***
Се Ляню кажется, что в нос забивается запах гниения. Мерещится, что это его душа разлагается и рушится. Тьма лениво растягивается на обломках сущности и щурится в довольстве. Он хватает Хун-эр за предплечье и дёргает на себя, стараясь урвать живое тепло. Ему от цветочного аромата хорошо и плохо, от тела на своей груди тошно. Принцу хочется доверчиво подставленную шею сжать до хруста, сдавить в объятиях до скрипа и кровавой каши. Он душит в себе желание вцепиться в белизну чужой кожи зубами, разрывая и упиваясь доверием даже в такой момент. Се Лянь знает, что девочка позволит, и давит свои животные порывы. И тонет в стыде. Тьма в душе урчит от удовольствия и живёт желанием проникнуть в податливое тело, став частью чужой сущности и смешав Хун-эр с принцем. Се Лянь не хочет признавать эту жадность частью себя, но пальцы тянутся на чужую холку. Его энергия мешается с тьмой, создавая убийственную помесь, но ребёнок в руках расслабляется. Принц вспыхивает восторгом и трепетом, бездна ласковым котёнком урчит в чужих каналах силы. На пальцах трепещут бабочки, любимые создания чужой — родной — энергии. Се Лянь очарован и спокоен. Му Цин и Фэн Синь ругаются, он знает. Но не обращает внимания. Лишь отрывает взгляд от чу́дных созданий, замечая удаляющуюся спину девушки. Принц знает, что лисёнку суждено вознестись. Он замечает знакомые признаки и с неясным отчаянием признаёт ворчание тьмы правдивым — ребёнок будет демоном. В глубине души он хочет забрать Хун-эр на Небеса, опередить смерть и поставить рядом с собой. Останавливает неясная ненависть ребёнка, густая и жгучая. И слова, брошенные в одну из их встреч возле святилища, что на веки выбились в мозг клеймом: «Гэгэ, не верь Цзюнь У. Прошу, просто услышь меня.» И даже если он тогда не воспринимает эти речи всерьез, даже если считает лишь детской обидой на богов, — осознаёт, что с каждым разом склонять голову перед Императором Небес всё сложнее. Тьма вторит чужим словам, с каждым разом заходясь всё большей радостью при одной только мысли о лисёнке, когда других встречает пузырящейся ненавистью — то, что будет в принце всегда, сколько бы сутр он не зачитывал, какими бы цепями себя не сковывал. Се Лянь думает, что сходит с ума. Бездна думает, что ребёнка нужно оставить рядом. Оба считают, что влюблены. И оба совсем не против. Наставления Советника крошатся в худых руках девушки — уже не ребёнка, но ещё не взрослого. Не нарочно, но действенно. Принц знает, что тварь в его душе зародилась давно, но всё это время спала, окружённая обожанием, учёбой и золотом. А после встряхнулась, подняв клыкастую пасть и отзываясь на молитвы определённой верующей. Эта участь каждого, кому уготовано в будущем взойти на Небеса или пасть, вспыхивая ненавистью. Наставник учит смирять тьму, даруя возможность вознестись, а Хун-эр просит принять, даже если не прямо и словно не понимая всей сути, и дарит свободу. Се Лянь вслух не признает, что бездна — его часть, невольно взрощенная и вторящая тихим желаниям. Но в мыслях ставит мольбу ребёнка выше разумных доводов Советника. Это Он хотел убить обидчиков девочки. Это Он злился, когда чужие молитвы окрашивались паникой. Это Се Лянь выискивает взглядом знакомую фигуру в толпе и натыкается на горящий верностью взгляд. Принц знает, что одно его слово и Хун-эр перережет себе горло. Он свою вседозволенность перекатывает на языке, где-то за клыками, и улыбается в удовлетворении. Тьма едко твердит, что он сам не далеко ушёл. Принц молчит и не отрицает, лишь заводит новый разговор с лисёнком. И война, и болезнь не так страшны, когда чужие мысли-молитвы бесконечным потоком шелестят в черепе, ласковым шёлком укрывают мысли и даруют уверенность. Се Лянь, право дело, хороший Небожитель, если так считает эта девушка, что видела его любым. Да и как же он может не верить этой искренности речей и любви сердца, даже не чужого — ему трепещущий орган на ладонях ещё в детстве протянули. Он тогда это принял легкомысленно, а сейчас лишь вздыхал в облегчении от давнишнего поступка. Принц не знал, как теперь жить без этой любви. Он не думал, что в ином случае тьма не сожрёт его и этот мир. Он любил народ и старался помочь. И понимал, что горит вместе с ними. Но не смел опустить руки — нельзя, когда в тебя так верят. Се Лянь комкает в руках старое одеяльце, пропитанное ароматом цветов, крови и дыма, найденное по пробуждении, и тянет ближе к груди. Знакомый запах забивается в ноздри и глушит вездесущее гниение. У него в душе пузыриться ласка и любовь, а Му Цин с Фэн Синем в недоумении интересуются находкой. Принц молчит и благодарно усмехается. Се Лянь дотрагивается до белоснежного цветка, что находит возле себя после медитации для удержания статуи, и тяжесть в груди рассеивается с наползающей на лицо улыбкой. Мать Императрица в любопытстве интересуется причиной, а принц робко говорит, что хочет связать жизнь с одной девушкой. Матушка не спрашивает более ничего, лишь вспыхивает лаской и пониманием, щурится тепло-тепло, а тьма в груди затихает от чужого одобрения. Принц и сам загорается идеей, обнажая клыки в приступе счастья. Он знает, что Хун-эр ответит согласием. И старается лишь сильнее, пытаясь закончить войну и болезнь. А