***
Лин искренне считает, что Хун-эр потрясающе рисует. Да, её работы бессовестно попирают любые правила живописи, часто линии размываются по краям и краска накладывается грубыми мазками, но изображения выходят на диво живыми, будто вот-вот начнут дышать. Словно девушка каждый раз вырывает кусок своей души и заботливо втравливает его в набросок. Но это не удивительно. Хун-эр рисует только Его. И не только рисует. Гао Лин помнит, как сестра усердно шкрябала по чужой работе, тихо и явно нецензурно ругаясь на "рукожопого дельца", выбивая из неясных и откровенно уродливых черт что-то до ужаса реалистичное. Похожее на оригинал. Сестра всегда после жалась к статуе подобно бездомному животному и глушила рыдания ладонью в приступе очередной истерики, когда не позволяла приблизиться к себе. Падала ей в ноги и раболебно переносила вес на пятки, оставляя колени приподнятыми, ведь Он не любил такого. В болезни и в радости таскала в неживую ладонь цветы, беря их не пойми откуда, но изредка лепестки хранили на себе капли крови, а сестра прихрамывала. А-Лин же больше не могла спать в той части святилища. Ей казалось, что каждый раз глаза статуи буравят её спину. Даже если она понимала, что это глупости. Он смотрел бы только на Хун-эр. Любимым цветом сумасшедшей был, вне сомнений, красный. Как кровь в уголках губ и на старой рубахе, на бледных и худых руках да военной броне. Как так трепетно любимая ею бусина, что даже на вид кажется дороже их жизней вместе взятых, да всполохи послушного Хун-эр огня и её же глаза. Глаза не человеческого, будто звериного. Гао Лин до сих пор передёргивает, стоит лишь вспомнить судорожно сжимающийся в узкую щёлочку зрачок на фоне цвета грёбанной удачи. Ей стыдно за то, что в тот момент, когда сестра впервые решилась открыть эту часть своей внешности, Лин вздрогнула, на мгновение позволив ужасу заполнить сознание. Хун-эр этого хватило. Та больше никогда не снимала перед ней бинты, а если и выпадала такая необходимость, то поворачивалась левой стороной лица и прикрывала волосами правую. Не-красный глаз у сестры был почти что слепым. Даже если ей подобное не мешало первой замечать опасность. Тем не менее, Лин-эр красный ненавидит. Ей намного ближе зелёный и синий, да хотя бы белый или чёрный. Но от первого подругу передёргивает в неясно отвращении, второе невозможно найти на лавках, а белый быстро пачкается и в почёте у королевской семьи. К тому же напоминает Его, что вызывает холодок ужаса и будит позорную трусость. Поэтому она старательно находит комплекты темных одеяний, явно осознавая, что позже придётся делить полученное с Хун-эр. Благо, что их размеры почти всегда совпадали. Вот только сумасшедшей нравятся наряды лёгкие, находящиеся на грани с бесстыдством и лишь чудом скрывающие участки открытой кожи. Это ясно как день, хотя бы по той едва уловимой радости, отчётливо видимой в момент, когда сестра натягивает танцевальный костюм, готовясь плясать перед возбуждённой ожиданием публикой борделя. Лин после вспоминала то число с содроганием, одновременно сладким и едким. В этот день она вновь пересеклась с Ним, видя, как Хун-эр с пьяным восторгом подрагивает в чужих объятиях, сидя в окружении окровавленных тел. Это хотелось забыть. Но было и нечто хорошее, не казавшееся тогда удивительным или важным. В тот день она повстречала Мен-Мен. Это не являлось внезапным озарением, восхищением или восторгом. Мир не приобрел больше красок, сердце не забилось быстрее, дыхание не сбилось и ничего-то толком не поменялось. Просто взгляд в какой-то момент зацепился за сидящую в глухом одиночестве девушку, чьи пальцы лениво перебирали струны гуциня, не дотрагиваясь, но неясным образом позволяя представить тоскливую мелодию, что могла бы прозвучать наперекор буйной энергии, разносившейся из зала. Лин не влюбилась с наскока, но заинтересовалась личностью, что так показательно избегают иные певички. Возможно, Гао Лин просто везёт на таких. Может сама судьба повернулась к ней задом и предоставила таких же поломанных кукол, чудом сохранивших в себе душу, в качестве подачки из жалости. Она не жаловалась. Лин-эр тогда подошла из скуки и жгучего нежелания продолжать наблюдение за Хун-эр, что бессовестно извивалась на потеху толпе. Причина очевидна – где-то среди людей затерялся Он, незамеченный никем, кроме сумасшедшей. Вот только А-Лин не желала даже случайно пересечься взглядом с Ним, так что поспешно отвернулась, полная противоречивых эмоций. И, отдавая отчёт своим действиям, подошла к заинтересовавшей девушке. Лин не запомнила ни их первый взгляд глаза в глаза, ни точных движений собеседницы, но сам разговор постаралась бережно сохранить в памяти. Как и голос, показавшийся уже тогда до боли прелестным. —Вы что-то хотели?