***
Инид не особо удивляется мечтательному выражению на лице Уэнсдей. Этого следовало ожидать, кое-кто очевидно одержим чудовищами. Инид решает, что это неплохо. По крайней мере, Уэнсдей не имеет никаких проблем с принятием еë, Инид, природы. Небольшая часть еë сознания самодовольно отмечает, что здесь не проблемы, здесь практически энтузиазм. — Каково это было? Твоё обращение? — Инид задумывается. — Мне казалось, что я все та же, только сильнее и опасней. Но потом я скинула шерсть и словно проснулась. Это не был привычный мне образ мысли, но и совсем другой я не стала… Понимаешь? Уэнсдей неуверенно кивнула. Инид поспешно добавила: — Если что, я не причиню тебе вреда. Байки про безумие оборотней сильно преувеличены, самоконтроль никуда не пропадает. Уэнсдей никак это не комментирует. Позже, выбравшись в столовую, они видят в коридорах обычную суету отъезда: прощания, радостные и печальные, но в основном громкие, неразбериха с чемоданами. В столовой им машет Юджин и они подсаживаются за его столик. Юджин не нравится Инид, не в последнюю очередь потому, что она ему нравится. Даже очень. Она вполне понимает отношение Уэнсдей к Ксавье: нежеланная, ненужная, чужая любовь почему-то становится твоей проблемой. Но для Уэнсдей Юджин вроде второго младшего брата, и она ускоряет шаг, завидя его. — Ты в порядке? — спрашивают они одновременно. Юджин смеется, Уэнсдей тянется потрогать его лоб. Мальчик весело улыбается, по мнению Инид, уже совершенно здоровый. Уэнсдей говорит, что по крайне мере у него нет температуры, и уточняет, точно ли он не чувствует слабости, потому что такая долгая кома и тебя так тяжело ранили, Юджин, может, тебе обратно в больницу? Инид впервые видит, чтобы Уэнсдей открыто о ком-то заботилась, это на удивление мило. Поддавшись порыву, она спрашивает: — Уэнсдей, ты точно родилась в среду? — Вообще-то, в пятницу, — рассеяно откликается та. Юджин заверяет, что он крепче, чем кажется, и что скоро все равно ехать домой. Пятница… Как там поётся, «тот, кто в пятницу родится, на любовь не поскупится»? Кто бы мог подумать. Родители Уэнсдей выбрали из песни имя, несущее самую плохую судьбу, как по старому обычаю, когда детей называли как можно неприглядней, боясь нечисти и дурного глаза. Они наконец принимаются за еду. Вкусы Уэнсдей и Инид на самом деле довольно-таки похожи, за исключением любви к жуткой бурде, которую Уэнсдей по недоразумению зовет кофе. На их тарелках самая малость овощей и много мяса. Юджин предпочитает сладости. Его попытка заинтересовать Инид медом была изначально обречена на провал: она едва его переносит. Ей даже идея приготовить для Уэнсдей торт на день рожденья не нравилась. Кто в здравом уме будет есть эту маслянную лабуду, пусть там даже почти нет сахара и очень много какао? В мире так много мяса: говядина, свинина, курица, оленина… Сочная, исходящая кровью и паром, свежая, только что удиравшая от неё оленина… Уэнсдей снова на неё смотрит, в тёмных глазах притаились смешинки. — Инид, еда прямо перед тобой. Нет необходимости так жалобно скулить. Инид бормочет что-то о последствиях обращения и накидывается наконец на еду. На взгляд Инид, еë было безбожно мало, и она почти подскакивает за добавкой, но Уэнсдей кладёт руку на еë плечо. Она выглядит настолько развеселившейся, что почти улыбается. — Инид, ты из тех собак, что заглатывают еды столько, сколько видят, и потом мучаются весь день? Инид садится, ещё более смущенная. Это скорее детская проблема, после первых оборотов человеческие привычки мешаются с несдержанностью щенка, обычно через год-два все устаканивается. У неё проблемы восьмилетки, вот стыд-то. О чем ещё предупреждала мать? Эти еë «когда ты станешь взрослой, твоё тело изменится. Это пугающая, но волшебная перемена…». О месячных она так не рассусоливала: почуяла кровь первее, чем что-либо поняла сама Инид, и высыпала перед ней рассыпь тампонов и прокладок. «Это запихивается внутрь, это клеится на бельë. Выбирай на свой вкус. Это со всеми бабами бывает, перемучаешься недельку и ещё три живешь без проблем. Да не реви ты, ничего страшного». Про первые обороты она говорила, ну да, есть ровно столько, сколько обычно, и лучше помедленней, стараться резко не двигаться и не трогать не-оборотней, а то можно кого-нибудь поранить, не принюхиваться, не чесаться, не гоняться за зверьем и предметами. А если кто-нибудь станет еë дразнить, бить снизу в челюсть, вот так, дочка, легонько, свернешь ещё дураку что-нибудь нужное. Инид встревоженно косится на Уэнсдей, но вроде та вчера никакого ущерба не потерпела. Сидит, дразнит Инид, цедит кофе. Инид не может сдержать широкой улыбки и только по очарованному взгляду Уэнсдей и еë застывшей на середине движения руке с кофе понимает, что что-то не так. Ну конечно, у Инид полный рот острых клыков. Уэнсдей вполголоса спрашивает: — И что еще ты можешь трансформировать вне полнолуния? Юджин мрачно сопит. Его подруги настолько очевидно флиртуют, и никто ничего не объясняет. Уэнсдей моргает и наконец переводит взгляд на него. — Юджин, я как раз хотела тебе сказать. Мы с Инид… Мы решили попробовать… Мы с ней… — Уэнсдей спотыкается, как и каждый раз, когда говорит о чувствах. Забавное зрелище, но Инид приходит ей на помощь: — Юджин, мы с Уэнсдей встречаемся. Уэнсдей выглядит даже более потрясенной, чем Юджин, но кивает. Инид может поклясться, что самые кончики еë ушей краснеют. Едва-едва.***
