***
—Что?—в груди закипал гнев. Липкий и вязкий, но жгучий и готовый в любой момент вырваться наружу, снося всё живое на своём пути. Пальцы мелко подрагивали. —Вы отстранены от армии, рядовой Хун Цзын,—Му Цин с деланным безразличием смотрел в моё лицо, наверняка видя всю ярость, но ничего не делая. Небось осознанно выжидал взрыва. Желваки на челюсти у меня наверняка уже отплясывали танго. Или я надумываю, видя желаемое из-за слепящей ярости. —Чей приказ?—слова чудом не перешли в откровенный рык. Ногти больно впивались в собственную ладонь, попадая ровно в прошлые, ещё не зажившие ранки. —...Его Высочества Наследного Принца,—лжец. Грёбанный обманщик. Как он посмел очернять имя Бога, говоря от его лица? Грудь завибрировала от пока что беззвучного рыка. Пальцы ладони, сжатые в тугой кулак, побелели и заныли от боли. Хотелось вцепиться в чужую шею и рвать-рвать-рвать. Впиться ногтями в лицо и выцарапать глаза, пустив в глазницы насекомых. Намотать волосы на кулак и со всей доступной силой приложить головой об стену дворца, пока та не пойдёт трещинами, а череп не обнажит остатки мозга, после послушно крошась и застревая в теле. Железным крюком расчесать чужую спину, пока не начнёт цепляться за рёбра. Привязать конечности к четырём коням и погнать животных в разные стороны, пока не вырвет ноги-руки. Набить глотку горячими углями и залить крутым кипятком или свинцом. Уместить на колыбель Иуды или искусно насадить на кол, чтоб конец из горла выглядывал и товарищ ещё несколько суток жив оставался. Да хотя бы просто вырвать язык и сжечь. Вот только здравый смысл меня ещё не покинул, так что ебанизм, так резко пробудившийся во мне из-за клеветы на Бога, удалось сдержать. С трудом. Мне до боли хотелось послать лжеца, высказать всё, что я думаю об подобных предложениях, но тут энергия Принца, так эгоистично мной припрятанная в самую глубь, ласково лизнула кости. Злость послушной псиной улеглась, поджав хвост и захлопнув пасть. Я тихо выдохнула, так ничего и не озвучив. Резкий перепад настроения вызвал вспышку слабого головокружения. Вдруг в грудь ударил звонкий мешочек, явно полный монет. С недоумением взглянула в чужое лицо, но увидела лишь отвёрнутую голову и волосы, где чёрный переплетался с серебром. —Держи. Этого должно хватить на первое время,—чужая речь оборвалась. Мешочек упал на землю с глухим звоном и поднявшейся пылью, так и не тронутый. Голова Му Цина медленно повернулась обратно и тот наконец-то взглянул в мои глаза. С таким глубоким недоумением и непониманием, словно кот, которому наступили на хвост. Я уже не злилась. Духовная сила Принца словно бы являла собой давно потерянную мной же совесть и человеколюбие. В его бледном подобии, но мне этого хватило с лихвой. Если часть Бога не желает страдания слуги, то я не посмею ослушаться. Но и гордость давить не собираюсь. —Благодарю, но нет нужды,—устало выдохнула, расслабляя плечи. Усилием придала своему лицу вид глубокой усталости, въедливой и наверное даже правдивой. И вновь раскрыла рот, словно в приступе отчаяния озвучивая мысли: —Отнимут, стоит лишь ступить в город. Да и смысл? Тянуть существование невозможно, работы никакой не осталось среди нашего слоя населения. Все силы страны уходят на войну, подобных мне, – живых, – не поймут. А у меня младший брат и его невеста. Это был наш единственный шанс. Губы судорожно дёрнулись. Я вдруг поняла, что говорю правду. Исключая наличие брата, а не сестры, всё сказанное тянуло грудину. Нет, я понимала, что выживу и А-Лин вытяну из могилы. Но долго ли? Сяньлэ ждёт крах, а граждан – почти что рабство, я видела людей вражеской армии и их ненависть. Видела схожую и у народа, на чьей стороне воевала. И это взаимное, крепкое чувство походило на помешательство с обеих