Слёзы войны

      Когда нас настигло проклятие, я подумал, что это хороший шанс, хотя бы на время забывать вообще все. Но когда ты вспоминаешь события твоих прошлых жизней, вспоминаешь кто ты на самом деле, тебя начинает душить собственная ничтожность и беспомощность. Как бы я ни хотел, но мне приходилось то и дело встречаться с этими отголосками прошлого, с этими идиотами, которые не смогли в свое время решить проблему, они не смогли договориться. Абсурд. Хотя, чему я удивляюсь, они за столько веков не смогли договориться со мной. Но почему я не люблю судьбу, так это за ироничные шутки. Ведь в одной из жизней, она свела меня с ней, с Афродитой, которую я так сильно хотел забыть, оставить там, позади, чтобы не привязываться снова.       Это были времена, когда люди перестали верить в богов, выбрав себе одного единственного. И даже так, они постоянно устраивали какие-то споры относительно того, чья вера прочнее и правильнее. Это такая глупость и дурость. Когда во главе были истинные боги такого не случалось, все верили в то, что кара может настигнуть в любой момент. А теперь люди верят, что кара настигнет только после смерти и делали все, что вздумалось при жизни. Мне было их даже не жалко, я разочаровался в людях и вряд ли бы встал на их сторону впредь. Противно, аж до тошноты. Люди как зараза, которая облепила нашу землю, как чума. Они еще удивляются, откуда на них столько напастей. Я даже не хочу говорить об этом.       Мы встретились с Афродитой, когда на дворе стояли времена открытий. Один из моих любимых промежутков времени, когда человечество хотя бы пыталось принести пользу, а не только пользоваться благами, подаренными им богами когда-то. Мне повезло, как мне кажется, родиться в семье моряка. Я узнал много нового о мореплавании, к которому никто не испытывал особого интереса, так как мне ранее не доводилось жить подобным образом. Это был интересный опыт, и я до сих благодарен тем людям, что позволили мне появиться именно у них. Кроме меня в семье было еще три ребенка, два юноши и одна девушка. Меня удостоили чести стать старшим. До меня у пары были проблемы с рождением детей, так что меня они считали благословением. Жаль было их огорчать, ведь для всех своих родителей, я был настоящим проклятием. Но я был удивлен насколько эти люди были добры ко мне и никогда не винили меня в том, какой я.       Я был проблемным, ужасно. Постоянно хулиганил и вытворял страшные проделки, за которые моим «родителям» постоянно делали выговоры. Но они никогда не смотрели меня с разочарованием, скорее с неким беспокойством. Пока память моего прошлого ко мне не вернулась, я даже и представить не мог, как мне на самом деле повезло обрести таких людей. Когда мне, по меркам людей, исполнилось четырнадцать лет, «отец» впервые взял меня на корабль. Он был капитаном собственного небольшого рыболовного судна, на котором он часто выходил в море. Его небольшая команда была будто его второй семьей. Настолько грязных шуток я еще не слышал никогда, ведь мне никогда не приходилось оказываться в исключительно мужской компании заядлых моряков. Первое время я очень удивлялся и смущался подобному, но быстро привык, хотя мои собственные попытки подобных разговоров встречались лишь подзатыльниками от «отца» и старпома. Но я не обижался, и даже потом, когда память вернулась, я и не думал обижаться, потому как этот период жизни я всегда буду считать самым счастливым во множестве своих жизней.       «Мама» всегда была горда мной и приводила в пример своим младшим детям, не смотря на то, что я был не самым лучшим ребенком на свете. Это не могло не подстегивать меня на более лучшее поведение, чтобы оправдывать слова «матери» и показывать настоящий пример. Мои младшие «братья» и «сестра» пытались подражать мне, гордились мной почти так же сильно как «родители», если не больше. В любых спорах или склоках они слушались меня, доверяли моему мнению, а я всегда стоял за них горой, был их опорой и поддержкой. Иногда я думаю, что было бы хорошо остаться с ними насовсем, быть исключительно их сыном и братом, и умереть достойным человеком, носящим их фамилию, но увы, как я уже говорил, боги бессмертны. И я в который раз жалею об этом.       