Порок

      Плотные капли укрывают землю непроглядной пеленой. Они падают и исчезают, смешиваясь с вечным потоком воды. Вода бессмертна. Она в озерах и океанах, а в особо теплые дни превращается в пар, из которого вырисовываются прекрасные облака, а затем опадает на землю очищающим дождем. И так вновь и вновь. Хосок тоже хотел бы быть водой. Она — жизненный источник для одних и губительная пучина на других. Кто-то встречает в ней последние секунды своей жизни, а кто-то молит хотя бы о капле, понимая, что без нее погибнет. Вода никогда не покоится, омывает все живое на земле и не действует насильственно. В этом она подобна духовной силе. Вода всегда течет сверху вниз по путям, проложенным для нее, в этом она подобна естеству вещей. Вода растекается необозримой гладью, и ей не бывает предела — в этом она подобна пути. Вода наполняет пропасти глубиной в тысячи саженей и не ведает робости — в этом она являет образец храбрости. Вливаясь в емкости, вода всегда выравнивает их — в этом она являет образец закона. Наполняя емкости, вода не нуждается в уровне — в этом она являет образец праведности. Мягкая и текучая, она проникает в малейшие вещи — в этом она являет образец предельности. Извергаясь из своего истока, вода всегда течет на восток — в этом она являет образец целеустремленности.       Будь он хоть немного подобен ей, сложилось бы все иначе? Будь его решения более обдуманные, а взгляд более дальновидным, был бы жив Чонгук? Столько мыслей блуждают в голове, столько необдуманно кинутых фраз, столько неправильных решений, которые, как бы сильно не хотелось, уже не изменить. Кажется, будто до этого дня он жил неправильно и лишь сейчас открыл глаза, но оказалось слишком поздно. И пускай мудрецы осудят, скажут, что поздно не бывает никогда, а, возможно, оно так и есть, только больше уже не хочется. Не хочется что-то менять, строить планы на будущее. Когда боль проходит, на ее место приходит что-то более ужасное — пустота. И не так уж сильно ему нужно государство, не нужны капиталы за плечами и горы подчиненых не радуют. Смысл власти в том, чтобы ее можно было с кем-то делить. А если не с кем, то и смысла в ней нет. Машина останавливается около центрального кладбища, и Хосок быстро выходит наружу. Он не брал зонт. Плевать ему на дождь. Может он хоть немного очистит душу и подарит желанное освобождение.       Могилу брата найти легко. Свежая, украшенная множеством цветов, она стоит холодным камнем, разрывая не менее холодное сердце на куски. И отец. Около нее на коленях сидит поседевший альфа, прислонившись лбом к безмолвной плите.       Хосок не хочет подходить. Не хочет видеть разбитого отца. Он не сказал ему, что Чонгук погиб, оставив до последнего томиться в неведении, а о случившемся узнавать из новостей. Он не пришел на поминальную церемонию. Понимал, что как только деревянный гроб начнут погружать под землю, кинется следом. Будет руками разгребать рыхлую землю, не желая мириться с утратой. Не справившись со своим горем, бросил отца тонуть в отчаянии в одиночестве. Осудите его. Но лишь после того, как сами почувствуете эти эмоции. Он будет слушать каждого, но не услышит никого.       Грузным шагом альфа приближается к могиле, опадая наземь. Лисон поднимает замученный взгляд, поворачиваясь к сыну. В глазах его плещется грусть, обида, отчаяние, но осуждению там места нет. Отец ни в чем его не винит. Не порицает за то, что не пришел в самый нужный момент.       — Прости меня, — тихо шепчет, а затем протягивает руку, чтобы сжать в своей морщинистой ладони руку сына. — Я был ужасным отцом.       — Лучшего мы не заслуживаем, — альфа подползает ближе, обнимая последнего родного человека за плечи.       — Гуки, — протяжный вой отца будоражит кровь, а когда старческое тело содрогается в рыданиях, Хосок не выдерживает и роняет одинокую слезу. Никто не заметит ее за пеленой дождя, и лишь истерзанная душа будет изнывать от боли. — Он остался жить только в моей памяти.       — И в моей, — говорит тихо, старясь не нарушить мертвенную атмосферу. — И в памяти целого государства. Его имя навеки отпечаталось в истории Чосока. Венец каждой человеческой жизни — есть память о ней, — высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы втайне мечтою об этом венце.       — Только как отпечаталось? — поднимает глаза отец. — Как имя самого импульсивного правителя?       — Чонгук сам выбирал, какой след оставить, — Хосок щурит глаза, поднимая взгляд. — Даже ты не будешь осуждать его выбор!       Да будет так! Какой бы не была память о брате, он примет любую. Каждое его решение было обдуманным и осознанным, и, даже если бы он хотел что-то изменить, об этом они никогда уже не узнают. Поэтому стоит оставить все как есть. Хосок не хочет искажать его образ, делая святым в думах своего народа. Пусть помнят таким, какой он был. Пусть помнят Чон Чонгука, а не жалкое подобие. Но это не значит, что он смирится со всем сказанным в сторону брата. Не будет места клевете, а лжецу отрежут гнусный язык.       — Ты вырос мудрым мужчиной, — улыбается сквозь слезы отец, поглаживая сына по голове. — Я так вами горжусь, — упирается головой альфе в плечо, тяжело вздыхая.       — Иди в машину, — утверждает Хосок, немного отодвигаясь. — Простудишься. Отец невнятно кивает головой, а затем поправляет живые цветы и, бросив последний взгляд на могилу, исчезает за водной пеленой.       Альфа, убедившись, что мужчина в тепле, вновь разворачивается к безжизненному камню. Какая ирония. Над землей с мертвым телом лежат живые цветы. Здесь они и погибнут, дабы люди отправившиеся на ту сторону, также смогли насладиться их красотой.       — Предатель, — спокойно начинает Хосок, оглядывая аккуратно выведенные буквы на плите. — Обещал, что всегда будем вместе, а сам ушел. Обещал всегда плечом к плечу стоять, а сам спиной повернулся, — проводит пальцами по эпитафии, вчитываясь в смысл: «Бесчестный герой». Ухмыляется, головой в разные стороны труся. — Солдат своих не бросил, а меня оставил.       Хосок поднимается, бросает последний взгляд на могилу, а затем тихо шепчет: «Не прощу». Дождь омывает безучастное лицо, а до сердца уничтоженного не достает. Самое ужасное в смерти — это остаться в живых. Душа скулит и ноет, а прекратить эти страдания может лишь один человек. Но он больше никогда не вернется. И этот порочный круг страданий кажется бесконечным. Крест обречённости взвалив на плечи, брести устало в никуда. Лишь тот, кто никого не терял считает, что жизнь это миг. Жизнь до ужаса длинна, когда не радует она. ***       Хосок тихо входит в квартиру, на ходу скидывая пиджак. Замечает уже остывшие на столе бутерброды, от чего слабо улыбается. Джин ненавидит его, но всегда готовит завтрак. Джин ненавидит его, но всегда застегивает ему куртку перед выходом. Он такой хороший, безумно заботливый и нескончаемо нежный. Всегда знает как лучше говорить и каким тоном. Так умело подстраивается под заморочки альфы и скверный характер. Он, как разноцветный пластилин, из которого Хосок так любил лепить фигурки в детстве. Всегда такой как надо. Когда отец приезжает в гости, он видит в Сокджине сына-омегу, которого всегда хотел. С ним всегда безопасно и тепло. Порой кажется, что он вовсе идеален. Но есть одно «но». Хосок все равно его не любит.       Ему бы фурию темноволосую. Милую настолько, насколько можно быть милым при уровне сарказма в его словах и острых ответах на шутки альфы. Проклятый Ким Тэхен. Ворвался в его размеренную жизнь и все вверх дном перевернул, а Хосок сидит в центре всей этой вакханалии и улыбается, как кот Чеширский, ибо красота в хаосе.       Сегодня особенный день. Альфа понял: нет ради кого дышать, но есть ради кого жить. Его фурия и так всегда воздух из легких выбивала, так что он и без него существовать сможет.       Слух улавливает странные звуки со стороны ванны, и мужчина быстро следует туда. Распахивает с лету дверь, замечая на полу бледного, как лист бумаги, Сокджина, который, кажется, завтрак наружу выпускает.       — Тебе плохо? — интересуется, подходя ближе и опускаясь на одно колено.       — Нет, все нормально, — тихо говорит омега, много раз моргает, убирая с лица прилипшие волосы, а затем кривится, вновь наклоняясь к туалету.       — Вызову врача. Вдруг зараза какая.       — Не надо врача! — восклицает, тяжело дыша.       — Почему это? — Хосок подминает одну бровь, доставая из кармана телефон.       — Я просто отравился, — шатен поднимается и подходит к раковине, умывая лицо. — Ничего серьезного.       — Юлишь, Джинни! — альфа щурится, наблюдая за каждым его действием. — Ты же всегда дотошный был, из-за любой царапины в больницу бежал.       — С того времени много воды утекло, — вытирает руки полотенцем, не смотря на главу. — Я изменился.       Сокджин с гордым видом разворачивается, намереваясь покинуть ванную, но альфа хватает его локоть, разворачивая к себе.       — Какую бы болячку ты не скрывал, я узнаю о ней сегодня.       Хосок говорит это грубо, но без злости. Первым покидает ванную, параллельно набирая номер знакомого доктора, который проведет полный и качественный осмотр. Джин на это лишь тяжело вздыхает. И что он ожидал? Что глава действительно его послушает и оставит все как есть. А может оно и к лучшему. Вдруг действительно что-то подцепил. Только от людей в больничной форме уже тошнит. Четыре года они вокруг него кружились, так что сейчас их видеть никакого желания нет. Но поскольку здесь он права голоса не имеет, остается смирится. Врач прибывает через пол часа после вызова. Седоволосый омега выглядит дружелюбно, но его тесное знакомство с Хосоком настораживает. У него то друзья одни киллеры, да убийцы. Может и этот приветливый старичок подпольно органами торгует. Глупости. И когда он стал таким мнительным?       