сторон. Отвратительно до такой степени, что даже прекрасно. Но клеймить себя я не позволю, Лин самостоятельно себе органы наружу пустит, лишь бы не даться в чужие руки. Мы слишком гордые для бездомных и потенциальных игрушек, а работы сейчас нет, особенно с учётом моей неудачи, с рождения словно в куб возведённой, и репутации. Мы на войну от безысходности и сбежали, здесь не только тоска по Богу. А-Лин мои жалобы не остановили б, не видя та иного выхода. А сестра у меня умная, многим умней и расчётливей меня, как бы не жгло это осознание самолюбие. Резко согнулась в поклоне, желая выгнать сжигающие живьём мысли из головы, нежели выказать честь. Собственный голос позорно дрогнул. —Не посмел бы ослушаться приказа Принца. Благодарю за оказанное время,—медленно выпрямилась и, не глядя в глаза, ибо страшилась показать едкое недовольство и рушить образ несчастного вояки, совершенно невоспитанно и бестактно развернулась, быстро удаляясь, едва не переходя на бег. Чужих шагов так и не услышала. Стоило лишь отойти на достаточное расстояние, как удалось уловить предупреждающие шуршание кустов. Единственное, что не позволило запустить в них кинжал. —Ты чего деньги не взял?—Лин с тихим кряхтение выползла из своего своеобразного укрытия, брезгливо вытягивая из волос ветки и листья. Вопрос был риторическим и я это понимала. Пиявка прекрасна знала, что я скорее от голода сдохну, нежели приму подачу, особенно учитывая ранее мной услышанное. От того я предпочла промолчать. Говорить совсем не хотелось, внутренности судорожно дёргались и холодели. Нам только что подписали смертный приговор. А-Лин же, видать, решила предпринять попытку меня расшевелить. —Ну, зато я с Мен-Мен встречусь. Помнишь, я обещала вас познакомить? Она тебе понравится,—девушка на мгновение замолчала, прикусив губу. Я же машинально огладила прядь чужих волос, крепко повязанную на безымянный палец из нежелания потерять. Это в какой-то мере заземлило, особенно учитывая тут же заурчавшее тепло в животе. Чужое, но так легко дарованное и до ужаса ценное, а ещё словно бы разумное. Лёгкая улыбка не вылезла на лицо лишь чудом и до сих пор не исчезнувшим до конца страхом смерти. Что забавно, не моей. Кинула взгляд на сестру. Она могла сколько угодно храбриться и строить из себя холодную суку с другими, но я знала её слишком долго. И понимала, что она тоже боится. Если страна не падёт в этой войне, то остатки растащат соседние государства. А пиявка, – ласковое Лин-Лин вечно теряется на задворках разума и никогда не будет озвучено, – жизни раба боится многим больше смерти. Тем не менее, у неё есть наставник. Не из Сяньлэ или Юнани, а откуда-то подальше. Да, не очень надёжный вариант, учитывая общую раздробленность и ебанутость королевств этого времени, но хоть что-то. Дедок мне показался забавным и умным, а так же верным своему слову. Последнее мной ценилось больше всего. Я не хотела знать, чем Лин платила за обучение. Отчаянно прятала голову в песок, делая вид, что верю в чужую доброту и резкое желание помочь бездомной бродяге устроиться в жизни. И чувствовала, как медленно загниваю изнутри. —...Я давно не рисовала, не так ли? А краски все равно в нашем святилище,—ухмыльнулась с внутренним усилием, заметив тихий облегчённый выдох сестры.—Да и тренироваться в создании бабочек легче, когда на тебя не смотрит половина армии. Лин ожидаемо скривилась, в одно мгновение превратившись из прелестного юноши, как ту здесь нарекли, в сморщенный изюм. —Я ненавижу твоих бабочек,—я лишь фыркнула. Конечно же мне это известно, как и то, что заноза преувеличивает. Но Богу они нравились, а подобное перевешивали мнение хоть сотни пиявок.