Грехопадение

      Ветки деревьев хлестали его по лицу, но Теодор не чувствовал жжения от ударов. Спотыкаясь о выступающие из земли корни, он бежал вглубь Запретного леса, едва успевая сделать вдох. Бежал, бередя ногами туман, укрывший промерзшую землю. Агоническая боль в спине давно ушла на второй план, с того самого момента, как он, застыв на пороге школы и тяжело дыша, увидел краем глаза копну рыжих волос, скрывшуюся в дремучей чаще. Бежал и, почему—то не звал ее. Ведь боялся, что услышав погоню, она, скорее всего, затаится. И Теодор никогда не найдет ее. Бежал по берегу Черного озера, не замечая брызг, разбивающихся о лицо. Бежал и всматривался в тьму леса, пытаясь найти хоть намек на след Джорджии. А когда остатки воздуха с концами покинули легкие, привалился к ближайшему дереву и долго—долго тяжело-тяжело дышал, чувствуя как горит глотка. Чувствовал адское покалывание в боку, жжение в спине, в лице, но продолжал бегать затуманенными пеленой глазами по высоким стволам деревьев.       Ни следа.       Словно призрак.       Из—за пышных облаков выглянул лунный диск, озаряя своим приглушенным светом окрестности. Тусклое облако пара то и дело вырывалось из его рта, он часто моргал, пытаясь прояснить зрение. В душе что—то щемило, и эта боль затмевала физическую. Шел, медленно шел, проводя ледяными ладонями по шероховатым стволам, шел и прислушивался.       Ни звука.       Словно мимолётное видение.       Теодор Нотт чувствовал себя дураком. Он и был тем самым ребенком, не думающим о чувствах других, о которых говорила Миртл. Видел в Нортон лишь интересный экземпляр, способный развеять скуку в его жалкой жизни. Лишь красивой картинкой, словно у той и вовсе не было души. Хоть и смутно догадывался, но ни на йоту не был близок к истине, а ведь ещё считал себя наблюдательным. Как он не увидел? Что отвлекло его? Глаза?       Ветки хрустели под подошвами, отдаваясь звоном в ушах.       Может губы? Брови? Что? Что отвлекло? Что не дало увидеть истину? Хотя она, казалось, была настолько очевидна, Мерлин!       Кожа на ладонях стерлась от стотысячного прикосновения к грубой коре.       Может ее манера общения? Умение держать лицо?       Остановился на пустыре, оглядываясь по сторонам. Легкие жгло, рот стянуло от обезвоживания. Собственное дыхание вызвало дрожь в теле — таким громким казалось.       Что же?       ЧТО?       Побежал. Бежал вперед, но теперь, казалось, хотел не догнать, а убежать. Убежать от самого себя, ведь то, что творилось внутри — пытка. Теодор хоть и был много к чему готов в этой жизни, но точно не к этому. Он не мог описать словами то, что чувствовал. Не знал, как это называется. Бежал так быстро, забыв про усталость и боль во всем теле, словно подгонял его сам дьявол. Зажмурился и побежал ещё быстрее, в тщетной попытке убежать от собственных мыслей.       Бежал до тех пор, пока земля не ушла из—под ног. Распахнув глаза, он понял, что падает в овраг. Катился кубарем, сдирая кожу рук, в попытке ухватиться хоть за что—то. Затылок саднило от ударов о многочисленные камни, попадавшиеся на пути. И рухнул. Рухнул на самое дно, испуская прерывистый выдох.       Приоткрыл веки, которые будто стали свинцовыми, и уткнулся взглядом в звездное небо, кое—где украшенное тусклыми облаками. Пар изо рта вырывался вверх, улетая к острым верхушкам елей.       И когда в голове, казалось, совсем не осталось мыслей, он понял. Понял все.       Хоть и сотни дней и ночей старался забыть, задвинуть в дальний уголок сознания, припрятав всяким мусором, но все же понял.       Понял, почему то, что он узнал о Джорджии Нортон так его задело.       