Грехопадение

      Кольцо в очередной раз слетело с исхудавшего пальца, со звонким ударом падая на каменный пол и закатываясь под кровать. Тихо выругавшись, Пэнси проводила его взглядом и вновь взглянула на дверь. Часы давно пробили полночь, а ее все ещё трясло. Так и не сумев совладать с собственными нервами, Паркинсон вздохнула, хоть воздух и забивался в легкие словно свинец. Тихий шепот заклинания невидимости, ноги исчезают из поля зрения и она делает шаг навстречу неизвестности.       Тихой поступью, практически не дыша, она шла по пустым коридорам Хогвартса, вздрагивая от каждого инородного шороха. Страх быть пойманной был необузданным, свирепым, сжимающим сердце в тиски. Но страх перед Асмодеем был сильнее в сотни тысяч раз. Уж лучше смерть, чем то, что он сделает с Пэнси и ее семьей в случае провала. Голос Нотта-старшего все ещё не выветрился из памяти, она помнила, как он проникал в ее уши ядом, парализуя. Но Паркинсон продолжала идти, хоть слезы неконтролируемым потоком уже струились по ее щекам.       Пустая стена коридора возвышалась над девушкой, насмехаясь. Хтонических усилий стоило прикрыть глаза и лишь подумать о месте, в котором она хотела сейчас оказаться. В котором Асмодей хотел, чтобы она оказалась. Тихий треск магии заставил вздрогнуть и отпрянуть от проявляющейся в стене двери. Сердце колотилось так сильно, что становилось больно. Но Паркинсон стоически сглотнула подступивший к горлу ком и повернула ручку.       Пыль забивалась в ноздри, оседая в легких толстым слоем. Вздрагивая от звука собственного дыхания, она медленно шла вперед, оглядываясь по сторонам. Часами она плутала между залежами старинного хлама и Пэнси и вправду начинало казаться, что она сходит с ума. Левое предплечье все ещё предательски жгло, она чувствовала шевеление на коже и машинально схватилась за руку. Дрожащими пальцами засучив рукав до середины предплечья, Паркинсон нервно сглотнула. В носу все ещё стоял запах жженой плоти, фантомный, но заставлял внутренности болезненно сжиматься. Змея шевелилась, извивалась на ее руке, а в ушах шипение.       Пэнси бездумно наворачивала круги достаточно долго, чтобы заметить кое-что. Метка жгла, когда она проходила в определенном месте. Прислушиваясь к ощущениям, она остановилась около огромной кучи Салазаром забытых вещей. Змея на предплечье, казалось, вцепилась в кожу своими клыками. Губы дрожали, а руки делали. Хватаясь трясущимися пальцами за все, что могло бы выдержать вес Паркинсон, она лезла вверх, то и дело жмурясь, когда из-под ног выскальзывал очередной мусор, падая на пол с глухим ударом. Каждый раз как первый — она всегда останавливалась и ждала, пока эхо отражается от стен и, словно дразня, испаряется в пространстве. Ее ладони и колени кровоточили, она резалась об острые углы, совершенно не обращая внимание на боль. Чем выше оказывалась Пэнси, тем сильнее плавилась кожа руки. Очередная старая табуретка шатается и, накренившись, летит вниз. Но звука падения Паркинсон так и не услышала. Шипение в голове было непомерно громким и устрашающим, а глаза, не веря, вглядывались в темно-синий бархат, которым была покрыта шкатулка на самом верху кучи этого хлама.       Находка, лежащая в кармане, тянула тело к земле, словно весила тонну. В голове голоса, они шептали ей всякое, от этого Пэнси хотелось кричать. Поджав дрожащие губы, она выскользнула из замка и бросилась бежать к границе барьера, чтобы аппарировать и избавить себя от тяжкой ноши. Бежала сломя голову, не замечая ни веток, рассекавших лицо, ни корней деревьев, о которые спотыкалась, но каждый раз находила остатки сил, чтобы не упасть. Мерцание купола слепило застланные слезами глаза. Она споткнулась ещё раз, кубарем вылетая за пределы барьера и аппарировала.       