Грехопадение

      —АВАДА КЕДАВРА!       Хвойные иглы, которыми тут и там усеяна промёрзшая земля в глубине Запретного леса, будто перестали болезненно впиваться в израненные ладони. Все вокруг стихло и лишь тяжёлый прерывистый вздох, вырвавшийся из полураскрытых губ Джорджии давал знать о том, что она, на самом деле,не оглохла. Блеклое облако пара из ее рта высвободилось из тела, что вмиг охладело, будто обескровленное, и поднялось вверх, подхватываемое лёгким ветерком, гуляющим по берегу Чёрного озера. Она смотрела в лицо Теодора который, расправив руки, стоял спиной к своему убийце. Зеленый луч Непростительного заклятья ударил в его затылок, забирая из медово-карих глаз жизнь. Забирая из них блеск, который зажегся так недавно, придавая коричневым радужкам особый оттенок. Джорджия смотрела в его лицо и видела, как испустив последний вздох, не сводя с неё взгляда, Теодор Нотт замертво рухнул на колени, а затем повалился лицом на землю, лишённый жизни. Единственный щит, отделявший ее от фигуры в чёрной мантии, стоявшей в тени могучих деревьев, был уничтожен. Убит.       Хвойные иглы, которыми тут и там усеяна промёрзшая земля в глубине Запретного леса, теперь будто впивались в сердце Джорджии, заставляя его разрываться и кровавыми ошметками падать куда-то вниз, куда-то в живот.       Теодор Нотт мертв. Ее Тео мертв.       Она медленно моргнула и подняла глаза к чаще леса за его спиной, пытаясь сквозь мутную пелену слез разглядеть его убийцу. Уперевшись взглядом лишь в покачивающийся от ветра, которого Джо даже не ощущала на коже, капюшон с оборванными краями, скрывающий лицо человека, который убил любовь всей ее гребанной жизни, Нортон захотелось кричать. Кричать от ярости, гнева, отчаяния. От чувства беспомощности, бесполезности. Горло раздирало от частого дыхания, ротовую полость стянуло от обезвоживания.       «Так вот о чем я говорила»-, думала про себя девушка, пытаясь вернуть воспаленному разуму ясность. Мысли бешеным вихрем заглушали здравый смысл, который, казалось, забился в самый тёмный угол ее сознания и дрожал от безысходности. Джо видела, как рука убийцы Теодора медленно поднялась вверх, направляя в ее сторону палочку. Слезы скатывались по щекам, оставляя мокрые дорожки. Щекотали, добравшись, подбородок. Нортон закрыла глаза, перед которыми сразу же всплыли родные карие. С тем шрамом поперёк левой брови, с той россыпью родинок на скулах. Уголок ее рта дрогнул в кривой улыбке, плавно переходя в оскал, знаменующий поражение.       Ничего она не изменила.       Сердце, прогнав кровь по венам, гулко стукнуло, отдаваясь звоном в ушах.       Но может изменить.       Распахнув глаза и сжав в израненной ладони палочку, Джо, почти вслепую из-за слез, направила ее в сторону человека в чёрной мантии и, собрав себя по кусочкам, из последних сил пытаясь вспомнить все то, что подарил ей ныне покойный Теодор Нотт, шепнула:        — Экспекто Патронум.       Дерево в руке завибрировало, выпуская из кончика ярко серебряный луч, который, освободившись, в ту же секунду приобрел силуэт гордого орла. Патронус распахнул гигантские крылья и ринулся в сторону убийцы Тео, закрывая тому взор на уже вскочившую на ноги Джорджию. Бросив беглый взгляд на тело, так и лежащее у ее ног, Нортон закусила дрожащую губу и бросилась прочь от этого места, жмурясь от непрекращающихся слез.       Она не чувствовала ни ног, ни рук. Джо вообще не чувствовала ничего. Снова. Снова лишь огромная зияющая дыра в сердце, заставляющая внутренности болезненно сжиматься. Она бежала, спотыкаясь о торчащие из земли корни деревьев, задевая плечом их стволы, от которых не было сил уклоняться. Хвойные ветви хлестали ее по лицу, оставляя саднящие царапины на скулах, но и их Джорджия не чувствовала.       До ее ушей доносились отголоски битвы, названия Непростительных заклятий, выпускаемых Пожирателями Смерти, их мерзкий гогот, вой оборотней и шелест крыльев летучих мышей. Вся территория Хогвартса кишела тёмными тварями, призванными уничтожить некогда великую школу чародейства и волшебства. Красные, желтые, зелёные искры проклятий неуловимыми вспышками рассеивались в темном небе, освещая Джорджии путь. Нортон не останавливалась ни на секунду, продолжая бежать. Ее правая рука крепко сжимала в кармане толстовки ключ к ее спасению. К их с Тео спасению.       