—Эти их даже на вид острые крылья вызывают мурашки. А ещё они очень больно кусаются, у меня руки от этого кровоточат. И этот звон в ночи не даёт уснуть. Кошмар, как ты вообще удумал сделать насекомым такие звуки?... Насмешливой улыбки сдержать не удалось. Пиявка могла хоть час скулить об неких ужасных насекомых, но я то знала, что она уже как несколько месяцев раздала тем имена. Оставшийся путь до наших сумок я молчала, краем уха слушая пустую болтовню Лин, что, казалось, и сама в какой-то момент перестала понимать, что из её рта вырывается. Правда, всё с тем же упрямством разбивала тишину между нами, изредка срываясь на немое мычание. Меня же затянуло в размышления. Собственные вспышки гнева я люто ненавидела. Терпеть не могла, когда так старательно созданный мной намордник осыпается пеплом при правильной провокации. А таковой являлось все, так или иначе связанное с Богом. Мне не хотелось становиться безумной псиной, идущей на поводу у своих эмоций. Не Принц был моей слабостью, что бы Лин себе не надумывала, а неумение фильтровать ярость от здравого смысла. Се Лянь же в последнее время, когда, казалось, холод стал сильнее и прожорливей, будто чувствовал мою скорую кончину, мягким шёлком обволакивал разум и тем самым создавал непробиваемую стену. Наверное от этого я ещё не сошла с ума окончательно. Но зачатки моего безумия с истинной неубиваемостью просто нашли иную почву, оказавшуюся ещё более благоприятной. Я медленно теряла здравомыслие от собственной преданности и любви, ставя первое в центр своего существования, а вторым согревалась дождливыми ночами. Дожди во время засухи тоже дело рук Бога. Я знала, что его доброта станет ему погибелью, но видя ту жгучую надежду и желание помочь, что отражались в золоте глаз, не смела осадить. Лишь молча поклялась самой себе, что сломать Принца не позволю. В ином же случае помогу ему уничтожить этот мир. Лин тихо тцыкнула, отряхивая свою сумку с травами от пыли. Я всё своё всегда носила и никогда не снимала, даже спала с набитыми карманами и сумкой, так что лишь насмешливо фыркнула. Пошла рядом с сестрой ради привлечения внимания – кто-то должен был увидеть, что мы уходим. На самом же деле я не собиралась бросать службу. Позже просто вольюсь в другую часть армии, состоящую из нижних слоёв населения, где меня мало кто должен будет узнать. Всё же на небесных харчах я неплохо отъелась, здорово скаканув в росте. Недовольно дёрнула бровью. Лучше б вширь росла, Бога ради. Я действительно со стороны выгляжу высоким пацаном. Конечно, удобно до безобразия, но хотелось бы хоть намёка на какие-то формы. А не эта колючая угловатость и конечности, одна длиннее другой. Да и лицо подкачало – с девушкой только глубоко пьяный сравнит, когда уже перед глазами единороги пляшут и Небожители с Демонами на балалайке играют. —Пошли,—А-Лин, не будь дурой, сказала это достаточно громко, чтоб усевшиеся вблизи солдаты дёрнулись. Я ехидненько ухмыльнулась, глядя на чужие ошарашенные рожи. Мне здешние люди откровенно не нравились. Но, справедливости ради, тут обитали какие-то тру́сы. Один из вояк, мужик размеров в две меня, перед первым боем вовсе обделался. Я тогда стояла рядом, ожидая отмашки, так что почуяла то прекрасно. Приятного мало. Точнее ничего. Лениво зашагала за Лин, что чуть ли не бежала. Рана на боку, так и не успевшая до конца зажить, неприятно тянула кожу, но я не обращала внимание. Боль давно не пугала, а от того, что есть на данный момент, не помру. Тем более моё состояние за прошедшие дни уползло с отметки "Ну всё, теперь ты умрёшь", как трагично заверяла Лин на протяжении недели, и теперь ютилось в комфортном "Сегодня не помрёшь, если не попробуешь убиться." Не без помощи энергии Бога, что игриво стекала к ране тонким ручейком, деликатно игнорируя мои судорожные попытки остановить затраты столь ценного подарка. Но всё же это здорово облегчило