Грехопадение

      Теодор дышал. Медленно втягивал ноздрями воздух, пронизанный пеплом и темной магией, позволял этому зверству проникнуть внутрь и осесть в легких. Он чувствовал на языке вкус крови и смерти. Его будто оглушило: он ощущал ладони на своих плечах, чувствовал, как поднимается его тело, как его оттаскивают куда-то в сторону из-под обломков Хогвартса. Он видел свои ноги, волочащиеся вслед за телом. А еще видел Джорджию. Видел, как открывается ее рот, как из глаз текут слезы, как она тянется к нему руками. Как ее оттаскивает Долохов. Теодор видел, как Беллатриса кружила над лежащим на земле Волан-де-Мортом. Легкие зажгло огнём, Нотт моргнул и медленно, с хрипом, выдохнул.       Теодор дышал, а Асмодей больше нет. ***       Холодно. Было действительно, Салазар, до дрожи в костях холодно. И темно. Теодор слышал, как шелестят его ресницы, пока он моргал. Его дыхание растекалось по пустоте и возвращалось обратно насмехающимся эхом: он был словно заперт в бездне. Он шел, шел так долго, что ноги отказывались двигаться. Выставив вперед руки, он продолжал идти, пытаясь ухватиться хоть за что-то. Просто чтобы не сойти с ума, просто чтобы чувствовать хоть что-то. Он лежал. Долго лежал, окутанный мраком, словно теплым одеялом, и, Салазар, как ему не хотелось вставать. Его придавило невидимым ничем, пока он находился нигде и чувствовал ничего.       И как же это было пленительно прекрасно.       Хотелось остаться. Не сразу, а через какое-то время. Тогда, когда бушующее внутри сердце замедлилось практически до самой остановки: и стало сразу так спокойно. Теодор давно не чувствовал себя так безмятежно. Он устал бороться, устал искать выход, устал жить.       Теодор вспоминал Джорджию, но ее лицо, отчего-то, было смазанным. Он не мог различить ни единой четкой черты ее лица, хоть, казалось, и знал их наизусть. Не помнил ее голоса, совершенно не помнил. Забыл какого это, когда она проводила кончиками пальцев по его запястью, скуле. Забыл как ощущаются ее губы на его губах. Сознание Теодора тонуло в бесконечной темноте, и с каждой секундой ему становилось все труднее сопротивляться ей.       Лежа вот так, посреди ничего, укрытый ничем, устремив уставший взгляд в никуда, он, вдруг, услышал голос. Но слов разобрать не мог, тембр показался ему знакомым. Но как только догадка лизнула мозг — Тео схватился за голову и, зажмурившись, умолял его замолчать.       Он все ещё не понимал. Не мог принять то, что всю свою жизнь был слеп и наивен. Ослепленный обидой и яростью, обделенный любовью или вниманием — все это сыграло злую шутку с его восприятием действительности. Теодор, сквозь ломоту в костях, размышлял. Искал хоть какие-то подсказки, перерывая собственные воспоминания, но ни одной, ни одной не находил. А голос с каждой секундой был все ближе и ближе, а желание разбить голову об ничто росло прямо пропорционально тому, как он осознавал реальность.       — Ты не можешь сдаться.       Теодор знал это.       — Не сейчас.       И это Теодор знал.       — Я не могу,— хрипло отвечал он темноте, свернувшись и обняв себя за колени, он покачивался из стороны в сторону и продолжал повторять, словно в бреду,— не могу… не могу…       На его плечо опустилась теплая ладонь. Но Тео даже не вздрогнул, он знал, что он будет здесь.       — Вспомни, ради чего ты все это делаешь.       Отец всегда скрывался во тьме.       — Ты сукин сын,— хрипел Теодор. Зубы стиснуты до желвак, в груди гудело, ком разрывал гортань,— Какой же ты сукин сын.       Вина. Вот, что он чувствовал. Холя и лелея собственную наблюдательность всю свою жизнь, он не замечал очевидного. Не хотел. Ему было удобнее видеть в Асмодее причину всех своих проблем: в смерти матери, в собственной неуравновешенной психике и тяге к саморазрушению. Когда твой отец — исчадье самого Ада, то все становится легче. Легче объяснить, почему ты сам такой невыносимый мудак.       — Иначе было нельзя,— отвечал голос.       