Она еще может изменить…       Оглушительный вой за спиной заставил девушку вздрогнуть всем телом, ведь раздался слишком близко. Сжав палочку, Джорджия, не глядя, бросила оглушающее за спину. Она чувствовала, как под ее и без того трясущимися от страха и усталости ногами дрожала земля. Где-то рядом клацнула пасть. Вобрав в лёгкие побольше воздуха, Джо развернулась и, что оставалось сил, прокричала хриплым голосом:        —ПЕТРИФИКУС ТОТАЛУС!       Ее щеку и левый глаз обожгло агонической болью. Оборотень, гнавшийся за ней, прежде, чем в его покрытую шерстью грудь ударил яркий желтый луч, со всей звериной мощи рассек гигантскими когтями ее лицо. Тело вервольфа на мгновение замерло и, прежде чем уничтожить зверя, Джо впилась взглядом в серебряный браслет, поблескивающий в свете вспышек заклинаний, на его предплечье. Ее глаза округлились, весь воздух словно выбили из лёгких. Этого не может быть. Не может. Стиснув зубы, борясь с истерикой, что разрывала грудь, Джо, ткнув палочкой в самое сердце оборотня, распахнула сухие губы, чтобы произнести заклятие.        Из-за его спины просвистел желтый луч, задевший щеку. Нортон отшатнулась, бегая испуганным взглядом по темным стволам деревьев, и в ту же секунду, когда на периферии заметила движение, бросилась бежать дальше, оставляя парализованного оборотня позади.       Лес казался ей бесконечным, бескрайним. Ему не было ни конца, ни края. Сухие ветки трещали под подошвой ее ботинок, привлекая к Джорджии внимание всей нечисти, которая захватила территорию Хогвартса. Наложив на себя заглушающее заклятье, Нортон бежала к единственному светлому пятну, которое было видно сквозь стволы деревьев. Оно, казалось, вот, руку протяни и ты на месте, было на самом деле таким же недосягаемым, как звезды в темном небе. Бежала к школе, в надежде укрыться в ее стенах от того ужаса, который привёл за собой, возродившись, Волан-де-Морт.       И тогда, выбежав на опушку возле хижины Хагрида, Джо, задыхаясь в собственных слезах, казалось, может выдохнуть, ведь спасение прямо перед ней, стены замка содрогнулись, взрываясь. Казалось, все вокруг стихло. Нортон успела увидеть, как изнутри Хогвартса, в языках чёрного пламени, вырвалась гигантская змея. Лишь тогда до ее слуха долетел и прогремевший взрыв, оглушая. Его волна сбила Нортон с ног, ее тело отбросило, казалось, на добрых сто футов обратно в лес. Ждала удара, неминуемого столкновения и зажмурила глаза. Но вместо ожидаемой твердости земли или ствола одного из многих деревьев, Джорджия рухнула в объятия, услышав где-то совсем рядом сдавленный выдох. ***       Теодор никогда не задумывался о том, что ждёт человека после смерти. Было ли что-то в вечной зияющей пустоте пред закрытыми намертво веками? Был ли Рай? Ад? Было ли хоть что-то? В тот момент, когда он аппарировал прямо перед Джорджией, закрывая ее собственным телом от смертоносного проклятия, этот вопрос игриво лизнул его уставший мозг. Было что-то поистине прекрасное в этом моменте. Прекрасное, ироничное и до безумия больное. Он вспомнил их уединение в башне старост, вспомнил клятого Дастина, того самого героя маггловского романа, действия которого подверглись разгромной критике Нортон.       Теперь Теодор был тем самым психопатом, больным на всю голову и влюбленным до боли в висках.       Были бы силы — усмехнулся бы абсурдности ситуации. Но их не было. Ни сил, ни желания. Теодор чертовски устал.       Луч Авады в спину чувствовался укусом комара — секундное недомогание, и больше ничего. Легкая смерть. Он боролся так долго, как только мог. Сквозь несоизмеримое желание закрыть, наконец, глаза, он твердо держал веки открытыми. Он упивался великолепием, которое подарила ему жизнь. До боли родными чертами лица, рыжими волосами и чрезмерной, вязкой любовью во взгляде каре-зеленых глаз, топившей суженные зрачки в омуте. Любви и животного страха. Страха и непонимания.       Теодор не успел увидеть, как во взгляде Джорджии мелькнуло осознание произошедшего. Последнее, что он помнил — ее сдавленный вздох, и этот звук проводил его в объятия бесконечного мрака и спокойствия. И Теодор сдался, ведь прикрыть глаза, все же, хотелось до безумия.       Как же он устал.       Как устал.       