наш поход, так что я перестала жаловаться хотя бы сейчас. Пока мы плелись в город, до которого удалось доехать на чужой повозке, видать пойманной исключительно из-за накопившейся за весь год удачи Лин, я невольно дёргалась от каждого шороха. В последнее время армия Юнани, конечно, перестала столь агрессивное наступление, когда раньше те оставляли после себя лишь сгоревшие поля и горы гниющих трупов – нам иногда приходилось биться на подобных местах. Гной хлюпал под ногами, а запах разложения забивал ноздри. Людям некогда было подбирать погибших и хоронить по всем правилам, от чего не редко в бой могли ворваться духи неупокоенных, что наскребли хоть крупицу силы и теперь жгли могильным холодом, не имея возможности сделать хоть что-то ещё. Это мерзкое чувство беспомощности и близкой смерти, вызывающее дежавю у уличных детей. Теперь сражения вспыхивали искрами, не оставляя таких разрушений. Кто-то в армии от этого вернул себе надежду, а мне казалось, что Юнань просто следует иной тактике. Живучие ублюдки. Тихо выдохнула, решив нарушить тишину, чуть поелозив на сене, что наверняка уже застряло в моих волнистых патлах. Ещё пара минут молчания и от напряжения можно будет вешать кого-нибудь. —Я бы, конечно, посплетничала с тобой об нашем извозчике,—собственные слова тянулись медленно, будто специально растягивались и даже не старались понизиться до шепота. Так что я почти физически ощутила, как упомянутый навострил уши.—Но воздержусь. Лин, так и продолжавшая лежать с закрытыми глазами и сложенными на груди руками, в соответствии со всеми канонами фильмов и картинок пожёвывала какую-то веточку с пушистым концом. Ответила так же, даже не собираясь выплёпывать бяку: —Почему же?—сестра как никогда напоминала пригревшую бока кошку, что лениво мяукает на нарушителей спокойствия лишь ради того, чтоб её оставили в покое. Или змею – только сунься кто посторонний и убежит обратно с двумя дырками на заднице. —Примета плохая,—насмешливо улыбнулась, чуть сощурив глаза, хоть и знала, что на меня никто не смотрит.—Обсуждаемый пизды может дать. А-Лин и извозчик фыркнул абсолютно синхронно, в одной интонации. У меня же в груди забулькал смех, но я лишь тихо уркнула. —И хорошему, и плохому трудно избежать людской молвы,—сестра, наконец открыв глаза и в явном недовольстве скосив их в мою сторону, протянула таким занудным и унылым голосом, что я сморщилась совершенно непроизвольно. Она явно на что-то намекала, может опять включала свою выборочную интуицию, но я такое жуть как не любила. Недосказанности и размытые изречения всегда вызывали зуд в теле, ведь я их совсем не понимала. От того и любила выражаться прямо, долго не думая без сильной нужды, и сдерживая смех от удивления на лицах не привыкших к подобному людишек. Вот и сейчас, вместо такой же заумной фразы, облачила свои мысли в краткое, но ёмкое и всем понятное словосочетание: —Иди нахуй. Оскорблённое молчание загадочно проигнорировала.***
Город я не любила. Лин всегда с напускным умилением вещала о взаимности наших чувств, тут же кривясь в отвращении от сверкнувших на свету украшений. Мы всё это показное богатство не переносили вовсе, но терпели. Я молча скрипела зубами из-за желания быть поближе к Богу, регулярно влезая в драки с местной уличной шпаной, наглой и не такой тощей, как в моих родных трущобах. А Лин же страдальчески вздыхала и шла плакаться своей даме сердца и даже успевала ехидненько улыбнуться угрюмой мне, вновь оставляя одну против кучки идиотов. Я не злилась, разве что для вида. Сестра после знакомства с этой своей Мен-Мен, строгой и серьёзной на вид девушкой, но нежной и ранимой в душе, словно расцвела. Меньше ворчала, не давилась более рыданиями в ночи и была хоть в какой-то безопасности. В борделях тепло и