***
С полнолуния прошло две недели, и с каждым днëм Уэнсдей становилась всë мрачнее. Инид оставляет рядом с ней изящную металлическую головоломку, самую сложную, что она нашла — Уэнсдей решает еë за пятнадцать минут. Инид как бы невзначай забывает у кровати сборник судоку — Уэнсдей хватает его на полдня. Как-то ночью Инид просыпается и видит Уэнсдей, сидящую в изножии постели и строчащую что-то в свой блокнот. Она останавливается, перечитывает и вырывает страницу. Скомканный шар бумаги метким броском отправляется в мусорное ведро, доверху полное подобными неудачами. С этим, чëрт возьми, нужно что-то делать. Несколько игр Дилвина, — хорроры и обещанные симуляторы всевозможных убийств, — быстро перестают интересовать Уэнсдей. Она поняла принцип, дальше все равно нет значительных изменений. Первая игра увлекла еë, вторая взволновала, третья вызвала интерес, на четвёртой ей надоело. В последней отчаянной попытке порадовать Уэнсдей Инид даëт ей пару книг, которые читала, чтобы улучшить свой писательский стиль. Журналист должен писать образно, но кратко и понятно, его перо должно доносить информацию прямо, но не сухо. Уэнсдей читает их с откровенным скепсисом. Еë хватает только на сдержанную благодарность, даже ругать пособия для неë — скука. Они для неë более чем бесполезны: Инид, как читатель романа Уэнсдей, знает, что еë стиль избыточен и несколько архаичен. Еë сюжет вычурен и запутан, но не вовсе нереалистичен. До густой атмосферы паранойи, беспросветности и ледяного, циничного юмора, — к счастью Инид, в жизни Уэнсдей ещë сдерживала свою ядовитую иронию, — далеко самым мрачным из романов в духе нуар. Блестящее саморазрушение протагонистки наверняка тревожило доктора Кэббот. Но Инид оставалась спокойна на этот счет. Писательство, как и чтение — возможность прожить другую жизнь, более спокойную и счастливую, или мрачную и полную приключений. Но в то же время это поле для игры внутренних демонов, возможность написать то, чего никогда не намереваешься сделать, но тайно и разрушительно жаждешь. В любом тексте просвечивает личность автора, но трактовать еë прямо — глупость. Инид думает. Сейчас только начало июля, колледжи будут рассматривать абитуриентов где-нибудь до середины августа. Ближе к сентябрю ей нужно будет сделать выбор, если еë пригласят в несколько колледжей. Штат Мэн чуть ли не граничит с Массачусетом, ей будет даже проще приехать в Мискатоникский университет оттуда. Разумеется, если ей улыбнется удача. После полноценного полнолуния, хотя Инид и немного помнила о том, что делала, ей стало гораздо проще контролировать свои порывы. Всё-таки она уже не ребёнок, ей не нужно много времени на примирение с особенностями своей второй шкуры. Воспоминание о широко распахнутых глазах облизанной Уэнсдей продолжает веселить Инид. Забавно, что Уэнсдей она помнит чëтко. Кашлянув, Инид спрашивает: — Ты вроде предлагала мне приехать в гости? В первый раз за день она оказывается в фокусе внимания Уэнсдей. Инид берёт только необходимые вещи. Упаковав чемоданы в первый раз, она печально обозревает оставшуюся на кровати кучу неупакованных вещей. Соберись, Инид! И собери нормально чёртовы чемоданы! Ей точно нужна эта плюшевая псина, как она без неë засыпать собирается? Без неë и Уэнсдей. И все эти лаки для ногтей. И мелки для волос, да, все двадцать четыре цвета. Свитера вообще не обсуждаются, все восемь. Это разные оттенки розового. Ладно, ладно… Большую часть из этого можно упаковать в коробки, чтобы родители отправили вещи сразу к ней в колледж. Что ей нужно по-настоящему? Так, что она не сможет без этого обходится ближайшие два месяца? В этот раз одежды вышло значительно меньше и наконец влез ноутбук. Развлекающаяся Уэнсдей медленно аплодирует ей с кровати. Сейчас они летят самолётом, поскольку нормальные живые люди на машине преодолевают расстояние во всю ширину материка минимум за четыре-пять дней. С ними едут родители Инид, оставив Гарета за старшего в лавке. Мама не скрывает любопытства, отец хранит молчание, но его участие даже не обсуждается: так же молча он собирает чемоданы для себя