—шелест пергамента и урчание кота, перезвон колокольчиков и едва уловимая улыбка в голосе. Лин тогда с трудом сдержала желание наклониться ближе, нарушая правила приличия ради попытки получше расслышать все тона чужой речи. Вежливая улыбка всегда налезала механически, но в тот раз получилась чуть искренней. —Ничего толкового. Лишь желание избавиться от скуки и заглушить тот ужасный скрежет, что посмели назвать музыкой. Смешок был тихим-тихим, но Лин-эр услышала. Слух у неё был не столь острый, как у сестры, но достаточный, чтобы иметь возможность выжить на улице. —Ши Мен. —Гао Лин. И так, они подружились. Не внезапно и не в первый день, но сестре зачем-то потребовалось накопить больше денег для каких-то своих неясных целей, а Лин разумно решила, что оставаться в одиночестве равняется к самоубийству. Так что в борделе в то время они едва не поселились. Увы, за один танец давали не так много. После Лин судорожно сжимала в ладонях подаренные кинжалы, понимая, что плачет. Сестра всё то время измывалась над собой лишь для того, чтобы у А-Лин было подобие детства с подарками на день рождение. Совсем как у обеспеченных семей, будто они не воровали когда-то ради выживания. Словно Лин-эр не теряла родных вовсе. Он часто был там, незримой охраной вился возле Хун-эр и пугал до чёртиков. Пару раз А-Лин ошпарил Его взгляд. Этого уже было слишком много. Она больше не стояла около сцены, каждый раз находя утешение в компании новой знакомой. Эта самая знакомая внешне могла бы показаться холодной, но Гао Лин жила с сестрой достаточно, чтобы подобные личности казались тёплым ветерком, контрастируя с бураном-сумасшедшей. Она не пыталась залезть под чужую скорлупу и учтиво соблюдала границы, старательно вспоминая всё изученное до потери семьи. Потери ли? У неё всё ещё есть Хун-эр. Гао Лин ребёнком была образованным и добрым. А-Лин расчётлива и подозрительна, но глупее за прошедшие года не стала. От этого разговоры строились легко, поговорить о музыке или искусстве приятно в хорошей компании, которая не истекает слюной по Монстру. Нет, Ши Мен Его уважала, как и многие иные жители королевства, но не являла собой комок восхищения, любви и преданности, направленных на Эту личность. И это Лин ещё не вглядывалась, кто знает что в сути Хун-эр ещё понамешано. Дружба образовывалась медленно. Гао Лин не была столь подозрительна, нежели её сестра, но подпустить чужого человека слишком близко не смогла бы. Да, между ними образовалось некоторое доверие, но о многом они умолчали. Лин не известна история Мен-Мен, та же не знала о Хун-эр ничего. Но мелочи от взгляда не убегали, бережно собирались и трепетно сохранялись. Правда, заметить, когда она начала влюбляться, не удалось. Просто в какой-то момент осознала, что с Ши Мен комфортно, а чувство безопасности вызывает в душе тепло. Поняла, что до дрожи приятно, когда чужие пальцы ласково зарываются в волосы и складывают лёгкие причёски, а глаза при её появлении вспыхивают огоньками. С Мен-Мен хотелось прожить до конца своих дней. Но без одобрения семьи, – придурковатой Хун-эр, – начинать ухаживания нельзя. К тому же принять свои чувства оказалось сложнее. Не легко, когда с самого детства тебя учат одному, а в момент взросления многие ограничения крошатся в худощавых руках сестрицы. Это вводит в ступор, если не в ужас. В дальнейшем вспоминая то своё состояние, близкое к истерике и страху быть непонятой, Лин лишь тихо хмыкала. Сестра оказалась намного терпимей к этому, нежели иные люди. Более того, дурная умудрялась сквозь насмешку давать дельные советы. В том числе об интиме между женщинами, как бы Лин не плевалась ядом и не прятала лицо в ладонях от стыда. Гао Лин не желает знать, откуда та знает о подобном. Хотя бы ради сохранности своей психики. Ухаживания шли удачно. Теперь не было необходимости откладывать с горем