Омеги заходят в специально выделенную комнату, а глава остается на кухне, стараясь запихнуть в себя остывшие бутерброды. Поняв, что и кусок в горло не лезет, бросает эту затею, открывая телефон. Множество писем с соболезнованиями и извинениями за невозможность присутствия на похоронах, он быстро удаляет. Нашлись доброжелатели. Каждый из них подсчитывает в уме миллионы, которые можно будет нажить пока Хосок в трауре. Убить бы их всех, только вот правитель без народа — не правитель.       Дверь со спальни открывается и оттуда выходит улыбчивый врач. Он подлетает к главе, важно поправляя очки, а затем по-отечески похлопывает по плечу.       — Отличные вести, мальчик мой, — начинает, а Хосок лишь бровь выгибает, бросая мимолетный взгляд на дверной проем в спальню.       — С ним все нормально?       — Лучше и быть не может! — восклицает. — Скоро ты отцом станешь!       — Что? — альфа слюной давится, сильно кашляя, от чего доктор похлопывает его по спине.       — Ну что же ты. Знаю, не каждый день счастливые вести получаешь, но побереги себя.       Счастливые вести, от которых хочется вскрыться. Все как он любит.       Врач еще несколько минут воркует о величайшей радости, а затем уходит, ссылаясь на то, что сейчас он лишний. Хосок на несгибающихся ногах к спальне подходит, опирается на дверной косяк и руки на груди складывает. Омега сидит на кровати, поджав под себя ноги, и выглядит еще бледнее, чем в ванной. Глава глаза щурит, норовясь дырку в нем прожечь, а затем из него вырывается истерический смешок. Сокджин, услышав это, отмирает, устремляя взгляд на смеющегося во всю альфу. Он точно из ума выжил. Глава замолкает так же быстро, как и начал, а затем быстро сокращает между ними расстояние, хватая шатена за горло.       — Чей это ребенок? — шипит, а омега пальцами в его руку цепляется, стараясь хватку ослабить. — Я уже четыре года к тебе и пальцем не прикасался!       — Отпусти, — хрипит, пытаясь вырваться, но перед глазами уже все плывёт. — Пожалуйста.       Хосок отходит резко, а Джин начинает кашлять, за горло хватаясь. Слезы из глаз начинают течь, а в альфе лишь злость бушует. Что теперь делать? Воспитывать чужого ребенка он точно не станет, а выкинуть омегу на улицу — совесть не позволит.       — Чье дитя? — повторяет, а шатен лишь обиженный взгляд на него кидает, вновь отворачиваясь. — Или ты не знаешь? После выхода из больницы со всеми подряд гулял?       Сокджин глаза сжимает, стараясь остановить бесконечный поток слез. Так его еще никогда не оскорбляли. Но слова эти ничто по сравнению с тем, как больно бьет жизнь: из счастливого парня, наследника Сопранно, превратила его в психбольного изменщика с внебрачным ребенком под сердцем. Сколько раз он задавался вопросом: за что ему все это? А ответа так и не нашел. Он ведь никогда зазнавшимся не был, зла никому не желал, деньги в благотворительность жертвовал, а для грешного мира все равно оказался недостаточно хорош.       — Или может его отец бросил тебя? — выгибает бровь, сжимая кулаки.       — Хватит! — выкрикивает Сокджин, вскакивая с кровати. — А ты у нас святой был? С Тэхеном ночами пирожки пек?       — Не произноси его имя, — кричит, не до конца осознавая, что сказал супруг. — Откуда ты знаешь о нем?       — Он приходил сюда несколько дней назад. И я ему все рассказал. Рассказал, из-за чего с ума сошел, кто меня в больницу упек, и кем я тебе прихожусь. В красках все описал, — Джин в истерике бьется, желая причинить альфе хоть каплю той боли, на которую тот его обрек. Он сразу все понял. Стоило открыть дверь, сразу осознал, что перед ним не его лечащий врач стоит, а любовник его мужа. Каждое утро Хосок забегал домой, дабы быстро переодеться перед работой, а Сокджин только и чувствовал легкий, но такой знакомый запах цветов. Но понять кому он принадлежит не мог. Лишь как только Тэхен появился на пороге, пазл сам сложился, а недостающие фрагменты моментально вырисовались в голове. Он на всю эту ситуацию лишь посмеялся, про себя подумав как тесен мир.       — Что ты несешь? — разъярённый Хосок, вновь ближе подходит, так что омега скукоживается, прикрывая руками лицо. — Хватит жертву из себя строить! Будто я бил тебя когда-то.       «О, нет. Ты выбрал более жестокий метод пыток» — думает про себя Сокджин, но сказать не решается.       Хосок еще не полностью осознал, что произошло. Не понял, что жизнь как карточный домик рушится. Но это было неизбежно. Стараться за двумя зайцами одновременно гнаться изначально было плохой затеей. Когда он решил Джина к себе привязать, тогда то первый кирпичик и пошатнулся, а теперь все здание рухнуло, оставив после себя лишь ошметки. Нет. Не может он Тэхена тоже потерять. Должен все ему обьяснить, он умный мальчик — поймет. Он ведь даже в сторону мужа не смотрел, только о фурии бредил.       — Это руководитель Ким, — тихо произносит омега, понимая, что правду лучше не скрывать. — Он отец.       — Отлично, — Хосок разворачивается, больше не смотря на плачущего мужа. Отныне бывшего мужа. — Собирай вещи, пускай он тебя и забирает. — Уходит, даже не оборачиваясь. Оставляет годы супружеского ада за спиной. Когда они приняли решение развестись это не значит, что они не понимают друг друга. Наоборот: это значит, что они, наконец-таки, друг друга поняли.       Глава выскакивает из квартиры, которую обязательно продаст, быстро набирая номер Намджуна.       — Забери его, — бросает в трубку, как только с той стороны раздается голос. — И поздравляю с отцовством.       — Что ты несешь? — отвечает, не до конца осознавая сказанное.       — Сокджин беременный, — выпаливает, спускаясь на подземную парковку.       — От кого? — голос Намджуна моментально твердеет, а страх услышать нежеланный ответ растет с каждой секундой.       — От духа святого, — Хосок заводит машину, быстро выезжая на оживленную улицу. — От тебя, наверное. По крайней мере, я с ним не спал, а ты не знаю.       — И что будет дальше?       — А дальше я подаю на развод, — вздыхает, порядком устав от бессмысленного разговора. — Забери его.       — Так просто?       — Ну можем подраться, если хочешь, — кажется, Намджун перебывает в прострации, явно не понимая всей картины. — Я бы с удовольствием кому-то морду набил.       «Спасибо» раздается в трубке, а затем следуют протяжные гудки. Хосок смотрит на телефон, наконец-то осознавая, что в этой истории он главный ублюдок. Держал омегу, как принца в башне, хотя сам то в нем и не нуждался. Настолько утонул в чувстве вины перед Сокджином, думал от всего мира убережет, даже не понимая, что в золотой клетке его запер. Собственными руками счастье из рук вырывал, думая, что все вокруг ему больно сделать хотят. Пускай все наконец-то встанет на свои места. Лучше раскаяться поздно, чем никогда. Кажется, теперь он спас одну любовь. Осталось свою спаси. ***       Намджун спешил так, будто опаздывает на поезд в новую жизнь. Взгляд его покоя не находил, а ладошки потели, но продолжали крепко сжимать руль. Он ведь ужасный человек, можно даже сказать недостойный. Но судьба такой подарок ему сделала, что он вовеки ее не отблагодарит. У него будет сын. Сын от Сокджина. Сердце, покрытое коркой льда, сильнее в груди бьется, а сквозь ледяную прослойку цветы пробираются. И нет на земле более счастливого человека, чем он. Земли и капиталы за плечами теперь есть к чьим ногам положить, кому в руки отдать.       Он бежит по ступенькам, чуть не спотыкаясь. Ждать лифт, казалось, слишком долго, поэтому он, перепрыгивая через пролеты, несся, чтобы лицо родное увидеть. Дверь. Спальня. Все как в тумане перед глазами, пока луноликого омегу посреди комнаты не замечает. Любовь сидит сгорбленно около шкафа среди разбросанной одежды и тихо плачет, прикрывая лицо рукой. У альфы сердце кульбит делает от этой картины, а нежный запах черёмухи, кровь будоражит.       — Джинни, — выпаливает, подлетает к шатену, хватая на руки. — Не плачь, умоляю.       — Прости меня, — омега тихо скулит, к родной груди ближе льнет, а пальцами вцепляется в рубашку.       Намджун недоумевает. За что он прощения прости? За то, что самым счастливым в мире его сделал?       — Я все испортил, — продолжает, голову не поднимая. — Теперь Хосок тебя должности лишит, имущество отберет. Все, что ты годами строил, я разрушил.       — Что ты такое говоришь? Какое имущество? Зачем оно мне надо без тебя? — альфа притягивает его ближе, нежно по волосам поглаживая. Носом утыкается в макушку, желая задохнуться божественным запахом. — Сокджин, ты такой глупый. Мне жизнь без тебя не мила, а ты о богатствах говоришь. Ну и, в конце концов, с чего ты взял, что он у меня все отберет?       — Он очень злой был, когда о ребенке узнал, — шатен наконец поднимает голову, а затем машинально опускает руку на живот. Намджун от этого действия улыбку не может сдержать, поэтому кладет свою ладонь поверх его. — Кричал сильно.       — Напугал? — альфа хочет произнести это серьезно, но поющая душа помешала, поэтому вышло скорее умилительно. Омега тоже улыбается, от чего сердце Намджуна в бешеном ритме заходится. Вселенную к его ногам положит, лишь бы улыбался чаще.       — Слушай, — поднимается, а затем, схватив Джина под подмышки, тоже на ноги ставит. — Я знаю, Хосок не самый лучший человек. Но он не тиран. И, в первую очередь, мой друг. Я долго думал над всей этой ситуацией и понимаю, почему он не хотел тебя отпускать, — ходит по комнате, поднимая разбросанные вещи и аккуратно складывая на кровать. — Но теперь все изменилось. Хосок думал, что должен контролировать все и всех, забывая, что он просто человек. Я не обесцениваю твои страдания, но верю, что ты способен на прощение. Вот увидишь. Он еще проявит себя с другой стороны.       