и жены. Уэнсдей со сдержанным любопытством осматривает аэропорт, рассматривает одинаковые дорогущие магазинчики и рестораны, изучает в окно взлётно-посадочные полосы и обтекаемые силуэты самолётов, таких громоздких на своих нелепых колесах, пока не взлетят в небо стремительной и лëгкой птицей. Инид спрашивает, и, к еë удивлению, Уэнсдей никогда не путешествовала ни на чëм, кроме автомобиля. Подумав, она добавляет: «И не дальше Невермора. По крайней мере, до того, как приехать к тебе». Инид путешествовала с семьёй. Дилвин трижды прихватывал еë с собой на комиккон, Доннер возил на горящего человека. Как-то раз, когда Инид была маленькой, родители закрыли лавку на какие-то длинные праздники и они всей семьëй съездили на Гавайи. — Вы никогда не ездили на отдых? Уэнсдей пожимает плечами: — Родителям и так хорошо, главное не отделять их друг от друга. Мне было достаточно нашей обширной библиотеки и занятий, что я находила в Дерри, — Уэнсдей мимолëтно улыбается. Среди летнего дня Инид пробрал мороз от этой усмешки. Она предпочитает не спрашивать. — Пагзли также не проявлял желания посетить какие-либо иные места. — Ты вроде упоминала, что у вас большая семья и вы часто встречаетесь? — Да, но у нас. Наш дом — одна из самых старых резиденций семьи Аддамс, — Уэнсдей на мгновение прерывается. — Погоди, нет, это буквально самый старый дом из всех. Вроде родового гнезда. Кажется, этот дом начала строить ещё Гуди Аддамс. Странно, я никогда об этом не задумывалась. Уэнсдей умолкает, уйдя в свои мысли. Инид привлекает еë внимание, тронув за локоть. — Прости, я не все рассказала, слишком интересная мысль пришла в голову… Так вот, на семейные встречи обычно приезжают к нам. У нас же хранится семейный архив, главная библиотека, семейное кладбище в саду, алтарь и прочие милые родовые мелочи. Предыдущей хозяйкой дома была бабка Ирма, однако, после свадьбы родителей она оставила особняк им и переехала в Сан-Франциско. — И когда у вас следующий семейный… Слёт? — Технически из тех, кого я знаю, летать умеет человека три. На осеннее равнодействие кто-нибудь приедет, но больше на Хэллоуин. Инид серьëзно кивнула и со смесью веселья и беспокойства подумала о предстоящем знакомстве.***
Уэнсдей вообще не волнуется. Ей симпатичны родители Инид: немногословный, вечно чем-то занятый Мюррей и энергичная, всех контролирующая Эстер. Они выглядят как люди, которые без лишних вопросов помогут спрятать труп и обеспечат идеальное алиби. Конечно, Уэнсдей понимает дочерне-материнский конфликт Инид и Эстер. Они похожи больше, чем Инид склонна сейчас признать: Эстер раздражает, что дочь не во всём подобна ей; Инид бесит как их сходство, так и порождённые различиями недопонимание. Уэнсдей отлично понимает, что у неë с матерью дела обстоят похожим образом, но понимание не снимает конфликт, не так ли? Взлëт приводит Уэнсдей в восторг. Это чувство, когда тебя сначала вдавливает в сидение, но потом на мгновение снисходит божественная лëгкость, будто она сама вот-вот взлетит без помощи аллюминевого гиганта, напоминает ей о быстрой езде на родительской машине. Чертовски быстрой езде, особенно на спуске с горы. Уэнсдей сознаëт, что любит это чувство, эту дикую, но покорную человечской воле силу мощного механизма. Опасность падения лишь придает полёту пикантности. Полёт занимает жалких два часа. Уэнсдей жалеет о плохой погоде: солнце сияет вовсю, дождь, — а лучше гроза, — сделал бы вид в иллюминаторе совершенно изумительным. Родители Уэнсдей встречают их компанию возле аэропорта. Они приветствуют Уэнсдей обычным тёплым манером и со всем радушием, доступным человеку, переключаются на Синклеров. — Позвольте вам представить, это Гомес, мой отец, и Мартиша, моя мать, — сначала Уэнсдей обращается к Синклерам. Ей нужна отсрочка, чтобы продумать одну вещь. Что ж, это звучит неплохо: — Мама, отец, это Инид, моя возлюбленная, еë отец, Мюррей, и мать, Эстер. Глаза Инид увлажняются, и с очарованным выражением на лице она подносит руку Уэнсдей к губам. Уэнсдей не знает, насколько еë мягкий, снисходительный взгляд сейчас напоминает Гомесу Мартишу.