Боль резко отступила, затмеваемая внезапным озарением, он поднялся на ноги, хоть и кряхтел при каждом движении. Вцеплялся ногтями в твердую землю, подтягиваясь наверх. Волочил еле двигающимися от усталости ногами, подталкивая собственное тело. И, ухватившись за торчащий корень, подтянулся, крича так громко, что казалось лопнут голосовые связки. Рухнул на краю обрыва, в который упал, и перекатился на спину, не замечая покалывания хвойных игл по всему телу. Запрокинул голову и впился взглядом в очертания огромного могучего дерева, стоящего в одиночестве вдали от кромки леса.       Медленно поднявшись на ноги, он побрел к Гремучей иве. А та, завидев постороннего, зашевелилась, захлестала тонкими ветками по воздуху, вызывая громкий свист.       — Импедимента,— прохрипел.       И дерево замедлилось, пропуская его к своему стволу. Скатился в глубокую яму, оказываясь в кромешной темноте, и брел по узкому тоннелю, опираясь израненными ладонями на каменные стены. Ветхие ступени скрипели под его ногами, а Теодор поднимался все выше и выше, чувствуя, как остатки сил покидают тело окончательно. Он замер прямо на лестнице, завидев старую обшарпанную дверь пролетом выше и прислушался. Слышал завывания ветра в щелях между досками, собственный пульс, стучащий в ушах и птиц, пролетавших над хижиной. Прикрыл глаза, медленно вдыхая и снова замер, услышав скрип прогнивших досок за дверью. Скрип и тихий всхлип. Не обратил внимания, как взбежал по оставшимся ступеням и открыл дверь.       И увидев ее окончательно осознал, почему бежал за призраком столько миль по лесу. Осознал, почему его задело то, что он узнал о ней. Осознал, почему так тяжело было внутри.       Джорджия подняла взгляд на дверной проем, в котором он стоял, замерев, а Тео шумно выдохнул, увидев струящиеся слезы и свежие ссадины на бледных щеках.       Она была такой же разбитой, каким был сам Теодор всю свою жизнь. Поэтому он и бежал, поэтому задело.       Нортон не старалась убежать, не собиралась нападать. Она лишь сидела, обняв дрожащими руками свои колени, посреди комнаты, привалившись к старинному столу. А увидев Тео не скрывала слез, продолжая беззвучно плакать. В ту секунду она возненавидела его всем сердцем за то, что он видел ее настоящей. Той, какой она была всю свою жизнь, сколько себя помнит, прячась за вечными бесстрастными масками. Видел всю ту гниль и боль, что крылась внутри нее. Возненавидела, но не старалась убежать, не собиралась нападать.       Давай же. Смейся! Насмехайся над ее ничтожностью и, плюнув, уйди. Давай же! Ты же мудак! Бесчувственное животное! Смейся же!       Дай ей повод ненавидеть тебя ещё сильнее!       Медленно шагнул к ней.       Дай повод, Теодор!       Скрипя половыми досками подошел почти вплотную и медленно, держась за стол, опустился на колени рядом с Джорджией. Его лицо расплывалось от пелены слез, сморгнув их, Джо уткнулась лицом в колени и задержала дыхание.       Смейся, Теодор.       На ее дрожащие плечи опустились ладони, опустились и скользнули к спине. Тео обнял ее так крепко, насколько позволяла слабость в теле, прижал голову Джо к своей груди и зарылся носом в волосы, жмурясь, в попытках побороть собственную дрожь. Нортон распахнула глаза, услышав частое сердцебиение Теодора и его тяжелое дыхание. Она застыла до такой степени, что не смогла ни высвободиться из плена рук, ни примкнуть ближе. И чего ей хотелось больше Джорджия, на самом деле, не понимала. Дрожащие пальцы, совершенно не слушаясь тело, вцепились в его влажную, грязную футболку, и стиснули ткань до хруста косточек в фалангах. В ушах у Нотта звенело, он не слышал ни криков, доносящихся с улицы, ни ветра, пронизывающего Воющую хижину сквозь дыры в стенах, ни собственного дыхания. Он чувствовал лишь цепкие пальчики, ногтями впившиеся в его грудь и мелкую дрожь по телу, которое держал в объятиях. Так и сидели, упиваясь чувствами, что рвали душу каждого из них на части. И как бы прискорбно не было это, но чувствами были не внутреннее тепло и бабочки от их внезапной близости. Не трепетание сердца от ощущения холодной кожи рядом.       