***
Уэнсдей вызывается проводить Инид вместе с Ларчем, — Аддамсы не позволили гостье ехать на поезде или такси, в конце концов, дорога занимает не больше пяти часов. Она прихватывает с собой кое-какие собственные вещи, и, разумеется, свою главную Вещь. Уэнсдей интересно, пустят ли еë переночевать в кампусе Инид; ожидаемо нет, что не мешает ей влезть ночью в окно под хихиканье Инид. Уэнсдей старается не прислушиваться к повизгиваниям о романтике, хотя энтузиазм Инид заразителен. По счастью, еë предполагаемые соседки пока не заселились. Это первый раз, когда Уэнсдей понимает, сколько шума производит. Намёк был предельно ясен: Инид зажала ей рот, и, хотя Уэнсдей понравилось играть с пальцами Инид, целуя их, облизывая и прикусывая, она поспешила занять его чем-то более интересным. Утром Уэнсдей уже привычным образом пробудилась, — но едва ли проснулась, — от попыток Инид выползти из еë объятий. Хлопнувшая дверь на мгновенье было взбодрила Уэнсдей, но сразу после она вновь вознамерилась продолжать спать. Через неопределённый промежуток времени, — Уэнсдей всë же уснула, — Инид окончательно будит еë, поводив перед лицом чашкой кофе. Нормального кофе, а не той жиденькой водички, что пьют остальные: Инид предусмотрительно прихватила турку и внушительный запас молотого кофе. Как оказалось, это и есть две соседки Инид. Она попросила их оставить вещи и вернуться через часок с надеждой на понимание. Большая часть часа прошла, пока Инид, — наверняка тихо чертыхаясь, решила Уэнсдей, — искала всё необходимое и творила для Уэнсдей пробуждающее зелье. Соседки возвращаются минут через десять после пробуждения Уэнсдей и находят их чинно попивающими кофе. Инид, скалясь сладкой улыбкой риэлтора, знакомится с ними, — Уэнсдей моментально выкидывает имена из головы, — и представляет Уэнсдей как свою девушку. Уэнсдей только пару раз коротко кивает. Дождавшись паузы в разговоре, она подхватывает зонт и рюкзак и задумчиво смотрит на дверь. Так же задумчиво Инид предлагает: — Может, лучше тем же путём? Уэнсдей слегка улыбается и под неверящими взглядами соседок Инид вылезает в окно. Она успевпет ещё услышать "думала, так только в кино делают". Что за скучные люди! Спуск через окно оставался любимым способом Уэнсдей покинуть любой дом с тех пор, как ей исполнилось девять. До того её больше веселило путешествие на руке Ларча: невозмутимый гигант носил её на себе, будто так и надо, но скачок роста Уэнсдей сделал их старую игру затруднительной. Зато он чаще стала болтать с дядей Фестером: по утрам он часто сидел в своём крохотном домике на дереве, когда бывал у брата. С этого дерева открывался отличный вид на луну, так что Уэнсдей вскоре приучила Инид выбираться на него по ночам. Вместе они любовались вначале убывающей, позже — полнеющей луной, пока не наступило очередное полнолуние. Для Уэнсдей оно прошло гораздо веселее: она и Инид играли в прятки на кладбище и в лесу. По крайней мере, Уэнсдей считала, что это прятки: стоило белому зверю на что-то отвлечься, погнаться за белкой или отправиться исследовать интересный запах, Уэнсдей моментально пряталась. Инид, возвращаясь и не находя её, встревоженно рыскала вокруг. Похоже, запахи мертвецов сбивали её с толку и унюхать Уэнсдей было сложнее. Быть может, делу не помогало и то, что сама Инид основательно пропахла Уэнсдей? Стоило Инид найти Уэнсдей, как та подвергалась радостному вылизыванию, — к утру её волосы так и не успели просохнуть, — они шли дальше, и игра повторялась снова. Они заснули в склепе и потом в предрассветный час пробирались домой через всё то же дерево. Разносчик молока, увидев девушку в одном только розовом пальто, лезущую в окно Аддамсов, впоследствии стал чаще с интересом заглядывать за забор, пока его не спугнула продремавшая до рассвета старуха Карга, решившая позагорать под луной в одной короткой сорочке. Под удивлёнными взглядами студентов, — подумаешь, пятый этаж, — Уэнсдей направляется к автовокзалу. По правде, сейчас она даже рада оставить Инид: в Массачусетсе её ждёт ближайший пункт назначения большого путешествия, и она хочет съездить туда без чьего-либо присмотра.***
