Грехопадение

      Его руки стали мерзнуть чаще обычного. Он прислонял взмокшие от пота ладони ко рту и дышал, дышал, дышал на них, в тщетной попытке согреть. Может быть так чувствуется, когда из тела уходит жизнь. Лишь может быть, он, на самом деле, не знал.       Что вообще означало понятие «жить»? Вот он, Теодор Нотт, который, казалось, ну просто не способен сломаться ещё больше, чем надломил и растоптал его Волан-де-Морт, вцепившись в разум Нотта своими черными когтями. Но все же Тео мог себе ещё позволить такие вещи, совершенно, казалось, обычные, человеческие: он все ещё мог чувствовать сдавливающую сердце боль, мог слышать тихое потрескивание магии от парящей в воздухе лечебной диаграммы, мог услышать запахи зелий, которые варила Грейнджер. Он все ещё мог видеть неизменно мертвое, безжизненное лицо девушки, любовь к которой он, проклятый безумец, посмел позабыть.       И была Джорджия Нортон. Джорджия, которая за три клятые недели, проведенные в Нотт мэноре, все ещё не сказала ни слова. Не пошевелила ни единым мускулом на теле по собственной воле, не реагировала на диагностические заклинания Грейнджер, которые та накладывала на нее в немыслимом количестве каждый Салазаров день. И не видела ничего вокруг себя. Не видела ни снега, укрывшего давно заброшенный ноттовский сад, вид на который открывался из окна комнаты, в которой Джо находилась. Не видела закушенной губы Гермионы, день ото дня пытающейся поговорить с Нортон тихим-тихим шепотом. Не видела искаженного отчаянием лица Теодора, который часами напролёт сидел в кресле возле ее кровати и неотрывно наблюдал за тем, как медленно, почти неуловимо вздымается ее грудь под стать тихому дыханию.       И даже, возможно, не осознавала того, что осмелиться войти к ней Нотт смог лишь неделю назад. Вот уж она бы ухмыльнулась этой его гребаной слабости, если бы могла.       С того рокового вечера все дни Теодора превратились в сплошное серое месиво. Утром он покидал поместье, облачившись в форму Пожирателя, выходя на улицу, он всегда останавливался и оборачивался к одному из взирающих на него окон. Все ещё надеялся увидеть, как его темный силуэт провожает рыжая копна пышных волос, но каждый раз его встречала лишь пустая темнота. А затем Малфой мэнор. Снова крики, снова кровь, снова трупы. Выверенными до бездумного автоматизма движениями он вновь отнимал чужие жизни, даже не пытаясь разобраться, чья кровь вязкой лужей растекается под его ногами в этот раз. Будь то орденовец, очередной провинившийся Пожиратель или сам, мать его, Мерлин. Он сжигал целые деревни, взрывал городские здания, совершал налеты на гигантские корабли тех умников, которые считали, что Посейдон уж точно убережет их от войны, развернувшейся на суше. Поздними вечерами он возвращался домой. Одними и теми же лестницами, теми же коридорами он вновь и вновь поднимался на второй этаж поместья и припадал лбом к закрытой для него двери, вслушиваясь в тихий шепот Гермионы по ту сторону. Сползал по стене на пол и ждал, вцепившись окровавленными пальцами в спутанные кудри. Блуждая пустым взглядом по полосе света под дверью, он в мыслях перечислял заклинания, вспышки которых складывались в ту самую полосу. Пытался угадать по цвету, по оттенку. Ждал ровно столько, сколько нужно было. Затем выходила Грейнджер, тихонько прикрывая за собой дверь. И вновь ее взгляд, с каждым днем терявший краски той необузданной ярости, с которыми он впервые привел ее в Нотт мэнор. Теперь ее глаза были полны сожаления и безудержного беспокойства. Иногда она, поджав губы, только качала головой, сообщая, что ничего не изменилось. И уходила на третий этаж, и Теодор слушал каждый ее шаг, пока где-то над головой не закрывалась дверь. Иногда она, измученная и обессиленная от того количества целебной магии, которой пыталась помочь Джорджии, сползала на пол по другую сторону коридора и они сидели, молча слушая звенящую тишину, окутавшую их.       Она могла уснуть прямо на том самом полу. Теодор наблюдал за ней какое-то время, а потом поднимался на ноги, брал на руки Грейнджер и нёс ее в комнату, которую выделил им. Положив ее хрупкое тело на кровать и укрыв темным шерстяным пледом, Тео выпрямился и обернулся. Стопки книг, аккуратно сложенных на подоконнике, пестрили своими названиями. Преимущественно, это были обширные сборники зелий и их противоядий. Однако с появлением в поместье Джорджии внушительный список литературы, позаимствованный Грейнджер из ноттовской библиотеки, пополнился фолиантами о магическом безумии и его возможных причинах. На небольшом столике возле кровати были выставлены несколько пузырьков с зельями, Тео по их цвету отличил Зелье-Сна-Без-Сновидений, Животворящий элексир и, кажется, Умиротворяющий Бальзам. Гермионе приходилось и вправду тяжело, ведь с появлением Джорджии в поместье увеличилась не только стопка собранных на подоконнике книг, но и нагрузка на организм Грейнджер, которая с утра до вечера вкладывала собственную энергию в целительные заклинания. Теодор снова медленно обернулся к кровати. Подойдя к ее второй половине, той, которую не занимала свернувшаяся клубком Гермиона, он медленно протянул руку и поднес к паре тонких ноздрей. И когда грубую кожу обдало едва различимое дыхание, Тео выдохнул, также незаметно.       Малфой выглядел просто спящим. Как всегда бледен, непривычно спокоен и безмятежен, словно ребенок. Кажется, даже появившаяся за последние полгода морщинка меж бровей разгладилась, придавая его лицу немного юных черт. Черт, не тронутых ни войной, ни смертью. Тео поддел пальцем простыню и спустил ее ниже, оголяя торс Драко. Рука замерла, как только из-под белоснежной ткани показалось ужасающее, некрасиво темное пятно. Некрасивое настолько, что выглядело даже завораживающе под мышцами груди, прямо над сердцем. Теодор медленно провел по нему подушечками пальцев, не чувствуя ничего. Словно обычный синяк, один из тех, которые Драко получал в детстве, когда падал с вишневого дерева в саду своего поместья. Но сейчас отделаться бадьяном и успокаивающим бормотанием Нарциссы он не мог. Теодор даже не знал, больно ли было Малфою, когда он принял луч Авады своей грудью. Не знал, больно ли ему сейчас. По краям темного пятна виднелись зажившие ожоги, над которыми первые два дня так трудилась Грейнджер. Ей удалось подлечить их, но вот что делать с пятном она все ещё не знала. Не знал и Теодор.       