чтобы она улыбалась для меня, чтобы она была идеальной женой, я просто хочу быть рядом с ней, видеть её взлёты и помогать при падении. Я буду стараться быть хорошим мужем, Эбби.       Дрожащий голос Гарри, как мне помнится, настолько тронул меня, что я плакала, а сейчас я чувствую вину перед мужем за то, что у него такая проблемная жена, ведь тогда я поклялась быть лучшей, делать для него всё, но не делаю в итоге ничего.       Дальше вижу кадры беременности: как с округлым животом выхожу из моря к маме навстречу, а потом как ем фрукты, собранные Гарри.       И вот я вижу ту, кем являюсь сейчас — на выписке я хоть и стою рядом со всеми, пока супруг не без гордости рассматривает дочь, но на самом деле я где-то очень далеко. Видно, как улыбаюсь, но глаза утеряли былой блеск — там непонимание происходящего. Кадр за кадром сменяется, а мой взгляд, избегающий объектива, кажется всё более затравленным — будь то первое купание дочери или её первый день рождения.       Вот история моей жизни — в один кадр всё поменялось настолько, что я не помню всей красочности былой жизни.