Встречаются… Уэнсдей не нравится это слово. Оно одновременно и слишком серьёзное, и черезчур легковесное. Дружба обладает весом, и ещё брак, а это какая-то ерунда. Про себя она решает, что, до полной определености, про себя будет считать их подругами. Очень близкими подругами. Инид серьезно записывает еë адрес и домашний телефон и протягивает свои, записанные заранее максимально разборчивым почерком. Там ещё указан еë мобильный, и она несколько раз повторяет Уэнсдей, что всегда на связи. Уэнсдей обещает приехать к Инид где-нибудь через недельку. Еë несколько смущает перспектива знакомства с семейством оборотней, братья Инид показались ей чересчур… Контактными. Она надеется к концу лета затащить Инид к себе, но сейчас той явно нужна поддержка стаи. Кого только не было среди большого семейства Аддамс, была и очень старая леди с насмешливыми жёлтыми глазами и необычно прямой для еë возраста спиной. Агнес была женой черт знает какого давно сгинувшего Аддамса, не оставившего потомства. По крайней мере, потомства от Агнес. Агнес нравилась холодная прямолинейная девочка, и на семейных сборищах они временами секретничали в стороне от другой родни. Волчица без стаи, она продолжала держаться семьи покойного мужа, потому что другой у неё не было. От неё Уэнсдей знала впечатляющее количество подробностей, которое волчицы обыкновенно передают дочерям, и имела некоторое представление о творящемся с Инид беспорядке. Некоторое, потому что все это — весьма индивидуальная штука, с которой волчатам обычно помогают родители. Ларч забирает последний чемодан. Инид выглядит неуверенной, когда ближе подходит к Уэнсдей. Явно хочет протянуть руки, но сцепляет их в замок и отводит глаза. По мнению Уэнсдей, она слишком переживает: если вчера Уэнсдей не было нанесено никакого вреда, то вряд ли будет сегодня. Уэнсдей раздумывает пару секунд, подходит ближе и сама целует Инид. У неё не слишком хорошие воспоминания о в прошлый раз проявленной инициативе, но сейчас нет никаких видений. Есть мягкие губы и… Это интересно. Дыхание Уэнсдей сбивается, когда она нащупывает языком снова трансформировавшиеся клыки. Инид отстраняется и смотрит на неё с тревогой, быстро переходящей в щенячий восторг. И нечему так радоваться! Подумаешь… Людям… Приносят удовольствие разные вещи.***
Вау. Сбитое дыхание, глаза влажно блестят, кончики ушей полыхают. Инид впечатлена эффектом. Уэнсдей бормочет: «бабушка-бабушка, зачем тебе такие большие зубы?» — А это чтобы съесть тебя, девочка, — мурлычет Инид. Она медленно кладёт руки на плечи Уэнсдей и выпускает когти. Уэнсдей едва заметно дрожит, но смотрит, не отрываясь, своими холодными, блестящими, что-то приказывающими глазами. Инид уверена, что поняла приказ верно, когда прижимает Уэнсдей к себе и целует. Уэнсдей некуда девать руки, и Инид почти мурлычет, когда Уэнсдей неуверенно кладёт их ей на спину.***
В конце концов, им приходится расстаться. Губы Уэнсдей снова припухли; Инид выглядит самодовольной и полной энтузиазма. Задержав руку Уэнсдей в своей, она почти требует: «Позвони мне на мобильный, как доедешь. Я хочу хотя бы слышать тебя каждый день.» Уэнсдей кивает. Она не собирается признавать, что таково было и еë намеренье. В коридоре еë перехватывает Ксавье. Надо же, снова виляет хвостом, как преданный щенок. Уэнсдей все меньше сожалеет, что посадила его тогда в тюрьму, но все ещё чувствует достаточно вины, чтобы принять навязанный подарок. В машине она достаёт записку Инид и включает крохотный чёрный экран. Разбирательство с настройками заняло у неë некоторое время, но интерфейс не был таким уж сложным. Она видела орудия пыток, устроенные сложнее. Подумав, она стерла из имени контакта «Инид» и вписала «mi corazón»*. В конце концов, этого никто не увидит. Юджин внесен в память под собственным именем. Контакт Ксавье она не удостоила вниманием. Дома, когда счастливые родители наконец еë отпустили, а Пагзли удостоился лёгкого похлопывания по макушке, — максимального знака благосклонности Уэнсдей до тех пор, как Пагзли исполнилось четыре, — она легла, не раздеваясь, поверх покрывала, и уставилась на чёрное зеркальце в еë руках. Как ему и положено, зеркало упрощает отражение, но в еë облике нет полутонов и глобально ничего не меняется. Уэнсдей нажимает кнопку «вызов»: — Привет, Инид.