Это была всепоглощающая печаль, тоска, уныние и боль. Боль моральная, и боль физическая.       Время будто остановилось вокруг двух студентов Хогвартса, прячущихся в старой хижине и примкнувших друг к другу.       Тео медленно моргнул, глубже зарываясь носом в ее волосы и сделал вдох. Она не пахла ничем, словно безликая. Безликая и многоликая одновременно. Как ей удавалось все время прятать это в себе?       Что заставило вырываться это наружу?       Нотт медленно отстранился, обхватывая ладонями ее лицо и поднимая его выше, чтобы видеть. А Джо и не сопротивлялась, окончательно потеряв связь с реальностью. Он видел слезы, видел, что привычная каре—зеленая радужка сейчас была на несколько оттенков темнее, будто загрязнена чем-то темным. Тео погладил ее ссадину на щеке большим пальцем, едва касаясь, и Нортон бы отпрянула, ведь щипало, на самом деле, адски. Но не могла, потому что вглядывалась в глаза Теодора, пытаясь понять, что скрывалось за ними.       Почему он здесь? Почему пошел за ней?       В голове пронесся момент, когда он, оттолкнув Паркинсон принял удар заклятия на себя, и Джо видела, как тонкая полоса на его футболке стала стремительно разрастаться и багроветь. Она ранила его, но в приступе душевной агонии даже не задумалась, убираясь прочь из замка. Мелькали образы деревьев, сквозь которые она бежала, пытаясь скрыться ото всех, в том числе и от самой себя. Вновь видела дыру в основании ствола Гремучей Ивы, чувствовала, как та хлестнула веткой по ее лицу, пока Джо пробиралась к укрытию. И услышала бы истошный мужской крик позади себя, если бы не звон в ушах от удара Ивы.       Тео все ещё внимательно смотрел на нее, чувствуя, как сердце вот-вот готово разорваться. Он хотел помочь, хотел сделать хоть что—то, чтобы облегчить ее страдания. Хотел забрать себе всю ее боль, только бы никогда вновь не видеть этих слез, катящихся по щекам, и глаз, не выражавших ничего, кроме хтонического ужаса.       Но он не мог.       — Что произошло?— прохрипел и не узнал собственного голоса.       Джо вздрогнула, вновь мысленно вернувшись в кабинет Дамблдора. Что она скажет ему? Как объяснит?       Почему вообще думает, что хочет что-то объяснить Теодору Нотту?       Сморгнув слезы, она вырвалась из его ладоней и, шатаясь, поднялась на ноги. Сделав пару шагов назад, Джо замерла посреди старой захламленной комнаты. Луна вновь выглянула из—за перины облаков и проникла лучами в темное помещение старой хижины, придавая ему грязный голубой оттенок. Нортон отвернулась от Тео и дрожащими руками схватилась за края джемпера, задирая его вверх. Стянула через голову и перекинула волосы через плечо, открывая ему вид на обнаженную спину, тут и там усеянную торчащими позвонками и рёбрами. Поджала губы и сняла деизллюминационные чары со своей кожи. А Теодор перестал дышать, медленно поднимаясь на ноги вслед за ней. Отшатнулся и, оперевшись на скрипучий стол, впился взглядом в десятки разных отметин, что давно побелели. В лунном свете выпуклые шрамы отбрасывали короткие тени, а из—за их количества было легче указать, где остались светлые пятна, чем темные.       Джо задержала дыхание, борясь с собственной дрожью. Дрожала от холода и страха, потому что показывала Теодору то, чего не видел абсолютно никто. От страха и осознания, что делает это на самом деле. Пол позади нее скрипнул, слышала приближающиеся шаги и замерла, почувствовал едва уловимое прикосновение пальца на одном из шрамов. Но оно тут же исчезло, оставляя голую спину на растерзание ледяному сквозняку. Так и стояла, прижав руки к груди, пытаясь закрыться от окружающего мира.       