найденные деньги на еду и одежду, ибо Он весьма удачно подкармливал как Хун-эр, так и Лин, с которой первая щедро делилась. И всё могло бы закончиться просто прекрасно. Но беда пришла откуда не ждали. Войну вообще ждать нельзя. Уже по беженцам, которых оказалось легко углядеть среди знакомых дворняг, Лин стала догадываться, что сидят они на пороховой бочке. Жители Сяньлэ не пылали восторгом, на улицах слышался единый шепот сотен недовольных людей: —Эти люди из Юнани. —Говорят, у них засуха. —Бедные, пришли нас объедать. —Пускай катятся обратно. —Из-за них на улицах не безопасно. —Убирайтесь. —Вон. Лин слушала, старательно собирала информацию и задумчиво анализировала узнанное. А потом вдруг поняла, что это пиздец. В тот момент, когда у ворот сдохла то ли собака, то ли какая-то семья, – слухи расходились, выдумщики спорили кто на что горазд, — предстоящее стало очевидно. И последствия тоже. Так что Лин, не будь дурой, прошмыгнула по улицам и вывалила все слухи на голову Хун-эр, веля разбираться. Сестра тогда послушала-послушала, да и заявила с видом до того спокойным, что так и хотелось ударить чем потяжелее: —Будет война и пойдем в армию. Там хоть худо-бедно кормят. Тем не менее, сама Гао Лин была с этим полностью согласна. После их ухода из борделя, не считая одиночных забегов к Мен-Мен, найти работу не удавалось. Хун-эр в свое время постаралась, окончательно изгадив репутацию и в глазах потенциальных людей теперь виделась лишь ебанутой сукой, неподконтрольной и опасной до смерти. Не далеко от правды. Еды же на улицах становилось всё меньше, просто так получить еду из Его рук теперь не удавалось так часто, а жрать трупы совсем не здорово. В какой-то момент Лин даже обрадовалась, что они с сестрой не подходили под каноны истинной девы, от чего спутать их с юношами для других оказалось легко. Особенно учитывая, что Хун-эр и ранее старательно ломала чужой мозг, обозначая себя мужчиной и часто подбивал на это безобразие Лин, так что их небольшая игра им ничего толком не стоила. Они влились в армию гладко. Хун-эр где-то нашла азартного и богатого парня со связями, что к тому же оказался на диво порядочным. Иной бы свой проигрыш не простил, в лучшем случае бы сделал вид, что они не играли. Чаще такие просто умертвяли неугодных. Так что Лин-эр весьма уверенно могла бы заявить, что найдя ту золотую жилу, облачённую в людское тело, Хун-эр потратила удачу за всю их жизнь с момента рождения. Иначе объяснить постоянные раны и пойманные сестрой стрелы на этой злоебучей войне Лин не могла. Точнее, могла бы, но хотелось думать, что сестра не потеряла последние остатки мозга. Мечтать ведь никто не запрещал. По этим же причинам, так удачно и неудачно друг на друга попавшим, Лин удалось урвать себе наставника в лекарьском деле. В глубине души она всё ещё хотела знать, от чего умерла её семья. Что за болезнь и как ту можно лечить? Возможно ли избежать? Почему они? Сухонького старичка, не потерявшего чувства юмора и любившего улыбаться, Хун-эр по какой-то причине невзлюбила. Но молчала, лишь изредка кривя губы и в раздражении постукивая пальцами по какой-либо поверхности. А после уходила куда дальше создавать своих бабочек. Лин могла на всю армию возмущаться этими насекомыми, что полюбили сидеть на её руках и медленно поедать живьём, но каким-то образом ощутила болезненную привязанность. Может дело крылось в том, что эти существа являлись частью Хун-эр, а может в их хрупкой красоте. Менее опасными от этого они не становились. И дело не только в их прожорливости. Лин-эр отчётливо помнит, как одна из бабочек, лениво сидящая на сухой ветке какого-то дерева, внезапно запылала огнём. Девушка в тот момент вспомнила все услышанные когда-то маты, подскакивая от неожиданности и кривясь на хохот сестры. Но она признавала, что иногда они были полезны. Хотя бы тот звон, несвойственный насекомым. Он странным образом успокаивал и усмирял гнев. Тем более, что Хун-эр в любой момент могла сделать своих созданий бесшумным. Но Лин продолжала вслух возмущаться, таща в руках свои скромные пожитки. На самом деле, она с самого начала отсчитывала дни, когда их погонят из армии. Ну не могло с их удачей быть иначе. Возможно, А-Лин даже немного обрадовалась. Постоянные ранения сестры, что наслаивались на не успевшие зажить