***
— Что ты об этом думаешь, Herzchen? Порой Альбина говорит какие-то вещи, смысл которых ясен, но суть от меня ускользает. Нет, суть — неверное слово, скорее, цель. Да, с какой целью она сказала именно это? От смутных, но важных, намёков и повседневной болтовни Альбины у Инид уже раскалывается голова. Она не может отличить одно от другого и опасается, что, наслушавшись пересказов такой же сбитой с толку Уэнсдей, перестанет отличать луну от солнца. Шла вторая неделя с тех пор, как Уэнсдей поселилась в гостях у кузины, и худая белая рука, — Инид знала, как выглядит её обладательница: Уэнсдей прислала фотографию Альбины с чашкой кофе; похоже, это было идеей хозяйки дома, — дотягивается до Инид через весь чёртов океан. Что она хочет сказать? О господи, не в человеческих силах в этом разобраться. — Просто поддержание разговора,— уверено врёт Инид. — Вы, кажется, начинали с эмоций. Разговор о суждениях ушёл от них достаточно далеко. — Не так далеко, как кажется. Она сказала, что человек не властен над своими чувствами, и самое худшее, когда их причина неконтролируема и не связана с окружающим миром. Что приходится делать поправки на них, и эти поправки значительно отличаются друг от друга. Что долгая радость и долгая печаль меняют человека так сильно, будто его прежняя личность треснула и раскололась, и на её останках остаётся только воздвигнуть новую. Каждый раз, сказала она. Каждый грёбаный раз. — Какие странные примеры! — Это звучало, как что-то личное. Мне кажется, она нездорова, даже по меркам моей семьи. — Более чем вероятно, — бормочет Инид. — На этом за сегодня всё? Как обычно, гуляли? — В целом, да, разве что Альбина стала мрачнее. Не в здоровом плане, — Инид закатывает глаза. Да-да, здоровая мрачность. Что за неподходящее слово! Аддамсы — специфичное семейство, но, зная их близко, действительно мрачной можно назвать разве что Уэнсдей. Если мерить «здоровую мрачность» по ней, то это сарказм, цинизм (наносной), пассивная агрессия и склонность достигать поставленной цели путями, включающими манипулирование людьми и откровенную уголовщину. — Все её слова совершенно справедливы, как и раньше, но взгляд на них и её настроение полны печали. Она могла сказать всё те же вещи вчера и мы бы только позабавились этими фактами, а сегодня они её расстраивают. Будто печаль проросла в ней сама по себе всего за одну ночь. Ах да, она всё ещё рассказала мне ещё одну сказку, не дожидаясь, пока я придумаю собственную. Инид постукивает когтями по письменному столу, невидящим взглядом упёршись в экран ноутбука. С рабочего стола на неё смотрят внимательные чёрные глаза, так что, в каком-то смысле, они говорят лицом к лицу. В свёрнутой вкладке спряталась нуждающаяся в одной только вычитке статья о ректоре Мискатоникского университета. Писатель, чьи персонажи встают со страниц по желанию автора. По счастью, это всего лишь безвредные иллюзии, годные разве что для развлечения публики. Совершенно очаровательный дар, и при том никогда не скрывавшийся. — Расскажи и мне эту сказку, дорогая Уилла.***
По боку горы ползёт узкая тропка, причудливая и своевольная: то расширяющаяся так, что они могут идти бок о бок, то сужающаяся до такой степени, что приходится идти боком, тесно прижавшись спиной к холодному камню. Короче говоря, сегодня Уэнсдей чувствует себя дикой козой. Альбина идёт спокойно и привычно, будто это обычный маршрут её послеобеденных прогулок. Впрочем, возможно, так и оно и есть. Она даже вниз не смотрит. Час неспешного подъёма, и перед ними раскинулся вид на океан и прибрежные скалы. — Разве не прекрасный вид? — Альбина бесстрашно садится, свесив ноги, на самом краю тропы. Уэнсдей осторожно следует её примеру и злится на себя за эту осторожность. Сам факт того, насколько эта злость детская, — как же, струсить, не полихачить, — тоже её раздражает. — Прекрасный. Но ночью наверняка гораздо лучше. — Ещё бы, — смеётся