А как теперь? Что делать с тем, что твой отец из демона стал величайшим мучеником? Теодор прокручивал все их немногочисленные разговоры, которые помнил. И каждое слово Асмодея теперь воспринималось иначе.       — Я ненавижу тебя,— выл Нотт, зарывшись лицом в ладони, — как же я ненавижу…       Он сломался. Окончательно и бесповоротно. Сдерживать слезы больше не было сил, он чувствовал себя жалким и беспомощным. Теперь, когда Асмодея нет, когда, казалось, самое страшное чудовище твоей жизни испустило последний вздох, Теодору стало страшнее в тысячу раз. Потому что Теодор был неправ. Потому что Теодор был дураком.       Нет, он не любил Асмодея, он до сих пор не считал его отцом и тот, даже если бы выжил, никогда бы им не стал. Некоторые раны никогда не затягиваются, сколько бы бадьяна ты на них не вылил. Он не забыл все те зверства, которые творил Нотт-старший, каждый перелом, каждая ссадина, которую Теодор получал от него теперь чесалась и зудела. Хотелось содрать с себя кожу и выбросить ее к чертям. Он ненавидел Асмодея, всей душой и сердцем ненавидел.       — Я знаю,— отвечал голос.       В нём ни капли сожаления, обиды или грусти. Голос был пустым и безликим, как и все, что окружало Теодора. Как и все, что символизировал Нотт-старший всю его жизнь.       Как жить с этим новым чувством? Как совладать с тяжестью, что разрывала грудную клетку на ничтожные ошметки?       Теодор слишком устал. То, что сотворила с ним Джорджия, то, какие чувства пробудила в нём она, теперь казалось шуткой. Ведь то, что пробудил в Нотте поступок его отца — стирало все грани, срывало тормоза и подобно Адскому пламени выжигало внутренности.       Теодор был слаб.       — Ты нужен ей.       — Ты ведь никуда не исчезнешь, так ведь?— надрывно усмехнулся Тео, держась за грудь и смаргивая слезы,— Ты ведь всегда будешь внутри меня?       Ладонь с плеча исчезла.       — Если ты позволишь мне быть там.       И Теодор позволит. В назидание самому себе. В качестве напоминания о собственной глупости. В качестве наказания за собственную ненаблюдательность.       В качестве дани Асмодею за его поступок. ***       Рваный вдох обжег слизистую, раздирал горло, Нотт повернулся набок, игнорируя противное ощущение прилипших к нему простыней и зашелся в яростном кашле. Холодные пальцы коснулись его лба и он вздрогнул, отпрянув, с трудом поднимая свинцовые веки, намертво, казалось, слипшиеся.       —Тише, дорогой, тише,— успокаивающий женский голос щекотал слух.       Нарцисса сидела возле него на кровати, бледная и исхудавшая, до ужаса уставшая и по-прежнему добрая. Такая, какой он ее помнил. Отпечаток бурной деятельности Пожирателей в ее собственном доме грязным пятном залег в голубых глазах, но не сломил сильный женский дух. Теодор не узнавал места, где находился, не узнавал собственного дыхания, не узнавал ничего, кроме Нарциссы. Она почти бесшумно бормотала заклинания, и Нотт мог чувствовать, как охлаждающие чары коснулись разгоряченного лба.       — Ты в Малфой меноре,— шептала миссис Малфой, все ещё поглаживая его,— ты в…— Тео мог поклясться, что слышал, как она сглотнула,— … безопасности.       Калейдоскоп минувших событий ворвался в голову, наполненный ярчайшими красками, и большинство из них были огненно-бордовые. Огонь и кровь. Пепел и смерть.       — Где она?— хрипел Теодор,— где…       Женская ладонь накрыла его рот, мешая произнести имя, так яростно желавшее сорваться с языка. И с этим жестом, отчего-то, Тео осознал, что случилось непоправимое. ***       Через два дня Теодор смог встать с кровати. Малфоевские эльфы, дрожа, натягивали на него выстиранную мантию Пожирателя смерти, зашнуровывали ботинки тонкими цепкими пальчиками, а сам Нотт все это время просто стоял. Стоял и смотрел на себя в отражении древнего зеркала, висящего в одной из гостевых комнат Малфой менора. Круги под его глазами практически доставали до крыльев носа, его рука была безвозвратно повреждена и плохо залечена. Расщепленная плоть, которую нарастили пока Теодор был в подобии комы, отличалась цветом от его собственной кожи. Безобразные линии новообретенных шрамов танцевали вокруг его руки, извиваясь тонкими темными змеями, тянулись от левой ключицы прямо к запястью. Он был бледен и болен на вид, но жжение метки гнилостно шептало прямо сквозь эпидермис, импульсами к мозгу.       