Уэнсдей пообещала звонить каждый вечер, пока не вернётся домой, и Инид дождалась звонка около одиннадцати. — Да, нормально доехала. Приятный город: запустение, угрюмые лица жителей, странные звуки из кажущихся пустыми домов, и этот всепроникающий запах рыбы. — Где устроилась? Инид, здесь только одна гостиница на весь город и, похоже, я в ней единственный постоялец. — Нет, пока не нашла нужное семейство. Местные отказываются со мной говорить. Их разговор преоывает какой-то грохот и Уэнсдей поспешно отключается: — Позже перезвоню, Herzchen. Инид мерит шагами университетский парк, чтобы не мешать спать Сидни и Джейн, её неожиданно понимающим и дружелюбным соседкам. До Инид не сразу доходит, что именно так нормисы говорят друг с другом. Они просто не в курсе, кто она такая, вот вся загадка дружелюбия. Это понимание неприятно царапнуло Инид. Когда Сидни пошутила насчёт экстравагантности Уэнсдей, что-то такое... Точно, "она у тебя с приветом", но с такой добродушной интонацией, что и обижаться толком не на что, Инид остро захотелось вернуться в дом Аддамсов. Среди причудливых развлечений этих людей, среди их разговоров Инид видела только доброжелательное принятие любых странностей друг друга. Инид никогда особо не общалась с нормисами. Одноклассники её побаивались, — обоснованно, выпускать когти она умела уже к пяти годам, — а с другими людьми она близко не пересекалась, окружённая стеной братьев. Опыт общения в Неверморе, как оказалось, отличался от того, что ждёт её сейчас. Изгои редко шли на сближение сразу, — это Инид форсировала события в отношении Уэнсдей, потому что хотела подружиться, да и ожидать инициативы от Уэнсдей, шутите? — возможно, именно из-за опыта общения с нормисами. Её соседки сходу тараторили о себе и сыпали вопросами, которые Инид в глубине души сочла слишком личными. Боже, как навязчиво. Инид мрачно подумала, что Уэнсдей поначалу видела её именно так. Чёрт возьми, если бы в эту дыру, куда забралась Уэнсдей, ездили хотя бы такси! Она малодушно подумывала бросить всё отсправиться следом. Но есть только один автобус, и до него оставалось, дайте-ка подумать, пятнадцать часов. Инид ждёт новостей, напряжённая, как взведённая тетива. Звонок раздаётся лишь под утро.***
Уэнсдей нужны Марши. Ирма сказала, подойдёт любой, но лучше постарше. Сказала, это чертовски дальняя родня, но этим всё едино, они чтут даже такое родство. Уэнсдей нужны Марши, но она решительно не может найти ни одной зацепки. Жители, все, как один, смотрят на неё волком. Их сплющенные носы и разъехавшиеся в стороны глаза навыкате приятно напоминают ей Ирму в последние годы. Уэнсдей словно не хватает какого-то пароля, про который Ирма забыла упомянуть. Она остаётся на ночь в этой убогой гостинице, — по правде сказать, выбор и без того невелик, единственный автобус отсюда будет только завтра днём, — однако, её тревожит поведение хозяина. Старик настойчиво уточнял, во сколько она собирается ложиться, под предлогом того, что он непременно самостоятельно разбудит её утром на завтрак как единственного постояльца. Но Вам, юная леди, надлежит поспать свои законные восемь часов, так что скажите уже старику, когда же Вы отойдёте ко сну? Уэнсдей начинает казаться, что это не самое обычное поведение. Уэнсдей не доверяет замку и подпирает дверь стулом. Мелочь, почти постыдная паранойя. Когда посреди её негромкого разговора с Инид кто-то начинает ломиться в дверь, её спасает только эта предосторожность. Уэнсдей кошкой выпрыгивает в окно, это ведь всего-навсего второй этаж, её странная сила легко предотвратит последствия. О, однажды Уэнсдей опробовала, насколько быстро исцеляются её раны: до отъезда к Инид она взрезала вены от локтя к запястью. Кожа сошлась за считанные мгновенья, кровопотеря не ощущалась совершенно. Она подумывала о более решительных экспериментах, в конце концов, есть же у них отличная гильотина, но сейчас их неудачный исход был для неё неприемлем. Уэнсдей несётся по улице, как лиса, по глупости сунувшаяся прямиком на псарню. Она слышит за собой тяжеловесных преследователей, и их бег в перевалку вовсе не напоминает пластику человека. По обеим сторонам улицы распахиваются двери и из них выбегают всё новые преследователи. Ей удавалось бегать, прятаться и снова бегать часа три. После в окно одного из пустых домой, где она притаилась, влезла сильная рука и схватила её, приткнувшуюся под окном в надежде остаться незамеченной, прямиком за ворот платья. Как она не пыталась, вырваться ей не удалось.***