Оказалось, что после смерти, внутри адски что-то болит.

      Болело, блять, так сильно, что Теодор, не в силах вытерпеть агонии, распахнул глаза и схватился за грудь, крича во все горло. Он прочувствовал, святой Салазар, помилуй его гнилую душу, он прочувствовал, как что-то перестало двигаться внутри. Как что-то разорвалось и кануло ошметками вниз. Что-то, что было его частью. Что-то, о чем он никогда не знал, но ощущал всем своим телом, хоть и не понимал природы этого чувства.       Подскочив, Нотт зажмурился, все ещё держась за то место, которое, казалось, пробило навылет, задевая внутренности и потроша их в месиво. Он пытался дышать и, к удивлению, мог это делать. И он мог поклясться всем, что было ему дорого, а было этого не много и уж слишком дорого, чтобы тратить на пустые клятвы, что воздух теперь проникал в легкие совершенно по-иному. Словно дышать стало свободнее, словно внутри освободилось место для кислорода. Для жизни.       Он моргнул, борясь с танцующими перед глазами пятнами и прищурился, вглядываясь в лесное полотно. Прямо туда, где стоял его убийца, а сейчас лежало безжизненное тело. За спиной раздался сдавленный вздох и Тео обернулся. Обернулся и застыл, не веря собственным глазам.       А может, все таки, он умер?       Асмодей стоял на коленях рядом с Теодором, вцепившись ногтями в твердую землю. Он держался ровно за то же место, что и сам Тео. А когда взгляды отца и сына встретились, жизнь Нотта-младшего, казалось, сделала тройное сальто и рухнула вниз, ломая позвоночник. В глазах Асмодея стояли слезы, влажные дорожки струились по его скулам, огибая уродливые шрамы поперек лица и утопая в бороде. Он тяжело дышал, во взгляде животный, необузданный страх, приправленный толикой облегчения.       Так много слов вертелось на языке, что Тео не мог вымолвить ни одного. Все звуки застряли в глотке, его тошнило. Асмодей сделал последний вздох, глубокий настолько, будто он собирался насытить легкие таким количеством воздуха, чтобы он больше никогда не потребовался ему. Дрожь в его руках сошла на нет, а губы шевельнулись.       Но разобрать слов Теодор не смог. Его оглушил душераздирающий вой где-то в глубине леса и он, ведомый необъяснимой силой, поднялся на ноги и побежал. Побежал, оставляя отца стоять на коленях там, где пережил Аваду двумя минутами ранее.       Он бежал так быстро, что забывал дышать. Забыл, что может аппарировать, и продолжал бежать. Вспомнил про палочку в руке лишь тогда, когда уткнулся в спину стоящего впереди оборотня. Вспомнил тогда, когда увидел ее.       Пробормотал какое-то заклинание, наблюдая за желтым лучом, просвистевшим в миллиметре от ее лица, и хотел было упасть от усталости, когда Джорджия продолжила бежать по направлению к Хогвартсу, оставляя оборотня стоять посреди леса. Теодор рухнул на колени и припал щекой к холодной земле, тяжело дыша. В голове белый шум, тело дрожит. Дрожь нарастает так быстро, что Тео не успевает вовремя понять, что это вовсе и не он.       Это земля. Это она дрожит.       Сжав в руке палочку, стиснув зубы до такой силы, что челюсть, казалось, безвозвратно свело, Нотт сконцентрировал остатки сил на аппарации. Когда вокруг все исказилось, а тело кануло в воронку, он закричал. Закричал так, будто от человека отрывается часть какой-то конечности. Он не помнил, как ему удалось невозможное, не помнил, как все же аппарировал, хоть и чувствовал, как его расщепляет в процессе перемещения. Он помнил лишь тяжесть ее тела в своих руках, помнил жар от взрыва, обдававший лицо и помнил жжение в предплечье.       