до очередной бойни травмы, напрягали. Знания, полученные от наставника, не позволили бы поднять мёртвого и залечить тяжело раненного. Да и Мен-Мен хотелось увидеть. Так, ступив в город мысли тут же оказались забиты встречей с возлюбленной и одной идеей, что поселилась в голове достаточно давно. Впервые тогда, когда Хун-эр вслух прошипела о сырости после дождя, из-за которой её волосы ложились кольцами. Не сильно, но расчёсывать после оказалось сложно. Особенно неприятно в наборе с сипом в горле из-за холодных капель, попавших на тело. Если с волосами Гао Лин помочь не могла, то второе собиралась постараться уменьшить. Так что она, в ответ на все подарки и моменты, когда её жизнь спасали, решила преподнести сестре что-то нужное и совпадающее с цветовыми предпочтениями сумасшедшей. Красный зонт. Тогда, лёжа на коленях Мен-Мен и судорожно сжимая в руках сложенную покупку, взятую на собранные с продажи трав деньги, Лин ощущала странное волнение в груди. Она знала, что Хун-эр устроит хотя бы жест внимания. Понимала, что та в благодарности искривит губы и, хоть и отреагирует не слишком эмоционально, после с зонтом чуть ли не спать будет. Но бывают ситуации, когда чувства разуму неподвластны. Хоть у Лин подобное не являлось частым явлением, исключая забавные склоки между ней и сестрой, но всё же случалось. Так что она лишь сильнее зарывалась в одежды Мен-Мен и слушала тихую мелодию, что напевал любимый голос. Увы, она не могла остаться в борделе на всю жизнь, так что пришлось приподнимать свою тушу и благодарно улыбался любимой. А ещё позволить собственным мечтам превратиться в слова-клятву. —Мы поженимся,—Лин говорила тихо-тихо, не желая рушить доверительную атмосферу между ними, и словно бы посвещала в тайну, прижавшись всем телом к возлюбленной и ощущая тёплые руки на своей спине. Их разделял лишь зонт и одежда. —Я найду способ уехать. Веришь? Мы поженимся? Она скорее интуитивно почувствовала улыбку Мен-Мен, ощущая быстрое биение чужого сердца и понимая, что собственное бежит с такой же скоростью. —Да, мы поженимся. Когда всё закончится... Мы создадим семью. —И Хун-эр вместо собаки. —И твой брат вместо собаки,—они рассмеялась тихо, но звук вышел складным и словно единым, щекотал уголки души и заставлял пальцы ног поджиматься. Лин уходить не хотелось, но пришлось. Оставлять сестру надолго в одиночестве противопоказано. В первую очередь для здоровья окружающих. Но идя по темным закоулкам, параллельно держа в руках зонт, Лин-эр внезапно поняла, что собирается поседеть в столь молодом возрасте. На земле лежал труп. И всё бы ничего – ей привычны подобные украшения на улицах и не пугают, а вызывают что-то вроде ностальгии. Но было одно но. Труп имел у себя характерные выступающие фиолетовые точки-пятна на теле, не замеченные другими, но до ужаса знакомые самой Лин. Яд, которым на их старой улице травили бездомных. Не ясно кто, но понятно зачем – их было много, больше собак или иных животных, которых тоже не брезговали умертвлять. Но эта дрянь имела один отвратительный эффект. Мясо трупа, погибшего от этого яда, становилось ядовито и непригодно к употреблению. Таким образом тот умник, что придумал эту гадость, убивал за раз кучку бездомных и беспризорников, оказавшихся в тяжком положении. Бёдра этого трупа уже были обглоданы. Лин лишь тихо выдохнула, осознавая одну простую истину, до этого и так понятную, но не ставшую от этого менее ужасней. Сяньлэ не перенесёт войны. Не тогда, когда подобное добралось до улиц столицы. И так, Лин-эр лишь молча обошла находку по широкой дуге и на ослабевших коленях поплевать дальше, машинально окидывая взглядом окружение на наличие опасности. А потом в уши ударил дикий вой, раздавшийся совсем недалеко от самой Гао Лин. Она уже хотела разумно сбежать, дабы не попасть под раздачу и сохранить подарок сестре, но вдруг крик сложился в ясное упоминание Его титула и девушка с отчаянием осознала, что придётся давить инстинкт самосохранения. Ведь где Он, там и знакомая до чёртиков дура. Так и оказалось. Хун-эр стояла около Него, на которого Лин старалась вовсе не смотреть, и тёмным взглядом буравила валявшегося у них в ногах мужика. А после тот поднялся и А-Лин с глубокой печалью и унынием подумала, что всё же следовало в этот раз переночевать в борделе.***