возлюбленная Лин её щедро подкармливает, так что пускай уж тратит время с надёжным человеком, чем со мной и моими ублюдками, как ласково я прозвала местных беспризорников. Вот и сейчас, стоит лишь зайти в город, как Лин со счастливым лицом умотала в знакомом направлении, кинув на последок что-то вроде "Не сдохни". Мне оставалось лишь насмешливо фыркать и с тоской вспоминать время, когда пиявка стыдилась своих чувств к человеку такого же пола. Она ещё неделю скрывала свою влюблённость, думая что я слепа и глуха, а после сорвалась и вывалила мне огромную исповедь, уместившуюся бы на десяток альбомных листов, будто я её карать собралась. Явно репетировала. Ну я и покряхтела из вредности да махнула рукой. В чужую постель лезть вот вообще не хотелось, да и глупо это, когда сама являешься женской версией персонажа-гея. Я же Лин не привлекала вот совсем, лишь в качестве персонального заменителя одеяла и подушки, так что за целостность своей невинности волноваться даже не начинала. Тихо фыркнула от накатившей ностальгии, тут же потрясённо вскидываясь. Энергия Принца с энтузиазмом забулькала в низу живота и возле сердца, отзываясь и ласково веля мне идти следом, словно я собака на поводке. Се Лянь с улыбкой прогуливался по улице, кивая в ответ на приветствия горожан, что едва в ноги ему не падали. Я осторожно двинулась следом, ожидая, когда Принца оставят в покое. Желания светиться перед кучей народа совершенно не было, меня и с моего прошлого дебюта, когда я так удачно упала в святые рученьки Божества, запомнили, аж до сих пор дёргает. Многие вовсе после старались насолить, да побольней. Некоторые потом и в засухе, и наплыве беженцев винили, на что я закономерно возмущалась и отстаивала свою скрипящую честь, что на молитвах и держалась. Бог, явно ощутив мой удивленный взгляд, тоже повернулся. И тут же растянул губы в радостной улыбке. Благо, что в этот момент энтузиазм вокруг него поубавился. Я послушной псиной рванула вперёд, останавливаясь в метре от Божества и от резкого торможения поднимая пыль. Собственные губы судорожно задёргались, обнажая зубы в приступе пьяного счастья. Холод лениво потянулся, едва дотрагиваясь до тепла Принца, и тут же свернулся в глубине сознания и более не отсвечивал. —Гэгэ, неожиданная встреча. Какими судьбами здесь?—глаза сами сузились, наверняка создавая образ хитрой невинности, но я была слишком рада, чтобы контролировать лицо. Бог ласково уркнул, будто большая кошка, и протянул чуть сдержаннее моего: —Здравствуй, Хун-эр. Решил развеяться. Отчего же ты здесь?—Се Лянь совершенно очаровательно склонил голову к плечу, от чего украшения в его волосах лениво покачнулись. Я на мгновение остановила на них взгляд, любуясь солнечными бликами в золоте. —Нас отстранили от армии. Принц нахмурился, подобравшись. Я вновь взглянула в его глаза, тут же находя нежность вперемешку с недоумением. —Почему?—мне точно не мог показаться намёк на грудное рычание в голосе Бога. Это странным образом польстило, от чего в груди потеплело. —Мне казалось, что Гэгэ знает это,—в якобы мнимой, но на самом деле даже не в наигранной покорности склонила голову, так и не отводя взгляда от лица напротив. —Так,—Бог взмахнул рукой, словно отгоняя надоедливое насекомое, тем не менее, смягчая лицо. Я бессовестно улыбнулась на эту игру, даже не стараясь спрятать улыбки. Ну что за прелесть.—Давай-ка, расскажи мне всё по порядку. Почему тебя выгнали? Кто тебя выгнал? Почему ты считала, что мне об этом известно? И только я набрала в лёгкие побольше воздуха, готовясь сдать Му Цина с потрохами и ехидным хи-хи в мыслях, как с другого конца улицы раздался дикий вопль. Рот тут же закрылся, зубы стукнулись друг об друга с болезненным щелчком. Сдержать недовольное кривляние вышло лишь чудом.***