Он, на самом деле, не рассчитывал , что до этого дойдет. Он думал, что простого шантажа жизнью Драко будет достаточно для Гермионы, чтобы та выдала ему Поттера на блюдечке. Именно поэтому он не особо обращал внимания на дозировку ингредиентов для зелья, которое приготовил в кабинете Асмодея ровно за два часа до рокового луча. Он вычитал о снадобье в ветхом томике, который, казалось, был старше самого Кантанкеруса Нотта, и насчитывал добрых двести дет со дня своего написания. Напиток, который может обмануть смерть. Не особо следил за количеством этого самого зелья, которое наносил на форму Малфоя, пока тот спал за соседней дверью. Просто мера предосторожности, на случай, если что-то пройдёт не так. И оно прошло. Да, снадобье остановило проникновение смертоносного проклятия в тело Драко, но все же не полностью. Какая-то часть, крохотная, совершенно молекулярная, пробралась сквозь самодельный щит и поселилась в его теле. Теодор не дал Малфою умереть той ночью, но и не спас его.       Грейнджер днями и ночами бродила по библиотеке в поисках противоядия, либо же любого другого выхода из того состояния, в котором находился Драко. Он не мертв, но он и не жив. Как показывали диаграммы, которые постоянно парили над его телом, его организм функционировал так, будто ничего и не произошло. Гермиона поила его укрепляющими зельями, чтобы поддерживать в нём жизнь, вроде пищи, но эфемерной. Не отходила от его кровати все те три дня, прерываясь лишь на то, чтобы принести из библиотеки ещё больше чтива. Грейнджер не разговаривала с Теодором, упрямо игнорировала. Не сказала ни слова о его поступке, о том, что он, мерзкий, расчетливый ублюдок, отдал, словно какую-то вещь, символ светлой стороны Волан-де-Морту, пожертвовав при этом жизнью своего близкого друга. Не спрашивала о причинах, не задавала вопросов, не обвиняла его во всех грехах. Гермиона отдавала всю свою энергию на то, чтобы помочь Драко. Теодор, честно признаться, и не представлял, что же творилось в голове гриффиндорки, может ему и вовсе не было до этого дела. Ее присутствие в Нотт мэноре никак не мешало Тео, но и никак не помогало. До той самой минуты, пока он не рухнул к ее ногам с безжизненным телом Джорджии на руках.       Теперь же Теодор был благодарен всем святым за ее присутствие и грейнджеровскую сердобольность. За ее вечное желание помогать всем вокруг нее, даже если и самая внушительная помощь требовалась ей самой. Он снабдил ее всем необходимым: каждое утро он находил небольшой лист пергамента с названиями ингредиентов и книг, которых Гермиона не находила в запасах Нотт мэнора, а к вечеру гриффиндорка обнаруживала все то, о чем просила на полу возле двери Джорджии. И Нотт, словно мальчишка, каждый вечер ждал, что Грейнджер скажет заветное «получилось».       Но она продолжала выходить из комнаты и качать головой, и Тео каждый раз заново умирал где-то внутри себя. От того, что не понимает, как это случилось с Джорджией. Не понимает, как помочь ей.

      Можно ли ей помочь?

      Неделю назад он вернулся в поместье раньше обычного и застал Гермиону возле двери. Они молча смотрели друг на друга, в ее руках блестели небольшие склянки, палочка торчала из неопрятного пучка на затылке. От нее пахло свежесваренным кофе и зельями. Грейнджер втянула носом воздух и пробормотала:       — Мне нужна твоя помощь.       Не дожидаясь ответа, она открыла дверь и вошла внутрь, оставляя Теодора на пороге. Он лишь на мгновение замер, борясь с нарастающим чувством тревоги и желанием сбежать отсюда.       —Привет,— послышалось из комнаты,— к тебе кое-кто пришел.       Грейнджер неустанно продолжала разговаривать с Джо, будто та могла ее понимать. Могла ответить. На самом деле с каждым днем надежда на то, что Нортон когда-нибудь станет прежней, понемногу рассеивалась в голове Гермионы. Все еще цеплялась острыми коготками за разум, но была не слишком убедительна. По крайней мере Джорджии не становилось хуже. Гриффиндорка присела на край ее кровати и нежно коснулась исхудавшими пальцами запястья Нортон, прощупывая слабый пульс. Грейнджер обвела тусклым, печальным взглядом ее неизменно застывшее лицо, белые глазницы, ресницы, слегка подрагивающие. Ее острые скулы и едва заметную россыпь веснушек, теперь казавшиеся грязью на мертвенно-бледном лице.       — Пора немного прогуляться, Джо,— прошептала Гермиона, оглядываясь на дверь.       Встретившись взглядом с Теодором, от лица которого будто отхлынула вся кровь, Гермиона коротко кивнула в сторону кровати и вновь обернулась к Нортон.       — Сегодня с тобой погуляет Теодор, хорошо?— ворковала она, словно над ребенком,— мне нужно провести одно исследование с Драко. Вам будет весело, обещаю.       Тео не заметил, как оказался возле кровати. Он шел на звук голоса Гермионы со странным чувством в груди. Гриффиндорка разговаривала так, будто ей вот-вот ответят. И на мгновение ему показалось, что вот, сейчас он выглянет из-за грейнджеровской спины и встретится взглядом с Джорджией. Не с тем пустым, с которым он нашел ее в темнице. С тем, о котором он забыл.       Холод от белизны ее глазных яблок пробрался под кожу и скрутил каждую вену в тугой узел, прекращая поток крови в теле. Нет. Нортон все также лежала на спине, наполовину прикрыв почти прозрачные веки, пронизанные тонкими синими капиллярами и молчала.       — Я приготовила ее одежду,— пробормотала Гермиона,— я могу одеть ее сама, тебе лишь нужно будет посадить ее в кресло и вывезти в сад.       Теодор медленно моргнул и обернулся к дальнему углу комнаты, впиваясь взглядом в два больших металлических колеса инвалидной коляски.       — Я трансфигурировала ее из одного из кресел,— призналась Грейнджер,— надеюсь, ты не против.       Послышался тихий шорох одежды, Нотт оглянулся и молча наблюдал за тем, как Гермиона магией одевает на Джо теплый свитер.       — Я прочитала, что разговоры могут поспособствовать улучшению,— продолжала говорить она,— знаешь, как мышечная память. Знакомые голоса могут пробудить…воспоминания.       Она придвинулась ближе к Джорджии и, поправив прядь ее волос, застрявшую в объемной горловине свитера, мягко улыбнулась.       — Посадишь ее?       Теодор с ужасом осознал, что оставил палочку внизу. Ладони моментально взмокли и похолодели. Он оцепенел. Ему предстояло вновь прикоснуться к ней и не почувствовать тепла. Гермиона, повернувшись, нахмурила брови, оглядывая Тео с головы до ног. Увидев, что его взгляд застыл на ее палочке, она, замявшись, протянула ему ее:       — Держи, если хочешь, но…       Пульс бешено бил по вискам, жалостливый писк умирающих где-то глубоко внутри нервных клеток сверлил перепонки.       —…но, мне кажется, ты способен это сделать и без магии,— тихо закончила Грейнджер, опуская глаза,— мне кажется, тебе нужно сделать это без магии.       Ему понадобились ещё лишь несколько секунд, чтобы наречь себя величайшим из дураков. Слабых и беспомощных, отвратительных и ужасных. Он неуверенно шагнул к кровати и подошел к изголовью, не спуская взгляда с ее лица. Темно-зеленый свитер, висевший мешком на ее хрупком теле, ещё больше выделял бледность ее лица. И цвет волос. Теодор медленно нагнулся и аккуратно взял ее на руки. Одеяло, которым была укрыта Джорджия, медленно сползло к ее ногам и Нотт чуть не поперхнулся от страха. Ее ноги были смертельно худыми, кости опасно торчали, грозясь порвать кожу и вылезти наружу, казалось, одно неловкое движение и она рассыпется прямо в его руках.       — Я уже…— Гермиона сглотнула, глядя туда же, куда и Теодор,—… уже работаю над этим. Ее, видимо, мало кормили и она очень давно не двигалась.       Нотт выпрямился, голова Джорджии безвольно рухнула на его плечо, а непроницаемые глаза оказались в опасной близости с его собственными. И смотрели точно на него. Точно прожигали насквозь.       — Я помогу одеть брюки,— Грейнджер встала и взяла с кровати аккуратно сложенную одежду.       Мерлин, да за все три недели Гермиона сказала ему меньше слов, чем за эти семь минут. Могло показаться, что своими попытками завести диалог, она точно также, как и Джорджии, помогала Тео. Словно это он был на месте Нортон. На ватных ногах он донес ее до коляски, все ещё не в силах оторвать взгляда от белых глаз. В голову лезла аналогия с глазами Асмодея: те черные, словно бездна Ада, а у нее белоснежные, словно райские облака. Опустив ее на сидение, Нотт опустился на колени и аккуратно поставил ее босые ступни на подставки для ног. Грейнджер присела рядом и достала палочку, направляя ее на брюки.       — Нет,— буркнул Теодор, опуская деревянный кончик,— я сам.       Уголки губ Гермионы дрогнули в полуулыбке. Она кивнула и передала Нотту одежду. Дюйм за дюймом черная ткань скрывала последствия пятимесячного заключения Джорджии в темницах. Лишь одну ее часть, к великому теодоровоскому сожалению. Он все, почему-то, ждал, что вот, поднимает он свое изможденное лицо вверх и встречается с ее теплым взглядом. Самое ужасающее, что он не знал какого цвета глаз ожидать. Был ли это бездонный океан или девственная синева утреннего безоблачного неба? Терпкость крепкого чая или же медово-золотистый карамельный отблеск? Может быть цвет древнего хвойного леса? Или же летней, едва отряхнувшейся от весенних ливней травы?       Он обязательно спросит у Грейнджер о том, какого цвета были ее глаза, когда они вернутся. Снег хрустел под ногами, тонкие полосы вмятин от коляски на снежной перине, укрывшей землю, перечеркивали следы ступней. Он вез ее сквозь припорошенные снегом голые кусты, вез подальше от поместья, к месту, которое вызывало в нём трепет сколько он себя помнил. Губы едва заметно распахивались каждый раз, когда желание сказать хоть что-то, чтобы разрезать затянувшуюся тишину, одолевало разум. Но слова все также оставались намертво вшитыми в язык, Теодор проглатывал их, едва ли не задыхаясь от величины кома, застрявшего в глотке.       Он ощущал себя безумным, просто-напросто отпетым психопатом. Это чувствовалось раскаленным железом по венам: как же он многого не помнил о ней. Ни ее любимого цвета, не знал, любила ли она читать, какую слушала музыку, много ли было у нее друзей? Все это оставалось для него печальной тайной, а каждый вопрос, навязчиво залезавший под капюшон толстовки и пробивавший себе путь в голову, прямо сквозь череп, отяжелял веки, вынуждая его уныло опускать взгляд на рыжую макушку впереди.       Просто внутри жило какое-то теплое чувство. Что-то, что сохраняло в нём толику человечности, преграждая путь тьме. Даже когда казалось, что она затопила его без остатка. Ни шанса на спасение. Все же что-то было внутри, что-то ещё теплилось где-то глубоко в сердце.       Они остановились возле укрытой снегом лавочки, уютно расположившейся под старым раскидистым дубом.       — Приехали,— вырвалось у него хриплым голосом.       Он тут же поджал губы и искоса взглянул на Джорджию. Ее щеки слегка покусал декабрьский румянец, снежинки оседали на ресницах, волосах, и Тео готов был поклясться, что те, что плавно опустились на ее голову, тут же должны растаять под натиском цвета ее волос. Взгляд все также направлен в никуда, на лице ни единой эмоции или хотя бы намёка на них. Тяжело вздохнув, Теодор развернул коляску спинкой к скамейке и опустился рядом.       Этот вид всегда вызывал в нём какие-то по-детски неповторимые эмоции.       — Жаль, что ты этого не видишь,— прошептал он, блуждая взглядом по горизонту. Вновь бросив на застывшую девушку осторожный взгляд, он в последний раз попытался остановиться, прежде чем из его губ хлынул тихий монолог,— но я, наверное, могу описать. Мы сидим под старым дубом, по которому я, будучи маленьким, пытался лазить. Первые ветви находятся в нескольких ярдах над землей и я всегда просил Никки отлевитировать меня хотя бы к ним. С каждым разом я взбирался все выше и выше, но все равно, оступившись, падал на землю,— он вяло усмехнулся,— но Никки всегда успевала поймать меня заклинанием. Мне было интересно, что же там, дальше за поместьем. Было интересно, что видят птицы, когда пролетают над ним. Хотел почувствовать себя одним из них. И я карабкался. И однажды, мне, кажется, было лет семь тогда, я, наконец, добрался до самого верха и вынырнул из объемной кроны. Ветки наверху тонкие, ветер беспощадно шатал их и я думал, что снова сорвусь вниз. Но когда я увидел то, на что мы…сейчас смотрим, я вцепился в кору до боли в ладонях. Там, за поместьем, горы, уткнувшиеся острыми вершинами в пузатые облака, которые, казалось, никогда не прекращали обнимать голые скалы. По ним течет река, в солнечные дни я мог различить блики, искрящиеся в ее бурном потоке. Она стекает откуда-то сверху, вниз по всей горе и впадает в небольшое озеро с кристально-чистой водой. Берег этого озера окружен елями, там сотни елей, и холмы. А в отражении озера на саму себя взирает та самая гора, с которой оно взяло свое начало.       