Грехопадение

      И сколько бы ответов он не получил, ему всегда чего-то не хватало. И какое бы озарение не снизошло на его голову, он, все же, все ещё не мог понять до конца. И сколько бы Теодор не вспомнил, он, кажется, все же что-то упустил. Какую-то крохотную деталь головоломки, без которой он все ещё не мог найти ответ на свой самый главный вопрос.       Голова стала болеть чаще, намного чаще, с невыносимой регулярностью. Мигрень на завтрак, обед и ужин. Грейнджеровские восстанавливающие зелья, чтобы утолить фантомный голод в перерывах между главными приемами пищи. Иногда казалось, что боль стала его неотъемлемой частью, словно ещё одна частичка его самого. Иногда казалось, что он даже не чувствовал ее, а может просто привык к ней, сроднился. Боль давно стала его подругой, верной спутницей, сестрой, любовницей. С ней он просыпался и засыпал, с ней он жил день ото дня и лишь она наполняла его, когда тело истощалось от неустанных попыток выжить в мире, виной которому он сам и был. А счет мучительных дней Теодор давно потерял.       Отражение в зеркале, наверное, могло бы вызывать отвращение, а скорее жалость. Да, точно второе. Об этом говорили вечно поднятые в сожалении брови Гермионы, когда она смотрела на него. И да, он, конечно, эти взгляды замечал. Особенно в дни тяжелой апатии, количество которых противоестественно зашкаливало в сравнении с днями обычными, нормальными. И сегодняшний не был исключением.       Грейнджер аккуратно, практически невесомо наносила пену для бритья на острые скулы Драко, а Тео наблюдал. Лезвие бритвы скользило по его бледной коже с приятным звуком опасно близкой смерти: неловкое движение — и хлынет кровь. Малфой так и не очнулся, хоть и прошел уже, наверное, месяц. Месяц гнетущей тишины, окутавшей Нотт мэнор, наперебой с запахами зелий, табачного дыма и чистой одежды. Иногда поместье вбирало в себя исходивший от формы Пожирателя аромат крови, огневиски и темной магии. И все это соединялось в омерзительный запах отчаяния, которым, казалось, насквозь, до самых атомов пропитались и Гермиона с Теодором.       Где-то глубоко внутри Нотт поражался настойчивости и терпению Грейнджер: даже спустя десятки несработавших заклинаний, сотни зелий и нескольких, Салазар, бесполезных молитв, ни Малфой, ни Джорджия ни на йоту не пришли в себя. Теодору иногда становилось страшно, что он воспринимал действительность как данное, будто так и было всю жизнь, будто и должно было быть так. Наверное так ощущается потеря надежды, а может и нет. Может он просто устал. Лезвие блеснуло в свете свечей, спрятавшись в объятиях махрового полотенца, тихий девичий вздох и слабая улыбка на тонких губах, и опять, опять тот взгляд, пронизывающий жалостью до самых клеток.       — Теперь порядок,— устало выдохнула Гермиона, убирая бритву в прикроватную тумбу. Оценив свой труд кончиками дрожащих пальцев, Грейнджер выпрямилась и повернулась к Тео,— теперь можем заняться обетом.       Сегодня был необычайно длинный день, схожий с десятками других, которые они провели вдвоем в поместье, хоть внутри холодных стен и билось ещё два сердца.       — Как ты держишься?— не удержался Тео.       Уточнять Гермиона не стала. Эта ее черта особенно нравилась Нотту, с Грейнджер было удивительно просто. Он даже поймал себя на том, что научился распознавать ее реакцию ещё до того, как осознает ее сама гриффиндорка. Вот, узкий подбородок слегка задирается наверх, хрупкие плечи ровные, спина прямая, полуприкрытые в снисхождении веки и слабая, но все же ободряющая улыбка, будто она была способна вдохнуть жизнь во все, что давно мертво.       — Если не попытаешься, то не узнаешь,— спокойно ответила Гермиона и, обведя взглядом комнату, усмехнувшись, добавила,— и не то, чтобы у меня было чем заниматься здесь помимо этого.       — Ты же знаешь, что можешь уйти в любой момент?       И это было правдой. Грейнджер знала это с самого первого дня. Она здесь не пленница, она здесь по собственному желанию.       — Когда ты в последний раз покидала поместье?