Сокджин слушает внимательно, стараясь каждое слово впитать. Обида на мужа никуда не уходит, но вместе с ней появляется странное чувство спокойствия. Будто все становится на свои места. Неужели столько лет страданий и он наконец-то заслужил быть счастливым? Не верится. Кажется, будто прямо сейчас в дверь постучит несчастье, уничтожая непроросшие семена надежды.       — У нас будет ребенок? — голос Намджуна выводит омегу из дум, а руководитель Ким будто только сейчас всю ситуацию осознал. — У меня будет сын?       — Ты не рад? — Джин прижимает голову к плечам, ожидая вердикта. Вот она беда. Сейчас он скажет, что дитя ему не нужно, и рухнут все надежды.       — И откуда у такого умного омеги, как ты, такие глупые мысли? — альфа подлетает к нему, на руки хватая, и кружит по комнате. Шатен смеется заливисто, пока его на пол не ставят, а после за голову хватается, ведь перед глазами немного плывет. — Моей радости на целый мир хватит.       Покидают они квартиру быстро. Все вещи забрать не удалось, поэтому Сокджин схватил только самое необходимое, ведь Намджун убедил, что все равно теперь новые придется покупать. Омега никогда не был у альфы дома и с нетерпением ждал, когда повидает новое жилье. Но, когда они выехали за пределы территории Визериса, немного заволновался, ведь так далеко не бывал уже давно.       — Куда мы едем? — все-таки решается поинтересоваться, оторвавшись от однотипных пейзажей за окном.       — К нам домой, — спокойно отвечает, будто не назвал только что свой дом домом Сокджина. Омега от этого улыбку подавить не может, а бабочки в животе о стенки биться начинают.       Шатен вопросов больше не задает, зато Намджун всю дорогу успокоиться не может, рассказывая о том, что следует встать на учет к врачу, купить множество вещей, и не забывает прочитать нотацию о вреде определенных продуктов и алкоголя для ребенка. А омега такого напора немного пугается, но виду не подает. Кажется альфа уже всю жизнь спланировал, по полкам разложил и отступать от плана не собирается. А Намджун и не собирается. Он так долго ждал день, когда наконец Сокджина своим назовет, что теперь весь мир ему подарить хочет. А если его пугает забота со стороны мужчины, значит его никогда раньше по-настоящему не любили.       Омега успевает задремать в салоне машины к тому времени, когда они приезжают в нужное место. Тихая весенняя природа еще не проснулась после длительных заморозков, от чего вокруг стоит умиротворительная тишина. Джун легонько толкает шатена в плечо, замечая, как тот сонно причмокивает большими губами. Сначала он не осознает где они находятся, но чем больше оглядывается по сторонам, тем сильнее округляются его глаза.       Джин выскакивает из машины, удивленно смотря на особняк, который когда-то был его домом. Он такой же как и множество лет назад, будто не было на этом месте ужасных руин. Каждая оконная рама идентична старой, а перед входом посажены такие же цветы, которые он когда-то так бережно высаживал с папой. Сердце спирает тоской, стоит вспомнить о родителях, а на глазах собираются слезы. Столько лет прошло, а поместье так и стоит безжизненным камнем, в котором он больше никогда не услышит нравоучения отца и заразительный смех брата.       — Джун, это, — начинает омега, не в силах сдержать эмоции.       — Это наш дом, — альфа подходит ближе, обнимая Джина за плечи.       — Он же был уничтожен. Я сам видел.       — Я его отстроил, — Джун начинает немного сомневаться в правильности своего поступка. Он думал, омега обрадуется, увидев родное место, но он лишь плачет, боясь сделать и шаг в сторону.       — Но как?       — Если ты не забыл, мой хороший, — альфа разворачивает его к себе, обводя большими пальцами румяные щеки, дабы стереть ненавистные слезы, — я руководитель клана Сопранно, а ты его законный наследник. Никто не изменит того, что эта земля твоя. Поэтому я решил, что пора тебе вернуться домой. Если ты захочешь, то я передам тебе управление кланом и все встанет на свои места.       — Главе Чон это не понравится, — вздыхает омега, все еще не до конца веря в происходящее.       — Привыкнет!       Джун немного подталкивает его в спину, дабы тот прошел к дому, а Сокджин срывается с места, подлетая к высаженным цветам. Он счастлив. Он точно знает, что впереди их ждет свет. Как не крути, но куда лучше счастливого конца — счастье без конца… ***       Хосок раненым зверем бьется в дверь квартиры. Скулит, рычит, молит, кулаки в кровь сбивает, но попыток не оставляет. Множество звонков, а с той стороны трубки лишь голос, оповещающий, что он опоздал. Кричит. Снова бьет дверь. Умоляет открыть. Оседает на пол, опираясь головой на стену. «Где же ты, моя фурия?». Тихо так, почти не слышно, произносит.       — Я не поклонник футуризма, — улыбается Тэхен, рассматривая очередную картину.        Холодным зимним вечером Хосок заставил его пойти на выставку, а затем пить горячий глинтвейн где-то на лавке. Выставка показалась омеге своеобразной. Даже абстрактное искусство казалось ему более понятным, чем это. Но он слишком любил слушать рассказы главы, чтобы отказать. Ему нравилось наблюдать за задумчивым лицом и тем, как он вальяжно изгибал бровь, рассматривая очередной экспонат. Они тогда долго спорили о смысле красоты. И он сказал с наивностью младенца:       — Я за искусство левое, а ты?       — За левое… Но не левее сердца.       Хосок своим воспоминаниям улыбается, прикрывая лицо ладонями. Какой он был прекрасный в этом уродливом вязанном шарфе, который урвал где-то на распродаже. Глаза его сияли ярче мириад звезд, а улыбка согревала в самые холодные дни.       Они встретились в парке. Холодным простуженным днем, когда ноябрь сдувал с людей тепло. Погода для прогулок была бесперспективная, но для любви самое то. Тэхен кутался в пальто, которое явно не подходило ему по размеру. Хосок опаздывал. Но не потому, что у него были дела. Он стоял неподалеку, рассматривая омегу. Брюнет время от времени пинал камешки, а иногда, заметив особенно красивый желтый листок, поднимал его, от чего в руках у него был уже целый букет. Глава долго наблюдал за ним, не зная, как правильно начать разговор. Множество дум и ни одна не способна описать его чувства. Собирая мысли в кучу, он подошел и радостно улыбнувшись сказал:       — Хочешь у тебя никогда не будет зимы?       Хосок улыбается, как умалишенный, а после снова поднимается. Колотит дверь, молит о разговоре, ведь грудная клетка вскрыта, и птицы ее покинули. Не мог он уйти. Не мог бросить его сгорать в агонии и исчезнуть. Он готов разбитым ребенком на коленях ползать и молить. Лишь бы не уходил. Лишь бы не бросал одного. Боги, смилуйтесь над ним. Позвольте хотя бы со стороны наблюдать, а он никогда не подойдет. Никогда о том, что на сердце, не расскажет, лишь смотреть будет. Тэхен стал самой прекрасной картиной, самым удивительным кино и любимым актером. И каждый художник в этом мире лишь неуч, ведь истинной красоты он не видел. А Хосок видел. Любил, целовал, любовался, адским племенем горел, но видел. И будь проклят тот день, когда они встретились, ведь тогда он стал наркоманом. Зависим самой отравляющей дозой. Теперь на стены лезет, пальцы в кровь стирает, лишь бы еще раз родной запах ощутить.       Знаете, боль от потери человека можно описать и более красивыми словами, но нет в этом ничего красивого. ***       Холодный ветер обдувает лицо. Потрескавшиеся губы сжаты в плотную линию, а в глазах лишь пустота. Руки его сжимают землю, на которой он сидит, не жалея дорого костюма. Сколько он здесь? Солнце огромным огненным диском скрылось за горизонтом, погружая мир во тьму.       — Что мне делать, брат? — молит о помощи. — Я потерял все, что имел. Ты ушел от меня, мой муж носит ребенка от друга, а моя любовь исчезла.       А в ответ лишь тишина. Окутывающая, неприятная, пробирающая до самых костей, так что они покрываются неприятной слизью.       — Я отпустил Тэхена. Соседи сказали, он продал квартиру и уехал. И я позволил ему уйти. Я не буду бежать за ним, оправдываться, желая заполучить прощение. Это я во всем виноват.       И лишь безмолвное кладбище стало свидетелем слез на его лице. Хосок выпускал всю свою боль наружу. Она стекала по щекам и опадала на землю, под которой лежал самый близкий человек. Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь — слишком поздно.       — Я просто всегда думал, что у нас еще есть время…       Вытирает лицо, смотрит на цветы и аккуратно рукой поправляет. Идиот. Думал весь мир ему принадлежит, всесильным себя считал. А оказалось нет. И если однажды ты крикнешь «все, кто меня любит, за мной». То не оборачивайся. Умоляю, Хосок, не оборачивайся.       Ничто не способно излечить нас от потери любимого человека. Ни правда, ни искренность, ни сила, ни доброта. Все, что мы можем, это выживать в обнимку с этой трагедией и учиться тому, что никакая очередная потеря не будет менее горькой.       — Прошу вернись.       Альфа кричит не в силах с утратой справиться. Рыхлую землю руками разгребает, желая брата вытащить. Молит о невозможном. Молит его душу забрать, ведь она ему больше не нужна.       — Вернись, Гуки.       