Теодор погрузившись в воспоминания, не замечал, как легко ему даются все эти слова. Будто собеседница и вправду может его слышать, может увидеть то, о чем он так самозабвенно рассказывает, не замечая ничего вокруг.       — Однажды я чуть не утонул в том озере,— продолжил он, но чуть тише,— я сбежал от Никки и пробежал несколько миль, чтобы попасть туда. Была зима, как сейчас. Лед покрывал его лишь у мелководья, и я, завороженный немыслимыми изгибами трещин в нём и тем, как поразительно отчетливо я вижу жизнь, продолжающуюся под его толщей, не заметил, как дошел до края оледенения. Я провалился. Было холодно и страшно. Меня утянуло на дно, я не смог выплыть из-за тяжести промокшей зимней одежды и в ужасе раскрыл глаза прямо под водой. И не увидел ничего, кроме тьмы. Ни той горы, что наблюдала за мной, ни деревьев, ни подводной жизни, из-за которой чуть не оборвалась моя собственная,— Тео грустно усмехнулся,— иронично. Место, к которому я так стремился, которое так желал увидеть, чуть не убило меня, хоть и не по своей воле, а в силу моей завороженности им.       Он повернул голову к Джорджии, ему, почему-то, хотелось произнести следующие слова, именно глядя на ее лицо, хоть оно и не могло ему ответить.       — Может быть поэтому я и забыл тебя. Намеренно. Чтобы моя тяга к тебе не уничтожила меня.       Слова застревали в горле. Теодор опустился на колени рядом с коляской и развернул ее к себе. Он взял в свои ладони ее, холодные, и, с немой мольбой во взгляде, которой она никогда не увидит, поднес ее тонкие пальцы к своим губам.       — Прости, что я плохо помню тебя. Прости, что допустил, чтобы это случилось с тобой.       Ветер обжигал тонкие мокрые дорожки на его щеках. Нотт шумно втянул носом морозный воздух и зажмурился.       — Я готов костьми лечь, чтобы узнать кто сделал это с тобой,— он вытер лицо о холодный рукав мантии и вновь шмыгнул носом,— но мне нужна твоя помощь. Без тебя я не справлюсь.       Ветер колыхнул рыжие пряди.       — Драко обещал рассказать мне, как только мы найдем Поттера. Он обещал, блять, обещал открыть мне всю правду о тех месяцах, в которые я был не более, чем марионеткой в руках Реддла,— он уткнулся в ее ладони и глухо рассмеялся,— и я самолично лишил себя этой роскоши, пожертвовав Малфоем, чтобы добраться до тебя.       Его ноги ощутимо тряслись, но вовсе не от холода. Нотт медленно поднялся и склонился над ее бесстрастным лицом.       — Прости, но я должен,— он оставил тягучий поцелуй на ее виске и припал своим лбом к ее,— без тебя я не разберусь. Мне нужна лишь одна подсказка,— Тео стиснул зубы,— я сделаю все быстро,— прошептал он.       Магия загудела в венах, тихое «Легилименс» сорвалось с его губ и Теодор нырнул в сознание Джорджии.       Он будто оказался в самой глубине ее невидящего взгляда: Нотта ослепило, потребовалось несколько мучительных секунд, чтобы придти в себя и привыкнуть к тому, что окружило его. Непроглядный свет, заживо сжигающий сетчатку, привыкшую лишь к тьме. Едва он смог хотя бы открыть пылающие огнём глаза, Тео впился взглядом в тонкий силуэт иссохшего дерева, скрюченного и бесповоротно мертвого, жалко свисающего ветхими ветвями к своему стволу. И вокруг ничего: могло показаться, что все укрыто снегом, но хруста под ногами он не услышал, когда осторожно шагнул к дереву. На старой коре он увидел тысячи тонких полос от когтей, видимо когда-то принадлежавших птицам, обитавшим на дереве. Сейчас же оно было одиноко и мертво, возможно, это делало их с Теодором очень даже печально похожими. Тишина, и вокруг ничего. Лишь крохотная черная тушка, лежащая возле ствола. Нотт подошел ближе и нахмурился. Там лежала птица, если быть точнее, то когда-то это был ворон. Его грудка часто-часто вздымалась, птица хрипло и испуганно дышала при виде постороннего. Тео медленно опустился на колено и поднял ворона, он был настолько легким, будто не весил ни грамма, был настолько крохотным, что поместился в ноттовские ладони. Теодор заглянул в испуганные птичьи зрачки и сердце его бесповоротно замерло.       Тонкие женские руки цеплялись за края черной мантии, слух резала пронзительная мольба до боли незнакомым голосом, искаженным страхом. Перед девушкой возвышался волшебник, облаченный в форму Пожирателя смерти. Было темно, по витавшему в помещении запаху Теодор безоговорочно узнал темницы поместья Малфоев. Он подошел поближе, вглядываясь в лицо сидящей на коленях девушки и замер. Объятые сетью лопнувших капилляров, цветом похожие на осень, скорее всего октябрь, когда листва деревьев вбирает в себя максимум осенних красок, но все ещё сохраняет толику летней зелени, прекрасные, невообразимо глубокие и насыщенные каре-зеленые глаза. Хоть и освещал ее лицо лишь тусклый свет канделябров, висевших за спиной Пожирателя, но Теодор смог различить в расширенных от ужаса зрачках свое отражение. И он почувствовал себя той самой горой, с высока смотрящей на саму себя через гладь кристально-чистого озера.       Где-то глубоко внутри заныло, не осознавая этого, Теодор схватился за грудь и до боли впился пальцами в кожу под тканью толстовки.       Смысл происходящего в воспоминании до него дошел далеко не сразу. Ему показалось, всего на мгновение, что сейчас он сможет увидеть лицо того ублюдка, который сделал это с ней. Который довел ее до состояния, напоминавшего душевный лимб. Довел до пустоты. Резко встав, он почти вплотную подошел к Пожирателю и попытался разглядеть маску, спрятавшуюся в тени капюшона.       — П-пожалуйста…,— донеслось снизу тихим-тихим шепотом, и сотни тысяч мурашек бросились решетить ноттовскую кожу, словно пулеметный расстрел,— я…я больше не могу…       Плечи Пожирателя дрогнули, он слегка опустил голову, а правая рука поднялась к капюшону, стаскивая его. Казалось, что одна из пуль пробила сердце Теодора навылет, когда из-под темной ткани показались первые платиновые пряди.       — Пожалуйста, Драко…       Нотт почувствовал невидимую тягу, вышвыривающую его, словно дворовую псину, из людского дома, куда он забрел в поисках старых костей. Его вырывало с корнями из воспоминания Джорджии, границы темницы неумолимо расплывались и последнее, что ему удалось расслышать, было тихое женское..       — Закончи это…       Тео увело в сторону, он рухнул с переставшим дышать вороном в руках на бок. В глазах щипало так, что хотелось вырвать глазницы и растоптать их. Он выронил птицу и отполз от дерева, тяжело дыша.       Морозный воздух обжег слизистую при первом рваном вдохе. Теодор отпрянул от Джорджии, бегая пустым взглядом по ее лицу. Теперь он знал. Теперь он знал цвет ее глаз. Теперь он знал, что это ни гребаный океан, ни чертово небо. Ни чай, ни карамель, ни хвоя и не трава. Все это и в сравнение не шло с тем, что он увидел. Теперь он знал.       Теперь он знал, кто отобрал их цвет. Кто отобрал Джорджию у Теодора.       Призвав домовиков и кинув им короткий приказ вернуть Нортон в дом, он, обернувшись дымом, рванул назад к поместью. Окно спальни Драко разлетелось вдребезги, осыпая осколками неподвижного Малфоя. Теодор навис над ним, стиснув зубы. Пальцы дрожали, хотелось сомкнуть их вокруг бледной шеи и сдавить так сильно, чтобы почувствовать, как ломается трахея прямо в руке.       — Сукин ты сын,— сквозь зубы шипел Теодор. Шипел так надрывно, на последнем издыхании, что брызги слюны вылетали и разбивались об умиротворение на лице Драко,— гнилой ублюдок, я знал,— пальцы таки коснулись горла, под подушечками чувствовался едва различимый пульс.       Заклинание проникновения в сознание вертелось на кончике языка, с чего бы ему там появиться Теодор не знал. Казалось, что ещё ему нужно было? Ведь он увидел достаточно для того, чтобы вынести очередной безмолвный приговор. Костяшки пальцев начинали белеть от силы хватки, грудь до этого неподвижного Малфоя зашлась в конвульсиях, его тело отчаянно реагировало на резкую нехватку драгоценного кислорода. Тео смотрел, как бледнеет все больше с каждой секундой и без того белое лицо Драко, а мысли, словно стая птиц, все продолжали кружиться по копной кудрей. Он не мог, просто не мог понять, почему не убьет его без всяких прелюдий и попыток выяснить больше, проникнув в голову Малфоя. И его замешательство спасло Драко жизнь.       Мощнейшим Диффиндо Теодора отбросило на другой конец комнаты, комод под его телом рассыпался на тысячи щепок, затылок ощутимо засаднило от удара о стену. Грейнджер, тяжело дыша, стояла в дверях, направив палочку на Нотта. Ее глаза были расширены от испуга, и Гермиона никак не могла себе позволить отвести их от потенциальной угрозы Малфою. Хоть и чувствовала, что Драко нужна помощь.       — Инкарцеро!— хрипло выкрикнула она и, не дожидаясь, пока магические цепи крепко-накрепко стянут руки и ноги Теодора, бросилась к задыхающемуся на кровати Малфою,      — Анапнео!       Нотт чувствовал вязкую кровь, стекающую по голове и, отчего-то, не мог пошевелиться.       — Какого гребаного Мерлина ты делаешь?— в ужасе прошептала Гермиона, оборачиваясь на лежащего в груде поломанной древесины Тео.       Эмоции на ее лице были схожи с ураганом: смятение, испуг, ярость и беспокойство неустанным вихрем вращались вокруг ее острых скул и веснушек. Нотт рвано вздохнул глядя на эту картину: Грейнджер была подобна льву, защищавшему свое дитя, только подойди — и разгрызет глотку не моргнув. Отчаянная попытка спасти того, кого любишь. И нервный смех разодрал Теодора на части. Железный привкус крови во рту разбавлял вкус горечи, скопившейся на языке. Какие же они идиоты. И он, и Грейнджер. И как же, мать твою, они похожи, Нотт даже не задумывался об этом до этой самой секунды. Вот они: умнейшая ведьма своего времени и кровожадный генерал армии Волан-де-Морта — истощенные стрессом и бессонными ночами, опустошенные нервами и суровой реальностью, нависшей над их головами острой гильотиной. Вот они, в четырех стенах вот уже гребаные несколько недель пытаются спасти, излечить тех, кто даже, возможно, не подозревают об этом. Кто, возможно, их даже не помнит. И все из-за клятой любви. Безудержной, смертоносной, ядовитой, неправильной, больной. Разрушительной в своей необузданности и великолепной в своем отчаянии.       И даже то, что один из этих людей, возможно, уничтожил другого, не дает им достаточного повода для мести. Ведь внутри, все же, что-то яро клокотало лишь при мысли о том, что один мог нанести вред другому, зная, как бедные Теодор Нотт и Гермиона Грейнджер погрязли в чувствах к им обоим. Что-то ускользало от внимания Тео, он костьми своими проклятыми готов был поклясться в этом, продать свои гребаные остатки души самому Люциферу и лечь к его ногам своей кудрявой головой, чтобы Сатана размозжил ее и избавил от всего этого.       Гермиона закусила губу, наблюдая за мыслями, так открыто читающимися на лице Теодора. Это отчаяние, оно преобладает над всеми другими его чувствами. Его тело трясло в приступе истерики, ей лишь на мгновение показалось, что его состояние было опасно прежде всего для самого Нотта. Все ещё закрывая Малфоя своей спиной, она обошла кровать и сняла заклинание связывания, провожая испаряющиеся цепи потухшим взглядом. Теодор, казалось, даже не заметил, что отныне свободен и волен делать то, что пожелает нужным. Только вот мысль об убийстве Драко больше не вызывала того жжения в груди, не имела, казалось, смысла. Он едва заметно дёрнулся, когда на его плечо опустилась женская ладонь.       — Идем вниз,— пробормотала Грейнджер.       Она помогла ему встать и вывела из комнаты, все же, лишь на всякий случай, заперев за собой дверь.       Они медленно спустились в просторную, темную гостиную, Гермиона всю дорогу придерживала Тео за плечи, не давая упасть. И вся ненависть к нему тотчас куда-то испарилась, когда она почувствовала, как сильно он дрожал. Теперь ее затопила жалость и безоговорочное понимание, Грейнджер тихо усмехнулась абсурдности всей этой ситуации. Усадив Нотта на старинную софу перед камином, Гермиона медленно опустилась рядом и только тогда, казалось, смогла вздохнуть полной грудью. Глядя на то, как тряслись его руки, гриффиндорка не могла не найти в себе остатки своей сердобольности и помочь заклятому врагу, которым она, почему-то, его больше не считала.       — Давай я осмотрю твою голову,— тихим голосом.       Теодор, казалось, ее и вовсе не услышал. Лишь спустя долгие, тягучие тридцать секунд, он медленно повернулся к ней спиной, роняя голову на грудь. Место ушиба моментально охладилось под тихое бормотание Гермионы, да и саднить тут же перестало.       — Так лучше,— сказала Грейнджер.       Софа покачнулась, девушка рухнула на спинку без сил и вытянула ноги. Тео последовал ее примеру спустя время и они погрязли в гнетущей тишине. Молчали, думая каждый о своем несчастье, о том, как же они могли допустить все это, и была ли у них хоть малейшая возможность избежать этого кошмара. В горле Теодора першило, он медленно встал и побрел к надкаминной полке. Лязг стекла, терпкая жидкость разлилась по двум стаканам. Не смотря в ее сторону, Нотт вернулся на софу и молча передал Гермионе огневиски. Тишина разбавилась звуком тихих глотков и их дыханием.       — Поговори со мной,— прошептала Грейнджер,— объясни, что…       — Я видел ее последнее воспоминание.       Кислород застрял где-то возле диафрагмы. Она повернула голову, впиваясь выжидающим взглядом в профиль Нотта.       — Он был последним, кто видел ее прежней. Это Малфой сделал это с Джорджией.       Гермиона в неверии качнула головой, усмехаясь.       — Только…— продолжил Тео, не дожидаясь возражений со стороны гриффиндорки,—…только она не выглядела рядом с ним испуганной. Она не боялась его, наоборот,— он поморщился,— мне, наверное, показалось, что в ее голосе я услышал… доверие?       — Я не понимаю, о чем ты,— призналась Грейнджер.       Теодор усмехнулся.       — Я сам не понимаю.       Гермиона почувствовала легкое покалывание в висках, а в разуме всплыли картинки, которых она никогда раньше не видела. Нотт транслировал в ее разум то, что ему удалось увидеть в голове Джорджии, и молча продолжал отпивать из стакана, содрогаясь каждый раз, когда Грейнджер испуганно вздыхала. Она качнула кудрями и опустила взгляд на свои руки, зажевав губу. На лице читались явные размышления, попытка решить очередную головоломку и выдать блистательный ответ. Только вот очков за него факультету уже не начислят.       — Ты не думал…— вдруг осторожно начала Гермиона,—… что она просила его об этом, чтобы больше не испытывать…боли?       Старался, блять, не думать, ведь тогда все ещё остаётся неясным, кто эту боль ей причинял. Кто довел до той степени отчаяния и нежелания быть в сознании и понимать происходящее, что Джорджия попросила лишить ее всяких чувств. Не просто сердечных, но и зрения? Будто она больше не могла вынести одного лишь вида того, кто издевался над ней все те месяцы, которые Теодор пытался ее спасти, хоть и не помнил об этом.       — Когда ты исчез из Хогвартса, я наблюдала за ней,— призналась Гермиона, отпивая виски и морщась от горького послевкусия, обжигающего ротовую полость,— Драко был единственным, кого он могла подпустить к себе. Тогда я не понимала почему, но, может и догадывалась. Он был единственным, кто мог по-настоящему… понять ее? Она ведь знала о тебе?       Тео повернулся на Гермиону, задержав взгляд на расширенных от осознания сказанного ею глазах.       — Прости,— она качнула головой,— я знаю, ты не помнишь… но…       — Покажи мне.       Грейнджер медленно моргнула, уставившись на него в ответ.       — Что?       — Покажи мне свои воспоминания о ней,— объяснил он,— я хочу…мне нужно…       Гермиона громко сглотнула. Она бегала взглядом по лицу Теодора, явно взвешивая все «за» и «против». Машинально рассчитывая риски, если он сможет увидеть что-то о планах Ордена и… Осознание ударило молотом по темечку. Ком подступил к горлу и Грейнджер поспешила утопить его в алкоголе, чтобы протолкнуть обратно вниз. Все это: убежища Ордена, их военное оснащение, тайные собрания — все это больше не имело никакого значения. После смерти Гарри ничего из этого больше не было важным. Да и Теодор не выглядел заинтересованным в этих данных. Громко выдохнув, Грейнджер кивнула.       — Что мне нужно для этого сделать?— спросила она.       — Ничего, я сделаю все сам. Ты просто…просто вспомни ее… прежнюю.       Гермиона медленно отвернулась от Теодора и сосредоточилась на камине перед ними. Образы школы медленно всплывали на поверхность в ее сознании, родные коридоры, запах нового пергамента и смех, отражающийся от древних стен. На ее губах расплылась ностальгическая улыбка, в висках почувствовалось уже знакомое покалывание. Гермиона расслабилась и откинулась на спинку, предаваясь воспоминаниям о днях, когда все было проще. Она прикрыла глаза и тут же почувствовала, как Нотт положил голову на ее плечо, как его кудри щекотали шею.       Теодор увидел самого себя, склонившегося над ворохом старых книг в школьной библиотеке. Мысленно отметил, что он, кажется, до всего этого даже выглядел по-другому. Взгляд блестел, нахальная, саркастичная улыбка не покидала его губы каждый раз, когда мимо проходила очередная студентка, что-то шепча ему, подмигивая. Он, кажется, помнил этот день, хоть и плохо. Оглянувшись, он заметил в дальнем углу саму Гермиону, сидевшую к нему спиной.       — В тот день я поняла, что Джорджия неравнодушна к тебе, она так часто смотрела в твою сторону, что ее интерес не заметил бы только слепой. И знаешь, ее взгляд…обычный…преображался, — призналась подошедшая проекция Грейнджер. Она схватила его за рукав и потянула ближе к прошлой себе,— идем, сейчас поймёшь.       Он нехотя двинулся вслед за Гермионой, искоса поглядывая на ее лицо.       — Какая у тебя оценка по зельям?       Нотт моргнул, прислушиваясь к голосу, звучание которого он, наверное, сравнил бы только с ангельским пением. Взгляд тут же нырнул в ту сторону, откуда прозвучал вопрос.       —«Превосходно», конечно же,— ответила Гермиона из воспоминаний.       