— вновь спросил Тео,— Неужели тебе не хочется… я не знаю, отдохнуть?       — Я не устала.       Иногда у нее получалось шевельнуть лицевые мышцы Теодора, которые, приходя в движение, выдавали слабую улыбку.       — Тем более, ты даешь мне все, о чем я прошу,— пожала плечами Грейнджер,— мне нет нужны покидать мэнор.       — Это малая часть того, что я могу сделать для тебя после…после всего.       Гермиона мысленно отметила, что то самое «после всего» прозвучало совершенно спокойным, почти ленивым голосом, за которым уж точно не таились ни сожаление, ни что-либо схожее с ним. Все те жертвы, те поступки, огромной кровавой грудой лежащие у ног Теодора, не задевали в нём ни единого нерва. То, что он привел магический мир к краху — для него ничто. Каждая забранная им жизнь — пустяк. Все эти ужасающие, по мнению Гермионы, да и любого здравомыслящего человека, вещи просто-напросто меркли для него перед тем, через что проходил Нотт последние месяцы. Сила привязанности к человеку может убить, и она убивала. И Грейнджер даже не успела понять, как самолично шагала в могилу. Вся гриффиндорская доблесть, вся человеческая мораль, накопленная долгими годами, разбилась вдребезги, и не восстановится уже никогда. Каждую ночь, когда ей удавалось сомкнуть уставшие глаза, она засыпала с одним единственным вопросом, все ещё терзавшим ее. «Дала бы она волю своим чувствам к Драко тогда, на шестом курсе, если бы знала, чем для них и для всего общества обернётся ее маленькая, казалось, слабость?». Ответ не успевал сформироваться за те считанные секунды, когда Гермиона проваливалась в дрему. Не успевал, не хотел, не мог. Потому что даже задуматься страшно о том, что она над этим ответом ещё смела размышлять. Так чувствовался эгоизм, проявивший себя впервые с момента ее рождения.       Им ещё многое предстояло обдумать вместе, склонив кудрявые головы над полупустыми бокалами, расставленными на маленьком столике у софы. Им ещё нужно было понять, как жить в новых реалиях за пределами поместья, ведь они не смогут прятаться здесь всю свою жизнь. Гермиона и Тео должны будут принять массу решений в отношении собственной жизни, и жизней тех, за кого они теперь в ответе. За тех, кто не может принять эти решения самостоятельно. Не могут по их — Нотта и Грейнджер — вине. Предстоял долгий путь, который, рано или поздно, должен был, все же, начаться. Рано или поздно они все же сделают тот самый первый шаг и начнут заново, начнут все по-новому.       А сейчас? Сейчас оставался один нерешенный вопрос, который многотонным грузом удерживал их на месте. По-крайней мере к шее Теодора он точно был привязан намертво чугунной цепью. А Грейнджер, в силу сделанного ею выбора, который теперь уж точно никто не сможет осудить, отныне была повязана с Ноттом. И не жалела об этом. Здесь с ним, почему-то, чувствовалось правильным. Как будто так было всегда, и чувственное девичье сердце волей-неволей прониклось особыми чувствами к ещё одному Пожирателю смерти, самому беспощадному из всех. Теперь же Грейнджер видела его совсем с другой стороны, и эта его сторона вгрызлась в душу Гермионы, и больше не отпустит. Те отчаяние и боль, которые испытывал Теодор ежедневно, ну просто не могли терзать того, в ком не осталось ничего человечного. А судя по Нотту — он, в итоге, оказался самым человечным из всех, кого когда-либо знала Гермиона. Хоть и в своем, другом проявлении.       Грейнджер теплым взглядом оглядела неподвижного Малфоя и, тихо выпустив воздух из легких, кивнула самой себе. Пора приступать.       