Тео молча присел к ее ногам и поднял джемпер. Молча вывернул его наизнанку и встал. Молча натянул горловину на ее голову и надел на Джорджию, скрывая шрамы за плотной тканью. Нортон зажмурилась, сжалась, словно воробей и, обняв себя руками, беззвучно заплакала, едва заметно сотрясаясь всем телом. Внезапно ее окутало приятное тепло от заклинания, а бледные руки проскользнули по ее бокам, сцепляясь на животе в замок. Тео прижался к ней всем телом, пытаясь согреть, уткнулся носом в затылок и закрыл глаза, видя во мраке прикрытых век каждый шрам заново.       — Мне жаль,— прошептал он.       Сглотнула ком, выпуская изо рта облачко пара и зарыдала в голос. А Теодор зажмурился, синхронно дергаясь в такт каждому прерывистому вздоху Джо. Сжал крепче, стараясь быть как можно ближе. Хотел прочувствовать все то, что ощущала она. Хотел забрать всю эту боль. Но, блять, не мог! Она долго плакала, неосознанно вжимаясь спиной в Тео.       — Снегг,— заикаясь, прошептала,— он вытащил все наружу, каждый день, каждую минуту. Я видела все это заново,— лепетала, словно в бреду.       Нотт открыл глаза, хмуря брови. Слушал.       — Каждый шрам я получила словно заново,— прерывисто дышала, губы дрожали,— каждый, каждый шрам…       Хочет прочувствовать все то, что ощущала она. Чтобы понять сполна, кто же такая Джорджия Нортон.       — Покажи мне,-прошептал. Девушка застыла, вжимаясь в него ещё сильнее. Тело сковал страх в предчувствии той колющей боли в черепе, которую причинил ей Северус.       — Нет,— прошептала.       — Ты не почувствуешь боли,— провел кончиком носа по затылку, шепча,— физической,— сглотнул.       — Нет,— прошептала.       — Я хочу понять тебя.       — Я не хочу.       — Я научу, как бороться с этим,— пообещал.       — С чем, Теодор?       Замерли оба, услышав имя, сорвавшееся с губ. Тяжело вздохнул, дрогнув всем телом, и прижался сильнее.       — Доверься мне.       Джо распахнула глаза.       — Я никому не доверяю.       — Я тоже,— признался,— но готов довериться тебе, если ты доверишься мне.       Тео медленно развернул ее к себе лицом, кладя ладонь на щеку Нортон. Выжидающе смотрел прямо в глаза, не моргая. Она поджала губы, что тут же задрожали, и неосознанно кивнула, тут же пытаясь отойти. Что наделала ? Нет. Вторая рука Теодора поднялась к ее лицу, Джо следила за ней взглядом, пытаясь подавить подступающую панику.       — Ты готова?— прошептал.       — Нет.       Улыбнулся краем рта.       — Я, кажется, тоже.       Он медленно приблизился к ее уху, поглаживая большими пальцами влажные от слез щеки и, коснувшись мочки кончиком носа, прошептал:       — Легилименс. ***       Джорджия, закрыв уши, сидела в шкафу, вглядываясь в щель между большими дверьми. Вокруг был странный шум, будто предметы падали на пол, а маленькая рыжая девочка неосознанно вздрагивала каждый раз, пугаясь. В просвете она видела мужчину, крушащего комнату. Он громко плакал и разрушал все на своем пути, кидая заклинания во все, что видит. Ее старая кровать разлетелась вдребезги щепками обсыпая пол вокруг. Зверские хриплые завывания оглушали Джорджию, она затаила дыхание, чтобы не дай Мерлин он нашел ее. Внезапно все вокруг затихло, она убрала ручки от ушей и приблизилась к просвету. Рядом скрипнул пол и она увидела его. Он стоял прямо напротив шкафа, и рука его уже тянулась к дверце. Джо закрыла руками рот, начиная плакать.       Нашел.       Мужчина, покачиваясь, стоял и смотрел на нее сверху вниз, а взгляд его был наполнен такой ненавистью и болью, что у девочки замирало сердце. Она знала этот взгляд, уже выучила его и пыталась скрыться от отца в те моменты, когда он был вот такой.       