***
Это ненормально. Я не должна дышать, распространяя по телу ноющую боль. Не должна стараться сдержать глухое рыдание, что выходило откровенно плохо. Не должна неуклюже размахивать хрупкими конечностями и приступе истерики. Я должна быть мертва. О нет, изначально всё было достаточно спокойно, если так можно назвать состояние постоянного страха за свою жизнь… Посмертие? Быть младенцем, неспособным даже поднять голову, — отвратительно. Постоянная сонливость, уже приевшийся голод и боль сильно раздражали. Стало хуже, когда начали резаться зубы. В такие моменты сожалела, что ругала сестру, когда та грызла мои учебники. Я на ее месте была готова сожрать что-нибудь или кого-нибудь, если это чем-то поможет моей ситуации. Долго думать было невозможно — голова начинала болеть, сильнее обычного, а перед глазами плясали белые мошки. Не думать не получалось. Вопросов было слишком много: Где я? Почему я тут? Где обещанное забвение? Как мне вернуться назад?.. Глупо, совершенно глупо. С большим трудом начала понимать речь окружающих. Это сложно, когда с тобой даже не пытаются общаться. Как, по их мнению, я начну разговаривать? Не то чтоб это кого-то кроме меня действительно волновало. Мать, если это была она, до жути холодна. Её безразличие почти что можно потрогать, а зачатки жгучей ненависти велели мне постоянно волноваться за свою новую жизнь. Кто ж знает, что той может ударить в голову? От детоубийства мамашу что-то останавливало, но полагаться, что подобное продлиться долго, не приходилось. Женщина явно не была стабильна в эмоциональном плане. И это пугало чертовски сильно. Язык местных был похож на китайский, но с примесью большого количества мяукающих и урчащих звуков, хоть и судила я лишь по матери. Наверное из уст людей с приятным голосом будет звучать потрясающе. Может какой-то диалект? Моё познание этого языка было ограничено, поэтому я изначально грешила на японский, или вообще турецкий. Эти языки я, кстати, совершенно не знала. Окружающие меня люди, в основном сгустки безразличия и ненависти, часто кричали, добавляя в речь истерических ноток, что раздражало и мешало изучению окружения, или же ходили тише мышей, едва слышно гудя и заставляя мурашки по коже устраивать танцы до упаду. Неужели тут все такие? Отвратительно.***
Было несколько новостей, из-за которых хотелось горько разрыдаться, но тогда меня могли наказать, ведь местных взрослых лишний шум раздражал, поэтому предпочтительней было промолчать, что не всегда получалось. Всё же тело отказывалось послушно выполнять мысленные приказы. Пока что. Во-первых, я в древнем Китае. Это плохо — я девочка, что равносильно смертному приговору в нынешних годах. Прекрасно помню и осознаю отношение в эти времена к женщинам. Что уж, и в двадцать первом веке дам не шибко уважали, по крайней мере не везде, а здесь и вовсе за вещи считают, пригодные лишь для ублажения мужчин и рождения детишек, исключая особо удачливых. Отвратительно. Я хотела бы родиться в любящей семье каких-то знатных людей в мире, где есть все условия на развития полноценной личности и имеющего все блага цивилизации. И где детей не убивают, если тот родился не того пола. Во-вторых, всё даже хуже, чем показалось на первый взгляд. Оказывается здесь есть Боги и различные потусторонние твари, а у этого тела гетерохромия. Один глаз и вовсе отливал красным. У ответственного за моё перерождение проблемы с юмором. Мне вот совсем не смешно. И понятны теперь плевки в спину и открытое презрение от окружающих. Не сложно догадаться, но меня здесь не очень любят — в какой-то момент мать пыталась свернуть мне шею. Спасла меня служанка, вовремя решившая проверить сумасшедшую с ребенком. В-третьих, меня украли. Точнее, увели с моего абсолютного одобрения. Та самая служанка, что сохранила мне шкуру. Новенькая и обожающая детей, живущая не пойми где. Судя по кривым мордам её коллег, дамочка иной национальности. Чем-то сильно схожа во внешности с моей новой мамашей, так что в мыслях легкомысленно нарекла их земляками. Я же уловила почти что единственный шанс дожить хотя бы до десяти в этом болоте и прицепились к бедолаге клещом, слезливо нарекая матерью и мысленно передёргиваясь от какого-то наркотического счастья служаночки в ответ на это. Увели меня ночью, ничего особо ценного не беря и хватая лишь старые и потрёпанные вещи детей иных работниц. Нас не искали и в хоть чем-то я стала благодарить безразличие и непрозрачное желание окружающих от меня избавиться. Да, обидно, но зато теперь есть возможность забыть это. Парочку раз мы останавливались в пыльных зданиях. Может новая родительница как-то платила за возможность передохнуть хозяевам этих недоразумений, если таковые были, но я не старалась вникнуть. В основном из-за эгоистичного желания пожалеть себя, ведь теперь о сытой жизни явно оставалось мечтать — я ни разу не видела хотя бы намёк на деньги беглянки. Вела она и вовсе к своей семье, что я поняла из редких известных мне слов, старательно выуживая те из частых монологов служанки. Любовь к детям от той намекала, что придётся мне уживаться если не с чужими детинами, то хотя бы с мужем новой матери. Благо, что возраст у меня малый и тот самый, когда в будущем всё о этих временах из головы утекает, подобно слезам читателей сквозь дыры в сюжете. Так что можно рассчитывать, что меня просто примут за своего. Или же просто притворятся, что это так. –Хун-Хун-эр…– камень, который я до этого крутила в руках, пытаясь сосредоточиться на мыслях пока мы остановились передохнуть, выпал из рук. Паника вновь начала подниматься из глубины сознания, готовая погрести под собой всё моё здравомыслие. О нет. Нет-нет-нет нет-нет-нет. Скажите что она ошибается. Это не я. Просто оговорка, да? Это не может быть правдой. Он же не был из знатной семьи, правда? Дыхание стало прерывистым, сердце начало усиленно гнать кровь по венам, а в ушах появился противный звон. Но это последнее, что сейчас могло волновать. –Хун-Хун-эр, немедленно подойди.– на глазах навернулись слёзы, нижняя губа затряслась. Это СОВЕРШЕННО не смешно.***