Вой на высокой ноте

      Уэнсдей, похоже, не собирается просыпаться в ближайшее время. Гомез бережно отнёс её в дом, от чего Инид испытала немалое облегчение: она не была настолько сильной в человеческой шкуре, чтобы таскать Уэнсдей, будто она ничего не весит.       Как только счастливые Гомез и Пагзли удалилсь, Мартиша порывисто обняла Инид.       — Девочка, как я рада, что Уэнсдей успела добраться до тебя до начала приступа! — в её словах Инид чудится упрёк: «она поехала к тебе, когда следовало поспешить домой». Будто читая её мысли, отстранившаяся Мартиша ласково гладит Инид по щеке: — Не будь тебя, она наверняка сразу отправилась бы в следующий пункт своего путешествия.       Инид содрогнулась. Без присмотра Генриха, посреди анархии Африки, застигнутая лихорадкой в пути...       — К чему были твои слова о демоне? — Мартиша ничего не оставляет без внимания.       Инид замялась, но решила: какая разница, разве не она так хотела преодолеть разделяющие их всех тайны?       — В склепе не было никакой Аделаиды. Только демон, назвавшийся Мельмотом. Я увидела его в объектив камеры и мы немного поговорили. Мартиша, это он вылечил Уэнсдей.       — Откуда ты знаешь, что он именно демон? — Мартиша отвернулась к склепу. Инид пожала плечами:       — От Пибоди, у них схожая проблема и любопытный источник знаний.       Мартиша взглянула на Инид с неподдельным скепсисом:       — У этого семейства крайне сомнительная репутация. Я бы не стала полагаться исключительно на их слова.       — Они мои друзья, — сухо замечает Инид. — Я доверяю их предостережениям. Демон, следующий за Уэнсдей, по-настоящему напугал их. К тому же Уэнсдей странно предубеждена против них. Разве Вы не замечали, что не только её знания, но и суждения подвергаются непонятному влиянию?       Мартиша опустила глаза:       — О, это сложно не заметить.       Они умолкают на несколько секунд, не глядя друг на друга. Наконец, Инид неуверенно спрашивает:       — Мартиша, Вы не знаете, чем чревато представиться демону настоящим именем?       — Это звучит небезопасно, но у меня нет никаких точных сведений о последствиях.       — А, ещё одно... — достав камеру, Инид распечатывает фотографию, сделанную в склепе. Мартиша только пожимает плечами:       — Возможно, остальная гравировка не дожила до наших дней даже в таком жалком виде. Это ровно ни о чём не говорит.       С этим Инид едва ли может поспорить.       Мартиша давно ушла в дом, в то время как в крови Инид всё ещё бродили последствия полнолуния и этого безумного вечера. Ей не удастся сейчас уснуть.       Ноги привычно несли её среди могил и деревьев — разве они с Уэнсдей не исходили их вдоль и поперёк? Инид усмехается, глядя на черную мраморную плиту. Романтика ночного кладбища будила в её Уилле забавные желания.       Что касается демонов, были двое людей, способных пролить свет на сделанную ею глупость. Инид с сомнением посмотрела на время — два часа ночи, не слишком поздно для звонка?       Телефон взорвался мелодией вызова, не дожидаясь её решения.       — Алло?       — Привеееет, Инид, это Мида. У меня возникло стойкое чувство, что надо бы с тобой поговорить. Я права?       Инид поёжилась. Она привыкла думать, что демон и колдовство — источник проблем для Пибоди, но что она видела? Только попытки Артемиуса отстранить сестру от Бэлора и его подозрения относительно демона. Она знала о печальной судьбе их матери, подозрительных обстоятельствах, предшествующих её смерти, и не менее подозрительном поведении Бэлора в тот день.       Но в чём проявляется неотразимое для Артемиды очарование колдовства? Возможно, этого не знает даже Артемиус.       — Не молчи, подруга, — хихикнула Мида. — Ничего страшного не происходит. Я просто решила, что именно сейчас тебе нужно обсудить именно со мной кое-что, о чём я знаю... Кое-какие вещички.        — Полагаю, Арти ты где-то потеряла? — Артемида до сих пор не сказала при брате чего-либо конкретного о Бэлоре или своих навыках.       — Братец спит. Уверенна, ему снятся отличные сны, — несмотря на явное желание отделаться от Артемиуса хотя бы на время, в голосе Артемиды только нежность. — Ты ведь столкнулась с этим демоном, верно?       — Верно... Мида, у меня очень важный вопрос... Даёт ли знание имени демона власть над ним? И... Наоборот?       — Поганые у тебя вопросики, подруга, — голос Миды неприятно сосредоточен. — Само по себе знание не даёт ничего. Если имя скажет кто-то другой или ты узнаешь его случайно, это ничего не значит. В принципе, если ты назовёшься, большой беды в этом нет... Но и ничего хорошего.       — Допустим, чисто гипотетически, я назвала своё имя и демон так же представился мне. Чем это грозит?       Мида вздохнула:       — Если ты гипотетического демона не интересуешь, то ничем. Но с чего бы ему тогда с тобой говорить, а? Когда он представляется, у тебя точно не прибавляется власти, скорее проблем. Теперь ты постоянно будешь его видеть и он сможет тебя доставать. Если он знает твоё имя, то всегда сможет найти и, ну, продолжать доставать, насколько бы далеко от него ты не убиралась.       В голосе Миды звучат два противоположных чувства. То радость, то печаль. Похоже, она относится к Бэлору не только с симпатией.       — Что ты имеешь ввиду под словом "доставать"? Он может мне навредить?       Артемида издала неопределённый звук.       — Да смотря что за тварь, есть ли у неё хозяин, что за отношения её с ним связывают и нет ли на этот счёт особого приказа. На всякий случай предполагай сразу худшее. Слушай, как вернёшься, мы можем показать тебе пару защитных знаков. Символ Старых Богов защищает от всех нематериальных сущностей, а от тварей с физическим телом неплохо помогут твои когти и зубы, — она нервно рассмеялась, — в большинстве случаев.       — Пока я не могу приехать, а тварь рядом. Ты можешь прислать мне фотографию этого знака?       Артемида молчит целую вечность. Наконец, она тихо заговорила:       — Ты ведь прекрасно понимаешь, что мне не хотелось бы применять это изображение... И сама знаешь, почему. Но... Хорошо, Инид. Я пришлю его тебе, — она прерывисто вздохнула. Инид кажется, что Мида плачет или едва сдерживает слёзы. — Извини, дорогой, — шепчет она в сторону от динамика, — побудь хорошим котиком, пожалуйста, погуляй пока. Я сразу сотру этот ужасный символ, это совсем ненадолго, хорошо?       Инид деликатно не вмешивается в этот разговор, для неё звучащий монологом.       — Ладно, позвони, если возникнут вопросы. Спокойной ночи, я пришлю тебе фото через пару минут.       — Отличных снов и тебе, Мида, — серьёзно говорит Инид. Артемида неопределённо хмыкнула.       — Между мной и Арти пролегает пропасть... Как жаль, что нам не суждено её преодолеть.       — Мида?       Она уже сбросила вызов.       Через пол минуты Инид разглядывала странный знак: звезду с причудливо изогнутыми лучами, в центре которой изображён глаз не то с вертикальным зрачком, не то со свечой внутри. С непривычки, особенно по памяти, повторить его будет непросто.       О. Инид посещает отличная идея.       Она устанавливает фотографию в качестве заставки на телефоне. Подумав, ставит её и на экран блокировки. Подумав ещё немного, решает применить отличную функцию ночной съёмки своей волшебной камеры по назначению и с третьей попытки снимает знак на экране именно так, как задумала. Она распечатывает фотографию и загибает её края.       Отлично, теперь снимок помещается под прозрачный экран её смартфона. Инид уже в восторге от собственной гениальности.

***

      Уэнсдей просыпается и даже почти не нуждается в кофе, чтобы начать полноценно функционировать. В её осминожьих объятьях дрыхнет Инид. Неожиданно забавно наблюдать за ней, крепко спящей, при свете дня.       Инид хмурится и раздувает ноздри, явно принюхиваясь. Мышцы её рук ощутимо дёргаются, но парализующий эффект глубокого сна не позволяет ей активно двигаться. Однако, когда она просыпается с криком, то прилично подскакивает на кровати. Уэнсдей едва успела убрать руки.       — Тише-тише, моя смелая волчица, — шепчет Уэнсдей, приподнявшись и поворачивая к себе голову Инид, ловя её полный ужаса взгляд. — Разве сейчас не хорошо и безопасно?       Инид порывисто её обнимает, впечатав обратно в матрас. Уэнсдей подавляет порыв вырваться и стоически терпит боль в стиснутых перепуганным оборотнем рёбрах. Инид прижимается ухом к её груди, словно боится не услышать стука сердца.       Уэнсдей неуверенно гладит её пушистые, спутанные со сна волосы, напряжённую спину.       — И тебе недоброго утра, — бормочет Уэнсдей. Инид со вздохом утыкается носом ей в грудь. Эй, она её что, лизнула?       — Животное, — хмыкает Уэнсдей, лениво пропуская волосы Инид между пальцами. Инид косится на неё и и оттягивает ворот ночной рубашки для облегчения процесса.       — У меня стресс, — бормочет Инид, — и есть отличный способ его снять. Погоди, ты что, назвала меня животным?       Уэнсдей усмехается и повторяет:       — Животное, и при том похотливое.       Она ахает, когда Инид рывком садится на пятки и подтягивает её, лежащую, за бёдра к себе на колени. Рубашка задралась, сбившись где-то под грудью, и Уэнсдей против воли краснеет, видя с непривычного ракурса при безжалостном дневном свете, как её беззащитно раскрытые губы почти касаются завитков на лобке Инид. Краснеет, но удобно скрещивает лодыжки за спиной Инид и вызывающе приподнимает бровь, скрестив руки под грудью.       — Значит, животное, — мурлычет Инид, в ухмылке демонстрируя белые клыки. Ах, что за острые зубы, Уэнсдей соскучилась по их лёгким покусываниям! Инид не оставляет без внимания её очарованный взгляд и поглаживает удобно ложащееся под руку бедро. — Значит, похотливое.       Инид скидывает футболку, в которой спала, и медленно ведёт рукой с разноцветными когтями по груди, приподнимая одну, другую, задерживаясь пальцем на затвердевшем соске.       — А по моим бёдрам стекает что, слёзы поруганной девственности? Какой интересный у них исток...       Уэнсдей вскидывает таз, возмущённая вопиющим невниманием к собственной персоне. Инид лениво придавливает её лобок обратно и поглаживает чувствительную внутреннюю сторону бедра.       — О чём может быть речь при подобных грязных инсинуация? — она притворно вздыхает. — Придётся справляться со стрессом самостоятельно, не посягая на твою нежную плоть.       Инид медленно облизывается и возвращается к своей груди. Ласкающими движениями она медленно доходит до шеи, задерживаясь на впадинке между ключиц. Откинув голову, оглаживает шею, уязвимое горло, переход к челюсти, чувствительное местечко за ухом. Она подносит руку к глазам и задумчиво разглядывает, будто впервые видя собственные пальцы.       Уэнсдей вспоминает, что нужно дышать, только когда от недостатка воздуха начинает жечь в груди. Она тянется к груди Инид, только чтобы получить лёгкий шлепок. Инид помахала пальцем в предупреждающем жесте. Когда Уэнсдей потянулась к собственной набухшей, изнывающей плоти, её ждал тот же самый запрет. Она возмущённо отвернулась и скрестила руки на груди.       Инид полностью игнорирует трудности её положение. Ещё раз полюбовавшись своей рукой, она медленно очертила пальцем контур губ. Снова задумчиво посмотрела на руку и, вернув её к губам, на пробу лизнула подушечку указательного пальца.       Уэнсдей против воли искоса наблюдала за этим моноспектаклем. Сейчас ей видно, как румянец охватил светлую кожу на щеках Инид и распространился вниз, как порозовела её шея и начинала краснеть грудь.       Очевидно, Инид нашла результат эксперимента удовлетворительным и прикусила подушечку пальца сахарно-белым зубом. Её глаза прикрылись от удовольствия.       Уэнсдей перехватила вторую руку Инид, застывшую на груди, и поднесла к губам, потянув Инид на себя. Едва ли позу хоть одной из них можно было назвать удобной: Инид склонилась над Уэнсдей, отказываясь отнять руку от губ и обрести необходимую точку опоры; половые губы Уэнсдей ещё больше раскрылись, когда склонившаяся Инид невольно подняла её таз выше и развела бёдра шире. Зато теперь клитор упёрся в напряжённый живот Инид.       Против ожиданий, это не притушило, а лишь больше разожгло пламя в крови Уэнсдей. Вопреки природе обычного огня, этот можно было потушить исключительно трением.       Уэнсдей слегка прикусила палец Инид, наслаждаясь прикосновением языка к острому когтю. Придвинув руку чуть ближе, сжала зубами фалангу. Инид рвано вздохнула и потянула палец из плена этих остреньких зубов, скрытых за мягкими алыми губами. Уэнсдей позволила нежной плоти скользнуть между зубами, слегка царапая её напоследок.       Она примирительно поцеловала ладонь Инид и потёрлась о неё щекой:       — Приношу свои извинения. Ты вовсе не животное, ты — моя Herzchen.              Инид продвинусь чуть ближе. Её влажный от любовных соков живот скользнул по клитору Уэнсдей. Во имя Сатаны, этого было решительно недостаточно!       — Ещё, —мурлыкнула Инид.       Уэнсдей прибегла к самому жалобному своему взгляду, изрядно позабавив Инид. Этот «жалобный» вид любой вменяемый человек назвал бы в лучшем случае требовательным. Манёвр не возмел успеха. Сдавшись, Уэнсдей продолжила:       — Прости меня, Herzchen, любовь моя, Инид, прояви же немного ласки к своей Уилле!       Инид с интересом подумала, что от томимой неутолённой страстью Уэнсдей можно добиться самых несвойственный ей слов и действий. Но сейчас эта игра обернулась обоюдоострым мечом: плоть Инид требовала разрядки в не меньшей степени.       Инид нежно опустила бёдра Уэнсдей на кровать, устроилась рядом с ней поудобнее и скользнула пальцами в шелковые, влажные, податливые складки под благодарный стон. Уэнсдей длинно лизнула её шею и они соскользнули в то благословенное состояние, когда разум перестаёт хоть как-то фиксировать происходящее, а телу больше не требуются его назойливые указания.