Вой на высокой ноте

      — Ты любишь сказки, сестричка?       У Альбины, — нет, у Йозефа, Альбина, как постепенно сознаёт Уэнсдей, никогда не заботится о бытовых мелочах, — есть домоправительница. По большей части ей приходится следить за уборкой; с отъездом Йозефа в доме Бутелези пропадает всякая необходимость в готовке. Альбина питается кофе и пирожными, такими маленькими, что мышь могла прикончить любое одним укусом, по два-три за день. Уэнсдей их не ест, но Альбина не хочет возвращать кухарку.       Поэтому сейчас кухня в их распоряжении, и, похоже, это по-детски забавляет Альбину. Она хозяйничает с конструкцией из сковороды, песка и большой турки. Запах кофе и пряностей пропитывает их одежду; Уэнсдей надеется, он последует с ними в их прогулке по окрестностям. Они делят плиту: Уэнсдей жарит говяжий стейк, который, похоже, целиком предназначен только ей.       — Сказки?       — Знаешь, эти небольшие выдуманные истории.       Уэнсдей не знает, какую её реакцию предполагает Альбина, и это одновременно тревожит и расслабляет. Тревожит — то, что она не оправдает возложенные ожидания; расслабляет — что Альбина вряд ли вообще чего-либо от неё ждёт. И наоборот, знаете, это как с родителями или Богом. Неизвестно, что хуже: груз чрезмерной ответственности или полное в тебе разочарование.       — Не имею ничего против хороших историй, особенно страшных или полных загадок.       — Мне никогда не нравились другие, — Альбина с сомнением заглядывает в турку и подсыпает ещё пару ложек молотого кофе. — Давай расскажем друг другу несколько?       Уэнсдей требуется некоторое время, чтобы собраться с мыслями. Они успевают перебраться на улицу, к круглому белому столику.       — Должны ли это быть уже сложившиеся истории?       — Лучше бы тебе придумать новую. Впрочем, пересказ истории — всегда немного творчество, не так ли?       Уэнсдей медленно тянет кофе. Мясо стынет. Задача, чёткая и расплывчатая одновременно, сковывает её воображение.       — Давай начну я, — Альбины медленно перебирает бусины браслета, намотанного на руку в несколько оборотов. — Слушай, сестричка: однажды богатый лорд посватался к бедной юной соседке. Как и вся округа, девушка боялась лорда, схоронившего уже семерых жён.       — Я знаю эту сказку, — Альбина вскидывает руку, призывая к молчанию, и продолжает:       — Мы обе знаем, чем должен закончится этот сюжет! Но, вот незадача, лорд... Допустим, слишком любит свою маленькую пташку, он совершенно не хочет, чтобы она открыла ту комнату и была убита, как остальные его жёны. Нет, не так: он сам не хочет её убивать. Он не даёт ей заветного ключа и не говорит про запрет в надежде, что так искушение пройдёт мимо.       — Почему бы тогда Синей Бороде не избавиться от тел в запертой комнате?       — Ещё одно допущение: дело не столько в трупах, сколько в страшной тайне, которая неминуемо прервёт жизнь одного из супругов. Однако, пока тайна соблюдена, равновесие сохраняеся.       — Если девушка не глупа, её неминуемо одолеет любопытство.       — Разумеется. Дева ходит вокруг неприступной двери, ищет окна, которых нет, но, — необходимая условность, — без ключа у неё нет средства войти в комнату.       — Твои сказки, Альбина, больше похожи на математические уравнения. Значения и условия неминуемо выливаются в единственно возможный финал.       — Так и есть, сестричка Уэнсдей. Я люблю изысканную строгость уравнений; впрочем, у уравнений бывает несколько решений, не правда ли? Слушай дальше: деве не проникнуть в тайну без посторонней помощи. Разумеется, она может убить мужа, скажем так, превентивно, но это нарушение условий задачи: дева любит... И снова, не так, дева знает, что лорд её любит. У неё нет оснований причинять ему вред.       Уэнсдей только сейчас замечает, что её тарелка опустела. Альбина даже не смотрит в сторону своего безе с шапкой густого крема, пахнущего апельсинами и шоколадом.       — Разве в замке не должно быть слуг? Тех, что помнят предыдущих хозяек?       Альбина довольно кивает и салютует чашкой:       — Именно! Не обязательно слуги, но деве неизбежно нужна помощь. В первый раз старая экономка лорда невзначай проговаривается, что есть некая запертая комната. Лорд дарит жене очаровательного котёнка, а старуха никогда больше не говорит ей ничего, кроме «да, миледи» или «нет, миледи».       — Очевидно, потому что лорд приказал ей.       — Во второй раз новая служанка девы показывает ей дверь. Лорд увозит жену в большой город на несколько дней, а служанку заменяет.       — Три — обычное число, разрешающее сказочные конфликты, — подсказывает Уэнсдей.       — Третий раз и правда будет особенным, потому что в отсутствие мужа к деве приходит её настоящий возлюбленный.       Уэнсдей вскидывает бровь; Альбина смеётся:       — Даже если бы дева решилась отказать лорду, ему не так уж нужно было её согласие, ведь он богат, силён и страшен. Дева посвящает возлюбленного в свои смутные догадки и вместе они решают вскрыть тайную дверь.       Альбина делает перерыв на несколько медленных глотков:       — Но Лорд больше жизни желает уберечь жену от запретного зрелища. Стоит деве и её возлюбленному взломать дверь, как притаившийся лорд подстреливает возлюбленного. Он заслоняет дверь, скрывая от девы тайну, и произносит: «Мне так жаль, дорогая, но твои глаза не должны этого видеть. Потерпи, любовь моя, я выколю их так бережно, как только смогу».       Уэнсдей разглядывает дно чашки; узор кофейной гущи не складывается во что-то определённое.       — И что дальше?       — Ничего. Это конец.       — Но как насчёт развязки? Что скрывается за дверью, что будет с девушкой, с лордом?       Альбина усмехается:       — Очевидно и слишком скучно. Идём, я покажу тебе побережье.       Побережье чарующе: не мягкий песок пляжа, но скалы, о которые бьются терпеливые волны, готовые осаждать этот камень век за веком с неизменной настойчивостью. Альбина скачет по валунам, как дикая коза, такая же прыгучая, маленькая и белая. Впрочем, Уэнсдей не отстаёт — это не сильно сложнее, чем бег по крышам. Есть веские причины, почему она любит дядю Фестера.       — Ты чувствуешь соль на губах? — ветер треплет волосы Альбины и её длинное платье. Она похожа на призрака, думает Уэнсдей. На белую даму, предвестницу беды.       Белый, цвет савана, цвет траура, цвет шерсти жертвенного животного, цвет кости, в конце концов. Цвет платья невесты — где-то глубоко Уэнсдей убеждена, что в этом ритуале свадьбы слишком много от жертвоприношения.       Уэнсдей совершенно очарована.

***

      — Моя Уилла, — каждый звонок радует Инид отсутствием новостей. Уэнсдей не скучает, как в доме Прозерпины или деревне Генриха; они с кузиной часами гуляют, пьют свой чудовищный кофе и говорят, говорят, говорят. Это длится уже несколько дней, и Инид возлагает большие надежды на здравомыслие Альбины.       И всё же, какое-то злое предчувствие говорит не слишком верить этой женщине.       — Что вы делали сегодня, Уилла?       — Всё то же, — тогда почему ты говоришь так медленно, так неуверенно? — Сегодня Альбина рассказала мне странную сказку. Переложение Синей Бороды, но финал, по видимости, другой.              — По видимости?       — Она оборвала рассказ на месте, которое можно счесть, а можно и не считать, концом. Хочешь, я расскажу её тебе целиком?       — Хочу.       Это и правда странная история, и всё же, догадка заставляет Инид похолодеть. Она обдумает это чуть позже, потому что, если она верно поняла скрытый смысл, ей не следует говорить о нём с Уиллой.       — Что ты об этом думаешь?       — Что это всего лишь предположение Синей Бороды с мрачным финалом? — натянуто рассмеялась Инид.       — Когда я спросила, чем кончится история и что будет с девой и с лордом, Альбина сказала, что это слишком очевидно и скучно. Знаешь, Herzchen, она всегда так говорит, когда ей лень объяснять, а ей почти всегда лень. Пожалуй, если она уверена в способностях собеседника, эта женщина даже кофе закажет загадкой.       Инид медленно кивнула. Верно, здесь нет финала, потому что эта сказка совсем не сказка.       — Как вы вообще пришли к этому?       — Её идея, рассказать друг другу по истории. Что-то в духе того лета близ Женевского озера, когда Шелли и Полидори вынашивали свои детища. Я придумала только одну, так что мы продолжим, когда я придумаю следующую.       — Расскажи мне и свою сказку, Уилла.       — Хорошо. Слушай: жил на свете богатый князь. Однажды, проезжая по своим владениям, он заболел тяжкой болезнью и приготовился уже отправится на тот свет: отдал распоряжения о похоронах, написал завещание, завернулся в саван. Жалел только, что княжеством будет править какой-нибудь идиот из дальней родни. И тут к нему является женщина, представившаяся деревенской знахаркой.       — Только представившаяся?              — Верно. Слушай дальше: женщина быстро поставила князя на ноги, и всё это время он расточал ей обещания жениться и сделать её богатой княгиней. Что будет она ходить в соболиных мехах и есть с серебра и золота, а он всю жизнь будет ласковым псом у её ног.       — В общем, обычные посулы, когда хочешь затащить кого-то в постель. Княжеский подкат.       Уэнсдей хмыкает:       — Откуда это у тебя такие познания?       — Ты много обо мне не знаешь, — Инид выдерживает паузу. Уэнсдей молчит, но исхитряется делать это с иронией. — Уилла, у меня четверо братьев-кобелей. В буквальном смысле.       — Осуждаю их. Передай при случае.       — Всенепременно. Что же было дальше?       — Разумеется, князь сделал знахарке ребёнка и был таков. На его беду, знахарка оказалась, во-первых, ведьмой, во-вторых, что хуже, не дурой. Она не исцелила его, лишь усмирила болезнь. Стоило князю уехать, как он вновь оказался на грани смерти. Пришлось со скрежетом зубовным жениться на ведьме, дать ей соболей столько, что она могла устилать ими пол, а также прочие мелкие радости жизни вроде огромной библиотеки. В положенный срок у ведьмы родилась девочка.       Ноги привычно несут Инид через лес к заброшенной церкви. Ей не нравятся эти сказки; не так, ей не нравится скрытый за ними смысл.       — Девочка росла, и родители, борясь друг с другом, склоняли её каждый на свою сторону. Отец сулил ей совместное царствование, жизнь, полную приключений, и несметные богатства, — голос Уэнсдей обратает непривычно мечтательные нотки. Инид впервые задумывается, как много она знает о Мельмоте, осознанно или нет. — И всё это только с одним условием: извести мать.       — У ведьмы, полагаю, схожие желания?       — Не вполне. Она хочет посадить князя на цепь, привязать к себе, знаешь, не меньше чем Глейпниром.       — Это цепь, которой сковали Фенрира? — без особой уверенности спрашивает Инид. Каблуки её ботинок неспешно постукивают по асфальту.       — Да. Самые тонкие, самые мягкие, самые крепкие путы.       — И что ведьма готова отдать за это?       — Она обещает невиданные колдовские дары, запретные знания и власть завязать платком ветер, удержать бурю в чашке.       — Чем закончилась твоя сказка, Уилла? Девушка выбрала чью-то сторону? — а это не единственный вариант, не так ли?       Уэнсдей вздыхает:       — Ничем, Herzchen. Я не смогла завершить эту историю. Альбина только посмеялась и сказала, что моя сказка излишне оптимистична.       Мнение Инид об Альбине, и без того значительно поднявшееся после её сказки, сейчас взлетело до самого шпиля заброшенного храма, чья тень поглотила Инид.       — Значит, вы обе бросили сюжет на середине? Интересно, останутся ли другие ваши сказки такими же неоконченными?       — К сожалению, действительно не имеет конца только моя сказка. Выдумка Альбины завершилась чем-то, до чего я не могу додуматься. Как думаешь, Инид, что будет дальше? Я имею ввиду, с девушкой.       — С которой из двух?       — С той, о которой рассказала Альбина.       — Полагаю, ей следует проявить отвагу и сразиться с лордом. Или бежать; разве не к кому ей идти?       — Кажется, тот единственный, кто мог её защитить, убит.       — Может быть, он только ранен и вместе они дадут лорду отпор?       — Не думаю, — в голосе Уэнсдей через чур много печали. — Мне кажется, лорд бьёт наверняка. Как ты считаешь, он действительно любит жену?       — Что-то не похоже. Она нужна, но не любима.       Инид слышит, как Уэнсдей набирает в грудь воздуха... И выдыхает, ничего не сказав. Они молчат несколько секунд.       — Позвоню тебе завтра, Herzchen. Это был неожиданно долгий день.       — Пусть тебе приснятся самые замечательные кошмары, — желает Инид.       — Надеюсь, это будет что-то из области ужасов, а не ромкомов, — бормочет Уэнсдей.       — Погоди, ты смотрела хотя бы один ромком?       Уже сбросила. Инид закрыла за собой дверь и со вздохом опустилась на скамью.       Разумеется, Уэнсдей не поняла сказку. Как и сказала Альбина, необходимая условность — дева не может открыть дверь сама, ей не дали ключа. Похоже, это послание не столько для неё, сколько прямиком для Инид.       Инид ёжится, будто чувствуя взгляд, устремлённый с другого материка прямо к ней. Был ли он дружествен или враждебен? Или ум его обладательницы, холодный, как стекло, ставит её вне категорий отношения?       Инид завуалированно сказали: будешь прямо излагать Уэнсдей свои измышления и они окажутся слишком близки к правде — жди вмешательства старой ведьмы. И никому из вас двоих оно не понравится. Изысканно так сказали устами ничего не подозревающей Уэнсдей.       — Как думаешь, приятель, Уэнсдей и правда где-то глубоко внутри считает, что оба её преследователя настроены дружелюбно? Что-то мне они такими не показалось. Откуда у неё этот, действительно, неоправданный оптимизм? Опять симпатия к чудовищам или что-то... Знаешь, чужое влияние?       Существо в объективе камеры медленно шевелит щупальцами, как всегда. Инид тяжело вздыхает:       — Насколько ты вообще понимаешь человеческую речь? Непохоже, чтобы ты мог издавать хоть немного сходные с ней звуки.       Существо ожидаемо промолчало.