Альбина,— одни звёзды чего стоят! Это несложно осуществить, достаточно захватить действительно мощные фонари. Или прийти до заката. В самом деле, звучит как хорошая идея! Едва ли тебе знакомы звёзды этой половины земного шара, я же знаю их по именам. Уэнсдей кивает: нет, не знакомы, и да, она с удовольствием на них посмотрит. — Звёзды, — темп речи Альбины замедляется, — лишь свидетельство того, насколько огромна вселенная, насколько пуста, опасна. Насколько непознаваема для человеческого разума. Ты знаешь эту очаровательную теорию насчёт темного леса? — Если ты ведёшь себя громко в темном лесу, если ты находишься на свету, ты — мишень, добыча. Любое животное стремится затаиться. Следовательно, сам факт того, что человечество не обнаружило жизнь во вселенной, означает, что она тоже своего рода темный лес. Кричать о себе значит привлекать внимание и ждать, пока кто-нибудь не сочтёт тебя удачной мишенью и не убьёт просто на всякий случай, чтобы ты не убил его. — Прекрасная вещь, а? — Альбина откинулась и легла на тропе, подложив руки под голову и устремив взгляд в дневное небо, в котором едва заметно светились две или три звезды. — И это не какая-та характеристика, свойственная всему живому, просто естественный отбор. Выживает самый приспособленный, самый тихий. Потому что громких убили или убьют из одной лишь возможности убить. Они помолчали: Альбина по каким-то своим причинам, Уэнсдей — от непонимания ситуации. — Самый приспособленный, — печально повторила Альбина. — В самом деле, это так иронично! Достаточно не выжить, достаточно успеть оставить потомство. Достаточно — для продолжения кровной линии и всего этого бреда. — Альбина резко рассмеялась: — В жизни есть что-то чрезвычайно отвратительное! Это всего лишь случайная череда самовоспроизвений и поедания другой... Биомассы, обусловленная тем, что там, в первичном бульоне, что-то начало воспроизводить подобные себе копии, постоянно ошибаясь и искажая сходство, и жрать друг друга. Имею ввиду, мы с тобой здесь сидим только поэтому. Нет, не так: мы здесь потому, что, не будь всего этого, нас бы здесь не было. Понимаешь? Уэнсдей медленно кивает. Она не видит здесь ничего отвратительного, всего лишь факты. — Что именно тебе не нравится? Альбина вздохнула. Уэнсдей не оправдала её ожиданий или оправдала слишком хорошо? Иначе говоря, ждала ли Альбина в действительности, что её поймут? — Смотри, сестричка, отбору, эволюции, жизни в целом совершенно насрать на отдельный организм, — Альбина разглядывает поднятую к небу руку на просвет. — Мы могли бы жить столетиями, как акулы или сомы, но человеческое тело разваливается через то малое время, которое требуется для произведения на свет и выращивания потомства. Продолжительность жизни — такая же случайность, как аппендикс: он может существовать или нет, это не имеет значения, пока ты способен оставить потомство, и оно способно оставить своё, и так далее... Жизнь может быть той или иной, все равно, пока это не влияет на успех в продолжении кровной линии. Уэнсдей хмыкает и тоже ложится на тропу. Свет дня раздражает глаза и она предпочитает их прикрыть. — И что с того? Человек живёт и умирает в одиночестве, рождая детей в иллюзии продолжения себя в потомстве, и нет ни Бога, ни смысла, ничего важного независимо от нас. Альбина, это всего лишь голые факты. В конце концов, мы все эти связи, смыслы и прочую дребедень придумываем самостоятельно. Или не придумываем и живём так, просто. Уэнсдей чувствует взгляд. Неважно, она не хочет открывать глаза, эта багровая темнота уютнее пронизанных светом небес. — Хочешь, я расскажу тебе сказку? — это вопрос-утверждение, он не предполагает ответа. По крайней мере, отрицательного. И все же Уэнсдей произносит: — Мне нечего поведать в обмен на твой рассказ. Я не смогла ничего придумать. — Неважно. Слушай, — ей и правда не нужен ответ. — Жила на свете девочка-сиротка, дитя, ни то