Вой на высокой ноте

      Уэнсдей предстоит ехать двое суток. Было бы больше, нуждайся Ларч во сне и отдыхе. В пути она ещё раз тщательно обдумывает разговор с отцом.       Отец достаёт древний ветхий том с самого верха шкафа семейной истории Аддамсов. Он кладёт книгу на пюпитр, даже не обмахнув пыль и паутину. Уэнсдей кажется, что отец предпочёл бы вовсе не касаться книги. Он быстро пролистывает ветхие страницы и показывает Уэнсдей гравюру на всю страницу. На ней изображена толстая старуха с двумя седыми косами. Художнику отлично удалось передать еë ледяной властный взгляд, неприятно напомнивший Уэнсдей Крэкстоуна.       — Это и есть Гуди Аддамс, родоначальница нашей семьи. Женщина настолько властная, что муж принял еë фамилию, - разумеется, теперь это дань традиции. Еë биография написана старшей дочерью Аделаидой, судя по подробностям повествования, также пророчицей.              Отец прерывается и долго смотрит на гравюру.              — Так вот, Гуди… Это мрачная история началась с тайны еë рождения: мать ото всех скрывала имя отца Гуди. Позже, когда проявились еë…таланты, в том числе провидческий дар, она узнала, что происходит от крови основателя города, Джозефа Крэкстоуна. Он тайно занимался колдовством и не терпел конкурентов.              Пазл в голове Уэнсдей начинает сходится. Колдовство… Дурное дело, даже по меркам их семьи. Требующее больших жертв. Человеческих жертв.              — Старик был одержим идеей истребить всех изгоев, могущих разоблачить его. А ты же знаешь, большинство из нас на это способно, больно специфичны признаки волшбы. Много он тогда перебил, пока Гуди его не убила. Аделаида пишет, что мотивом еë матери была не столько месть, сколько соперничество. В этом месте язык Аделаиды становится иносказательным, возможно, ты поймешь его лучше меня.              Уэнсдей вглядывается в витиеватый готический шрифт: «В сие время дух, скованный волей Джозефа Крэкстоун, прельстил мою мать обещанием великой силы. Дабы вызволить нечестивое создание, Гуди Аддамс пошла на омерзительный акт отцеубийства. Воистину грешен был мой дед, но не руке дочери должно бы прервать его бренную жизнь. Однако же не владела мать тайным знанием, способным обуздать богопротивную тварь, и могла единственно надеяться на еë милость. Великие жертвы принесла она чудовищу, но лишь возрастал его голод.              Тогда мать моя решилась запечатать своего слугу и господина в тайном месте. Что она для того сделала и как освободить зверя, я писать не буду для общей пользы, да только после того никто более не видел ни Гуди Аддамс, ни моего бедного маленького брата Артемиуса. Заклинаю тех, кто будет после меня, забыть самоë имя моей родительницы и похоронить еë мрачные тайны вместе с покойным колдуном во избежание великих бедствий.»              Уэнсдей застыла. История не показалась ей тёмной, о нет. Аделаида писала более чем ясно, что натворили еë предки.              Сейчас Уэнсдей отстраненно размышляет, чем может обернуться еë маленькое неверморское рандеву. Информации категорически не хватало, однако она подозревает, что собственные дальнейшие поиски могут привести к большим бедам. Как и дальнейшее бездействие. Похоже, в этот свой свободный год она отправится в путешествие по местам обитания дальних родственников, отшельников, живущих в тёмных уголках земли. Тех, кто приобщился к древним тайнам.              К сожалению, сами они не посещали семейные сборища и едва ли пользовались технологиями нормисов. Если к ним доходят письма — уже удача. Правда, Уэнсдей подозревала, что идут они месяцами.              К счастью, хотя бы место жительства каждого Аддамса можно было установить с определённой точностью, и даже эти отшельники оставались на радарах семьи.              Уэнсдей принимается набрасывать план пути в блокноте, — таково было еë волевое решение, поскольку было бы неудобно брать с собой в путешествие пишущую машинку, — когда неожиданная остановка прерывает ход еë мысли.

