***
Началось это с их прощания. Се Лянь тогда заметил чужой тоскливый взгляд в свою спину, на уровне инстинктов ощущая густоту витающей в воздухе печали, но не обернулся. Лишь в приступе некой нервозности на мгновение дотронулся до спрятанного в складках одежд деревянного цветка, любовно огладил очертания кривеньких лепестков и тихо хмыкнул, по довольному чириканью догадавшись, что действие не осталось незамеченным. После были легкомысленные слова, – «Тело прибудет в страдании, но душа прибудет в блаженстве», – тем не менее, показавшиеся тогда правдивыми. Произнося их, он невольно вспомнил синяки на чужом теле, сломанные рёбра, грязный бинт и восторг в глазах. Несмотря на явную боль ребёнок продолжал улыбаться, хоть половина лица и опухла, словно Хун-эр до этого сцепилась со стайкой пчёл. На осторожный вопрос боевые братья, в тот день дежурившие около сада при монастыре, угрюмо заверили, что так и есть. А потом вознесение. Во время сна. Упоминая как-то этот факт при Хун-эр, принц удостоился чести наблюдать в чужом взгляде до того пьяный восторг, что невольно смутился, не до конца понимая причины. На робкое уточнение ребёнок пролепетал что-то невнятное. В ворохе дальнейших событий принц, к собственному стыду, почти забылся. Новый статус вскружил голову, но он быстро взял себя в руки. В основном тому поспособствовали возникшие в голове шепотки, на грани слышимости, но достаточно внятные, чтобы угадать слова. Небесный Владыка заверил, что в этом ничего страшного нет и с лёгкой руки посоветовал обратиться к ответственным за приём молитв небожителям. Те так же уверенно ответили, что подобное является нормой для молодых Богов и вскоре просьбы верующий не будут привлекать внимание, затерявшись в глубине сознания и скрытые под ворохом собственных мыслей. Принц, подловив момент, поинтересовался, могла ли быть та редкая щекотка в черепушке, пока он смертным прозябал деньки в монастыре, чем-то подобным. Ответ оказался положительным. Даже несмотря на то, что для выяснения этого служащим дворца пришлось перерыть молитвы за последние года, выискивая самые первые и изредка косо поглядывая на Се Ляня. Как оказалось, подобное было огромной редкостью. Принц ещё в лет семнадцать стал ощущать странные шевеления в собственной голове, но предпочитал легкомысленно списывать это на попытки починить чуть ли не ушедшие под откос планы по "побегу" из дворца и общую загруженность, когда приходилось разбираться с последствием поимки лисёнка. Началось это безобразие аккурат после фестиваля, после отвратительной выходки Ци Жуна и продолжалось до самого вознесения. Се Ляня посещали подозрения по поводу столь удивительной личности, что решила молиться смертному, пока он терпеливо ожидал результаты. Когда же ему с почтением преподнесли запыленные свитки, явно не тронутые доселе ничьей рукой кроме бедолаги писчего, и с уверением, что только несчастный рабочий и сам Принц смогут узреть имя этого адресата, новоиспеченный Бог окончательно убедился. На пергаменте витиеватым почерком было выведено «Хун-Хун-эр». Се Лянь ради какого-то жгучего любопытства быстро обучился фильтровать молитвы-запросы, с упоением вслушиваясь в родной голос. Размытый, иногда отдающий эхом и гулким стуком, но такой искренний и частый, что Принц уже не смог бы забыть о сумасшедшей идее спуститься в мир смертных. В тот момент о возможном наказании он и не думал, как и о некоторой ненормальности его интереса. Особенно когда чужие мысли расцвели тревогой. Небожитель с трудом сдерживал позорные подрагивания, держа в руках задыхающуюся в рыданиях девочку. У принца когда-то были схожие мысли, возникало желание оборвать всё происходящие хотя бы своей кончиной, но он усиленно гнал их прочь, не позволяя обрести материальность. Теперь он прекрасно понимал, насколько собственные слабости оказались жалкими в сравнении с чужими. Тогда он не считал свои слова чем-то особо важным, проговаривая те лишь из желания хоть как-то поддержать, но эгоистично сохраняя в глубине сознания образ вспыхнувших глаз, хоть в тот раз не скрытых под пыльными бинтами. Право дело, многие живут ради Наследного Принца. Ничего особенного не случится, если Хун-эр на пару лет забудет о собственной смерти хотя бы из уважения к Се Ляню, пока не найдет истинную причину продолжать жить. После он поймёт эгоистичность своих слов. Хорошее Божество бы заверило, что всецело верит в силы ребёнка и её возможность найти действительный смысл своего существования, поддержало бы и проявило хоть каплю жалости. А не присвоило себе чужую жизнь, словно это ничего не стоит. Но всё же принц трусливо решил хоть немного проследить за ребёнком, соглашаясь на новую встречу и вновь тайком спускаясь в смертный мир. Прихватывая с собой сладости и иные яства, не желая сдерживать желание откормить своего лисёнка. Хун-эр молилась много и часто. Очень часто. Большинство молитв казались невнятными, словно ребёнок и сам не