Волан-де-Морт ждёт.       Нетвердой поступью он шел, словно в бреду, по мрачным коридорам на зов своего хозяина, упуская из вида окружающее его пространство. Концентрация темной магии зашкаливала, воздух пропитан смертью, из темниц до второго этажа долетали обрывки отчаянных криков и мольбы о помощи. Теодор ничего не чувствовал. Он был накачен напитком Живой смерти до такой степени, что каждый шаг давался ему с дюжим трудом, ведь соприкосновения с мраморной поверхностью пола он просто-напросто не чувствовал. Нарцисса говорила, что его состояние было близко к летальному, что его пришлось погрузить в глубокий сон посредством опасного зелья, чтобы организм перестал сжирать себя заживо. Говорила, что Волан-де-Морт лично дал указание вернуть Теодора к жизни, чего бы это не стоило.       И вот он. Разбит и сломан внутри и снаружи, оболочка человека с гнилью внутри. Все умерло. Все внутри мертво и очерствело. Но, блять, все еще жив.       Теодор остановился возле входа в зал, в котором проходили собрания и впился пустым взглядом в извилистые вензеля на дверном полотне. Они двигались, шептались, он слышал. И был напуган. Он до сих пор был на грани смерти и не знал, в какую сторону шагнуть. Но лицо оставалось бесстрастным, лицевые мышцы словно атрофировались и более были не подвластны Теодору. Метка жгла, лизала предплечье пламенем, змея впивала свои клыки в кожу и высасывала из тела силу воли. Таков был зол Волан-де-Морта — не оставляющий права на отказ.       Нотт поднял ладонь, чтобы толкнуть дверь, и замер взглядом на дрожи в собственных пальцах. Сжал кулак, но не почувствовал движения мышц под кожей. Он просто оболочка. Бдительность канула в лету, он даже не заметил, что стоял перед дверью не один. Даже не вздрогнул, когда на его плечо опустилась ладонь.       Драко буравил его взглядом исподлобья, поджав губы. Он был одет в такую же форму, как и Теодор, и выглядел также паршиво: бледно и устало. Нотт медленно повернул к нему голову, пытаясь прочесть хоть какие-то эмоции на лице Малфоя. Найти хотя бы один немой ответ на немой вопрос, намертво застрявший в медово-карих потухших глазах Теодора, но не находил.       Воздух со свистом покинул замершие легкие, дверь скрипнула под тяжестью ладони Тео и он поднял взгляд.       Нотт помнил это кресло из самого детства. Помнил, как они с Драко пятилетними мальчишками бегали по менору, а когда выдыхались, Нарцисса читала им сказки. Теодор помнил, как она сидела в этом самом кресле, темно-зеленая бархатная обивка, деревянные подлокотники с гербом Малфоев. Как-то в один из таких дней, Тео уснул под мелодичный голос Нарциссы, рассказывавшей о приключениях трёх братьев в стране Льда, уснул прямо на ее руках, пока она сидела в этом самом кресле. Как она поглаживала его голову, щеки. Помнил, как она пела ему, тихо так, едва слышно, чтобы не разбудить. В такие моменты Теодор, казалось, понимал, какого это — иметь мать.       А сейчас от темно-зеленого дорогого бархата исходило зловоние немытой кожи, обивка потеряла цвет и стала грязной. Его ножки, едва виднеющиеся снизу, перепачканы в крови, а герб на подлокотнике выжжен заклинанием. Теперь там зияла Черная метка. А на кресле, развалившись, сидел Волан-де-Морт, провожающий вошедшего в зал Теодора нечитаемым взглядом. Пожиратели стояли по бокам, их шеренга тянулась от кресла к двери, прямо через всю комнату. Ни одной маски, он видел их лица. И несколько десятков пар глаз смотрели на него в ответ. Он поймал взглядом Нарциссу, стоявшую в коридоре за спиной Темного лорда. Она, сцепив пальцы возле своего живота, наблюдала за Теодором как и все остальные. И даже толики беспокойства он не нашел в ее глазах — так хороша была Нарцисса Малфой. Именно эта ее черта—держать разум под полным контролем— позволит ей прожить дольше каждого из присутствующих здесь сегодня. По-крайней мере так надеялся Теодор.       — Что ж,— прошипел Том, лениво обводя взглядом стоящего перед ним Нотта,— ты сдержал свое слово, а я сдержу свое.       Тео не смотрел на него, он стоял, опустив взгляд, наблюдая за тем, как дрожь в его пальцах лишь усиливалась. Все его мысли предательски унеслись прочь из этого зала и витали черт знает где. Ведь он не знал, где она.       — Но прежде, чем я удостою тебя чести быть Верховным Пожирателем смерти, идти со мной рука об руку, выполнять все мои приказы и отдавать их остальным моим приспешникам, — Волан-де-Морт наклонился ближе к Теодору,— я должен знать, кому доверяю все эти полномочия.       Нотт не понял, как это произошло и в какой момент в его голову беспардонно вторгся дьявол. Не чувствовал удара коленей о мраморный пол Малфой менора, не чувствовал зловещего и неистового копошения в собственных воспоминаниях. Теодор, на самом деле, вообще ничего не чувствовал. Реддл рыскал, словно ищейка, по каждой встрече Тео и Асмодея, от самого его младенчества до настоящей минуты. Он искал недвусмысленные взгляды, фразы, искал причастность Теодора к выходке своего отца. А Нотт не мог. Он просто не мог сопротивляться, магия его как-будто не слушалась. Ментальные полки со склянками дрожали, передние сосуды падали, выпуская на обозрение лорду всякую ненужную чепуху: он и Никки в саду Нотт менора; конверт в маленьких руках; первый экзамен по зельеварению; первая сигарета — все это лишь разозлило Реддла. Он разорвал когтями полотно детских воспоминаний и нырнул глубже. Туда, где Теодор прятал ее.       Когда первая задняя склянка разбилась вдребезги, Нотта будто парализовало. Ее волосы никогда не были такими рыжими: лишь смотря на них сквозь воспоминания можно было сгореть дотла. Тео зажмурился, схватившись за голову, до боли вцепляясь неслушающимися пальцами во взмокшие кудри и натягивая их так сильно, что ещё чуть-чуть и вырвет с корнем. Ее глаза, Салазар, ее голос, ее такой редкий и от этого столь пленительный смех. Ее пальцы скользят по обнаженным плечам Теодора, ее стоны тихие, но чувственные. Все внутри сжалось. Волан-де-Морт, почувствовав реакцию Нотта на воспоминания, будто специально задержался в них подольше. Стоял в тени угла и смотрел, как Джорджия впивается ноготками в простынь и выгибается навстречу толчкам Тео. Как их пальцы переплетаются, сжимаясь в кулак, как Теодор осыпает каждый миллиметр ее кожи влажными тягучими поцелуями. Как поджимаются пальчики на ее ногах, скрещенных на пояснице Теодора. Как Нортон достигает оргазма и, широко распахнув глаза, смотрит на Нотта, а от обилия любви и преданности в ее взгляде можно просто захлебнуться.       — Очаровательно,— прошептал он, все ещё стоя в углу.       Теодор, хрипя, вдохнул и вновь закашлялся. Волан-де-Морт покинул его голову ещё более безжалостно, чем вошел. Ощущение, будто из твоего рта вытягивают тонкий кишечник, дюйм за дюймом, и запрещают закрывать глаза. Сквозь судороги и головокружение, Тео наблюдал, как на вычищенный домовиками мраморный пол падают крупные капли. Его пот, его слюни, слезы.       — Прецедент,— голос Реддла звучал словно за тысячи лик где-то за спиной Нотта,— Асмодей укусил руку, с которой кормился всю свою жизнь. Я пригрел предателя на собственной груди,— он стукнул кулаком по тому месту, где должно быть сердце, и глухой пустой звук отразился от стен менора,— я доверял ему безоговорочно. И за свое доверие я поплатился сполна.       Головы Пожирателей вжались в плечи, все до единого. Том медленно шагал вдоль построения, внимательно вглядываясь в лица.       — Я распотрошу ваши мозги,— его голос стал ещё более спокойным, и это пугало,— разорву на части каждую извилину, но проверю каждого в этой комнате. И Теодор,— он обернулся на лежащего возле кресла Нотта,— Теодор эту проверку прошел,— Реддл втянул узкими ноздрями спертый воздух и, отвернувшись, продолжил идти между Пожирателей,— я, великий Темный лорд, провозглашаю Теодора Асмодеуса Нотта Верховным Пожирателем смерти.       