потерянное, ни то покинутое. Забрела она в тёмный лес, — Уэнсдей усмехается, — и стала звать на помощь. — Как мы уже обсудили, идея была отвратительная. — Более чем. На её крики пришли, скажем, лесной король и ведьма. — Как водится, злая? — Да не особо добрая. Не перебивай. Стали они звать девочку каждый к себе, и оба обещали всевозможные дары. Что обретёт девчонка-однодневка власть над ними, древними монстрами, будет им приказывать, а они станут бегать по её мелким поручениям. Уэнсдей захихикала. — Смешно тебе? — со странной интонацией спрашивает Альбина. — И правильно, это действительно очень смешно. А девочка уши развесила, слушает, всему верит. Не знает только, кого выбрать, ведь царь с ведьмой сказали, что оба ей служить не станут. Очень уж они один другого не любили. Скажи-ка, сестричка, что ты об этом думаешь? — Зачем им это нужно? Пресмыкаться перед ребёнком. Она им для чего-то нужна? — Верно. Это такая уникальная девочка, что только она подходила для их целей. Кстати, они не больно-то скрыты, эти цели, стоит лишь внимательно слушать эти посулы. Они хотят следующего: царь — околдовать девочку, выйти с ней из лесу и заниматься какими-то своими делами, которые мы и представить не можем, потому что он не человек и мыслит не как человек. — Мы не знаем, будут ли эти дела хорошими или плохими, — резюмирует Уэнсдей. — В точку. Ведьма хочет занять тело девочки... — Секундочку, это что за выбор такой? — Она обещает, что это на время, только чтобы запереть царя и он никогда больше не смог вершить свои непонятные дела. А потом дары, служба и дальше по тексту. Прекрасный выбор, не так ли? — Восхитительный. И кого выбрала девочка? — Как ты думаешь, — увиливает от ответа Альбина, — что ей следует сделать? Не выбрать, а сделать. Выбор слов, Уэнсдей, предполагает альтернативные варианты. — Послать их к чертям собачьим и выбираться из леса самостоятельно. Альбина смеётся так сильно, что Уэнсдей приходится удерживать её от падения в гостеприимные объятия земли метрах в двадцати под ними.***
— Просто отличная сказка! — Какой энтузиазм! Мне стоит подарить тебе сборник сказок матушки Гусыни или нечто подобное? — Ха-ха, — Инид закатывает глаза. — Может, мне больше нравится Андерсон. — В самом деле? — в голосе Уэнсдей кроме сквозь смех проглядывает неподдельный интерес, так льстящий Инид. — Из сказок больше всего мне нравится «Король былого и грядущего», — тихо признала она. — «А кто тебе больше понравился, муравьи или дикие гуси»? Глаза Инид против воли увлажнились. Сложно оставаться спокойной, когда любимый человек по памяти цитирует строки вашей любимой книги, тем более что и сами по себе эти строки каждый раз вызывают прилив сложных чувств. — Наверное, технически это не сказка, — бормочет она. — Herzchen, ты что, плачешь? — а это что, лёгкая паника? — Это переложение Артурианского цикла, технически легенды и сказки вряд ли так сильно различаются, чтобы это могло тебя расстроить. Иногда Уэнсдей говорит очень быстро, когда волнуется. До этого Инид приходилось видеть такое только во время расследования. Инид хихикнула. — Всё хорошо, Уилла. Просто я не ожидала, что ты читала Теренса Уайта. — Я много что читала. Ты же не спрашивала. — Мммм, хроники Нарнии? — Однажды в школе, в младших классах, для домашнего чтения мне дали «Льва, колдунью и платяной шкаф». Книгой заинтересовалась мама, — Уэнсдей делает паузу. — Отец попытался скормить её, — книгу, не маму, — пираньям, но мать не позволила. Опасалась, что бедные рыбки отравятся. Книгу торжественно сожгли перед школой. Разумеется, отец компенсировал её стоимость. Следующие пять лет родители вели компанию в пользу запрета Клайва Льюиса и всех его повестей. Вопросы? — Только один: что за шум я слышу в трубке? — Это вой ветра. Пришлось забраться повыше, зато сейчас я смотрю на южные звёзды. Альбина может многое о них рассказать, но я хочу свести знакомство в одиночестве.