собирался формулировать чёткую мысль, вознося просьбу лишь вскользь, случайно. Скорее всего так и было, но невольно Се Лянь ощутил глубинное удовлетворение. Ему это сильно льстило. Тихий шепоток знакомой речи звучал почти постоянно, прерывался лишь на пару часов ночами. Самые туманные молитвы перебегали на относительно знакомый рус'ки, которому Хун-эр старательно обучала принца в течении недолгого времени, но чаще были просты и понятны. Благодарность. Пожелание хорошего завтрака. Благодарность. Благодарность. Тихая жалоба на подругу. Благодарность. Благодарность. Приятного обеда . Благодарность. Вина. Благодарность. Лин в край осатанела. Благодарность. Просьба беречь себя. Благодарность. Хорошего ужина. Благодарность. Благодарность. Пожелание доброй ночи. Смущённая просьба о прощении. Благодарность. Благодарность. А-Лин скоро останется без головы, но со свёрнутой шеей. Благодарность. Просьба тихая-тихая, неловкое желание о взаимности. Благодарность. Пожелание хорошего утра. Принц невольно задыхался от чужой искренности. С сентиментальным восторгом глядел на кривую статую, белоснежный цветок в чьей руке никогда не успевал окраситься и намёком на увядание. Да, в его честь были созданы сотни, тысячи более искусных творений, преподносили воистину богатые подношения и многие отдавали свою жизнь во благо Сяньлэ лишь из-за принца. Но такой искренности слов, неловкой и кривой, в меру всех своих возможностей, способ поклонения он не видел. И это рождало в глубине души что-то тёмное, тягучее и вязкое, но до ужаса довольное и ручное рядом с этим ребёнком. Нищие Богам не молились, такие как Хун-эр – уж точно. А она регулярно тащила к алтарю мягкие булочки, ещё горячие и почти не пыльные от бега, красные ягодки, чья неядовитость явно проверялась на как-то упомянутой А-Лин, корявые рисунки и старательно сделанные статуэтки. Делилась едой, хотя сама представляла из себя тонкую тростинку, вот-вот и сломается от лёгкого дуновения ветра. И всегда видела глубже, чем позволялось другим. Пока все глядели на меч в руке, Хун-эр с энтузиазмом обрывала цветы с полей и чужих садов. Пока все смеялись с цветов в чужой короне, она искренне верила в его непобедимость. После принц со смешанными эмоциями вглядывался в собственное изображение, написанное на пожелтевшей бумаге бордовой кровью. Благодарно улыбался и на следующую встречу дарил краски и кисти, с упоением впитывая жгучий восторг ребёнка. Смотрел, как Хун-эр перед употреблением рвёт пищу на мелкие кусочки и глотает, почти не жуя. Слушал, как на вопрос отвечают неловким взглядом и уверение, что так удобней. Что от сколько-нибудь крупного перекуса ужасно тошнит. А если тратить время на жевание, то можно и не успеть хоть что-то съесть. Позволял подходить близко-близко, самостоятельно укладывая чужую голову на свои колени, любовно игнорируя робкие протесты, и вплетая пальцы в волнистые волосы, едва отросшие и жёсткие. Осознанно попирал всеми правила приличия, отпуская себя в безопасной обстановке и тихо слушал молитвы определённого верующего. Что молилась даже на коленях своего Бога. Бессовестно скидывал свои божественные обязанности на Му Цина с Фен Синем, ласково растягивая губы на слабые возмущения. Не позволял проследить за собой. Лисёнком делиться принц не собирался. Такой живой, яркой и искренней. Что дышит восторгом и энергией, так старательно взращивает в своей душе преданность и принимает любым, каким только покажешься. Хун-эр, что плавно прогибается в спине, кокетливо сверкая полуприкрытыми глазами на потеху публике и смотрит только на него. На Се Ляня. На Принца, который от собственного восторга и вдоха сделать не в состоянии. Это просто невозможно, когда тело перед глазами двигается плавно-плавно, тут же взрываясь хаосом и внутренним огнём. Когда на протянутую ладонь усаживаются малейшие создания, прелестные творения чужой духовной силы. Не просто сдержать желание отрубить руки тем, кто тянется вслед уходящему огню, воплощению жизни. Проще лишить чувств, – и жизни, – излишне наглых и смелых, глухих к истине и чужой неприкасаемости. Узнай кто из небесных жителей, что принц так отчаянно вспыхивает восторгом и уважением к простой смертной, нищей сироте, и его непременно засмеют. Се Лянь бы продолжил навещать ребёнка, даже если небеса в какой-то момент рухнут ему на голову. На головку Бога, что так крепко привязался к смертной. Настолько, что полюбил. До такой степени, что доселе невозможное убийство людей кажется оправданным. Когда запугать другого ребёнка совсем не совестно. Когда вспоминая давнее предложение Советника, отвратительную и мерзкую просьбу принести Хун-эр в жертву на благо королевства, в груди зарождается рык и желание вырвать чужой язык. Это, конечно, неправильно. Настоящий Наследный Принц и Бог должны ставить благо своей страны выше даже собственного. Вот только Се Лянь, – просто Се Лянь, – в последнее время безбожно испорчен. И счастлив.***