Но ответа он, казалось, не расслышал. Грейнджер, ощутив, что Теодор больше не идет за ней, обернулась и, отчего-то, не смогла сдержать грустной улыбки. Было печально осознавать, что она помнит такие, казалось, незначимые моменты, которые для нее, по сути, не имели никакой важности, но именно они могли перевернуть чей-то мир вверх дном. Могли подарить ощущение давно забытого старого, сладостную негу, растекающуюся по венам от созерцания того, о чем не помнил. И все это — воспоминания Грейнджер — давало Теодору, наконец, понять, что гонялся он вовсе не за призраком, ведомый лишь чьими-то наставлениями и приказами, любил не мираж, не игру воображения, любил ее. Нотт не мог оторвать глаз от едва заметного румянца на щеках Джорджии, от ее беглых взглядов в сторону его самого, сидящего в другом углу читального зала.       — Знаешь что-то о проклятых ранах?— спросила она, возвращая взгляд к Гермионе.       — Я тогда так и не поняла, для чего ей это было нужно,— пробормотала Грейнджер, стоящая рядом.       Молот, чугунный, смертоносный, прямо по затылку, скрытому под кудрями. Тео дотронулся до своего плеча, распахнув глаза.       — Для меня,— прошептал он.       Один из самых уродливых шрамов на его теле, самых болезненных ранений, которые он получал в своей жизни. Проклятье, которое наслал на него Хвост в ходе очередной перепалки. Голову прострелило неумолимым импульсом, в сознание, в его собственное, ворвались смутные очертания кабинета, в котором он узнал класс Зельеварения. И они — Джорджия и Теодор — стоят посреди пустого класса на расстоянии девичьей вытянутой руки, в которой было зажато то самое зелье.       — Я… я помню тот вечер,— пробормотал он, смаргивая наваждение. Святой Салазар, он вспомнил. Облизав сухие губы, Теодор повернулся к Гермионе,— покажи ещё что-нибудь.       Грейнджер вскинула брови и, поджав губы, кивнула, прикрывая глаза. Библиотека расплывалась, очертания танцевали вокруг них, перенося Гермиону и Нотта в следующее воспоминание. Поле для квиддича он узнал сразу, как только над их головами выросли немыслимых размеров трибуны. Гермиона оглянулась и, потянув Тео за рукав, указала пальцем куда-то наверх. И он искал, словно ищейка, взглядом пытался найти ярчайшую вспышку в его жизни. И нашел, и увидел себя за ее спиной, склонившегося и что-то шептавшего на ухо Джорджии. Ее губы постоянно были плотно сжаты, но их уголки неумолимо тянулись вверх, она пыталась сдержать улыбку. В то время как он сам, пользуясь тем, что находился позади, скалился во все зубы. Черт, Теодор едва ли узнавал в том пареньке самого себя.       Один из игроков рухнул к его ногам прямо с неба, метла разлетелась в щепки, а они, в свою очередь, пронеслись сквозь проекцию Нотта и рассыпались по траве. Он узнал в этой девчонке Кэти Бэлл. И в мозгах вновь что-то зашевелилось.       — Это алчность,— прошептал Тео, приложил пальцы к ноющим вискам. Он вновь поднял взгляд к трибуне и увидел, как Нортон, обернувшись, искала его. Сглотнул, едва не разорвав кожу кадыком,— дальше.       Гермиона перенесла их в следующее воспоминание. Пока вокруг формировались очертания коридора, ведущего к главной двери, Теодор судорожно закусывал щеку изнутри. Он вспомнил их пари. Ноги коснулись твердой поверхности и он оглянулся, но не увидел никого вокруг, кроме Гермионы из прошлого, прислонившейся к высокой стене.       — Это вечер перед рождественскими каникулами,— объяснила ее проекция,— Драко воспользовался амулетом и я пришла, чтобы поговорить,— сюда.       Она прошла чуть дальше по коридору и они остановились, когда в поле зрения появилась лестница, ведущая в подземелья. Тео вновь увидел себя самого, он был на взводе, об этом говорили желваки на лице и стиснутые в кулаки ладони. Запустив пальцы в волосы, Теодор из воспоминаний тяжело вздохнул и поджал губы. Гермиона выглядывала из-за угла, стараясь оставаться незамеченной.       — Подсматривать невежливо, Грейнджер,— вяло усмехнулся он, ловя слабую улыбку на лице девушки.       По лестнице, ведущей из подземелий, взбежала Джорджия и, толкнув плечом Тео, вставшего на пути, быстрыми шагами направилась к выходу из школы. Нотт успел считать все эмоции на ее лице: отвращение, грусть, злоба. Он провожал рыжую макушку немигающим взглядом.       — Какого черта ты здесь?       Тео услышал тихий вздох Гермионы, стоящей за его спиной. Они молча обернулись и увидели Драко, быстро приближающегося к той Грейнджер. Не дав ей времени на то, чтобы ответить, он схватил ее за руку и поволок прочь оттуда, в направлении гриффиндорской гостиной.       — Мне сразу показалось странным его поведение тогда,— прошептала Гермиона.       — Что было?       — Драко очень спешил покинуть школу,— вспоминала она, наблюдая, как они удаляются за ближайший поворот,— причин не объяснял, просто торопился.       Теодор из прошлого прошел сквозь свою проекцию из будущего и направился в сторону директорской башни.       — Ты помнишь эту ночь?— спросила она,— ночь, когда твой отец устроил побег из Азкабана?       Глаза Нотта распахнулись, он тут же обернулся к главной двери. Фантомная боль от порезов, которые нанес ему Люпин в ту ночь, вгрызлась в позвоночник, как и хлынувшие в мозг воспоминания.       — Я пошел за ней…       Гермиона нахмурилась, глядя в ту сторону, куда ушел Теодор из ее воспоминаний.       — Я должен был убить Дамблдора сегодня,— тихо пробормотал Нотт,— но… но пошел за ней.       Картинка понемногу выстраивалась в его памяти, дыры, конечно, были, но теперь он точно знал, что бесповоротно погряз в Джорджии уже очень давно. Погряз настолько, что наплевав на задание и план Асмодея бросился в лес, чтобы найти ее. Он резко обернулся и схватил Гермиону за плечи.       — Что дальше?— требовательно, без права на отказ,— что было дальше, Грейнджер?       Она не любила вспоминать последние полгода, проведенные в Хогвартсе. Не хотела, чтобы Теодор их видел. Что ему показать? Вечно припухшее от слез лицо, смотрящее из отражения? Бесконечные страницы книг и учебников? Запахнутый балдахин ее кровати, заглушающие чары и бесперебойный плач? Драко оставил ее после Рождества, ушел, не объяснив причины. Если бы ее друзья знали причину подавленного настроения Гермионы впоследствии, то определенно назвали бы ее психопаткой, а только потом, может быть, когда будет поднята насмех ее привязанность к слизеринцу, Малфоя нарекли бы недостойным ее ублюдком. И лишь Джорджия, знавшая секрет Грейнджер, почему-то, сказала иначе, хотя раньше было точно такого же мнения о Драко.       