***
В жизни Гао Лин всё было прекрасно. Любящая семья, заботливый брат и справедливый отец, души не чаявший в ней и матери. Пушистый зверёк из заграничных стран с самой белой и чистой шерстью. Ласковый и ручной пони. Гордые улыбки родственников и возможность получить всё, что только возможно. Хоть и в пределах разумного. Она жила до безумия хорошо, входя в те единицы девушек, которым повезло. Не боялась умереть в любой момент, от голода или кровопотери. Не дрожала от мысли оказаться связанной нежелательным браком. Ничем не болела и была хоть и избалованным ребёнком, но добрым. А потом все умерли. Это не было внезапно для кого-то другого, как позже уверили бы соседи, ведь неизвестная болезнь сжирала семью месяцами. Но маленькой девочке, не видавшей никогда страданий, было того не понять. Для Лин-эр родные сгорели за считанные дни. Просто в какой-то момент мать не смогла встать с кровати, брату не удалось усидеть на молодом жеребце, а отец грозился выхаркать собственные органы. Но девочка чувствовала себя хорошо и причины не искала. Да, после она задавалась вопросом, тихо всхлипывая в подушку и делая вид, что верит в сон Хун-эр, которая крепче сжимала в объятиях, прижимая к своему худощавому и острому телу, к самому сердцу. В тот же момент для Гао Лин мир пошёл трещинами. И ранее ласковые соседи лишь с безразличием и холодом обсуждали смерть её семьи. Ехидно предлагали ребёнку пойти в бордель, если уж не повезло девушкой уродиться. С усмешкой смотрели в полные ужаса глаза. Выставляли это чем-то постыдным, словно девочка страшно согрешила. И она верила, задыхаясь от обиды и несправедливости. Начавшаяся жизнь на улице не радовала. Наоборот, Лин оказалась полной неумёхой, выживая лишь на чистой удаче и страхе. Собственная пугливость и трусость не раз спасали ей жизнь, но даже так она понимала, что долго не протянет. Поняла, когда старший мальчик зажал в подворотне, с хохотом и диким выражением на морде срывая с её плеч дырявую накидку. Кажется, именно тогда она поняла бесполезность молитв. Никто никогда не слышал, игнорировал и на тот раз. Тело неистово дрожало, собственный крик оглушал и драл горло, но чужое тело прижимало к пыльной дороге так сильно, что глаза слезились от боли. Острые камни царапали спину, а тонкие ногти ломались и застревали в плоти насильника. И спасли её вовсе не боги, а так удачно упавший на чужую голову камень. Тяжёлый и заострённый, разбивший чужой череп на осколки. Лин на долго запомнила вид кровавой каши и привкус мозга на губах. Запомнила и смешок, прозвучавший во внезапной тишине так громко. И мелькнувший силуэт, и тихую ругань споткнувшегося спасителя. В памяти на века опечатан запах пыли, крови и цветов. Она тогда с трудом столкнула мертвеца с себя, в истерике размазывала наполнение чужой головы по собственному лицу, смешивая со слезами. Прижимала пострадавшие руки, лишённые вырванных с мясом ногтей, параллельно сжимаясь в клубок в попытке прикрыть наготу. И ехидно ликовала. Спасителя она нашла. Мелкая и тонкая девка, на вид не старше десяти лет, с перевязанной башкой и шальным взглядом, что насмешливо глядела на прочих беспризорников, которые при ней сжимались и почти припадали к земле, словно дикое зверьё в попытке защитить нежный живот. И нападали из нежелания признавать наличие потаённого ужаса, едкого и до того естественного, что никакого ощущения неправильности не возникало. Она выглядела до того гордо, словно не жила на улице. Будто принцесса, забавы ради надевшая тряпьё и желающая посмотреть на гниль общества. Но глаза, точнее глаз, выдавал. В нём было столько холода, ненависти и словно бы безумия, на которые нацепили намордник из едкого веселья, что Гао Лин невольно отступила на три шага назад, стоит лишь вглядеться. Такие в домах не растут, она знает. Таких с младенчества в крови и страхе умывают, кидают на съедение волкам и встречают предводителем стаи. Сильная и одинокая, которой нечего терять и незачем бояться. Не страшится смерти, но свою жизнь продаст за дикую цену. Замечательная защита. Удивительно, но А-Лин подпустили. Позволили приблизиться, с ходу выбешивая едкими комментариями и открытой издёвкой. Хун-эр била наотмашь, не зная всей истории, но умудряясь в слепую попадать по больным местам. Гао Лин же молча глотала обиду, внутренне обмирая от страха. Было в чужих движениях что-то неестественное, искусственное. Дёрганное и тихое. Будто общалась она не с живым человеком, а с ходячим мертвецом. Едва различимое дыхание и походка лишь заставляли холодок пробегать по позвонку. —Белоручка, прекращай мотать сопли на кулак. Упадёшь – никто помогать не станет, сожрут,—истерическое веселье, то редкое искреннее, на