От него разило табаком, перегаром и кислым потом, и все это смешивалось с запахом жженой плоти и крови, выступавшей на местах сигаретных ожогов на детских руках, плечах и животе. ***       Джорджия уже второй день сидела в грязной комнате неподвижно, глядя на отца, лежащего на полу. Сидела, покачиваясь, и все это время боялась, что он проснётся. Но Кристофер не проснулся ни через день, ни через три. Пустые бутылки лежали вокруг него в засохших лужах рвоты. Сигаретные окурки стали бордовыми и увеличились в размерах, впитав в себя вязкую чистую кровь.       За спиной девочки скрипнула дверь. На пороге стоял мужчина, от которого захотелось бежать как можно дальше. Но Джо ослабла от голода и жажды до такой степени, что не двинулась с места. Он забрал ее оттуда и поджег дом, а маленькая Нортон долго—долго смотрела на полыхающее ветхое здание, пока все вокруг не закрутилось и не исчезло во мраке.       Дальше воспоминания стали отрывистыми. Тео видел лишь мутные лица детей, вечно серый цвет и кровь. Много крови. Джорджия плохо помнила свою жизнь в приюте, потому что часто получала сотрясения мозга и какие-то моменты словно стерлись из ее сознания. Но остались те, что сделали ее такой. Вечные побои, шипение раскаленных предметов о бледную кожу, синяки по всему телу, истошные крики и мрак.       Все отрывки напоминали друг друга до такой степени, что Теодору стало тошно. Смутно видел Дамблдора, протягивающего ей руку, а потом узнал в стенах Хогвартс.       Школьные годы он разглядывать не стал, и прежде, чем вынырнуть из сознания девушки, заметил ее саму же. Но это было не зеркало.       «Не дай Тео погубить нас»,- сорвалось с ее губ. *** Двадцать три года назад.       Кристофер Нортон был Пожирателем смерти и верным приверженцем режима Темного Лорда. Исполнял любой его приказ, безжалостно истреблял магглов и магов, без разбора. Он всю свою жизнь презирал тех, в чьих жилах текла грязная кровь. И был только рад очищать магический мир от скверны. Однажды, во время очередного рейда, он стирал с лица земли попавшееся на пути маггловское поселение. Сжигал дома, взрывал окрестности, убивал мужчин, женщин, стариков и детей и, когда, казалось бы, вокруг него не осталось ни единой живой души, он наткнулся взглядом на темную ветхую хижину на окраине леса и пошел в ее сторону. Вот, навел палочку на старинные стены, вот, губы раскрылись, готовые выпустить заклинание, как вдруг его обдало легким ветерком. Он резко оглянулся вправо и встретился со взглядом, наполненным печалью, болью и яростью, как сейчас помнил, что каре—зеленую радужку заслонял расширенный зрачок. А в его черноте увидел блик от ножа в тонкой руке. Девушка напрыгнула на него и вонзила лезвие немного левее сердца, не убив его. А Кристофер в ту же секунду, когда острые края рассекали его плоть, понял, что с этого дня ничего не будет как прежде.       Он схватил ее за руку и аппарировал в свое поместье, где запер ее в темнице. Залечивая рану, он пытался совладать с собой, объяснить себе же самому причину того, что не убил ее на месте. После долгих месяцев заточения, девушка потеряла всякую надежду на спасение, а Кристофер, который лично, не позволяя эльфам, кормил ее, ухаживал за ней, следил за здоровьем пленницы, влюбился, как мальчишка. Впервые она заговорила с ним лишь через полтора года, к тому моменту он перенес ее в отдельную спальню, расставив вокруг дома отталкивающие и защитные чары, а на ее комнату и вовсе наложил магический замок, который откроется лишь тогда, когда девушка добровольно согласится остаться в поместье. Это произошло только через три года после их первой встречи. Выйдя, она отказывалась есть, вечно болела и плакала, ведь понимала, что в этом убийце увидела что—то светлое, хоть и скрывалось оно под чернотой мантии и давно мертвой души. Нортон не находил себе места, видя, как ухудшается ее моральное и физическое здоровье и готов был волосы рвать на своей никчемной голове за то, что черствое сердце, впервые екнувшее за всю его жизнь, отреагировало на маггла. Ещё через полгода он решил отпустить ее.       