Моя память вернулась ко мне когда я уже был в более сознательном возрасте. По меркам людей мне было где-то двадцать три или двадцать пять лет. Я уже был способным моряком и мечтал отправиться в долгое плавание на китобойном судне. В то время китобои были сродни богам и меня не могло не манить это ремесло. «Мама» всегда была против этой идеи, так как волновалась обо мне и моем возвращении обратно, ведь китобой была и опасной профессией тоже. А вот «отец» был горд, что я захотел идти по стопам своих предков. Как он мне рассказывал, его прадед тоже был китобоем, и к слову дожил до глубокой старости, застав почти всех своих правнуков. Старшие сыновья семьи «отца» так же были китобоями. Примерно тогда же я и встретил Афродиту.       Она была дочерью зажиточного торговца, который прибыл на большом торговом судне, дабы организовать в нашей пристани свою торговую точку, так как она была равноудалена от берегов Испании и Греции, на тот момент уже являющейся частью Османской империи. Это означало, что наше небольшое поселение вскоре превратиться в большой город, что не могло не радовать местных жителей. Естественно ее розовые волосы вызывали множество вопросов у людей, кто-то считал ее ведьмой, коей она, в общем то и была. Многих манила ее необычность и красота, ну естественно, перед вами сама богиня красоты. Но ее отец говорил, что это произошло вследствие какой-то неясной и неизученной болезни. Тогда я поверил, но сейчас мне становится так смешно от этого глупости.       — А́дам! — она подскочила ко мне, обвивая своими руками, утыкаясь носом в мою грудь. Я спускался с трапа «отцовского» корабля, когда мы вернулись в порт с довольно приличным уловом. Это имя мне было дано моими «родителями» при рождении. После я даже был удивлен этой некой иронии, что меня назвали в честь некоего первого человека, сотворенного их новым богом.       — Ну зачем, я потный, грязный и пропах рыбой, — я попытался отцепить ее руки от себя, но она сопротивлялась. Мне было жалко ее богатые одежды, ведь она могла запачкаться. Хотя, скорее всего, для нее это был сущий пустяк, ведь она из богатой семьи, в то время как для меня это было кощунством портить такие ткани. У меня даже не было таких.       — Ну и что, — приподняв голову, она широко улыбнулась и, приподнявшись на носочки потянулась за поцелуем. Ни для кого не было секретом какие у нас отношения, но, чувствуя на себе множество завистливых и осуждающих взглядов, я лишь положил ладонь на ее лицо и кратко коснулся губами лба.       — Астарта, — ее окликнул мой «отец», который спустился следом, приветствуя Афродиту. Забавно, что ее назвали ее же именем. — А как же объятия для меня?       — Прошу прощения, господин, — отступив от меня, она обняла и громко хохочущего старика, который приподнял ее хрупкое тельце над землей, крепко обнимая в ответ.       — Передай отцу, что мы привезли лучший улов за последний сезон, вот он обрадуется, — все еще широко улыбаясь, «отец» отпустил Афродиту и стряхнул с ее юбки несколько рыбных чешуек.       — Обязательно передам, господин, — перехватив его руки, она заставила старика выпрямиться, чтобы тот не беспокоился о таких мелочах, как чешуйки. — А Адам сегодня будет свободен?       Мой «отец» и «отец» Афродиты заключили выгодное сотрудничество по добыче и продаже рыбы, так что с тех пор большие партии рыбы не тухли на наших складах, а моментально распродавались. Свежая рыба всегда лучше засоленной, которую нам приходилось раньше продавать, дабы она быстро не портилась.       — Ха, забирай его с потрохами, девочка моя, только сначала отмой как следует. А то боюсь его унесут чайки, — разразившись смехом, «отец» заставил посмеяться и его команду, которая разгружала бочки и ящики с рыбой.       Я закатил глаза, слегка улыбнувшись на эту шутку, на которую совершенно не обиделся. Я никогда не обижался ни на кого из «родителей» этой жизни, если только по малолетству от собственных же детских капризов, но осознанно никогда. И за это я любил их еще больше. Они были именно теми «родителями», которых я так страстно желал получить. Жаль, что жизнь моя с ними продлилась так недолго. Виню в этом я, конечно же, Афродиту, которая своим поступком вернула мне память…       — Не уходи на китобое, останься со мной, — шептала Афродита, уложив свою голову мне на грудь и крепко сжимая в своей ладошке мою руку.       Мы лежали на льняном поле, изрядно помяв часть посевов, и любовались ночным небом. В это время все еще можно было насладиться гигантской россыпью звезд, пока огни современного мира не стали затмевать их сияния.       — Я не могу, Астарта, прости. Это моя мечта, ты же знаешь, — я поглаживал ее плечо рукой, которой обнимал ее.       — Но это не честно, — она надулась, как всегда это делала, когда кто-то не потакал ее капризам. — Я не хочу, чтобы ты уходил. Это же очень надолго. В Средиземном море не часто находят китов в последнее время…       — Поэтому мы пойдем в океан, — спокойно ответил я. Я уже давно хотел уйти на китобое, но был еще слишком неопытен, чтобы меня взяли в команду на дальнее плавание. И вот недавно меня таки позвали. Не могу передать словами, как был горд мой «отец».       Афродита подскочила и стала осуждающе на меня смотреть, нависая надо мной и закрывая своим божественным ликом весь звездный небосвод. Я лишь усмехнулся и, приподняв руку, огладил ее лицо. Ее осуждение сразу же превратилось в обиду, но она все равно приластилась своим лицом к моей руке.       — Когда ты уходишь? — осторожно спросила она, глядя в мои глаза своими, где теплился еще маленький огонек надежды.       — Через два дня, — нехотя ответил я, глядя на то, как вытягивается ее лицо в возмущении от моего ответа.       — И ты говоришь мне об этом только сейчас?! — она ударила меня по груди своим маленьким кулачком, который я перехватил и поднес к своим губам, мягко целуя ее тонкие пальчики.       Она явно была расстроена, потому как даже мои нежные поцелуи не заставили ее улыбаться. Она закусила губу, задумавшись о чем-то, когда позже перевела взгляд на меня.       — Давай поженимся, — вдруг предложила она, заставив тем самым меня удивиться. Говорила она серьезно.       — Что? — я усмехнулся и сам приподнимаясь на локтях. — Астарта, это глупо. Тем более твой отец не позволит.       — Глупо хотеть выйти замуж за того, кого любишь и, возможно, больше никогда не увидишь? — она нахмурила бровки и, приняв сидячее положение, сложила руки на груди, обиженно. — Плевать мне на отца, он все равно не поймет.       — Астарта, — я ласково коснулся ее лица, проведя большим пальцем по скуле. — Почему ты думаешь, что не увидишь меня больше? Я хороший моряк и иду с умелой командой на прочном судне.       — Потому что, — она не смогла договорить фразу, ком подступил к ее горлу, но она старалась не заплакать. — Потому что мне кажется, что если я тебя отпущу, ты не вернешься…       — Ну что за мысли, — я сгреб ее в свои объятия, прижимая к груди и начав бережно гладить по пышным розовым волосам.       — Просто поженимся, тайно, перед твоим уходом. Разве ты сам не хотел бы жениться на мне? — она крепко ухватилась за мою рубаху, стягивая ее тонкую ткань в своем кулачке.       — Конечно хотел бы, и хочу, я же говорил тебе об этом пару дней назад. Но я хочу, чтобы все было правильно, я хочу стать достойным человеком, чтобы снискать одобрение и твоей семьи тоже, — меня учили этому «родители», что всегда надо быть человеком чести, всегда идти к цели, но только честными способами.       — Став китобоем? — она усмехнулась, чуть шмыгнув. Я приподнял ее лицо, заглядывая в ее глаза. Она почти плакала, слезы застыли в ее красивых глазах.       — А что, плохой вариант? — я улыбнулся уголком губ, когда наклонился и собрал слезинки с ее глаз своими губами.       — Плохой, — на этот раз она улыбнулась, чему я был рад. Ее ладошки скользнули по моей шее, заключая меня в нежные путы. Она потянулась к моим губам своими, утягивая меня в поцелуй.       Ее нежные прикосновения и моя грубая неотесанность, как две противоположности всегда притягивались друг к другу, и всегда дополняли друг друга, создавая баланс. Своими тонкими пальчиками она стала бродить по моей груди, так и норовя забраться под глубокий вырез рубахи. Понимая к чему это ведет, я не стал сопротивляться ее желанию, так как и сам давно этого хотел, но здравый смысл останавливал меня от этого необдуманного поступка. В этот раз слова Афродиты, по поводу того, что я, возможно не вернусь, заставили меня задуматься. А вдруг я и впрямь не вернусь, что тогда. Тогда я бы не смог ощутить ее тепло в своих руках, не смог бы ощутить запах ее волос и тела, не смог бы услышать ее нежный голос. И мне сорвало крышу, я просто забылся, отдаваясь в руки этой юной искусительницы.       