Они спустились вниз и проследовали к гостиной, по пути зайдя на кухню за легким перекусом, оставленным эльфами, и в библиотеку за свитками, которые Гермиона ещё с утра приготовила для очередного вечернего исследования. Теодор обессилено плюхнулся в кресло напротив софы и достал пачку сигарет. Гриффиндорка молча разложила на столе перед собой древние рукописи с информацией о Непреложных обетах и, забравшись с ногами на диван, укрылась пледом, не глядя вытягивая первый попавшийся пергамент. Нотт отрегулировал свет над ней, чтобы было лучше видно, и плеснул в стакан виски, второй рукой сгребая в охапку свитки со стола. Посмотреть на них со стороны — семейная, уютная, домашняя идиллия, будто Гермиона и Теодор всю жизнь прожили под одной крышей. Глядя на них и не скажешь, что ещё месяц назад они стояли друг напротив друга с вытянутыми палочками и, задержав дыхание, готовились выпустить из древка смертоносный зеленый луч. Грейнджер в очередной раз убеждалась, что по-настоящему связывает людей далеко не счастье, каким бы светлым оно не было, а горе, которое люди вынуждены делить между собой. И теперь даже их молчание в обществе друг друга было до жути многословным.       — Повтори ещё раз формулировку обета,— попросила Гермиона, надкусывая булочку с корицей.       Эти слова Теодор, казалось, выучил уже наизусть: так часто повторял их мысленно и вслух, чтобы понять, где же кроется разгадка.       — Клянетесь ли вы, великий Темный лорд, что не тронете девушку лично, и никто из Пожирателей смерти не позволит себе того же, пока Теодор Нотт исполняет вашу волю?       Гермиона вновь недовольно поджала губы, Тео знал, что она всегда делала так, когда он повторял клятву Реддла шестимесячной давности.       —Слишк…       —…ом мало информации,— закончил за нее Нотт, затягиваясь,— да, ты уже говорила это.       Грейнджер слабо улыбнулась. Чувство, что она рядом с Теодором как на ладони было ничуть не неприятным. Уголки ее губ медленно вернулись в горизонтальное положение, а морщинка между бровей испещрила бледную кожу.       — Что?— спросил Нотт.       — Я думала… может мы бы…       — Не тяни, Грейнджер.       — Нет, забудь,— устало вздохнула она и, отложив свиток, свесила ноги с софы,— ничего не выйдет.       — О чем ты?— не унимался Тео.       — Мы бы могли поискать продолжение обета в твоем сознании, ведь если ты был там и слышал его, но из-за эмоционального стресса…       — Ага, и десяти унций Живой смерти…       —… да,— выдохнула Гермиона,— ответ точно где-то у тебя в голове, но твой мозг нестабилен, и я не могу рисковать и лезть туда.       — Уже не говоря о том, что твой навык легилименции как у первокурсника,— вяло усмехнулся Тео, но тут же посерьезнел и свел брови,— Малфой бы смог.       Грейнджер поджала губы и кивнула, опуская взгляд. И даже несмотря на то, что они, может быть, уже давно смирились с окружающей их действительностью, каждое мимолётное упоминание Драко и Джорджии в их разговорах приводило к этому самому молчанию. Каждая минута, словно в память о погибших, и ничего, ну просто ничего они поделать с этим не могли. Теодор потушил сигарету и всмотрелся в лицо Гермионы. Она выглядела до невозможности уставшей и он не мог не переживать за нее. Им нужно было выдохнуть, забыть обо всем хотя бы на несколько часов, иначе они просто не выдержат и сломаются окончательно, как бы сильны не были. Отбросив фолиант на столик рядом со своим креслом, Тео поднялся на ноги и подошел к софе, отодвигая от гриффиндорки книги и свитки. Он уселся рядом и, закинув ноги на столик, повернулся к ней.       — Грейнджер, так продолжаться не может,— пробормотал он,— ты вот-вот рассыпешься прямо у меня на глазах. Нам нужен глоток свежего воздуха.       Гермиона молча подняла на Нотта вопросительный взгляд, но он смог различить в цвете тягучей карамели понимание, плескавшееся на дне ее глаз. Она и вправду устала, Грейнджер понимала это. И никогда бы не призналась ни одной живой душе, и даже ни одной мертвой, что находилась на критическом пределе собственных возможностей, как моральных, так и физических. Но с Теодором ей не нужны были слова, от этого осознания становилось и страшно и легко одновременно. Она кивнула.       — Какие предложения?       — Никаких,— пожал плечами Тео,— я, если честно, чувствую себя школьником, когда мы следуем твоему дневному расписанию,— он хлопнул ладонями по своим коленям и поднялся на ноги, разминая затекшую спину,— так что выбрось свой ежедневник, Гриффиндор, сегодня мы спускаемся в змеиное логово.       