Но она не ушла.       Был ли это стокгольмский синдром, или же одна из тех сказок про красавицу и чудовище, он не знал, но Амелия осталась с ним, понимая, что любит своего мучителя всем тем, что осталось от ее сердца.       И как бы тщательно Кристофер не скрывал эту отвратительную историю о больной и неправильной любви, что прошла через огонь и лед, Темный Лорд, все же, об этом узнал. Хоть и прошло уже больше пяти лет с рокового дня.       Нортон отбивался от нападения на их дом, в то время как внутри него Амелия давала жизнь их ребёнку. Тьма окутала поместье, просочившись в каждое окно, что оказалось открытым в ту ночь. Сила, обрушившаяся на них, не знала предела, и противостоять ей Кристофер не мог. Отвлекшись на очередную атаку он не заметил, что сражается лишь с небольшим облаком тьмы, когда основная ее часть взорвала поместье изнутри.       А оглянувшись, он увидел его, стоящего на пороге с младенцем на руках. Языки пламени лизали стены и крышу, которая стремительно обваливалась. Кристофер слышал плач ребёнка. Он ворвался в горящее помещение, но было слишком поздно. От тела девушки остались лишь кровавые ошметки, а кровь, расползаясь по полу от ее останков, вскипала от огня.       В тот день Кристофер Нортон потерял все. Возненавидел всех, в том числе себя, его, и маленькую девочку, которую оставили в живых в качестве напоминания о его ошибке. Ребенка он возненавидел с первого же взгляда, потому что как только одеяльце, закрывавшие ее лицо, сползло из-за порывов ветра, он увидел Амелию. Увидел ее каре—зеленые глаза и копну рыжих волос, покачивающихся на ветру.       Его рассудок помутился, он бросил девочку в развалинах сгоревшего дома и исчез на год. До сих пор осталось загадкой, как выжил младенец, но когда в годовщину смерти Амелии он вернулся к пепелищу, где когда-то обрел и потерял любовь, девочка ждала его там. Здоровая, румяная и… и рыжая.       Он забрал ее и таскал повсюду за собой, по всем дырам, где бывал, пока наконец не осел в глуши в заброшенном доме на окраине Британии. И сколько бы раз он не оставлял ее одну без еды и воды, возвращаясь — видел ее совершенно здоровой. А глаза малютки с каждым годом становились копией глаз ее матери. И Кристофер совсем потерял рассудок, вымещая злость и обиду на свою жизнь на маленьком тельце.       Он надолго пропадал, но всегда возвращался. А в свое отсутствие Нортон безбожно пьянствовал, пытаясь заглушить алкоголем и наркотиками боль и отчаяние. Когда Джорджии исполнилось пять лет, Кристофер понял, что больше так продолжаться не может. Он залетел в ее комнату и не нашел ребёнка. Разрушил все до основания и остановился перед большим шкафом, услышав тихий писк.       Нашел.       Взял ее за горло одной рукой и поднял выше уровня собственных глаз. Девочка слабо сопротивлялась и била его ногами, царапая ноготками запястье Кристофера. А когда из ее глаз стала утекать жизнь, ручки опустились, а ножки замерли, Нортон расслабил хватку, роняя Джорджию на пол. Она не шевелилась, не плакала, просто лежала, уткнувшись лицом в хлам, который он оставил после себя. Нортон отшатнулся и выбежал из комнаты, наколдовал себе алкоголя и свалился на пол, рыдая и заливая в глотку содержимое бутылки. Так и пил, лежа.       Пил, пока не умер.