***
Несомненно, Уэнсдей больше знает о колдовстве. По крайней мере, так твердила себе Инид по пути в Дерри. Если Мартише будет нечего сказать по поводу камеры, её визит в особняк Аддамсов будет феноменальной нелепостью. Из Аркхема в Дерри ходит прямой поезд, правда, всего один в сутки. Три часа тряски и полчаса пешком и к полудню воскресенья Инид заходит в самостоятельно распахнувшиеся ворота. Какое удобное качество. Она даже до дома не успела дойти, как попала в железную хватку Пагзли: — Инид, Инид, что там с сестрой, выкладывай! Где она, с ней все в порядке, ничего опасного не случилось? — Сейчас в порядке, погоди, ты что, вообще ничего не знаешь? Пагзли качает головой: — Она сказала, что будет звонить только тебе. Мол, если что, ты передашь, а у мамы и так есть какой-то способ точно знать, в порядке она или требуется помощь. У Инид закружилась голова от оказанного доверия. Она — единственный связной для Уэнсдей? Господи, нужно поддерживать постоянную связь с её семьёй! — Давай я запишу твой контакт, — слабым голосом попросила Инид. — Буду передавать новости. Как лучше связываться с вашими родителями? — Никак, — махнул рукой Пагзли. — Городской у нас неисправен неделями, пока мама про него не вспомнит. Она больше доверяет связи по хрустальному шару. Я им озвучу. — У меня есть дело к миссис… К Мартише, — поправилась Инид, когда они покончили с обменом номерами. — Где она может быть? — Кормит свои растения, — глянув на часы, уверено сказал Пагзли. Мартиша и правда оказалась в оранжерее. Она пинцетом клала в липкие лепестки мухоловок насекомых. Рядом стояла пустая тарелка, в которой Инид учуяла следы фарша. — Мартиша, добрый вечер! Уэнсдей просила обратится к Вам по очень важному вопросу. Скажите, Вам говорят что-либо эти символы? Морган не стал собирать камеру обратно, просто объяснил ей, как это сделать. Они решили пока оставить её в таком виде, раз свойства доподлинно не известны. Мартиша с удивлением покрутила линзу в руках. Очевидно, для нее это нечто по меньшей мере неожиданное. — Не вполне уверена. Мама научила меня нескольким похожим заклинаниям, но не конкретно этому. Возможно, она знает больше. Старая Эстер долго вглядывалась в рисунок, прежде чем неуверенно сказать: — Что-то про скрытое и явное. Больше ничего не понимаю, но опасной эта штука не выглядит. Узнать бы, кто её сделал… Ага, подумала Инид. Нанесено точно руками Уэнсдей, но кем конкретно, Аделаидой? Гуди? Чёрным человеком? Кем-то вовсе новым? Узнать бы очень даже не помешало. — Дорогая, оставайся у нас до завтра. Полагаю, Уэнсдей не будет против, если ты займешь её комнату. Инид с сожалением покачала головой: — Не хотелось бы пропустить занятия. По-хорошему, мне следует уехать на поезде в три. Мартиша покачала головой: — Если позволишь, Ларч отвезет тебя прямо до колледжа чуть позже. А пока оставайся на обед. Мы всегда тебе рады, дорогая. Её улыбка была все такой же приветливой, как летом. Перед едой Гомес и Пагзли осадили Инид вопросами: где, что, когда, с кем? Вопросы Гомеса куда более конкретны, чем у Пагзли. Его не интересуют места, только люди: — Прозерпина? И как приняла? Рада была распрощаться, неужели? Но проезд обеспечила, это хорошо. А сейчас куда направилась? Генрих, да, так она и говорила. — Алжир? — приоткрывает рот Пагзли. — И откуда у Прозерпины там такое влияние, интересно? В кои-то веки Инид почувствовала, что хоть кто-то знает меньше неё, и моментально прониклась к Пагзли сочувствием. Он явно принял сказочку про первый пункт назначения Уэнсдей за чистую монету. Гомес, похоже, в курсе настоящего маршрута дочери. Сложно сказать, что он чувствует в связи с этим: его реакции были скорее вежливы, чем эмоциональный. Обратно Инид ехала с тяжелым сердцем. Может, хоть Пибоди что-то знают? Но, — она заразилась недоверием Уэнсдей, — их слова нечем будет проверить. Инид почему-то не верит, что они представляют для неё опасность, но недоговоренность — это ведь не прямая угроза. Её размышления прерывает звонок Уэнсдей: — Я ещё на пути к деревне Генриха, — какой усталый голос. Уэнсдей зевает: — Дьявол, будто вечность шла по этим клятым джунглям и трижды ненавистному пляжу, и путь еще не окончен! Если ещё и обратно так идти… Из трубки доносится печальный стон. Странно, Инид казалось, что Уэнсдей несколько выносливее. — Извини, я, наверное, не смогу говорить долго, не знаю, сколько ещё идти… — Ничего, Уилла. Как дойдешь, пожалуйста, отдохни как следует. За меня и за себя, ладно? — Постараюсь. Herzchen, ты поняла, что означают символы на камере? — Твои мать и бабка не смогли сказать ничего конкретного, — разочарованно сказала Инид. — Только что-то про скрытое и явное. Из динамика раздался тихий смешок. Уэнсдей мягко проговорила куда более бодрым голосом: — Надо же, столь полезные знания утрачены в глубине веков, — Инид застыла, вслушиваясь в этот голос, чей тембр немного, совсем чуть-чуть, но отличался от давно изученного звучания Уэнсдей. —Там нет ничего такого, чего тебе следовало бы бояться. Я просто решила, что это простенькое заклятье станет полезным дополнением к твоему подарку. И снова этот смешок. У Инид волоски на руках встали дыбом. — Что ж, придётся озвучить всё самой. Твое устройство теперь способно различать и запечатлевать изображения невидимых демонов, призраков и прочих существ. Если кто-то из них будет враждебен к тебе, подобное запечатление его немного ослабит. Пожалуй, таким образом ты сможешь обороняться. Кроме того, пока ты держишь сей предмет, на тебя распространяется слабенькая защита, от лёгкого заклятья вроде морока или песни сирены убережёт. Вот и все, никакой опасности. Верь моим словам и смело пускай его в ход, молодая волчица. Голос замолк и Инид выронила телефон. Она была более чем уверена, что то, что говорило устами Уэнсдей, уже прервало вызов.***