Спустя час в стенах Нотт мэнора впервые за месяц раздался тихий смех, плавно переросший в гулкий хохот. Фамильный погреб был беспрепятственно разграблен юным, последним представителем семейства и его магглорожденной собутыльницей. Дорогие вина были приятнее виски на вкус, как утверждала Гермиона. Теодор же заверял ее в обратном. Они спорили, пили, хохотали, когда кто-то из них двоих оступался, поддавшись блаженному, спасительному опьянению, улыбались, когда кто-то предавался школьным воспоминаниям. Казалось, это было целую вечность назад.       — Крам мне тогда все ноги отдавил,— Грейнджер смеялась, прикрыв рот ладонью,— ты вообще видел его? Такая здоровая…— девушка задержала дыхание, ее грудь тряслась от подступающего приступа смеха,—… дубина…       — Мы все еще про самого Виктора говорим?— улыбаясь уточнил Нотт,— Или мы уже настолько близки, что ты посвящаешь меня в свои половые приключения, мисс «до свадьбы н…»…       Он не смог договорить, в его лицо прилетела подушка.       — Заткнись, Теодор!— смеясь возмущалась гриффиндорка,— Это омерзительно! Ты…       Грейнджер ахнула, увидев, как Нотт, держался за нос и морщился.       — Мерлин, прости… больно?       — Беги, Грейнджер.       Его губы растянулись в оскале, Тео пригнулся, словно зверь, готовившийся к прыжку. Гермиона взвизгнула и бросилась наутек, пропадая в лабиринте коридоров поместья. В надежде скрыться от преследования, она забежала в одну из попавшихся на пути дверей и, споткнувшись, остановилась, рассматривая накрытый простыней предмет мебели. Эти очертания она узнала бы где-угодно. Пальцы навязчиво зачесались и дрогнули, перебирая невидимые, давно забытые ноты. Пыльная ткань ластится на пол, а лунный свет, пробивавшийся сквозь окно, завораживающе скользит по черной лакированной поверхности. Крышка скрипнула, подушка на стуле, будто живая, выпустила из себя накопившийся за годы неиспользования воздух под весом гриффиндорки, педаль жалобно скрипнула под девичьей ступней.       Теодор, на самом деле, не стремился догнать Грейнджер. Он медленно двигался сквозь коридоры, отдаваясь навязчивым мыслям, лезущим в голову даже несмотря на то, что та зверски кружилась от выпитого алкоголя. Теперь мысли не были статичны, теперь они вертелись вслед за головой — этакое подобие смертельного аттракциона боли. Ухватиться хоть за одну из них — найти иглу в стоге сена величиной с Хогвартс, но их несуразная каша давно не вводила Нотта в исступление. Он привык к тому, что теперь в его голове просто-напросто руины, пепелище. Не осталось ничего целого, лишь только боль. Забавно осознавать, что нужный тебе ответ на вопрос находится в буквальном смысле у тебя в руках, но ты настолько беспомощен и болен, морально и физически, что просто не можешь воспользоваться собственным мозгом. Очень забавно, смертельно иронично. Вдруг, сквозь беспросветный калейдоскоп его проблем, кружащих в сознании, пробилась тихая мелодия. Она, словно дрессировщик, скользнула по каждой пульсирующей извилине в его голове, успокаивая, заставляя подчиниться и замереть. Он шел на звук, к приоткрытой двери, из которой струился лунный свет, падая на пыльный пол.       Силуэт Гермионы затерялся в очертаниях темного рояля, лишь непрекращающийся мелодичный звук говорил о том, что здесь кто-то был. Теодору захотелось курить, чем-то занять гребаные пальцы, которые, почему-то, невольно задвигались в так девичьим. Он подкурил сигарету и медленно опустился на стул рядом с Грейнджер, наблюдая за ее плавными движениями. И мелодия вдруг исчезла. Бледное лицо, окрашенное едва заметным румянцем, повернулось к нему, он видел это краем глаза.       — Прости, я просто…,— прошептала Гермиона,—… раньше меня это успокаивало.       