Что стало с Эбби

      Когда-то я любила жить.       Когда-то во мне было непонимание — что вынуждает людей принять столь сложное решение, как уйти из жизни. Но тогда у меня было всё. У меня была я. А сейчас нет ничего — ни чувств, ни эмоций, ни желаний, ни цели, ради которой мне стоит остаться.       Я словно иду по тёмному тоннелю, а просвета нет. И я так устала идти.       Всё, что делаю, кажется мне бессмысленным и бесполезным, даже если Гарри говорит обратное. То, как он пытается спасти меня походит на бессмысленную попытку спасти утопающего, который желает оказаться на дне. И я тот самый человек, который не принимает руку помощи, потому что в этом нет смысла. Сегодня меня вытащат, а завтра я вновь буду задыхаться. Лучше уже перестать дышать, мучить себя и Гарри.       Это моё решение.       — Как вкусно пахнет, — раздаётся голос мужа где-то за спиной. Он, только что вышедший из душа, присаживается за стол, пока я накладываю омлет в тарелку.       — Главному редактору нужно хорошо питаться, — отвечаю с улыбкой, когда оборачиваюсь к нему. — Теперь ты ещё более занятой, наверняка даже обед пропускаешь.       — Да, сейчас куда больше работы, но думаю, что скоро привыкну и всё будет хорошо, — он отпивает сваренный кофе, пристально глядя в мои глаза, словно пытается прочувствовать моё настроение. А я, зная это, уже умело делаю вид, что всё хорошо. — Как ты?       — Нормально, — пожимаю плечами, хотя стараюсь скрыть своё подавленное состояние, из-за которого тело будто ватное.       — Я поговорю с Ванессой, чтобы она рассмотрела твою кандидатуру.       — Не стоит, — притворная улыбка, коснувшаяся моих губ, кажется естественной, но для меня болезненной. — Все будут говорить, что я получила должность через постель.       Стараюсь разбавить обстановку, однако вижу, что Гарри чувствует вину. Он всегда такой, что раздражает меня, но сегодня я идеальная жена. Та, кого заслуживает муж — покладистая, добрая и заботливая, а ещё любящая. Та, коей на самом деле не являюсь.       — Я сделаю всё, Эбби. Клянусь.       Не знаю почему, но сердце пропускает удар. Гарри любит меня. Он прекрасный человек и замечательный муж, и я чувствую вину, что не могу ответить ему взаимностью.       Беру его руку в свою. Его пальцы длинные, немного костлявые, но я цепляюсь глазами за обручальное кольцо, которое он ни разу не снял, даже когда ходил в зал или делал ремонт.       — Даже если это невозможно? — слетает с моих губ, после чего чувствую ком в горле.       — Даже если придётся пожертвовать собой, — незамедлительно отвечает супруг, поднося мою руку к своим губам. — Прости меня.       — За что?       — За то, что не понимаю тебя. Не хочу оправдываться, но мне сложно, но я знаю, что тебе куда сложнее. Ты заслуживаешь большего, чем жить так, как живёшь сейчас.       Мне жаль, но я давно не живу. Давно просто брожу в попытках найти хоть какой-то проблеск. И когда он появился, когда во мне снова зародилось желание жить, я мигом всё потеряла. Я быстро опустила руки, быстро отступила, потому что потеряла все силы для дальнейшей борьбы. Когда Гарри стоит в прихожей, я выхожу к нему, чтобы провести на работу. Протягиваю ему судочек с едой, на что он благодарно улыбается.       — Обязательно пообедай. Тебе нужно лучше заботиться о себе, милый.       — Кто обо мне позаботиться, как не ты, Эбби? — заглядываю ему в глаза, ощущая тревожный трепет внутри груди.       Гарри красивый, как и много лет назад, когда мы только встретились. Да, у него появились небольшие морщинки, но они лишь придают ему зрелости и мужественности. Касаюсь пальцами его коротких волос, слегка завитых на концах. Раньше они были длиннее, но сейчас он коротко стрижётся, потому что считает, что прежняя причёска ему больше не идёт. Однако я любила его любым, даже когда он пытался отрастить бородку, что было весьма неудачным, учитывая, как неравномерно росли волосы.       Сама того не ожидая, подхожу к нему вплотную и зарываюсь носом в его грудь — широкую, крепкую и такую родную, но не вызывающую у меня прежних чувств. Прикрыв глаза, тяжело выдыхаю, ощущая тяжесть во всём теле. А Гарри обнимает, поглаживает по голове, словно пытается восстановить связь, что когда-то была между нами. Но её нет. Я её не чувствую.       — Я буду скучать, — произношу это в тот самый момент, когда сердце сжимается в болезненном спазме.       — А я буду скучать больше.       Когда отстраняюсь от него, заглядываю в зелёные глаза — такие горящие и живые.       Супруг оставляет поцелуй на моих губах и выходит. Мы напоследок улыбаемся друг другу и по-детски машем на прощание. На вечное прощание.       