Кожа на коленях содрана, ладони саднят — теперь она все это чувствовала. Она стояла на четвереньках на каменном холодном полу, боясь поднять голову. Боялась встретиться взглядом с тем, перед кем стояла на коленях и беззвучно плакала. Дрожащей рукой Пэнси нырнула в карман мантии и с размаху выбросила куда-то в сторону то, что нашла в Выручай-Комнате.       —Умница, Пэнси.       Тихий всхлип сорвался с ее губ, а слеза, слетев с мокрых ресниц, утонула в луже паркинсоновской крови. ***       Тело Альбуса безвольно обмякло, и это лишь отяжеляло плечи Северуса. Он тащил директора, перекинув его здоровую руку через свою шею и концентрируясь на чарах невидимости, наложенных на них. Дамблдор хрипел, и хрип его казался Снеггу предсмертным. Аппарировать они не могли — слишком большой риск, что сердце не выдержит ещё большей нагрузки. Последние рывки по крутой лестнице дались особенно тяжело. Часто дыша, Северус наколдовал диван прямо возле входа в кабинет директора и положил его, вслушиваясь в слишком редкое дыхание. Перемещение в свой кабинет заняло секунду. Под аккомпанемент бьющегося стекла найти нужное зелье на своем стеллаже — пять секунд. Когда он вновь оказался возле Дамблдора, то невольно застыл, поджав губы. Глаза Альбуса закатывались и начинали чернеть. Откинув подол мантии, он устремился к дивану, на ходу откупоривая пузырек. Влить зелье — секунда. Оно текло по густой седой бороде, а Снегг чертыхался, ведь того, что попало в рот могло просто-напросто не хватить.       Директор замер, его тело содрогнулось в приступе агонии. Рот Дамблдора неестественно широко раскрылся, в потолок устремился черный столб насекомых, жужжание которых, казалось, было настолько громким, что звучало прямо в голове Северуса. Когда последняя муха покинула тело Альбуса, тот обмяк и принялся жадно хватать ртом воздух. Пелена с глаз спала и зрачки, расширенные от ужаса, впились в лицо Снегга.       —Я позову Поппи,— пробормотал он и развернулся, чтобы уйти, но костлявые почерневшие пальцы сомкнулись на его запястье мертвой хваткой.       —Его нет,— хрипел Дамблдор,— его нет.       Северус застыл, не веря собственным ушам. Медленно обернулся, пытаясь сохранять самообладание, выточенное годами в роли двойного агента. Но и оно в ту секунду дало трещину. Уголок его рта дрогнул вниз.       —Крестража,— Альбус кашлял, бордовые капли стекали по подбородку, застывая в волосах,— его там нет.       —Этого не может быть,— процедил Снегг,— я точно знаю, он дол…       —Меня…— на морщинистом лбу выступили капли пота,— меня опередили. ***       Страница «Пророка» насквозь пропиталась влагой в том самом месте, где располагались дрожащие пальцы Гермионы. Лунный свет проникал в гостиную Гриффиндора сквозь большое панорамное окно, выделяя ее силуэт, сидящий на подоконнике. Газета колыхнулась от судорожного выдоха, а глаза Грейнджер застыли на статье, пестревшей на первой полосе.

«Вспышка темной магии над лесами Албании поразила все живое в радиусе ста миль. Поражен скот, деревья и люди. Живых свидетелей найти не удалось. Однако на границе смертоносного воздействия был найден пожилой мужчина-маггл в критическом состоянии. Прибывший на место наряд колдомедиков утверждает, что перед тем, как испустить свой последний вздох, потерпевший описал гигантскую змею, вспыхнувшую в небе. Глава отдела магического правопорядка просит не принимать это как святую истину, так как жертва, по его словам, находилась в состоянии несовместимом с жизнью, что пагубно воздействовало на его восприятие действительности. Аврорат ведет расследование произошедшего.»