Коридор вокруг них завибрировал и рассеялся, принимая облик закрытого женского туалета. Джо и Гермиона сидели возле стены, гриффиндорка плакала, рассказывала о расставании. Грейнджер было жутко неудобно перед Теодором, который волей-неволей все это слушал, и уже хотела заглушить пространство вокруг двух девушек, но замерла, когда он, обойдя ее, направился к Нортон. Он опустился на корточки возле Джорджии и долго смотрел на нее практически в упор. Его губы, словно копируя ее, растягивались в улыбку каждый раз, когда слизеринка усмехалась. Его брови неумолимо тянулись к переносице каждый раз, когда Джо хмурилась.       Гермионе было неудобно ещё за одну вещь. Делиться ею или нет — долго размышлять не пришлось. Во всяком случае все это давно потеряло какой-то смысл, и казалось далеким детским лепетом.       — В этот вечер я начала подозревать ее в чем-то темном,— тихо сказала она,— то, как она говорила о Драко…навело меня на мысль, что она что-то знает. Знает причину, по которой он расстался со мной.       Тео медленно нахмурился, смакуя ее признание, и тут же распахнул глаза. Распахнул, когда его взгляд лизнул висящий на шее Гермионы из воспоминаний маховика времени.       — Я знаю,— неожиданно для себя ответил он.       И этот приступ был сильнее прочих. Цепочка событий, словно стальной прут, проткнула голову насквозь. Маховик, Джорджия, ведьма из Лютного, будущее, оборотное зелье….       — Что?— переспросила Гермиона, будто бы не расслышала.       Теодор не мог сдержать вскрика, рвущегося наружу. Он отшатнулся, хватаясь за голову, и сполз по стене вниз. В глазах троилось, мозг работал так быстро, что казалось тело не успевает. Сотни фрагментов, никак не клеящихся между собой в целостную картину, будто пазл, где не хватает каких-то жалких десяти кусочков, чтобы понять о чем все же идет речь.       — Мерлин, Теодор,— встревоженный шепот Грейнджер где-то рядом и тонкие пальцы на его подбородке, поднимающее лицо вверх,— у тебя кровь…       Он провел тыльной стороной ладони под носом и впился иступленным взглядом в грязный багровый след, тянущийся от запястья к кончикам пальцев.       — Кажется хватит на сегодня,— заключила Гермиона,— твой разум не выдержит…       — Что было дальше?— прохрипел он, жмурясь, пытаясь прогнать искажение.       — Теодор, я не…       — Грейнджер…       И ее передернуло. Пробрало до самых костей от отчаяния и мольбы, сквозившей в его голосе. Мурашки колючим роем взбунтовались прямо под свитером, огибая позвоночник и расходясь к кончикам пальцев. Закусив губу, она прикрыла глаза, перенося их дальше. Хоть и знала, что дальше все стало только хуже.       Они вернулись в ту ночь, когда воскрес сам дьявол. Теодор, отдышавшись, поднялся на ноги и, все также пошатываясь, обвел мрачным взглядом так отвратительно хорошо знакомый зал Малфой мэнора. Волан-де-Морт стоял возле Джорджии, что-то разглядывая в ней. Лишь по его расширенным, беспорядочно бегающим зрачкам Нотт понял, что он рылся в ее сознании. Страх отпечатался на лице Нортон вперемешку с агонией, но ужас, все же преобладал. Теодору вспомнилось то самое дерево, когда-то усеянное воронами до самых верхних его ветвей. Желудок сжался в спазме. Джорджия обмякает и падает к его ногам, а он, дурак, интуитивно дёрнулся в ее сторону, чтобы поймать. Голова Нортон прошла сквозь его пальцы и с глухим ударом встретилась с мраморным полом. Позади него начинался какой-то хаос: вспышка мощного заклинания ослепила бы Теодора, если бы он хоть на секунду посмел оторвать взгляд от лица Джорджии.       — Ты пытался защитить ее, даже не задумываясь о последствиях,— прошептала Гермиона, опустившись рядом с ним,— не смотря на то, что должен был, наверное, придерживаться отведенной тебе роли.       Нотт из воспоминаний Грейнджер пролетел сквозь них и подхватил на руки Нортон, тело которой едва ли не отшвырнуло ударной волной разразившейся позади них дуэли между Волан-де-Мортом и Поттером.       — Тогда я поняла, почему она выбрала тебя.       Тео сквозь мутную пелену наблюдал за страхом на собственном лице напротив, хоть глаза и искрились решительностью.       — Ради друг друга вы готовы были пойти на безумнейшие поступки.       Нотт протянул руку к Джо, почувствовав, что воспоминание стремительно меняется, перенося их в Хогвартс. В то, что от него оставалось. Не успев осмыслить окончательно то, что он перед собой видел и в какую часть замка перенесла их Грейнджер, Тео обернулся на голос:        — Гермиона!       —Джо, я…мне нужно найти Гарри, я…       — Гермиона, мне нужен маховик.       Теодор схватился за голову и зажмурился. Голоса Нортон и Грейнджер слились в абсолютно неразличимый для него шум. Сердце стучало так сильно, так, казалось, громко, что вот-вот проломит ребра и вырвется наружу, поднявшись по трахее. Он задыхался, захлебывался кровью, поступившей к горлу. Захлебывался воспоминаниями, хлынувшими в сознание. Захлебывался собственной болью, разрывающей его изнутри. Едва ли он мог различить зов Гермионы, чувствовать ее ладони на плечах. Стены школы вновь затряслись и стали осыпаться, словно были из песка. Последнее, что услышал Теодор, казалось, выбило остатки воздуха из его легких окончательно и смертельно бесповоротно:       —Я должна, должна… ***       После того вечера Нотт не просыпался почти два дня. А как только пришел в себя, тут же бросился к ней, игнорируя ломоту в костях. И с того дня, вот уже неделю, он каждую секунду своего времени проводил в комнате Джорджии, не отходя от ее кровати ни на шаг. Чаще всего Грейнджер заставала его в угрюмом молчании, когда приходила проверить состояние Нортон. И лишь пару раз ей удавалось различить тихий шепот за своей спиной, когда ее пальцы касались дверной ручки.       Гермиона теперь проверяла и здоровье Теодора, больше ментальное, чем физическое. Его разум был безвозвратно вывернут наизнанку и нестабилен, ее удивляло, как он продолжал вести себя так, будто не получал этой травмы. А задавая ему вопрос о странных ощущениях в теле, всегда получала один и тот же ответ:       — Все в порядке, Грейнджер. Только…руки, почему-то, мерзнут.