Тео медленно моргнул. В голове зияла пустота, высосанная без остатка, выпотрошенная и брошенная. Тело все ещё билось в мелких конвульсиях, но он нашел в себе силы встать. Как только мысль обернуться коснулась мозжечка, он почувствовал неуловимое движение за спиной. Волан-де-Морт бесшумно обошел его и стоял перед лицом, держа в руках палочку.       — Дай свою руку.       Несгибающимися пальцами Теодор засучил рукав, обнажая извивающуюся метку. Жмурясь от пота, стекавшего со лба, он буравил глазами змею, в сердце которой вонзилось острие древка Реддла. Это было хуже в сотни тысяч раз. Сущая бездна тонкими иглами впилась в кожу, поражая каждую клеточку тела своей чернотой. Хотелось блевать от концентрации темной магии, хотелось одернуть руку и отдать дьяволу душу прямо здесь, только бы не чувствовать, как сердце оборачивается тьмой. Метка шевелилась, сквозь нити магии, связывающей его и Волан-де-Морта, Тео мог чувствовать его клятый пульс. А его собственный, словно верный слуга, стучал в такт с повелителем. Череп, намертво вшитый в предплечье магическими чернилами, опоясала корона.       — Преклоните колени,— скомандовал, шипя, Реддл.       Шелест десятка мантий за спиной казался могильным шепотом. Пожиратели один за другим вставали на колено, смиренно склоняя головы в почтительном жесте. Веки Тео налились чугунной тяжестью, он опустил их и медленно обернулся. Это было по-другому, ощущалось иначе. Пустоту в груди до краев заполнила тьма, не оставляя места человеческому. Он больше не Теодор Нотт.       Глаза медленно открылись, зрачок молниеносно сузился, воздух вокруг жалобно затрещал от переизбытка магии. ***       Часами он стоял за спиной Волан-де-Морта в тот день. Симфония криков извивающихся на полу Пожирателей не тронула ни единый мускул. Не вызывала отторжения, желания закрыть уши и зажмуриться. Кажется, ему было приятно слышать их боль. Было приятно ощущать вибрации пола, когда очередная темная фигура падала ниц и тряслась в агонии. Тяга к насилию казалась наваждением. А удовольствие от пыток электризовало волоски на руках. Лишь раз он дернул бровью, глядя как капли крови стекают по пепельно-белым прядям Малфоя, как брызжет слюна сквозь его намертво стиснутые зубы. Как Драко хрипит, глядя на него, лежа у его ног.       Мысли унеслись прочь, в никуда. Мозг окутало безмятежное спокойствие и лишь шепот в голове говорил о том, что он все ещё жив.       — Завораживает, не правда ли?       Он шел плечом к плечу с Волан-де-Мортом по коридорам поместья Малфоев, не в силах вспомнить, когда Реддл вывел его из зала.       — Я чувствую тебя,— шипел Темный лорд,— чувствую твое нерушимое спокойствие.       И он его чувствовал. У себя в голове, в горле, в легких — везде, куда ластилась тьма. Где обнимала смерть.       — Наша задача, Теодор, найти мальчишку,— голос Реддла вкрадчив, прямиком в мозг, словно пуля,— ты должен найти Гарри Поттера и привести этого выродка прямо ко мне.       И это приказ, он чувствовал, как готов сиюсекундно сорваться с места и, обернувшись дымом, исполнить волю своего господина. Мраморные полы сменились каменными ступенями, ведущими вниз. Звук их шагов отражался от сырых стен, утопая в криках о помощи. Двери камер мелькали на периферии взгляда, доверху забитые людьми, гоблинами, эльфами. Тоннель вел их вглубь темниц, уводил подальше от запаха мочи и крови, в давным-давно заброшенную часть подземелий, о, как была велика их протяженность.       — Я вынужден соблюдать некоторые осторожности после того, что сделал Асмодей,— Волан-де-Морт остановился у самой дальней камеры,— я надеюсь, что ты простишь мне эту маленькую слабость.       За чугунной дверью звякнула цепь, едва уловимый, заглушенный толстой стеной звук, но он услышал.       — Это всего лишь подстраховка,— Реддл лениво пожал плечами, изгибая тонкие губы в ухмылке,— никто из нас и пальцем ее не тронет.       