Забрав ее к себе на колени, я задрал подол ее платья, которое она никогда не носила по правилам моды тех времен. Мои крепкие руки сразу же встретились с оголенной кожей ее нежных бедер. Мы не прекращали поцелуй, превращая его в более страстный, более влажный и жадный, кусая губы друг друга и сплетая наши языки. Она нетерпеливо забралась руками под мою рубаху, очерчивая своими ладонями рельеф моего тела. Затуманенный желанием, я стал расшнуровывать ее платье на спине. Пусть я и был моряком, имеющим дело с разного рода узлами, с этими маленькими узелками на женской одежде у меня возникли трудности. Как бы я не хотел оставить предмет гардероба Афродиты в целости, то и дело слышались легкие похрустывания ткани под моими неумелыми нетерпеливыми пальцами. Но ей было бы словно все равно, пусть бы я даже сорвал с нее это чертово платье, мне кажется она осталась бы более удовлетворенной. Ерзая на моих ногах, она специально задевала мой пах, разжигая во мне пожар. Прервав поцелуй, она рывком стянула с меня рубаху, а я в свою очередь таки разорвал ее адские завязки на платье, заставив тем самым вожделенно ахнуть ее. Припав губами к ее оголенной шее, я продолжал жадно рвать ее корсет, пока она прижалась ко мне всем телом, возбужденно опаляя мой слух своим громким дыханием. Ее тонкие пальчики прошлись по моей спине острыми ноготками, оставляя за собой алые полосы. На ней не было нижнего белья, я чувствовал это даже через ткань брюк, когда она стала тереться о мой взбухший пах своей промежностью. Это сводило с ума, но я хотел насладиться ею вдоволь, прежде чем перейти к самому сладкому. Стянув с нее это платье из дорогой ткани, с которым я обошелся так по-варварски, я припал губами к ее груди, целуя и кусая ее сладкие набухшие соски. Она извивалась в моих руках, сгорая от нетерпения.       Самостоятельно она добралась руками до моих брюк, ловко справляясь с ремнем и пытаясь стянуть с меня брюки, но пока я сидел, это было тяжело сделать. Я чувствовал как она дрожала, но было сложно сказать, от холода ли это майской ночи или от ее нестерпимого желания завладеть мной. Уложив ее на ткань платья, я навис сверху, спуская с себя брюки, освобождая от плена одежды свой разгоряченный член. Она смотрела на то, как я это делаю с бесстыжим вожделением, кусая свои губы и играя с собой пальцами, оттягивая один сосок и потирая набухший клитор. Приблизившись к ней, я дотронулся до ее раскрытых, изрядно намокших половых губ головкой члена, вымазывая ее в природной смазке. Она замерла и даже казалось, задержала дыхание, чувствуя как я вхожу в нее, чуть шире раздвигая свои ноги, пропуская меня ближе и глубже. Под первый толчок она выгнулась грудью вперед, когда с ее губ сорвался желанный стон. Это был стон не боли, а удовлетворения. Для нее и меня в этой жизни это был первый секс, но для нас самих это было так естественно, словно бы мы делали это множество раз, что так и было в действительности. И даже не помня все эти прошлые разы, нам было не страшно насладиться друг другом. Уверенно двигаясь внутри нее, я чувствовал как она сжимает меня внутри себя, заставляя и меня издавать стоны удовольствия. Она сначала шептала, а потом почти что кричала, что хочет еще, что хочет большего, и я был не в силах отказать ей, с каждым разом увеличивая скорость своих движений, дойдя до той стадии, когда наши бедра развратно ударялись друг об друга, издавая шлепки. В прохладной ночи от наших возбужденных тел исходил пар, кажется, я кончил в нее, а она все не отпускала меня, обхватив своими изящными ножками мои бедра. Я же не был нежен в прикосновениях, оставив на ее бедрах синяки от своих пальцев, а на шее и груди бесчестное количество засосов. Когда мои ноги уже начали ныть от бесконечных движений, я принял сидячее положение, не выходя из нее, подхватив за руки и усадив на себя. Она почти вскрикнула, когда мне удалось войти в нее так глубоко. Казалось, она хотела этого даже больше, чем я. Упершись своими ладонями мне в грудь, она повалила меня на спину, начав в нетерпении скакать на моем члене, то царапая мою грудь, то неистово хватаясь за свою. Ее громкие бесстыжие стоны прорезали ночную тишину, пока высокие соцветия льна закрывали нас от любопытных глаз внешнего мира, скрывая нашу любовь, прошедшую сквозь века и несколько жизней, подкрепленной неистовой страстью…       Последующую ночь перед выходом в море на китобойном судне, меня мучали кошмары. Мне снилась кровь, крики, множество смертей. Я видел чьи-то лица искривленные от ужаса. Наутро мне было так дурно и плохо, что я даже было испугался. Тогда я не знал, что этот сон был просто моими воспоминаниями, что постепенно возвращались ко мне. Все те пугающие события, что явились ко мне во сне, все то море крови, просто то, что происходило со мной за всю мою прежнюю жизнь, и те, что я жил подверженный проклятию. Голова ужасно болела, а видения из сна все так же были перед глазами, но мне нужно было собираться. Я надеялся, что это просто из-за волнения перед событием, которое изменит мою жизнь навсегда и сделает ее лучше. Но, правда всегда оказывается более жестокой к мечтам и стремлениям.       