И Теодора. Теодора тоже. Он маленьким мальчишкой прибегал сюда, когда отца не было дома, залезал на этот самый стул и медленно перебирал старые клавиши, вслушиваясь в получающиеся звуки. Сигаретный пепел упал на тянущуюся к ним руку. Ему вдруг показалось, что в голове стало абсолютно пусто. Теодор перебирал черные и белые, вспоминая давным-давно разученную мелодию. Но звук выходил другим, грязным. Иронично, под стать ему самому. Девичьи пальцы опустились на противоположный конец ряда клавиш, Гермиона подыгрывала ему. И звучание очищалось, она выравнивала его. Долгие несколько минут они повторяли одну и ту же комбинацию клавиш, пока мелодия не подошла к своему логичному завершению. И на последней ноте Нотт почувствовал, как Грейнджер коснулась его руки. Скорее всего случайно, просто хотела сыграть нужный аккорд. Ее рука была теплой. Тео невольно замер, медленно поднимая на нее взгляд.       Гермиона смотрела на него в ответ. В глазах смятение. Нотт почувствовал разбивающееся о его лицо дыхание, нотки вина, выпитого ею, с оттенком корицы. И почувствовал, как по всему телу прошлась волна колючих мурашек, которые словно готовы были вспороть его заживо. Хотелось отпрянуть, встать, отойти, выйти. Но он замер. Теодор так давно не чувствовал ничего такого, что ему только и оставалось, как урывать крупицы чего-то обычного, которое раньше он не ценил. Голова тяжелела, хмелела ежесекундно, Нотт склонил ее слегка вперед, не в силах удержать в состоянии равновесия.       Взгляд Грейнджер блуждал по его лицу, в тысячный раз изучая. В тысячный раз проворачивая в голове, как же, блять, они попали. Ей следовало сделать хоть что-то. Отодвинуться, отвернуться, свести все на шутку и пьяненько захихикать, но она, почему-то, не могла сделать ни первого, ни второго, ни третьего. Темные кудри Нотта щекотнули ее лоб. Его волосы были мягкими, почти шелковистыми. Глаза, почему-то, защипало. От неправильности происходящего.       — Тео…       — Помолчи, Грейнджер,— выдохнул он, прикрывая глаза.       Ему хотелось вновь почувствовать что-то, что напомнило бы ему о былых днях. О днях, когда он ещё не был разбит, хоть и в части морали мог сравниться с самим Люцифером. Его пальцы вспорхнули к застывшему напротив лицу и коснулись скулы. Гермиона шумно выдохнула и прикрыла глаза, пытаясь не отстраниться от внезапного прикосновения Теодора. Хотела ли? Ответа на этот вопрос гриффиндорка не знала. Желание чувствовать тепло чужого тела внезапно затопило до самых кончиков пальцев.       Кожа горела в тех местах, где их тела соприкасались. Горела праведным пламенем. И Теодор чувствовал это. Чувствовал, что тех ощущений от внезапной, мимолетной близости с Гермионой ему недостаточно. Ему никогда не будет достаточно. Нотт медленно отстранился от Грейнджер и отвернулся, ища в карманах пачку сигарет.       — Прости,— пробормотал он.       В груди Гермионы же произошел кульбит вселенских масштабов: ей никогда раньше не доводилось испытывать такого чувства облегчения, тесно граничащего с печалью. Облизав сухие губы, она последовала примеру Нотта.       — Ничего,— шепнула в ответ,— мы просто устали,— на что услышала вялую усмешку и звук тлеющего табака.       Они просидели в тишине ещё несколько долгих минут, пропитанных внезапно нахлынувшим отчаянием, и молча разошлись по комнатам, тихонько прикрыв за собой двери. Гермиона, скинув ботинки, забралась под одеяло и прижалась к Малфою, обнимая его за талию. Улеглась головой на его грудь и тихо плакала под едва уловимое биение сердца. Она скучала по нему до судорог в теле. Теодор же, прислонившись спиной к двери, медленно сполз по ней на пол, приклеившись взглядом к рыжей макушке, торчащей из-под одеяла на кровати. Эту ночь ему захотелось провести именно здесь, в комнате Джорджии, впервые за все время. Предвкушение бессонницы было сродни пеплу на языке, ему отчаянно хотелось сосчитать все ее тихие вдохи и выдохи. Хотелось дышать в такт с ней, будто она неосознанно могла вдохнуть в Теодора жизнь. Мигрень продолжала застилать глаза, на что Нотт лишь тяжело вздохнул. Призвав к себе недопитый виски, он облокотился затылком на дверь и, не спуская взгляда с поднимающегося и опускающегося одеяла, принялся считать.

Один. Два. Три.

      На тысяча девятьсот семьдесят шестом ее грудь замерла. Он ждал. Одну. Две. Три секунды. На неслушающихся ногах подорвался к кровати. Шесть. Семь.       — Джо?— сиплым голосом позвал он, бегая расширенными от ужаса зрачками по застывшему лицу.

Девять. Десять.