Ее. Тело прошибло мучительной судорогой, а то, что осталось от сердца, замерло в ужасе. Лицо оставалось спокойным и нечитаемым, пальцы не дрогнули — лишь внутри разверзлась бездна.       — Я готов закрепить нашу договоренность Обетом, Теодор.       По щелчку бледных пальцев за спиной раздался хлопок аппарации. Он все ещё не мог сдвинуться, когда почувствовал, как пальцы Тома обхватывают его запястье и поднимают вверх. Все ещё не мог и моргнуть, когда палочка Малфоя-старшего связала их руки серебряной нитью. Он не слышал клятв Волан-де-Морта, не мог разобрать ни слова. Слух улавливал лишь тихие всхлипы по ту сторону камеры.       — Клянетесь ли вы, великий Темный лорд,— монотонно произносил Люциус,— что не тронете девушку лично, и никто из Пожирателей смерти не позволит себе того же, пока Теодор Нотт исполняет вашу волю?       — Клянусь.       Кожу запястья обожгло, нить раскалилась докрасна и запечаталась глубоко под эпидермисом.       Он не слышал, как ушел Малфой. Не дрогнул, когда на его плечо опустилась ладонь, холод которой он чувствовал сквозь ткань мантии.       — Я дам вам немного времени,— прошептал ему на ухо Волан-де-Морт.       Он не видел, как тот исчез. Он смог моргнуть лишь тогда, когда засов с громким противным скрежетом открылся, а дверь медленно распахнулась. Его тело двигалось по наитию, он вошел в камеру, а по его ноздрям тут же ударил до боли знакомый когда-то запах. Его пальцы зарылись в спутанные рыжие кудри, ощущали дрожь хрупкого тела.       — Тео…       Тео?       Он ещё раз моргнул, его взгляд скользнул по макушке, прижимавшейся к его груди. Словно щекотка тонкие девичьи пальцы скользили по его рукам, выше, к плечам, шее и скулам. Он сосредоточил взгляд на глазах напротив. Переполненные слезами, горем и отчаянием. Губы дрожат, ссадины и синяки покрывают бледную кожу. Он провел по ним пальцами, следя за движением собственной руки.       — Тео,— шепот снизу,— что они с тобой сделали?       Он не хотел слышать этого имени, оно казалось чужим ему, давно забытым, несуществующим. Виски сдавило, он зажмурился, отшатываясь. Казалось, что клетки мозга умирают, сгорают в пламени, боль была настолько ощутима и реальна, что он ему пришлось стиснуть зубы и невольно промычать. И вновь те руки на его лице. Касания к коже обжигали, тонкие пальцы тянули его наверх.       — Тео, посмотри на меня!       Тео.       Воздух выбило из легких так внезапно, что он едва ли не умер. Отчаянно глотая кислород, он рухнул на пол и вцепился в свою одежду, разрывая ее. Пуговицы мантии с глухим звуком оторвались от ткани и покатились по камере, он царапал свою грудь, оставляя на ней багряные полосы, сквозь которые тонкими струями проступала кровь. Его обнаженный торс блестел от пота, затуманенным болью взглядом он смотрел, как тысячи черных нитей вздымаются к его груди и ныряют к сердцу. Словно иглы, словно Круциатус, они, вместо крови, царствовали в венах, в каждом капилляре, устремляясь к одной точке.       Джорджия до крови закусила губу и беззвучно заплакала, с ужасом наблюдая за танцем тьмы на его коже. Она не узнавала Теодора, будто его подменили. Он разрывал на себе одежду по направлению нитей, освобождая им путь и ревя от боли. Судорожно всхлипнув, она рухнула на колени рядом с ним и дрожащими пальцами помогала ему избавляться от ткани. Тени тянулись к предплечью, Джо едва успевала уследить за ними, стискивая промокший насквозь рукав пожирательской форменной мантии, а тот, словно назло, никак не желал поддаваться. Палочки у нее не было, сил и концентрации для невербальной магии не было: в теле царствовал хаос и смятение.       Кожа предплечья, казалось, плавилась. Очертания метки обуглились и горели, выжигая из тела жизнь и тягу к ней. На глазах выступали горячие слезы, он смаргивал их вновь и вновь, наблюдая за тем, как нити устремились к центру его клейма и нырнули в змеиное сердце, ровно в ту точку, к которой ещё несколькими часами ранее был приставлен кончик палочки Реддла.       