— Инид, всё хорошо, — это первое, что произносит Уэнсдей. И сразу чихает. Инид уверена, она умудряется сделать это чрезвычайно мрачно. — Просто дурацкое приветствие от дальних родственников. Инид приходит в голову, что её новая способность защищает от ранений, но не от простуды. — Уэнсдей, ведь что-то произошло? Когда ты успела простудиться? — Ерунда, к утру пройдёт, - кажется, Уэнсдей шмыгает носом. — Просто неожиданное ночное купание и вода оказалась прохладнее, чем я думала. Инид рассматривает кусок дерева, бывший частью сидения её скамьи. Ещё пара движений, и он окончательно превращается в труху. Уэнсдей в порядке, это правда. Но она снова лжёт, что ничего не происходит. — Зато нашёлся старик Матичел Марш, завтра с ним переговорим и я уже, наверное, поеду домой. — Уэнсдей, пожалуйста, береги себя, — хрипло шепчет Инид. Голос, как и нервы, её подводят. — Не волнуйся за меня, Herzchen, — мурлычет Уэнсдей тем же голосом, каким нашёптывает на ухо Инид свои приказы и непристойности. — Волнуйся за себя: я с роднёй, а ты одна среди нормисов.***
Уэнсдей связали руки и тащат так через весь город, как собаку. Вокруг неё бредут одинаковые фигуры в чёрных балахонах, с факелами и характерной переваливающейся походкой. Запах рыбы почти невыносим. К их шествию присоединяются всё новые фигуры, стягиваясь из улиц и проулков, выходя из пустых домой. Вскоре кто-то рявкает: "Ай'а Гидра!". Нестройный гул толпы поддерживает его. Вскоре прокатывается ещё один крик: "Ай'а Дагон!". В третий раз идущий рядом с Уэнсдей индивид тянет: "Ф'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'лиех Вгах'нагл фхтан". Несколько голосов пробуют подхватить, но почти сразу путаются, сбиваются и стихают. Густой бас мрачно подытоживает: "Вот поэтому тебя и не любят, Дрейк". Толпа идёт не слишком быстро, такой темп для Уэнсдей более чем комфортен. Поймавший её здоровяк легонько хлопает её по плечу и шепчет: — Здорова ты бегать, девка, почитай весь город обыскали. Да ты не трусь, ничего с тобой не случится. Уэнсдей мрачно спрашивает: — Вы это каждой своей жертве говорите? От нервов мясо горчит? — здоровяк только хохочет, но Уэнсдей почему-то и правда становится легче. Она снова шепчет: — Мне нужно поговорить с кем-нибудь из Маршей, это очень важно. — Это понятно, у тебя на лице написано, что ты Маршам родня. Глазищи их чёрные унаследовала, злющие, будто сам дьявол глядит. Митчел сам потом тебя найдёт. Ты пока иди себе, развлекайся. Примерно через полчаса толпа, — вернее сказать, прилично самоорганизовавшаяся колонна, — доходит до причала. Здесь добрых три четверти балахонов отваливается, посмеиваясь и желая удачи остающимся. Прочие погружаются в мелкие рыбацкие лодчонки, выходит целая флотилия, и плывут всё с теми же факелами куда-то от берега. Дожно быть, красивое зрелище, отстранённо думает Уэнсдей. Вскоре она видит приближающийся риф, похоже, конечную точку их маршрута. Участники странного шествия рассыпаются по рифу, и давешний здоровяк неспешно ведёт Уэнсдей к крутому обрыву над чёрной бездной. Развязав ей руки, он добродушно напутствовует: — Плыви, дочка, — и сталкивает Уэнсдей вниз. Она успевает только крикнуть: — Не умею! — прежде чем уходит топором глубоко под воду. «Идиотская смерть», неожиданно спокойно подводит итог Уэнсдей. Она сразу же наглоталась воды, но и вытаскивают её почти моментально. — Хоть бы её спросил кто, — ворчит какой-то старик, хлопками по спине помогщий Уэнсдей откашляться. — Чуть не угробили мне племяшку! Не прекращая попыток надышаться, Уэнсдей наконец разглядывает своего, судя по насквозь мокрому балахону, спасителя. Капюшон сполз, обнажая вытянутую башку, переходящую в плечи, кажется, вовсе без шеи. Широкий рот улыбается, обнажая игольчатые зубы, а широко расставленные чёрные глаза и впрямь неприятно напоминают Уэнсдей собственные. — Да кто ж знал-то, Митчел, — оправдывается здоровяк, — вроде наша, инсмутская, а плавает ровно кирпич. — Давай-ка ты, дочка, обратно в номер. Отогреешься да отоспишься, — Уэнсдей в первый раз чихает, и здоровяк неловко заканчивает: — и в аптеку надоть сходить.