***

      — Инид, я задерживаюсь где-то на полдня, — в голосе Уэнсдей лёгкое недовольство, но не более.              — Уилла? Что случилось?              — Небольшая неисправность, — Уэнсдей что-то бормочет в сторону, Инид слышит только «Вещь» и «ключ». — Ничего серьёзного, но починка займет у меня пару часов и ехать придется медленно. У меня здесь недостаточно инструментов для полной починки.              — Починки чего? — склонность Уэнсдей начинать рассказ с середины гораздо больше нравится Инид в еë романах.              — Машины, — просто отвечает Уэнсдей. Инид забеспокоилась:              — Где ты находишься? Мой брат Остин — автомеханик, мы с ним сейчас тебя заберем.              — Трасса 80. Судя по указателям, недалеко от нас мемориальный парк Доннер. Инид, действительно, нет никакой необходимости…              Инид уже строит маршрут на ноутбуке:              — Здесь всего ничего осталось, подберем тебя часа через четыре. На какой ты машине?              — На той же, черный лимузин. Инид, не стоит… — Инид сбрасывает вызов. Им с Остином стоит поторопиться: уже три часа, дорога туда и обратно займет их до ночи.              Остина не приходится уговаривать: еë братьям и без того любопытно, что собой представляет пассия мелкой сестрички. К ним в помощники набивается Дилвин, мол, мало ли какая помощь понадобится. На ехидное замечание Инид, что помочь может и она, а от белоручки-программиста все равно помощи ноль, он делает круглые глаза и радостно заявляет, что у мужчин ремонт механизмов в крови.              Что ж, значит, и у Уэнсдей есть этот ремонтный ген: когда они до неё доехали, чинить осталось всего ничего. Остин сунул нос в нутро лимузина и с одобрением глянул на Уэнсдей. Он молча подал ей недостающий ключ на 8 милимметров и получил в награду короткий кивок. Уэнсдей подкрутила какую-то гайку и крикнула: «Ларч, пробуй!» Ларч попробовал. Машина завелась.              Наконец, Уэнсдей захлопнула крышку копота и огляделась. Похоже, она только что их заметила.              — Быстро вы. Привет, Инид, — на губах Уэнсдей промелькнула едва заметная улыбка. Инид порывисто обняла еë и сунула в руки пачку влажных салфеток. Уэнсдей закатала рукава очередного своего похоронного платья, и практически до локтей еë белые руки покрывали черные пятна мазута, масла и прочей грязи.              Остин скептически хмыкнул:              — Это здесь определенно не поможет. Нам бы на ближайшую заправку. Кажется, километров сорок назад была одна.              Уэнсдей согласно кивнула, но салфетки все же попробовала. С предсказуемым результатом. Инид наконец вспомнила о формальностях:              — Уэнсдей, это мои братья Остин и Доннер. Ребят, это моя девушка, Уэнсдей, — Инид впервые представляет Уэнсдей в новом качестве и теперь светится, как рождественская ëлка. Остин дружелюбно ухмыльнулся, Доннер весело заметил, что пожал бы Уэнсдей руку, но сами понимаете.              Инид усадила временно беспомощную Уэнсдей в салон лимузина и запрыгнула к ней сама, сказав братьям показывать дорогу. Уэнсдей неловко держит руки перед собой ладонями вверх, делая вид, что все так и должно быть. Еë независимый вид умилил Инид и она потерлась носом о щеку Уэнсдей.              Та искоса взглянула на Инид и вполголоса протянула:              — Пользуешься беспомощностью девушки?              Инид тоже бессознательно понижает голос:              — Это констатация факта или предложение?              Глаза Уэнсдей блеснули:              — Как пожелаешь.              Инид осторожно кладёт руку на щеку Уэнсдей, ту, что с другой стороны от Инид, и легонько поглаживает. Боже благослови комфорт и простор лимузина, его тонированные стекла и перегородку, отделяющую их от водителя и неожиданно решившего составить Ларчу компанию Вещь.              Инид медленно, готовая остановиться по первому слову, разводит руки Уэнсдей в стороны и рывком перемещается, нет, не на колени Уэнсдей: еë собственные колени стоят по сторонам от бедер Уэнсдей, руки упираются в сидение по сторонам от еë головы.              Уэнсдей молчит, только смотрит снизу на нависшую Инид тёмными блестящими глазами. Инид потирается носом о нос Уэнсдей и выдыхает ей на ухо:       — Скажи, что тебе нравится, Уилла.              Уэнсдей моргает. Инид не видит этого, но щекой чувствует движение ресниц.              — Скажи, Уилла, или я остановлюсь.              Инид отстраняется и вновь смотрит в чёрные глаза. Она трактует выражение лица Уэнсдей как что-то среднее между возмущением, нерешительностью и, мой бог, смущением. Смущенная Уэнсдей определенно входит в список любимых произведений искусства Инид.              Уэнсдей бормочет:              — Да…              — Конкретней, — улыбается Инид. Уэнсдей смотрит почти обиженно, но продолжает:              — Мне нравится. Продолжай.              Последнее звучит почти как приказ, но с крохотным оттенком мольбы. Инид самодовольно усмехается и проходит цепочкой быстрых поцелуев по лбу Уэнсдей, по прикрытым дрожащим векам, по носу с едва заметными веснушками, по скулам, по щекам… Она лишь чуть задерживается на губах Уэнсдей, прежде чем спустится к еë уху. Она на мгновенье прихватывает зубами мочку уха Уэнсдей и чувствует еë дрожь под собой.              Инид спускается поцелуями ниже, к чувствительной ямке позади челюсти, к нежной коже, прикрывющий бьющуюся артерию. Под губами Инид чувствует участившийся пульс Уэнсдей и слышит еë тихий вздох. Уэнсдей тихо командует:              — Поцелуй меня, — и добавляет: — пожалуйста, Инид…              Приказывающая Уэнсдей нравится Инид так же сильно, как притихшая, ожидающая еë действий. Просящая — тоже отличный вариант. Еще ей интересно увидеть Уэнсдей, охваченную жаром, срывающую поцелуи, а не ждущую их.              Она исполняет желание Уэнсдей.              Как жаль, что машина тормозит: они достигли заправки, время привести Уэнсдей в порядок.