      Доля секунды, чтобы развернуться и броситься за Гермионой. Но запястье обожгли ледяные пальцы. Он в неверии обернулся к Нортон и сердце его, казалось, остановилось, чтобы разорваться на мельчайшие клочки и рухнуть кровавыми ошметками куда-то вниз. Она смотрела на него, широко распахнув мертвенно-белоснежные глаза, сжимала его запястье тонкими пальчиками, но с такой силой, будто ещё мгновение и разорвёт до сухожилий. Словно рыба, Тео открывал и закрывал рот, пытаясь вымолвить хоть слово, но все они застряли в глотке, преграждая путь кислороду.       Джорджия заговорила первой.       — Это не ты.       Голос прозрачный, словно мантия-невидимка. Бесцветный, как воздух. Сиплый шепот, закрадывающийся в самую глубину остатков сердца.       — Тео, это не ты… нет….       Теодор поймал себя на том, что хочет выбежать из комнаты и сгинуть где-нибудь, став разлагающимися останками. Поймал на том, что в страхе пытается вырвать руку.       — Перестань… нет… умоляю…       — ГЕРМИОНА!— взревел Тео не своим голосом,— ГЕРМИОНА!       — Я больше не могу, Тео…пожалуйста, остановись….       — ГЕРМИОНА!!!— Теодор понял, что плачет. Навзрыд. До срыва голосовых связок, вслух, громко и больно.       — Тео…       Ему никогда не было так страшно. Это был самый что ни на есть настоящий, всепоглощающий ужас. До остановки сердца, до замирания крови в артериях. До безумия. То, чего он так долго ждал, медленно сдирало с него кожу, дюйм за дюймом, оголяя нервы и натягивая их, словно тетиву.       — ОТПУСТИ! ЗАМОЛЧИ!       Он уперся ступней в каркас кровати в тщетной попытке освободить руку. Но бесполезно. Сквозь слезы, застлавшие глаза, он смотрел на лицо Джорджии, исказившееся в жуткой гримасе. Так, наверное, выглядит настоящая боль.       — Отпусти…прошу…— взмолился он, безвольным мешком падая на пол со все ещё вытянутой рукой.       Словно жуткая кукла, Нортон резко, до хруста в позвонках, повернула голову к Теодору. Ее лицо сиюсекундно утратило все те эмоции, которыми было искажено.       — Но когда я просила ты не отпустил,— неожиданно ровным голосом проговорила Джорджия, склонив голову на бок.       В голове прострелило жуткими, неизвестными воплями, которых Теодор, казалось, никогда ранее не слышал.       — А я не отпущу тебя,— шепотом, улыбаясь, скалясь, сказала Нортон.       И впилась острыми, заточенными словно кинжалы ногтями в его запястье, разрывая кожу до сухожилий.       Тео вздрогнул от резкого звука бьющегося стекла где-то совсем рядом. Мутным взором обвел собственные ноги, припорошенные осколками, янтарную лужу и кровь, капающую вниз. Он все ещё сидел у той двери, сжимая в стиснутом намертво кулаке разбитый бокал. Он задремал. ***       — Ты просто устал,— тихо выдохнула Гермиона, нанося на глубокие порезы Теодора густую лечебную мазь.       Нотт, до крови зажевав внутреннюю сторону щеки, пустым взглядом сверлил окно. Скользил взглядом по тусклым солнечным лучам, появляющимся после ночи. По очертаниям заросших кустов в саду мэнора. Но мыслями все ещё был на втором этаже, в той самой комнате, в своем кошмаре. Его губы лениво двигались, он беззвучно проговаривал все слова, услышанные от Джорджии, чтобы намертво вбить их в память. Не забыть ни звука, ни единой паузы между ее словами. Грейнджер поглядывала на него из-под опущенных ресниц, закусив губу. Предположение вертелось на языке, готовое вот-вот слететь с него и быть озвученным. Но уж слишком оно было ужасающим, верить в свою правоту Гермионе впервые отчаянно не хотелось. Ей нужно будет проверить догадку позднее, закрывшись в библиотеке.       Теодор чувствовал ее напряжение и прекрасно понимал, о чем думает гриффиндорка. И это сродни хаосу, лезвию у горла, лучу Авады в грудь. Виски разрывало в приступах невыносимой агонии, он, кажется, больше так не мог. Уставший мозг лизнула мысль о ценности его жизни, о мотивах, за которые Теодор продолжал так отчаянно цепляться. Не потеряли ли они свою значимость? Не пора ли разжать пальцы и отпустить все?       Не пора ли ему прекратить эти муки раз и навсегда?       — Грейнджер…— выдавил он,— кажется, я больше не могу…       Пальцы Гермионы замерли, лицо вытянулось и побледнело. Тысячи слов рвались наружу, сотни из них были гневными ругательствами, но она сдержалась. Тихо выпустив застрявший в глотке воздух, она вновь принялась распределять мазь по ранам.       — Черта с два, Теодор.       — Гермиона, я…       — Мне плевать,— отрезала она, отстраняясь и хватая его за грудки трясущимися пальцами,— ты не оставишь меня одну,— цедила каждое слово, чтобы он понял, что Грейнджер чертовски серьёзна.       Тео долго смотрел на нее в ответ, лениво скользя по вздернутому носу, едва заметной россыпи веснушек на щеках и стали во взгляде. Гермиона кивнула на софу и Нотт лег. Над его головой всплыла привычная диаграмма, усеянная красными пятнами, говорящими о поражениях в мозге. Грейнджер, закусив губу, молча вглядывалась в пораженные области, отмечая, что большинство из них изменили цвет на близкий к бордовому: Теодор был на пределе. Ее брови стянулись к переносице, когда одно из пятен, словно вспышка молнии, пронизала черная нить.       — Ты чувствуешь что-то…необычное?— сдерживая панику спросила она.       — Метка,— сухо ответил Тео,— он зовёт меня.       Покачиваясь, он поднялся на ноги, проходя прямо сквозь диаграмму и огляделся в поисках палочки. Но замер взглядом на окне, увидев силуэт в саду.       — Спрячься,— прошептал он, не сводя взгляда с черной мантии.       Гермиона выглянула из-за его плеча, пытаясь увидеть то, что так встревожило Тео.       — Что происходит?       Нотт схватил палочку и, спрятав ее в кобуре на поясе, быстрым шагом направился к выходу из комнаты. Под звук его удаляющихся шагов, Грейнджер подошла ближе к стеклу и сдавленно ахнула. К Нотт мэнору приближалась Нарцисса Малфой.       Гравий глухо шуршал под подошвой, пока Теодор направлялся навстречу женщине. Падающий снег сверкал в первых лучах солнца, это давило на сетчатку и откровенно раздражало.       — Чем обязан, Нарцисса?— Тео остановился напротив миссис Малфой, заводя руки за спину.       Он слишком долго знал ее, чтобы не заметить очевидного. Во взгляде голубых глаз матери Драко сверкала неумолимая решимость.       — Лестно, что хозяин поместья вышел встретить меня лично,— Нарцисса пробежалась взглядом по окнам за спиной Нотта,— выглядишь неважно, Теодор. Как твое здоровье?       — Боюсь у меня нет времени на светскую беседу, миссис Малфой,— отрезал он,— повелитель взывает ко мне и я должен быть рядом с ним.       — Ох, это ни к чему, дорогой,— Нарцисса повела плечом,— Темный лорд будет здесь с минуты на минуту.       Остатки ноттовского самообладания ушли на то, чтобы не дрогнуть в ужасе. И больше их не осталось.       — Почту за честь принять господина в своих скромных владениях.       — Не сомневаюсь,— кивнула миссис Малфой, все ещё внимательно разглядывая фасад поместья,— и пока Темный лорд в пути, у меня есть несколько мгновений, чтобы поведать тебе кое-что.       Теодор поднес ладони ко рту и шумно выдохнул на них, содрогаясь от внезапного холода, лизнувшего кожу. Они были влажными. Он сунул их поглубже в карманы мантии и расправил плечи.       — В тот день, когда ты сообщил мне о смерти моего единственного сына, я, как и подобает в чистокровных семьях, занялась созданием его портрета, чтобы увековечить Драко таким, каким я его всегда буду помнить,— в голосе Нарциссы ни капли горечи, во взгляде ни толики той боли, которой были пропитаны ее глаза в тот день, о котором она вспоминала,— над портретом трудились лучшие из лучших, я хотела, чтобы он был безупречен, чтобы все было на самом высшем уровне. Когда его привезли в мэнор, Драко на портрете спал, сидя в кресле,— миссис Малфой вздохнула с улыбкой на губах,— на нём его излюбленный чёрный костюм, черная водолазка, волосы идеально уложены, одним словом — само совершенство.       Кольцо, спрятанное в кармане мантии, неприятно скользило из-за влаги в ноттовской ладони. Но активировать амулет он, почему-то, не решался, хоть и отчетливо понимал, что это может стоить жизни всем четверым. Но что-то в Нарциссе удерживало его от того, чтобы предупредить Грейнджер, чтобы та убиралась из поместья, прихватив с собой Малфоя и Нортон.       — К чему вы клоните?— спросил Теодор.       Он мог поклясться, что слышал, как в гостиной тикают часы, висящие над камином. Пульс бил по вискам в такт ускользающего времени. Тик-так.       — Я не могла оторвать взгляда,— завороженно продолжала миссис Малфой, словно рассказывала о погоде во Франции, или о новой диковинной статуэтке, которую ей удалось отыскать в очередном антикварном магазине,— каждую секунду свободного времени я сидела возле его портрета и глядела на его лицо, не отрывая взгляда ни на мгновение. Я, конечно, не сильна в тонкостях магического искусства, но, прошу заметить, в Малфой мэноре десятки картин с предками моего мужа и какую-никакую консультацию я, все же, получить смогла.       