Что-то щелкнуло внутри и замерло.       Как же он надеялся, что замерло его сердце.       Но, к сожалению, оно предательски продолжало гонять очерненную, некогда чистую кровь по взбухшим венам. Самую чистую из всех, спасибо замысловатой родословной и ярому желанию Тома Реддла повелевать всем живым и мертвым. Теперь в багряной вязкой жидкости плавали черные сгустки, закупоривая проходы, теперь в его теле царила тьма. И не одна. Два взаимоисключающих себя явления заточены в человеческой оболочке и вынуждены ужиться друг с другом, или же разорвать тело к чертям, в бездумной бойне за превосходство.       Обскур и метка. Метка и обскур. Полная свобода и принуждение к подчинению.       Ему не хотелось думать о последствиях такого слияния. Ему не хотелось думать о причине, по которой он пережил смертоносное заклятье, о причине внезапного, несвойственного проявления обскури. Ему не хотелось думать ни о чем.       Потому что внезапно все его естество сконцентрировалось в каре-зеленых глазах напротив и замерло. Как молотом по голове. Как выйти из комы и понять, что ты остался один в мире. Как после затяжной амнезии вспомнить главное. То, что вело тебя долгими месяцами. Что вынуждало стать тем, кем ты являешься сейчас.       Как будто заново вспомнить кто ты на самом деле.       — Джо…— прохрипел Теодор, протягивая дрожащую руку к ее лицу.       Нортон закусила губу и часто-часто закивала. Она обхватила его ладонь дрожащими пальцами и прислонила к своей щеке, не сводя взгляда с бури в медово-карих глазах.       — Что они с тобой сделали?— спросила она шепотом.       Нотт чувствовал, как все процессы в организме замедлились, словно под действием заклинания. Мысленные потоки вальяжно кружили в сознании, насмехаясь и просто проплывая мимо, он не успевал зацепиться ни за одну из них.       — Твоя… метка,— Тео медленно перевел взгляд к участку кожи на предплечье,— она…       Другая. Единственная в своем роде. Верховная.       Он отдернул руку и поспешил спрятать безобразную коронованную змею в складках мантии. Чувства понемногу возвращались на места, как и осознание ситуации, в которой он теперь находился. В которой они теперь находились. Он обвел взглядом темницу: четыре сырые стены и не менее влажный пол, воняет плесенью и затхлостью и она, сидящая посреди всего это мракобесия на коленях перед ним, спрашивая «что же они с ним сделали?». Хотя и сама находилась в том положении, в котором не должна была оказаться.       Импульс в голове промчался по нервным окончаниям, разбиваясь о подкорку острой болью. Теодор зашипел, хватаясь за висок. Асмодей. Церемония. Легилименция. Темница. Гарри Поттер. Джорджия.       Непреложный обет.       — Они тебя не тронут,— словно в бреду прошептал Тео практически одними губами,— он поклялся, дал обет. Я…       К ногам внезапно прилила сила и мощь, он вскочил и в беспокойстве огляделся. Джорджия медленно поднялась следом, не сводя с него испуганного взгляда.       — Я найду Поттера,— шептал Теодор,— найду и он отпустит тебя. И мы… мы сбежим… ты… я спрячу тебя…я….       Несвязный шепот утонул в губах Джорджии. Нотт замер, часто дыша, широко распахнутыми глазами наблюдая за тем, как Нортон, дрожа, прислонилась своими губами к его. Вкус отчаяния отпечатался намертво, не забыть, не избавиться. Немая просьба заткнуться хоть на секунду и осознать, что все кончено. Принять неизбежное и просто прочувствовать друг друга, возможно в последний раз. Насладиться единственным теплом, безысходно дрожащим внутри от переизбытка черноты и боли. Она тихонько судорожно вздохнула и прислонилась лбом к его губам.       — Не уходи.       Голос пустой, словно шелест ветра. Лишенный надежды и пропитанный болью. Сломленный.       — Я не могу.       Такой же ответ.       — Я должен.       