И вот она смерть. Так близко стоит. Прямо в глаза заглядывает, холодным дыханием кожу жжет. Осунувшаяся, пережившая многовековую боль, она тихо плачет. Столько детей она хоронила, сколько неповторимых людей и каждого оплакивает, как первого. И сейчас сердце её болью разрывается из-за живого мертвеца перед ней. Она бы столько ему сказала, глаза на многие вещи открыла, но все, что может – это ветром жесткие волосы колыхать. Было бы слишком самонадеянно с нашей стороны думать, что смерть и вблизи покажется нам такой же, какой мы видели ее издали. *** Белые волосы особо обворожительно переливаются жемчугом в свете луны. Омега спит спокойно, сладко причмокивая губами. Глава перевез его в небольшой домик в лесу около Визериса. Домик этот бы куплен для совместных вылазок на природу с братом, но по назначению никогда не использовался. Умиротворенная атмосфера вокруг явно шла блондину на пользу, а могущественные кромки деревьев создавали чувство защищённости. Телевизора здесь не было, как и связи, но омега не унывал, выпекая днем разнообразную выпечку, а к ночи усаживался на крыльце, дабы почитать книгу. Каждый вечер он ожидал, что Хосок придет навестить его, и всегда оставлял кусочек пирога специально для него. Но альфа не приходил. Тогда от скуки Чимин вернулся к тому единственному прекрасному, что было в его жизни. В кладовой он нашел старенький патефон и несколько пластинок зарубежных исполнителей. Такая музыка была не совсем в его стиле, но от этого было еще интереснее придумывать разнообразие танцев. Так дни сменяли ночи, а навязчивые мысли покидали голову. Панические атаки больше его не мучили и лишь иногда он грустил о прекрасной жизни, которая теперь осталась в прошлом.       Протяжный скрип кровати, а затем легкий толчок в бок, заставляют омегу проснуться. Он резко вскакивает, хватая настольную лампу, и готовится защищаться. Неужели похитители вернулись? Отыскали его и снова вернут в кошмар. Темный силуэт на простынях начинает тянуть к нему руки, от чего Чимин, зажмуривая глаза,к бьет наугад, а услышав протяжный вой ликует, что попал.       — Отличное завершение дня, — до боли знакомый голос раздается в комнате, а Чимин, воспользовавшись замешательством нападавшего, выбегает из спальни. — Ну куда ты побежал?       Блондин несется по ступенькам вниз, чуть не спотыкаясь, но успевает добежать до кухни, схватив нож. В этот раз он так легко не сдастся. Замирает около стола, когда слышит тяжелые шаги из коридора и готовится оборонятся. Неожиданно свет на кухне включается, и омега видит пошатывающегося и держащегося за голову Хосока.       — О Боже, это ты, — Пак отбрасывает орудие убийства и подлетает к главе. — Зачем пугаешь? Я чуть тебя не убил.       Альфа щурится от света, но, завидев подошедшего Чимина, растягивает губы в улыбке.       — Жаль, что не убил.       Омега заявление пропускает мимо ушей и тянет мужчину к стулу, дабы осмотреть ему голову. Хосок следует безвольной куклой, немного пошатываясь и что-то тихо бурча себе под нос. Только сейчас он улавливает кисловатый запах, излучаемый альфой, от чего невольно поднимает бровь.       — Ты что пьян?       — Ага, — Чон улыбается так, словно это мировое достояние. — И думал мы вместе выпьем, — переводит взгляд на коридор, и омега замечает закрытую бутылку, стоящую на тумбе.       — Я же лекарства принимаю, — омега начинает копошиться в его волосах, в поисках заметных повреждений. — Мне нельзя алкоголь.       Хосок удивленно хмыкает, тихо произнося:       — Даже выпить не с кем.       Чимин, убедившись, что травм у него нет, отходит к столешнице, дабы поставить чайник.       — Не с кем? — доходит до него смысл слов. — А брат? — имя он специально не произносит, ведь каждая буква все еще отдает тупой болью в сердце.       — Ты что новости не смотришь? — альфа изгибает бровь, складывая руки на груди. — Чонгук погиб.       Чашка выпадет из рук, а рот приоткрывается в немом шоке. Погиб? Его палач, убийца, ночной кошмар — мертв? Этого не может быть. Складывается впечатление, что он попал в параллельную реальность, и сейчас Хосок рассмеется ему в лицо, сказав, что пошутил. Пол из-под ног исчезает, и блондин хочет воздух вдохнуть, только не выходит. Сам себе удивляется, ведь почему-то легче не стало. Страхи и паранойя вмиг не улетучились, а лишь сильнее легкие сдавили.       — Понятно, — произносит омега, не желая показывать, что чуть в обморок не упал.       Альфа все видит. Видит, как подрагивают его ресницы, и взымаются верх плечи. Замечает, как пальцы трясутся, а нижняя губа выпячивается вперед. Чимин резко поднимает взгляд и упирается в темные глаза напротив. Изучающие, холодные они в самую душу заглядывают, от чего он сильнее скукоживается. Хочется спрятаться, в угол забиться и плакать, лишь бы этот взгляд не ощущать.       — Знаешь, зачем я пришел? — голос разрывает тишину, от чего омега невольно вздрагивает. Качает головой в стороны, понимая, что не великая любовь альфу сюда несла. Он ведь ждал. Столько дней его ждал, а теперь посреди ночи он пьяный сидит на кухне и взглядом уничтожить пытается. — Потому что ты все, что у меня осталось. Я искал место, где меня еще любят, и пришел к тебе.       