И прежде, чем он успел хоть что-то предпринять, Теодор рухнул вместе с Джорджией во внутреннем дворе Хогвартса, сгребая ее в охапку, чтобы смягчить падение. ***       Она плакала. Плакала так громко, что от крика першило в горле. Тео не двигался. Он истекал кровью, его рука была разорвана, кожа ошметками свисала, оголяя кроваво-красные мышцы и сухожилия. Плакала и стягивала с себя толстовку, плакала и комкала ткань, прижимая ее к кровотечению. Плакала и прижималась к его груди, в то время как ее собственная разрывалась от бури нахлынувших чувств. Облегчение, непонимание, страх, тошнота, счастье, горечь — все это бурлило в Джорджии. В ушах звенело так, что вокруг, казалось, вообще не было никого и ничего. Падающие после взрыва каменные обломки Хогвартса чудесным образом не задевали их, они падали рядом. Джо огляделась и вовсе потеряла связь с реальностью от увиденного. Их окружал купол, теневой, едва заметный, но прочный до такой степени, что упавшая на них астрономическая башня разлетелась в пыль и осела толстым слоем вокруг. Полчище Пожирателей во главе с Волан-де-Мортом выстроились напротив пепелища, оставшегося от школы чародейства и волшебства. А спиной к ним, к Джо и Тео, стоял Асмодей, тень от которого отделялась и образовывала ту самую защиту, благодаря которой они все ещё не превратились в фарш.       — Тео…— сипела Нортон, проверяя его пульс,— Тео….       Она не знала, не понимала, что ей делать. С одной стороны Теодор, казалось, умирал на ее руках, с другой стороны вражеская армия, которая в считанные секунды может лишить жизни их обоих.       И отделял их от этого Асмодей Нотт, стоявший между ними и Волан-де-Мортом. Армия наступала — Асмодей не сдвинулся ни на шаг. Они выпускали в него заклятия, он отражал их. Джо на периферии заметила движение сбоку от себя. Кто-то подкрадывался к Нотту-старшему со спины. И как бы ей не хотелось, чтобы не человек сгинул, быть уничтоженной целым полчищем Пожирателей ей хотелось меньше. Вытянув дрожащую руку вперед, она пробормотала Остолбеней, и человек рухнул на землю. Асмодей обернулся, их взгляды пересеклись всего на секунду, и секунда эта была роковой.       Зеленый луч остановился в миллиметре от его груди.       Волан-де-Морт был недоволен. Он никогда не славился обладателем хорошего расположения духа, но и недовольным был не часто. Слуги знали его как холодного, безжалостного правителя. Но в те мгновения, когда его губы стягивались в тонкую полосу, а глаза сощуривались до размера ноздрей, все знали — держи рот на замке и не поднимай взгляда. Том Реддл терял самообладание лишь в одном случае — когда не понимал чего-то, когда что-то ускользало от его внимания извилистой змеей, когда его контроль над ситуацией рассыпался в пыль.       Сейчас его раздражало поведение Асмодея. Также его раздражало то, что ему так и не выдали Гарри Поттера. Все, честно говоря, шло наперекосяк. Все шло не по плану.       Когда на пепелище, в виде черного столба дыма, присущего перемещениям Пожирателей, появилась клятая девчонка Нортон и Нотт-младший, над чьей грудью она склонилась и ревела, Волан-де-Морту показалось это забавным. Он даже усмехнулся, да перевернется в гробу Салазар, он искренне повеселился в то мгновение. Но лишь до той поры, пока между ними не встал он.       — Что ты делаешь, Асмодей?— язвительно усмехнулся Том, ходя из стороны в сторону перед своей армией и не сводя взгляда с Нотта.       Все догадывались. Каждый Пожиратель в какой-то определенный момент своей службы задумывался об этом, но тут же, встрепенувшись, прятал эти мысли глубоко-глубоко в сознании, потому что если Волан-де-Морт узнает, если поймёт — сердце остановится раньше, чем Пожаритель успеет это осознать. Асмодей Нотт все то время, что находился подле Тома Реддла, ещё со времен Первой магической войны, позволял себе многое. Он не кланялся, не отвечал повелителю, он будто был сам по себе все эти годы. И самое загадочное обстоятельство — Волан-де-Морт ему позволял все эти фривольности. А это, в свою очередь, наталкивало на определенные выводы.       — Мы убьем только девчонку,— продолжал Том, обращаясь к Нотту,— твой сын — герой, мы отнесемся к нему соответственно.       Что было бы, если бы между великим Темным лордом и его жертвой встал Антонин Долохов? Близнецы Кэрроу? Уолден Макнейр? Августус Руквуд? Корбан Яксли?       Асмодей продолжал стоять неподвижно, не сводя взгляда черных бездн с бледного змеиного лица Волан-де-Морта.       Беллатриса Лестрейндж или даже Люциус Малфой?       