Не смотря на слабость в теле, я всё равно делаю уборку, пока Фибби спит, но стоит ей проснуться, как встречаю её с готовым завтраком. Она любит тосты с арахисовой пастой и апельсиновый сок. И пока она ест, сидя за своим столиком у телевизора, я смотрю на неё, пытаясь запомнить каждое мгновение.       Я купаю её, делаю хвостики, и мы выходим на улицу, где играем в снежки, потому что выпавший за ночь снег позволяет нам это сделать. Фибби, счастливая и радостная, бегает от меня, пока я, звонко смеясь, бегаю за ней, желая повалить в снег, как это когда-то делала моя мама со мной.       Мы смотрим мультики, играем с её куклами, лежа на полу в гостиной. Она рассказывает мне о сказке, что прочитал ей Гарри вчера перед сном, а я слушаю, не понимая, за что не люблю её. За что во мне столько нежелания любить её.       — Так ты хочешь в детский садик? — наиграно изумляюсь.       — Да. Там много деток. Мы будем играть и бегать.       — Там надо будет спать в обед. Ты ведь не любишь спать, — поправляю её лямку комбинезона, пока она увлеченно одевает очередную куклу.       Дочь вдруг смотрит на меня своими большими глазами.       — Правда? — её искреннее недоумение забавляет меня.       Подперев рукой голову, киваю.       — Да.       — Ну ладно, — обречённо вздыхает она, возвращаясь к своим важным делам.       — Мама разрешала тебе не спать, но, на самом деле, это плохо. Детки должны спать днём.       — Ну и что?       — Я говорю о том, что я плохо тебя воспитываю.       — Нет.       — Почему? Я ведь порой кричу на тебя, злюсь, мы редко гуляем.       — Я всё равно люблю тебя, мамуленька.       То, как искренне она это говорит, не вызывает у меня сомнений, что это правда. Я ведь правда ужасная мама, но Фибби всё равно любит меня, хотя эти чувства невзаимные. И самое ужасное, что она не заслуживает этого. Знаю, что всё это может повлиять на её будущее, но даже это не может повлиять на меня.       Фибби вдруг откладывает куклу, подползает ко мне и крепко обнимает за шею, из-за чего мы валимся на пол. Дочь звонко смеётся, не отпуская меня, а я, положив ладони на её спину, ощущаю тепло, исходящее от маленького тела. Я помню, когда будучи беременной, впервые ощутила её шевеление. Тогда я осознала, что внутри меня другая жизнь, и я чувствовала нервозность от предстоящей встречи с человеком, который будет зависеть от меня. Это осознание всегда тревожило меня, порождало во мне сомнения, но я надеялась на лучшее, как и всегда.       — Давай сегодня я буду хорошей мамой, Фибби.       Накормив дочь обедом, я укладываю её в постель и сама присаживаюсь на край, пытаясь понять, как сделать так, чтобы она уснула. Я действительно не укладывала её днём, потому что не хотела тратить на это время, но сегодня всё иначе. Я ведь должна быть идеальной.       Дочь лежит уже уставшая и это даёт понять, что она скоро уснёт. Поглаживая её по волосам, стараюсь проявить ту ласку, которую не проявляла раньше.       — Фибби, когда ты проснёшься, то не выходи из комнаты, ладно?       — Почему?       — Мы устроим папе сюрприз, — улыбаюсь. — Спрячься в шкафу и жди, когда он найдёт тебя, хорошо?       Дочь от радости улыбается и кивает.       — Папуля будет рад меня найти.       — Конечно. Он всегда найдёт тебя, Фибби, он ведь лучший, — поправляю одеяльце и жду, когда дочь уснёт, и когда это происходит, я понимаю, что не могу даже встать. Что-то будто удерживает меня, вынуждая и дальше терзать душу, глядя на спящего ребёнка, что когда-то таился под моим сердцем. — Прости, что не стала для тебя лучшей мамой.       Когда выхожу из комнаты, подпираю стулом ручку двери в детской, чтобы Фибби наверняка не вышла, пока не вернётся Гарри. До его возвращения около трёх часов, но я успею.       В спальне, сидя за парфюмерным столиком, наношу макияж, вспоминая, как делала это много лет назад. И хоть сейчас мои руки трясутся, я всё равно старательно подвожу губы помадой, а потом тщательно крашу ресницы. Когда-то я часами сидела перед зеркалом, делая причёски и макияж, но это было так давно.       Быстро приготавливаю ужин и оставляю его на плите, а после, держа телефон в руке, подхожу к окну, за которым меня встречает прекрасный закат, протянувшийся по всему небу. Долго не решаюсь, но всё-таки нажимаю на контакт, подписанный как «мама» и прикладываю трубку к уху. Гудки длятся долго, и всё это время я наслаждаюсь последним закатом в своей жизни.       — Привет! Прости, что так долго — совсем зашиваюсь на работе.       — Ничего страшного, — отвечаю спешно, хотя сил совсем нет. — Дела идут в гору?       — Да. Думаю, мне всё-таки нужно нанять помощника, — судя по голосу, она усмехается. — Как ты? Как тебе подарок? Вспоминаю просмотренное мною видео и чувствую, как все сжимается внутри, а нос начинает щипать. После того дня мы с мамой не разговаривали, хотя прошла неделя. Гарри сам забрал дочь, видя, как мне нехорошо.       — Да, чудесный подарок, — стараюсь сделать приободряющий голос, но, кажется, выходит плохо.       — Ох, рада, что тебе понравилось. Долго с ним возилась, но мне помог Сэм. Помнишь, я тебе рассказывала о нём — работает в магазине напротив. Он в этом всём разбирается, а мне уже пора не пенсию. Эта техника меня сводит с ума.       Молча выслушиваю её, вглядываясь в пролетающий вдали самолёт, оставляющий после себя тонкую полосу.       — Хорошо вышло.       — Что у тебя с голосом? Заболела?       Да, я больна. Настолько, что больше не могу жить с этой болезнью — она съедает изнутри, плавя кости и органы.       — Мама, — едва слышно зову, пытаясь собраться с мыслями. Чувствую, как по щеке стремительно скатывается слеза, что приземляется на домашнюю кофту, оставляя на ней пятно. — Помнишь, как на площадке ты сказала, что любишь меня?       Она молчит, но недолго.       — Помню. Ты ведь мой ребенок, я не могу не любить тебя, дорогая.       Это режет меня изнутри, и я вновь чувствую вину перед Фибби за то, что не смогла полюбить её, хотя являюсь её мамой.       — Мама, скажи, ты бы смогла так полюбить Фибби?       Она вновь молчит, явно не понимая, к чему мой вопрос, но всё-таки отвечает:       — Я люблю её, Эбби. Что случилось? — голос мамы становится серьезнее. — Тебе плохо?       Не имея возможности больше держаться, я всхлипываю и прикрываю ладонью лицо. Моё тело содрогается, я чувствую внутри опустошение, не дающее мне думать ни о чём, кроме как о своей ненадобности в этой жизни.       — Прости меня, мама.       Мне жаль, что я такая дочь. Что не смогла стать кем-то, кем можно гордиться; что редко звонила тебе и не спрашивала, как дела и что ты ела; что не помогла тебе однажды, когда тебе так была необходима моя помощь. И прости, что больше мы не сможем увидеться и я не смогу исправить свои ошибки. Мне жаль.       — За что?       — Что не подарила тебе подарок на Рождество, — отвечаю заготовленной заранее фразой, потому что знала, что заплачу.       — Детка, — мама выдыхает, но я знаю, что она всё ещё напряжена. — Мне не нужны подарки. Это всё мелочи, не стоящие твоих слёз.       — Да, наверное, — соглашаюсь спустя паузу, вытирая слёзы, которые нескончаемым потоком стекают по лицу.       — Ты себя хорошо чувствуешь?       Ох, мама, не передать словами, как я себя чувствую. Но это уже не так важно.       — Я просто устала.       — Мне приехать? — тут же спрашивает, и я слышу копошение на том конце. — Сейчас закроюсь и приеду, милая.       — Нет, не стоит. Я лягу спать, всё равно Гарри скоро придёт, — стараюсь убедить, а потом добавлю: — Но приезжай завтра, пожалуйста. Нужно, чтобы ты посидела с Фибби.       — У тебя какие-то дела? Думала, у Гарри выходной.       — Мне нужно кое-куда уйти, а Гарри будет занят. Не хочу, чтобы Фибби была одна. Ей нужно будет остаться с кем-то. Хочу, чтобы она осталась с тобой.       — Ладно, без проблем, — соглашается она, тяжело вздохнув. — Я привезу твои любимые кексы.       Улыбаюсь сквозь слёзы и сдерживаю в себе очередной всхлип.       — Я люблю тебя, мама.       Она молчит некоторое время, словно почувствовав неладное, а потом отвечает:       — Чтобы ни случилось, дорогая, знай, что я люблю тебя и всегда буду рядом.       Но сейчас ты не рядом.       — И я люблю тебя.       Закончив звонок, во мне вновь появляется пустота, которую не могу больше сдерживать в себе. Мои рыдания — тихие, едва слышные, навсегда исчезнут внутри этих стен. Только они свидетели, что у Эбби Стайлс — с виду обычной замужней женщины, воспитывающей дочь, больше нет сил ходить с этой маской. Только они свидетели меня настоящей, и только они сохранят эту тайну навсегда.       Только стены ванной комнаты услышат мой последний вздох, только они увидят, как бесчувственно и уверено я ложусь в заполненную водой ванную, что вскоре быстро багровеет. Только они увидят, как бледнеет моя кожа, как мутнеют глаза.       Но только я уйду с теми воспоминаниями, что затаились внутри. Только я помню первый взгляд Гарри, который был пойман мною, только я знаю, как он пахнет, как бьётся его сердце; какой лёгкой была Фибби, когда её положили мне на грудь, как мы впервые пересеклись взглядами. А ещё мама… Моя любимая мама.