Чимин моргает, слова через душу пропуская. Он не дурак. Все понял. Альфа здесь, потому что в любви нуждается, а не дарить ее хочет. Маленькое сердечко болезненным спазмом сжимается, а одинокая слеза скатывается по щеке. Губы кусает, желая хоть немного физической боли ощутить, лишь бы душевную не чувствовать.       — Ты любишь меня, Чимин?       Омега на месте топчется, желая испариться. Конечно любит. Уверен, это было в нем всегда. Чувства к этому альфе ни на миг из сердца не пропадали. Только он знает, что Хосоку он не нужен.       — А кого любишь ты? — тихо выдавливает из себя, глаз от пола не отрывая. Ни одна эмоция на лице мужчины не проскакивает. Он лишь ногу на ногу закидывает, продолжая сверлить Чимина взглядом. — Зачем ты пришел?       — Я же сказал, — быстро отвечает. — Я пришел, чтобы ты любил меня.       — Но ты не будешь любить меня в ответ, — это не вопрос, скорее неоспоримый факт, с которым смирится нужно. Он предлагает чертовски выгодную и заманчивую сделку. Хосок прямолинейный, ложными надеждами не кормит. Говорит чистую правду, не желая маленькое сердце мучить. Очерчивает границы их отношений, давая понять, что получить желает. Не лжет. Молчит. Дает подумать.       Чимин стену взглядом сверлит, желая исчезнуть на пару мгновений. Ничто так не умаляет и не принижает человека, как сознание, что он нелюбим. Но маленькая надежда, в сердце теплится. А вдруг со временем все изменится? Вдруг в будущем к альфе придет? И именно эта надежда не дает сделать шаг назад, поэтому он делает несколько шагов вперед и припадает к горьким от алкоголя губам.       Хосок сразу руку на бедро ему кладет и сжимает сильно, не жалея. Углубляет поцелуй, языком губы обводит. Дышит ровно, мысли в свободное плавание отпускает. Омега сверху на него садится, руками шею обвивает, а альфа спину обводит, поднимая край рубашки, живот очерчивает. И ни у одного из них фейерверки в голове не взрываются, каждый ощущает, что что-то не так. Секс без любви заполняет пустоту пустотой, делая её ещё более пустой.       Глава резко встает, закидывая Чимина на стол. Тело обводит, горошинки сосков задевает, от чего омега тихий стон издает. «Тэхен стонал слаще» — беглая мысль в голову врывается, но быстро теряется в закромах мозга. Хосок закрывает глаза, желая больше не открывать. На дне зрачка образ фурии отпечатался и лишь в темноте сознания он его видит.       Пижамные штаны быстро летят на пол, а альфа даже не раздевается, лишь ремень расстегивает. Чимин руками его плечи обводит, беспорядочные поцелуи на лице оставляет, и Хосок ощущает, как его любят. Как в нем нуждаются. Будто за спасительную соломинку хватаются. Только спасатель здесь только один, и это не он. Альфа ведь им нагло пользуется, своей болью с больным человеком поделиться хочет. Чонгук ему бы этого не простил. Тэхен бы ему этого не простил. Никто ему этого не простит, но он прощения и не просит. Неужели он не заслужил любви? Неужели недостоин? Неужели так много просит?       В хрупкое тело резко врывается, от чего Чимин выгибается в спине, сильно вцепляясь ему в руки. Глава не будет его нежностью кормить, резко двигаться начинает. Омега кричит, сцепляет ноги на его талии, а голову назад закидывает. Хосок упирается в стол рукой и издает звериный рык. Пот градом по телу стекает, оставляя после себя мокрые дорожки.       — Тэ… — произносит на выдохе, обильно кончая, а затем резко отстраняется.       Чимин еле дышит, лежа на столе, но понимает, что сам еще не закончил. А продолжения не будет. Альфа получил, что хотел.       Блондин резко подрывается, даже вещи не схватив, и бежит в спальню. Стоит лишь оказаться за закрытой дверью, как он оседает на пол и плакать начинает. Не тихо. Громко своей болью упивается. А что он ждал? Что все иначе будет? Сам же согласие дал, первый поцеловал. Только все равно его съедает обида. Обида — реакция на несправедливость, нанесенное оскорбление и эмоции, сопутствующие этому. Обиженный переживает гнев к обидчику и жалость к себе. Как правило, обида возникает в ситуации, которую невозможно исправить, в отличие от претензии или укора. Обида возникает только в том случае, если мы считаем произошедшее несправедливым, в другом случае возникает огорчение.       Хосок все слышит. Слышит громкий хлопок двери и неистовый плач омеги. Опять все испортил. Какая удивительная привычка: разрушать все вокруг себя. Только есть в этом кое-что прекрасное. А именно осознание того, что Чимин не уйдет. Не исчезнет. Поплачет и вернётся, с гордо поднятой головой, будто и не уходил. Они оба больны любовью и каждый по-разному.       Альфа выходит на террасу, закуривая сигарету. Дым улетает в облака, но он глаза к небу не поднимает. В эту ночь Хосок особенно красив. Ведь ничто так не подчеркивает красоту глаз, как безразличие во взгляде. День прошел, по примеру многих. И опять на исходе дня, Я сижу подводя итоги, А итоги подводят меня.