Ответ очевиден и до смешного прост — все бы были мертвы в ту же секунду, как только мысль о вмешательстве посетила бы их головы. Но Асмодей все ещё стоял, все ещё молча наблюдал за стоящей перед ним армией и не вел ни единым мускулом на лице. А Том Реддл все ещё позволял ему.       Каждый Пожиратель, хотя бы раз за свою службу, предполагал, что Волан-де-Морт опасался того, кого собственноручно создал.       Асмодей Нотт — уникален в своей природе: искусственно созданый обскур, взращенный в физическом и психологическом насилии, с целью сеять хаос и уничтожения там, куда укажет рука его создателя. Мощнейшее оружие, которое когда-либо существовало на планете, бесчувственный убийца и правая рука великого темного мага. Демон, что голыми руками истребил тысячи людей и волшебников.       Асмодей Нотт подобен самому Дьяволу и это, если смотреть со стороны, блестящий успех темной стороны.       Он не говорил ни слова, лишь стоя неподвижно он вселял страх в своих же приспешников, который пробирался под их мантии и лизал позвоночники. Опалял их затылки гнилостным дыханием и все это лишь стоя и не двигаясь. Его слава опережала его самого. Все видели в нём то, что и олицетворяла вся жизнь Асмодея. Даже его собственный сын. И это, казалось, нерушимый постулат.       Лишь однажды кому-то удалось разглядеть за темной сущностью настоящего человека. Сломленного, обманутого, не знающего любви и истинной преданности.       Тогда, двадцать четыре года назад, Евангелина смогла одной лишь силой своей веры в его человеческую сторону пробудить в необузданном монстре того, кто сейчас на самом деле стоял лицом к лицу перед Волан-де-Мортом. Того, кому четверть века приходилось жить под маской монстра, а на самом деле прорывая себе путь зубами и ногтями к долгожданному возмездию. Не только за себя, не только за покойную Евангелину, но и за тех семерых детей, что разделили его судьбу и канули в бездну в припадке ярости самого Асмодея. Тех семи обскуров, что ждали своего часа, заточенные во тьме собственным собратом. И Асмодей пришел за ними спустя девятнадцать лет.       И сейчас, когда Темный лорд буквально обезумел от безысходности, от того, что совершенно не понимает мотивов собственного детища, он решился на отчаянный шаг и отдал короткий приказ.       — Убить.       Асмодей бы, наверное, ухмыльнулся, видя, что никто из Пожирателей и не шелохнулся, услышав Тома. Кто-то отступил назад, кто-то неуверенно поднял палочку и направил на Нотта, но медлил с заклинанием. Все это, наверное, показалось бы Асмодею забавным. Но это чувство было глубоко задушено тьмой, что прогрызла себе выход из его тела прямо через внутренности. Неуверенные вспышки заклинаний летели в него, но обскур, преданно выстроив защиту вокруг своего хозяина, отражал любые нападения, пока из Нотта- старшего высвобождались семь теневых силуэтов, величиной превсходившие даже самых огромных горных троллей.       Семь тёмных сущностей встали по бокам от Асмодея, образуя полукруг, направленный на армию. Пот стекал с его лица, кровь струилась из носа, ушей, рта, но Нотт ни на секунду не терял собранности, повелевая бездной.       И лишь когда последний обскур окончательно высвободился из тела, Асмодей обернулся. Впился взглядом в испуг на перепачканном в саже девичьем лице, и в ужас в медово-карих глазах, залитых кровью. Тео, почувствовав скопление обскури, превозмогая боль и тягу к свету, приоткрыл веки. Казалось, что вокруг все стихло и исчезло. Существовали лишь Теодор и Асмодей, их зрительный контакт, длившийся дольше, чем за все девятнадцать лет жизни Тео. И движение перечеркнутых шрамом губ, шепчущих совсем бесшумно, но Теодор смог различить слова:       — Я передам привет маме.       Резкий поворот головы обратно к Тому, силы на исходе, а из тела ощутимо сбегает жизнь. Бежит по венам и высвобождается из кончиков пальцев. И на последнем издыхании, выпуская собственную душу, рванувшую черным столбом прямо к Волан-де-Морту, Асмодей бросил перед собой на землю вытащенную из кармана груду хлама.       