      —Пропажа людей, массовые убийства, смахивающие на показательную казнь, вспышки темной магии,— тихо перечислял Поттер, глядя в окно,— Сириус рассказывал мне, как начиналась Первая магическая война.       Шелестя страницами, Гермиона положила газету на колени и проследила за взглядом Гарри. Луна сегодня больше, чем обычно и, кажется, другого оттенка.       —Все это уже было,— голос гриффиндорца дрогнул, а кулак непроизвольно сжался в кармане толстовки,— он возвращается.       Грейнджер хотела бы опровергнуть его, ссылаясь на немыслимое совпадение и их взбудораженные нервы. Но язык не поворачивался, а тягучее чувство опасности прокладывало себе путь по капиллярам от сердца в самые кончики пальцев.       — Мы должны действовать,— заявил Гарри,— должны предпринять хоть что-то.       — Но что?— пролепетала Гермиона.       Мерлин, если бы он знал. Если бы знал. ***       Считав себя пустым, он ошибался. Он был уверен в том, что все внутри него атрофировано. А то, что мертво, умереть не может. Но именно боль, которую он чувствовал внутри с того самого вечера, напоминала ему о том, что Теодор все ещё жив. Чертовски жив, ведь та пустота в душе, с которой он давно свыкся, надломилась заново. И осколки ее ранили.       Тем вечером, когда Нотт вернулся за тот столик в «Трёх метлах», сумев побороть вставшую в горле паническую атаку, его захлестнула новая. Но была она коварнее в тысячи раз, ведь накатывала медленно, словно смерть, а достигнув пика лишь к глубокой ночи, лишила Теодора возможности дышать.       Он увидел пустоту в глазах Джорджии, когда вернулся. Она была немногословна, рассеяна и тот разговор, вынудивший Тео подорваться с места дабы оставить панику в стенах туалета, продолжать не стала. И Теодор не стал. Они вернулись в замок поздним вечером, не говоря друг другу ни слова. В ее касаниях чувствовалась отчужденность, ее будто подменили, оставив на месте Нортон пустую куклу. Он не отпустил ее в ее спальню, молча взяв за руку он вел ее по темным коридорам на восьмой этаж. Искоса наблюдал за непроницаемой маской на ее лице, когда загадывал место Выручай-Комнате. И когда дверь за ними захлопнулась, молча проводил взглядом ее силуэт в полумраке, проплывший, словно призрак, к кровати. Нортон свернулась в клубок на большом матрасе и отвернулась от него, даже не взглянув.       И именно в тот момент дыхание Нотта сперло ко всем драклам. Встало прямо в глотке — не вдохнуть и не выдохнуть. Ком разрастался, держать себя в руках становилось труднее с каждой секундой, он бегал взглядом по мерно вздымающейся груди Джорджии, не в силах больше сдерживать такую простую человеческую тягу к освобождению. Что-то случилось, пока его там не было. Что-то такое, что выбило из Нортон все то, что Теодор вкладывал в нее последние месяцы. Поддавшись порыву, он медленно подошел к кровати и, коснувшись ее щеки, прошептал заклинание.       Сознание Джорджии встретило его привычным деревом с сотнями воронов, которые тут же, до педантичности синхронно повернули головы в сторону незваного гостя. Сухие ветки хрустели под ногами, Нотт приближался к стволу, разглядывая птиц и, как только попытался сконцентрироваться на том, чтобы найти нужное ему воспоминание, замер на месте с вытянутой вверх рукой. Пузатые тучи над деревом были чернее мантии самой Смерти, молнии, словно змеи, пронизывали их насквозь, ослепляя. И в этих вспышках он узрел силуэт, что возвышался над самой верхушкой. Размах крыльев был непомерных размеров, казалось, тень от них, что падала на землю, расстилалась на сотни миль вокруг. Вороны поменьше и вовсе вели себя не так, как в прошлый раз. Их глаза-бусины покраснели, сотни алых огней взирали на Теодора свысока, будто насмехаясь. И когда все до единой воспарили вверх, чтобы смертоносным градом спикировать вниз, Нотт задохнулся от ощущения впивающихся в лицо когтей и клювов.       Сознание Джо вытолкнуло его в реальность и только сейчас он понял, что Нортон, схватив его за запястье так сильно, что побелели костяшки пальцев, прожигала дыру в его лице яростным взглядом.       —Какого черта?— прошипела она, щурясь.       — Что это?— Тео пытался восстановить сбитое дыхание, морщась от боли.       Джорджия быстро моргнув, схватила палочку из-под своей подушки и зажгла Люмос, направляя его в лицо Нотта.       — Пресвятой Салазар,— одними губами пробормотала она.       Кожа на лбу и скулах была разодрана тонкими полосами, из которых сочилась кровь. Она текла медленно, тонкими струями, стекая прямо к подбородку. Капля падает вниз на руку Тео и он, не веря своим глазам, подносит ее ближе к свету. Его пальцы тут же принялись исследовать собственное лицо, а он шипел каждый раз, когда задевал очередную рану.       —Я не…— лепетала Джо, все ещё не в силах отвести взгляда от Нотта,— я не знаю, я… прости… я не…       — Что ты прячешь?       Она застыла с открытым ртом в попытке вымолвить хоть слово. Воспоминания о Теодоре из будущего она, как он и просил, спрятала так глубоко, насколько позволяла ее практика в окклюменции. И Нортон даже смогла поймать блеклое подобие спокойствия, когда гигантский ворон, величественно распахнув крылья, взлетел к верхушке дерева и скрылся из вида. Но сейчас ветви будто пошатнулись, а птицы стали неспокойны, бесперебойно шелестя крыльями и каркая. Ее щит падал под натиском увиденной крови на лице Тео и осознанием того, что это сделала она. Вороны один за друг срывались с дерева и разлетались прочь, окутывая разум паникой взбудораженных мыслей. Острая боль не щадя ударила по темечку, Джорджия схватилась за виски и зажмурилась, пытаясь унять это. Ее зубы были стиснуты и жалостно скрипели друг о друга, по щекам бежали горячие слезы. В голове полная каша: вся ее жизнь будто мелькала перед глазами. Все моменты казались настолько яркими и свежими, что проглотить рвущийся из груди вой стало сродни пытке.       Теплое прикосновение пальцев к щекам заставило вздрогнуть и в панике отстраниться. Но Теодор не позволил. Он схватил ее за запястья и рывком прижал к своей груди, стискивая в объятиях. Его дыхание было медленным и спокойным, оно слышалось у уха и было словно успокаивающей мантрой.       —Дыши,— тихо сказал он.       И Джо ничего не оставалось, как чисто на физиологическом уровне вдыхать и выдыхать в такт с Теодором. Вороны становились тише и постепенно возвращались на свои места, а головная боль слегка утихла, даря благоговейное освобождение от рвущей на части черепную коробку агонии.       Почувствовав, как тело Нортон медленно расслабилось в его руках, Тео медленно отстранился и заглянул в ее глаза. Где-то в глубине все ещё плясали отголоски паники, но Джорджия нашла в себе силы сосредоточиться и восстановить свою ментальную защиту.       И да, это несомненно радовало его. Но то, что весь ее щит рухнул лишь от одного его вопроса — вгоняло его в страх.       Что же там, черт подери, произошло, пока его не было?       Он больше не наседал на нее с вопросами, не пытался проникнуть в разум, Теодор больше не делал абсолютно ничего. Он позволил ей уснуть на своей груди, вяло накручивая на палец огненные пряди. Выручай-Комната будто чувствовала его настроение и за окном, располагавшимся на одной из стен, хоть и было оно нереальным, но все же пошел ливень. Молния была бесшумна, и тем более устрашала, появляясь внезапно и освещая комнату.       Кажется, в тот самый вечер Теодор впервые пожалел о своем выборе. Впервые задумался о том, чтобы помешать самому себе совершить самую фатальную ошибку из всех, что были совершены им ранее. Как обмануть Смерть, не загремев в ее могильный плен? Вопросы оставались до смешного риторическими, но и ответов на них Теодор не находил. Минуты сменялись часами, а он продолжал сидеть на кровати, нежно поглаживая щеку Джорджии, спавшей на нем. В ее чертах лица он утопал, словно в океане. А она, даже не подозревая, в ту самую ночь породила новый план в голове Нотта, просто находясь рядом.       