чужом лице никак не позволяло даже в мыслях перевести эти слова в неудачную шутку. Потому что девочка не смеялась, лишь внимательным взглядом окидывала окрестности и саму Лин, сканируя и выворачивая душу наизнанку. И сильно дёргала за ворот и рукава кое-как найденной рубахи, наверняка и вовсе мужской и доходившей Лин-эр до колен. Почти что силком утаскивала в тень, стоит лишь ей уловить своим дьявольским слухом шарканье чужой подступи, углядеть острым взглядом лёгкое шевеленье песка под чьими-то ногами или просто в приступе нездоровой паранойи, не позволявшей той подпускать к себе и саму Лин ближе, чем на половину метра. Прямая, прямее стен дворца. Но честная и надёжная, а так же до абсурда выносливая. Уж это Гао Лин осознала достаточно скоро.***
Рука в минутной слабости облакотилась об стену, пока Лин усиленно давилась одышкой. Вид бодрой соучастницы лишь разжигал раздражение в груди, подобно ветерку, прошедшему по едва потухшим углям. Ругательства были готовы сорваться с губ, но сдерживались благодаря опасения за свою шкуру. Била Хун-эр больно. —Прекращай проклинать мою семейку до седьмого колена, они уже наверняка трижды помереть успели,—девочка насмешливо окинула взглядом запыхавшуюся Лин, наверняка бы ещё попрыгав в качестве издёвки, если не бы не считала подобную трату энергии дуростью. —Тебе-то, хаа..—Гао Лин с трудом выпрямилась, неловко пошатываясь.—Какое дело? Ты предков и так не уважаешь. Иначе бы не попирала традиции настолько бесстыдным образом. Взгляд сам остановился на коротких, едва отросших до плеч волосах собеседницы. С такими ходили либо от семьи отречённые, либо рабы. Ну или Хун-эр, но эта припадочная никакие доводы не слушала, продолжая с неясным остервенением обрезать волосы. Так ещё и умудрялась бессовестно предлагать Лин тоже «укоротить шапочку», насмешливо фыркая на отказ. —Претензии я пока лишь от тебя слышала. Видать ты этим обижена сильнее всех моих родичей вместе взятых,—Лин сдержала мучительное желание закатить глаза. Иного она и не ожидала. Дурёха вообще никого не слушала, исключая принца. И даже так А-Лин казалось, что Хун-эр местами ловко переворачивала чужие слова. Ну не могла эта язва кого-то действительно слушаться. Хотя этого самого "Бога", как с придыханием, и чуть ли не растекаясь по земле, нарекла бедолагу Хун-эр, Лин видела, но восторга не почувствовала. Принц пугал. Не до конца ясно чем, но жизни в нём чувствовалось столько, что на пустую и мёртвую Хун-эр хватило бы с остатком. Так что их взаимоотношения смотрелись в чем-то даже неплохо. Так она думала, пока этот самый Небожитель не бросил на неё такой взгляд, когда они внезапно пересеклись, что ужас, до этого, казалось, сдохший после знакомства с Хун-эр, с двойной силой забился в груди. Лин всю встречу молчала под чужим изучающим вниманием, не в силах скрыть дрожь конечностей и малодушно надеясь, что волосы на голове не слишком заметно встали дыбом. Принц тоже не издавал звуков, казалось, даже не дышал. А потом улыбнулся, обнажив блядские клыки размером с палец, и Гао Лин была готова хоть четырежды благословить Хун-Хун на счастливую жизнь с этим Монстром, если та станет держать Его подальше от неё. Она тогда ещё неделю напрягала дурную своим бледным лицом, во снах сжимаясь от воспоминаний о холодном, изучающем и зверином взгляде, напоминающим первую встречу с Хун-эр, только в десяток раз хуже. Ей буквально в мозг вбивали едкое «Только попробуй навредить», умудряясь делать это молча. Она, честно, даже трусливо порадовалась, что Он молчал. Холода и предупреждения в голосе могла не выдержать. —Куда ты лекарства дела?—Гао Лин заправила выбившуюся прядь за ухо, скрывая смущение. Она ещё помнит, как Хун-Хун добывала знания о необходимых средствах и травках. И возвращалась вся воняющая пудрой и благовониями, что так часто встречались в публичных домах. Глупо и рискованно, но она такой и была. Сумасшедшей. Тихий вздох потонул в довольном чириканье Хун-эр, что скалила абсурдно крупные, мелкие в сравнении с Ним, клыки. Лин едва заметно сморщилась. Люди с более выраженной звериной частью в будущем становились либо богами, либо демонами. Было до обидного очевидно, что либо подруга сожжёт небеса, либо... Сожжёт небеса. Они ей не нравились и вряд ли полюбятся, кем бы она не стала. Остаётся лишь робкая надежда, что Он сможет удержать Хун-эр от такой жестокости. Или она его. —Я их в во-он той яме оставила!—Лин кинула взгляд в показанном направлении, тут же взвизгивая от страха. Псы, крупнее их двоих вместе взятых и посаженные на тонкие цепочки, скалились и харкались пеной из пасти. Внутри всё похолодело. Обречённые рыдания не вырвались лишь чудом. За что ей это?***