Медальон Салазара Слизерина, Чаша Пенелопы Пуффендуй, Диадема Кандиды Когтевран, позвякивая, катились к ногам Тома Реддла, поблескивая в лучах скрытого за облаком пепла солнца. Четыре силуэта ринулись за ними, истошно ревя, а оставшиеся три устремились вслед за душой Асмодея к Темному лорду, протягивая когтистые лапы.       Все произошло за секунду. Трое из семи обскуров проникли в крестражи и разорвали их изнутри. Четверо оставшихся окружили Нагайну, извивающуюся возле ног хозяина и уничтожили ее так, чтобы наверняка, раскромсав на ошметки. Обскур Асмодея, ставший его душой, мощным столбом ударил в грудь Тома Реддла и окутал его сгнившее сердце, стискивая орган в когтистой лапе, раздавливая его в ничто.       Блеклое облако пара вырвалось из окровавленных губ Асмодея, обессилев, он рухнул на одно колено, продолжая наблюдать за тем, как мрак рассеивается вокруг Волан-де-Морта. Искал взглядом черных глаз бездыханное тело чудовища, что создал его.       Джорджия вросла в камни, воздух застрял в легких тяжелым свинцом, мешая сделать вдох. Теодор не понимал, на что смотрит, он и не видел ничего, кроме содрогавшейся спины своего отца, который никогда им и не был. Который стал им в последнюю, решающую минуту, и это мгновение, это осознание навсегда вбилось ржавыми гвоздями в его мозг. Он не чувствовал, как по щекам, вперемешку с кровью, текли горячие слезы. Теодор вообще ничего не чувствовал, кроме огромной дыры, растущей глубоко в груди.       Асмодей готовился к этому девятнадцать лет. Готовился ко дню, к моменту, когда отомстит за смерть возлюбленной. За те жизни, что были уничтожены прихотью Волан-де-Морта создать оружие, подвластное лишь ему. Хотел увидеть, хоть и знал, что это будет последним, что он увидит, как Том Марволо Реддл рухнет, сокрушенный собственной тьмой. Канет в Ад.       Джорджия стала его препятствием. Нотт—старший злился, когда узнал о чувствах сына. Он был в ужасе, потому что знал, на что способна толкнуть человека любовь. А после той ночи, когда Теодор из будущего, сломленный настолько сильно, что не был похож на самого себя, появился в библиотеке Нотт менора, в ту же секунду, когда увидел в книге «История Хогвартса» подсказку, написанную почерком сына, о местонахождении крестража, о его принадлежности к Когтеврану, Нотт—старший понял, что увидел в тусклых медово-карих, больше не напоминающих Евангелину глазах, себя. Самого себя, молодого, разбитого изнутри смертью возлюбленной и с младенцем на руках посреди пепелища. Асмодей перестраховался. И это стоило ему жизни. В погоне по всей планете за осколками души Волан-де-Морта, он создал свой собственный крестраж, расщепив свою душу надвое. Он поселил ее часть в сыне, уповая на то, что это лишь мера предосторожности. И в момент, когда Теодор рванул к девчонке в Малфой меноре в день возрождения Тома Реддла, Асмодей понял, что все сделал правильно. Он видел, как луч Авады вонзился в спину Тео в Запретном лесу, чувствовал, как часть его души умерла в сыне, сохраняя ему жизнь. И тогда Асмодей окончательно осознал, что сегодня его последний день. Ведь только оставшейся части своего обскура он мог доверить убийство лорда Волан-де-Морта.       Жизнь уходила из его тела нарочито медленно, дразня. Нотт-старший боролся со мраком, утягивающим его в свои долгожданные объятия, испепеляя взглядом лежащее тело Тома Реддла.       И когда, казалось, все было кончено, когда тело окутало долгожданное благоговение и умиротворение, когда на неслушающихся губах Асмодея дрогнула улыбка, а глаза стали медленно закрываться, Темный лорд, кашляя кровью и черной жидкостью, повернулся к нему лицом. В его глазах читался неподдельный страх и ярость. Его пальцы, царапая когтями землю, искали лежащую рядом палочку, а Асмодей с ужасом понял, что просчитался.       Последним, что увидел Асмодей Нотт перед тем, как испустить последний хриплый вздох, был взгляд Волан-де-Морта, наполненный ненавистью и лютой яростью. И взгляд его был направлен куда-то за спину Асмодея.       Он был направлен на Теодора.