Как же хочется пить… Когда они добираются до деревни Генриха, Уэнсдей едва переставляет ноги, повиснув на плече Магул. Та выглядит все более обеспокоенной состоянием своей нанимательницы. Когда у Уэнсдей начинает троиться в глазах, она решает, что получила тепловой удар. Она с трудом воспринимает действительность, мир словно дробится на отдельные кадры. Плёнка повреждена, и между ними проходят промежутки времени, создающие в фильме досадные прорехи. Вот Магул что-то говорит туземцу в одних коротких выцветших штанах. Кажется, Уэнсдей сидит, прислонившись к чему-то. К дому, понимает она в следующем кадре, когда заваливается вбок и видит нависающий край крыши. В следующий момент её куда-то несет на руках тучный мужчина с цепкими черными глазами. Уэнсдей приходит в себя только под вечер. Её хватает только на несколько глотков воды. Она с тоской смотрит на содержимое стакана, но даже эта малость подкатывает к горлу. Уэнсдей помнит, что перед тем, как ей пришлось повиснуть на Магул, едва переставляя собственные ноги, она позвонила Инид. Воспоминания расплываются в её голове, и все расплывается, боже, как же ей жарко и как холодно… Сквозь бред она чувствует на лбу ладонь, как тогда, в Бразилии, но теперь на лице Мельмота больше нет улыбки. Он скорее выглядит обеспокоенным. Когда Уэнсдей приходит в себя в следующий раз, её разум уже совершенно ясен. Она без труда подымается с кровати и натыкается взглядом на подскочившую со сна Магул. — Ты как? — нервно спрашивает охранница. — Жить буду, — чуть улыбается Уэнсдей. — Что за солнечный удар! Местное солнце совершенно беспощадно. — Боюсь, это был не… — начинает Магул, но её покрывает открывшаяся дверь. Зевая, в комнату входит давешний мужчина. Живот величаво плывет впереди него, однако, его шаг лёгок и быстр. Первым делом он ладонью проверяет температуру лба Уэнсдей, и только потом представляется: — Генрих Аддамс к Вашим услугам, маленькая фройляйн Аддамс. Что ты забыла в моих джунглях? Его, значит, джунглях. Не слишком много на себя берете, герр Генрих? — Меня зовут Уэнсдей, достопочтенный герр Аддамс, — сухо отвечает она. — Вас я и искала. Старая Ирма сказала, что, быть может, Вы сумеете помочь в моей щекотливой ситуации… Генрих хмурится и приказывает: — Разговоры потом, сейчас обед и лекарства. Подожди с полчаса, сейчас все устрою. Уносится он столь же стремительно, как появился. Уэнсдей впечатлена скоростью, развиваемой этим огромным телом. Она моргает и растеряно спрашивает Магул: — Он сказал, обед? Где мой телефон, я пропущу свой ежедневный звонок! Магул протягивает спутниковый телефон и набирает в грудь воздуха, но Уэнсдей уже выбежала из комнаты. Отлично, вокруг неё голый закрытый дворик, ничего не будет мешать сигналу: — Что за счастье тебя слышать. Herzchen, — выдыхает Уэнсдей. Голос у Инид странно нервный: — Уилла, это ты? Моя Уилла? — Кто же ещё? У тебя есть какая-то другая? — фыркает Уэнсдей. У неё снова начинает кружиться голова, приходится прислониться к стене. — Я нашла дядю, — бодро рапортует она, не дожидаясь ответа. — Поговорить еще не успели: вчера меня свалил солнечный удар, но сейчас, за обедом… Стоять становится неожиданно сложно, мир снова начинает распадаться на части и странно заваливается вбок.***
Это точно Уэнсдей? Инид уже ни в чем не уверена. Весь день она прикидывала, кто говорил с ней вчера. По всему выходило, что Гуди. Но зачем ей делать Инид подарки? Да что вообще с вами, Аддамсами, происходит? — Какого черта, безумная девчонка! — это что, Генрих кричит? И правда, какого черта? — Живо в дом, сумасшедшая, если ты вообще можешь стоять! Твои звонки подождут! Инид пару минут напряженно вслушивается в едва слышный голос Уэнсдей и фоновые звуки. Хлопок двери? — Всё с ней будет нормально, — говорит ей тот же мужской голос, что только что отчитывал Уэнсдей. Инид напрягается: что за «нормально», что там сейчас происходит? — Что с Уэнсдей? — нервно спрашивает она. Голос хмыкает: — Обычная малярия. Небось укусили неделю-две назад, сюда доползла уже с приступом. Да ты не нервничай, — на секунду голос прерывается. До Инид доходит: его обладатель смотрит название контакта: — Herzchen, никто у меня от этих клятых москитов еще не умер. У Инид кружится голова и она оседает посреди лесной тропы. У нее вырывается самый дурацкий вопрос из возможных: — Что такое «Herzchen»? — Сердечко. Ладно, пациентку пора кормить и лечить. Второй раз за сутки телефон отключается, оставляя Инид в совершеннейшем ужасе.