Это та самая сказка про любовь? Про то необъятное чувство, побуждающее человека творить добро? Черта с два, он сожжет весь мир, если потребуется, но не даст ей умереть. Глазом не моргнет - предаст все человечество пламени адскому, свысока взирая на то, как Дьявол разверзнет врата Ада, впуская миллионы душ в свое царство. Но она — она будет жить. Можно ли было назвать это добром со стороны Теодора?       Главной его задачей было защитить ее, а сделать это он сможет только если останется жив сам. А следовательно клятый Темный лорд просто обязан воскреснуть, ведь тогда нить Непреложного обета, сковывающая его руку, оборвется за своей ненадобностью. И тогда он будет свободен. Когда руки Теодора будут развязаны от клятвы, он пожертвует всем, что встанет на его пути, но сохранит в каре-зеленых глазах жизнь. Даже ценой всего мира.       Ждать больше нет смысла, ему нужно действовать.       Утром, когда Джорджия ушла в подземелья, Теодор провел не один час, сидя на Астрономической башне. Десятки сигарет были скурены, сотни вариантов прокручены в голове. Всего семь слов небрежным почерком на старом пергаменте. И всего один хлопок аппарации. ***       Шипящий голос все ещё щекотал мозг, когда Асмодей вступил в лес. Все ещё облизывал кости, когда он припал ладонью к земле и прикрыл глаза. И стих он только тогда, когда Нотта окружила тьма, которую он сам когда-то породил. Она плясала вокруг своего хозяина, расчищая ему путь в самое свое сердце. Сопровождала теплыми объятиями, словно был он ей старым другом. И тихим шепотом, предупреждающим о постороннем присутствии.       В тени время текло иначе: оно тянулось медленно, приравнивая секунды к дням. Ровно семь тёмных дней он провел во мраке, собирая то, что когда-то в ней заточил. Вкус собственной крови во рту перестал быть железным на второй день, теперь он напоминал хорошее вино и Асмодей упивался им, но не пьянел. Он шел вперед, не взирая на множественные переломы и рваные раны. Шел, не смея остановиться, несмотря на вселенскую усталость, коей никогда не чувствовал ранее. Вся его энергия, вся темная магия, что жила в нем, уходила на поддержание тьмы в равновесии, шаг в сторону — одно неловкое движение — и он испустит последний вздох там, где ему и место. В Аду, что разверзся в древних лесах Албании, там, где он хотел бы умереть девятнадцать лет назад.       Каждого он чувствовал настолько четко, будто был с ними единым целым. Они и были — дети, на чью участь выпала тяжкая ноша быть оружием в войне, о которой они и не знали. Дети, лишенные выбора, но приобретшие свободу в хаосе. Они и были хаосом. Звук собственных ломающихся костей отзывался приятной дрожью в сердце, которое остановилось в день смерти Евангелины.       Асмодей рухнул на колени сразу же, как только мрак остался позади. Ошметки внутренностей выходили через рот, застревали в ноздрях, мешая сделать вдох. Тело не слушалось, но ему было плевать. Тень гудела позади него, зазывая хозяина в свои объятия. И о, Моргана, он вернётся.       Твердый шаг, оперся на колено сломанной рукой, не произнося ни звука. Встав на ноги, отшатнулся, и чуть было не упал, но мрак услужливо подставил ему свое товарищеское плечо. Земля под ногами чувствовалась иначе, лица и вовсе не чувствовал — рваные полосы от брови до подбородка не давали улыбке растянуться на окровавленных губах.       Шаг вперед, приближающий к цели, к которой он шел девятнадцать лет. Тьма тонкими змеями устремилась к его ногам, сливаясь в огромный силуэт, что более не принадлежал ему.       Не одному ему.       Обернулся через плечо, не удостаивая бездну взглядом и прохрипел:       — За мной.       И пошел дальше, зная, что они идут.       Семь заточенных во мраке обскуров, вырываясь из черного полотна за его спиной, тянули когтистые лапы к свету. Их шаги позади он ощущал всем телом, земля ничтожно дрожала перед наступающим концом.       Так выглядит апокалипсис.       Дьявол хлопает в обожженные ладони, наблюдая за своим дитя из самого Ада.       Так выглядит конец.       И узрит его каждый, ведь Асмодей готовился к нему целых девятнадцать лет.