потом понимает, что ничего не получается. Все попытки тщетны и словно бы усугубляют ситуацию. Се Лянь народ свой любит, а тот его ненавидит. Он чувствует обиду и усталость, а тьма рвётся наслать болезнь на Юнань, чтоб все сдохли. И бессильно щёлкает пастью, когда слышит слабеющий голос верующей. И только эти незатухающие мольбы поломаться не позволяют. Принц хочет заплакать, как в далёком детстве, желает, чтобы все хватающие и тянущие его конечности исчезли. И рвётся в бой, понимая, что ранения для бога — не норма. Люди тоже это знают. И делают выводы. Храмы пылают огнём и статуи рушатся. Принцу почти физически больно и страшно. Он знает, что Хун-эр будет защищать его честь. И пострадает. Но уйти не может — пытается спасти всё то немногое, что осталось, понимая, что его дёрганья бесполезны. Усилия ломаются, подобно строениям из золотой фольги, и Се Лянь ощущает в душе надрыв. И с каждым разом прислушивается к бездне всё прилежней. Знакомые молитвы в какой-то момент мелькают чистой паникой, духовная сила в чужих венах истощается, но Се Лянь не может двинуться и ничего толком не слышит — он едва в сознании, слов не разбирает и лишь опускается на землю, шипя от головокружения. А после отвергает лисёнка, пока тьма твердит сотней голосов мольбу, что не будет услышана: Не верь, я люблю тебя. Не верь, я лжец. Не верь мне, молю тебя. Прошу, останься рядом. Не забывай меня. Не верь мне. Беги от меня. Но Хун-эр, не имея божественности, словно слышит и отрицает. Клянётся и пылает жизнью. От девушки пахнет смертью и гниением, унынием и печалью, но всё это теряется на фоне веры. И Се Лянь сбегает, понимая, что всё кончено. Он лишь таит в себе надежду, что Хун-эр забудет о нём как о досадном недоразумении, подобно всем иным, да начнёт жить своей жизнью и избавится от сжигающей преданности. Он врёт. Его ждёт изгнание, принц знает. И покорно идёт к Императору, но в этот раз голову склонять не собирается. А потом на полпути к Небесам в голову ржавым кинжалом вкручивается молитва-крик. Се Лянь задыхается, а тьма ревёт в испуге и ярости. «Умереть за Вас в бою — величайшая честь.» Принц разворачивается, вздымая полы одежд и недоумение у Фэн Синя с Му Цином, и рвётся по наводке интуиции, обострившейся и едва не дрожащей от натуги. «Дышите.» Он задыхается от надежды успеть, спасти, исправить своё промедление. И находит сгоревшее поле, наполненное телами. И Хун-эр, окружённую дикими лисами, что чавкали кровавыми пастями и разбегались в стороны, обнажая покусанную яму в области живота. Мёртвую. Се Лянь замирает, стоит лишь взгляду зацепиться за эту картину. В мыслях всё замолкает на какие-то мгновения, что длятся вечность, и пустеет. А потом осознание доходит до мозга. Зрачки сужаются, дыхание замирает. Принц никогда не кричал так громко. Ему никогда не было так больно. У него перед глазами сплошное ничего — лишь бездыханное тело, развороченное и пронзённое стрелами. У Се Ляня навеки в памяти пустые глаза, всегда такие ясные и горящие. А теперь потухшие, схожие с оливками и рыбой. Он дрожащими руками тельце к груди тянет, утыкается в покрытую застывшей кровью грудь и хрипит, сорвав голос. И замирает, не в силах пошевелиться. Тьма бьётся в стенки каналов, требуя пустить-пустить-пустить и принц соглашается, вливает в бездыханное тело едва ли не все силы. Но всё тщетно. Она не дышит. Она молчит и не моргает, не тянет губы в озорной улыбке и не дразнится. Не смеётся, не сопит во сне, не урчит в удовольствии, не фыркает и не реагирует никак. Хун-эр не молится. Она мертва. Се Ляню кажется, что он тоже погиб прям там, среди мёртвых тел своих солдат, с трупом возлюбленной на руках. Он хочет лечь рядом и замереть. Но лишь поднимается, так и не отпуская лисёнка из рук, и тянется за пределы поля бойни. Фэн Синь с Му Цином идут следом, он слышит их шаги и сбившееся от недоумения дыхание. Принц не объясняет, лишь бережно, со своей нежностью — выжимая из себя последние капли — кладёт тело на землю. Духовная энергия вспыхивает огнём. Се Ляню кажется, что в нём сгорает его сердце. Он понимает, что не его — чужое, недавно им отвергнутое. Это его вина. Не успел. Не смог. В груди могильная тишь. Принц смотрит на молчаливое тело, горящее в ритуальном огне, и рвётся следом. Сзади дёргают за одежду и он спотыкается, падая на колени. Гортань дрожит пару раз и выбивает из груди скуление. Звериное и правдивое. Се Лянь взгляд не отводит, пока от девочки-огня лишь пепел не остаётся. После молча собирает прах в маленький тканевый мешочек, мгновение назад протянутый Му Цином. Так сюрреалистично, когда все, что осталось от живого тела, может уместиться в ладони. Принц от этого факта хочет разрыдаться, но ни звука не выходит наружу. Закончив, он замирает, отстранено и словно в бреду поняв простую мысль: бусины нет. Хун-эр запрятала ту куда-то. Она знала, что идёт на смерть. Се Лянь прикрывает глаза и опускает голову, более никак не поменяв позу. Он, право дело, отвратительный бог. И даже хорошо, что скоро он не услышит ничьих молитв. Хорошо, что скоро он станет никем — и ничем. Как прах в мешочке, запрятанный в складках одежд, у самой груди. Как ребенок, чьи глаза были самыми прекрасными, а душа самой любимой. Как Хун-эр.***