Мои «мама», «отец» и «братья» с «сестрой», слезно провожали меня в первое далекое плавание. Они не переживали за меня, а очень гордились. «Мама» помолилась за меня и дала с собой небольшой, но довольно увесистый крестик, символ веры в их лжебога. Но тогда для меня это было так важно и так нужно. Я был благодарен им, и даже сейчас я благодарен им, что они были со мной даже так немного, по сравнению с бессмертием бога. Стоя на пристани я все ждал ее, Афродиту, когда она придет проводить меня, как и обещала. Но ее все не было, а время отходить уже почти наступило.       — Адам! — боцман китобойного судна окликнул меня и жестом руки призвал подниматься на борт. — Поднимайся живее, если не хочешь остаться!       Я поджал губы в нескрываемом волнении, еще раз обернувшись на все подходы к пристани. Но Афродиты нигде не было.       — Сынок, не переживай, — «мама» погладила меня по лицу и поправила воротник новой куртки. — Возможно что-то случилось и она не успела прийти. Не обижайся на нее.       — Да, мама, — я слабо улыбнулся, плохо скрывая своего разочарования, и обнял крепко эту милую женщину. — Я люблю тебя, мам.       — И я тебя, сынок, — женщина улыбнулась и, когда я отошел, перекрестила меня, прошептав, чтобы их бог хранил меня.       С «отцом» мы так же крепко обнялись, он одобрительно похлопал меня по плечу и я быстро взлетел по трапу на палубу корабля. Когда мы уже начали выходить из порта, отойдя от пристани на несколько десятков метров, я услышал знакомый голос издалека. Обернувшись, я увидел Афродиту, которая бежала к самому краю причала, выкрикивая мое имя. Обрадовавшись, я стал махать ей рукой но, увидев ее лицо и прислушавшись, я опустил руку.       — Арес! — она кричала и выглядела так, словно озлоблена на меня, словно проклинает во всех грехах. Она плакала, но не от горя расставания, а словно бы от того, что обижена на судьбу за то, что вновь свела меня с ней.       «Вспомнил?»       Услышав свое настоящее имя, в моей голове словно что-то щелкнуло и прозвучал тот самый голос, который так долго молчал и все встало на свои места. Я все вспомнил. Улыбка с лица быстро сползла вниз. Сначала я был поражен тому, что произошло, а после мое лицо приняло мое обычное выражение — выражение озлобленного, одинокого, отвергнутого человека. Я смотрел на Афродиту и она поняла, что я все вспомнил в этот момент. Она была все такая же оскорбленная, но почему обижается она, если это должен был делать я. Это из-за нее я был лишен обычной жизни в этой прекрасной семье. Моему разочарованию не было предела и я его всячески показал, отвернувшись от срывающей свой голос в истерике Афродиты, пройдя дальше по палубе.       — Ты все испортила, — сам себе процедил я сквозь зубы. Взяв в руку крест, который мне дала женщина, что играла роль моей матери в этой жизни, я сорвал его с шеи и, проводив презренным взглядом, выкинул за борт. Ничья милость, даже милость их лжебога не помогла бы мне преодолеть неизбежность.       Мне было ни капли не жаль Афродиту, мне было ужасно жаль своих «родителей» и команду китобойного судна, с которой я вышел в открытое море. Они не заслуживали разделить и мою судьбу тоже.       Две недели спустя, как и предрекало проклятие, я вновь умер. Наш корабль потерпел крушение, утянув меня и часть команды в морскую пучину. Мы попали в ужаснейший шторм и нас выкинуло на скалы, какого-то маленького каменного островка, прямо посреди моря. Днище корабля было пробито и он стал стремительно идти ко дну, вместе со мной. Я даже не пытался спастись, потому как знал, что смерть пришла именно за мной. Как я потом узнавал, вернувшись через несколько жизней в то место, люди, что были моей семьей, не справились с горечью утраты. «Отец» начал пить и скончался, «братья» повторили мою судьбу, а «мама» умерла от горя утраты. Одна лишь «сестра» смогла выбраться и уехать оттуда. Я надеялся, что ее судьба была лучше, чем наши. Но как бы мне не было больно и обидно за них, я все-таки был рад, что хотя бы кто-то в моей жизни или жизнях действительно любил меня. Хотя и от осознания этого, становилось еще больнее…