Теодор медленно шел обратно, сверля взглядом сменяющие друг друга каменные плиты под ногами. Подошва его ботинок утопала в лужах мочи, крови, тянущихся из ближайших камер. Лестница осталась позади, пустой взгляд вперед, на мрачный коридор, и вновь шаг в никуда. Он добрел до зала и остановился, медленно поворачивая голову. Тело Уолдена Макнейра так и лежало посреди комнаты. Мозг не выдержал, сердце отказало, ох и завидовал ему Теодор. Ни толики сочувствия или испуга. Окинув ленивым взглядом бездыханный силуэт на мраморном полу, он продолжил идти по коридору, прямо к выходу из менора. Тени бесшумным шлейфом выползали из углов, мимо которых проходил Тео и сливались с его собственной, преобразуя человеческий облик в горбатого гигантского монстра, бездумно следующего за хозяином куда бы тот не шел. И, как только его ботинок преодолел порог, а кудри колыхнулись от порыва ветра, пытавшегося ворваться в мрачные стены, он аппарировал.       Галька шелестела под ногами, кусты не подстрижены, цветы давно завяли. Нотт менор зловеще взирал на ночного гостя темными окнами. Провожал его задумчивым взглядом к входной двери, не дойдя несколько футов до которой Теодор замер.       Его взгляд утонул в луже крови перед входом, в которой мерзко, нарочито-медленно и дребезжа расходились от центра к краю круги. Кап-кап. Внутри Тео ничего даже не шевельнулось, чего не сказать о трупе, показательно подвешенном на иссиня-черных кишках, бездыханное тело которого вяло покачивалось в порывах майского ночного ветра. Хоть и безобразно искалечено было лицо, Теодору даже не пришлось смотреть в него, чтобы понять кто это. Кривым, как вся его жизнь, почерком, позади оставленного в качестве напоминания о цене предательства Волан-де-Морта, на тёмных стенах поместья поблескивала в лунных лучах свежая, красноречивая надпись, след от которой тянулся к той самой луже, на которой взглядом застыл Теодор.       Не глядя вверх, он прошел мимо и открыл дверь, образовывая в кровавом «ПРЕДАТЕЛЬ» дыру.       Поместье обдало холодом и звенящей тишиной. Мрачные тени, отбрасываемые пыльной мебелью, извивались, когда Теодор проходил мимо. Воздух спертый и затхлый, эхо медленных шагов гуляло по пустым коридорам, создавая в доме подобие жизни. Нотт остановился возле входа в кабинет, принадлежавший Асмодею. Взгляд лениво скользил по крохотному тельцу домовика, в котором он безоговорочно узнал старушку Никки. Ее глаза были тусклыми и безжизненными, костлявая грудь, облаченная в потрепанную рубашку, которую Теодор когда-то в детстве сотворил собственными руками, не двигалась в такт дыханию эльфийки.       Он вошел внутрь и моментально нашел взглядом портрет матери. Точнее то место, где он раньше висел. Кабинет был похож на свалку, Пожиратели обыскали каждый уголок, вывернули наизнанку каждый ящик стола. Листы бумаги шелестели под подошвами, Тео подошел к пустой картинной раме и провел дрожащей рукой по порезу, рассекавшему полотно.       Они отобрали у него все, что оставалось. Оставили его совершенно одного наедине с новым положением. Кланялись в ноги зная, что распотрошили Нотт менор вверх дном и оставили напоминание о содеянном Асмодеем. Руки затряслись с небывалой силой. К горлу подкатил горький ком и Тео рванул в ближайшую ванную, о которой смог вспомнить. Его рвало, выворачивало наизнанку, а в голове копошился заговорщический шепот. Нотт в смертельной спешке стянул с себя одежду, пропитанную смертью, и уперся дрожащими руками в прохладный кафель раковины.       Взгляд в отражении - не его. Шрамы на теле будто чужие, не принадлежащие ему.       Он оболочка для тьмы, что сжирала изнутри. Вонзала клыки в испещренное увечьями давно замолчавшее сердце. Тео долго всматривался в человека, неустанно наблюдавшего за ним в ответ, и чувствовал, что Реддл здесь. В этой комнате. В его голове.       В зеркальном отражении.       Стоит за спиной Теодора и мерзко ухмыляется.       Рваный крик разодрал глотку, кулак безостановочно сокрушался на прохладную поверхность, кроша ее на мельчайшие осколки. Перепачканный в крови, он сполз на холодный пол и распластался на спине, тяжело дыша.       

      Таков он был — Теодор Асмодеус Нотт.       Теперь он был таков.