Метка горела сильнее с каждой секундой, опаляя кожу предзнаменованием неминуемого. Тео снисходительно улыбнулся женщине, собирая себя по кусочкам, и вежливо ответил:       — При всем уважении, Нарцисса, но сейчас мне необходимо быть в другом месте,— он слегка поклонился,— мы обсудим великолепие портрета Драко как только я исполню волю своего господина.       И с этими словами он развернулся на каблуках и уже было хотел проследовать назад в поместье, на ходу активируя предупреждающий амулет, но остановился, почувствовав пальцы на своем запястье. Медленно обернувшись, он впился нечитаемым взглядом в лицо миссис Малфой.       — Прошел уже месяц, Теодор,— прошептала она, и Нотт впервые уловил в остатках ее голоса дрожь,— я знаю, что Драко жив.       Облака позади Нарциссы, ещё секунду назад безмятежно плывшие над землей, пронзили десятки черных нитей —приближающихся Пожирателей — и Тео едва слышно зашипел, готовый, на самом деле, закричать от жжения на предплечье.       — Он мертв, я видел, как он умер,— резко ответил Нотт, сузив глаза.       — И ты был единственным, кто видел это,— не унималась Нарцисса. Ее брови вспорхнули вверх в мольбе,—пожалуйста, Теодор,— прошептала она, притягивая его руку ближе к себе,— я сделаю что угодно, просто скажи мне, что мой сын все ещё жив.       Туча, надвигавшаяся на Нотт мэнор, опустилась прямо к его порогу и приобрела ещё более зловещие очертания. Волан-де-Морт в сопровождении его ближайших магов, прибыл прямо к дверям поместья его личного ручного пса. И такое решение Реддла буквально насквозь пропитано плохими вестями, смертью и роковой неизбежностью. И истинных реддловских мотивов Тео понять не мог. Он выверенными до бездумного автоматизма движениями поклонился Тому и, выпрямив спину, стоял, глядя в лицо своему хозяину, в ожидании очередного приказа.       Темный лорд не спешил, словно игрался с ним, расхаживал из стороны в сторону, скалясь, хоть и на самом деле просто улыбался. Остатки реддловской магии в теле Теодора каждый раз метастазами усеивали все его нутро, когда Том был где-то рядом, и каждое ее проявление спазмами скручивало каждую ноттовскую клеточку. Магия не бесследна, не невидима. У нее есть свое начало, закономерность и конец. Магия не эфемерна, Теодор чувствовал ее каждой каплей собственной крови.       — Война окончена,— заявил вдруг Реддл, широко расставив руки и оглядывая всех собравшихся во дворе Нотт мэнора,— сегодня пал последний очаг сопротивления, голову Бруствера я насадил на пику рядом с Мальчиком-который-умер,— гнилые зубы опасно выглядывали из-за тонких губ,— мы победили.       Толпа Пожирателей, которая, казалось, должна была разразиться оглушительными овациями и свистом, лишь склонила головы: каждый, словно по наитию, когда взгляд Теодора касался их маск.       — Мы не сомневались в вашем величии ни секунды, мой повелитель,— прощебетала Нарцисса за спиной Нотта.       Один из Пожирателей нервно дернул шеей, из-под капюшона мантии выпали на растерзание ветру спутанные угольные кудри. Безумие Беллатрисы нежилось на секущихся кончиках ее волос.       — Рад, что ты успела вовремя, Нарцисса,— кивнул Волан-де-Морт,— а теперь делай, что должна. Я ожидал, что к моему прибытию девчонка уже будет лежать у твоих ног.       Закололо где-то в темечке, тихонько так, едва заметно. Теодор дернул шеей, чтобы сбросить неприятное ощущение, пока слова Реддла медленно ползли по его артериям, закупоривая приток крови, к мозгу, к той его части, которая ещё более менее оставалась целой. Висок щекотнула капля стекающего пота, все тело буквально чесалось изнутри. Он смог моргнуть лишь тогда, когда миссис Малфой присела в легком реверансе и сделала шаг в сторону двери. Она остановилась лишь на миг, обернувшись к Теодору, вкладывая немой вопрос во взгляд, чтобы смог прочесть лишь он один. Она давала ему шанс.       — Не подскажешь, дорогой, где ты держишь свою рыжеволосую гостью?       Кадык, раздирая кожу, медленно нырнул вниз, проталкивая скопившуюся в трахее желчь обратно в желудок.       — Третья дверь слева, второй этаж,— почти одними губами ответил он и замер, провожая взглядом макушку миссис Малфой, быстрее, чем следовало, проследовавшую в дом.       Он перевел пустой взгляд на Волан-де-Морта и, обжигая ноздри рваным вдохом морозного воздуха, спросил:       — Чем я обязан такой чести, мой повелитель, принимать вас в столь знаменательный день?       Гогот Лестрейндж, с натягом вырывавшийся из ее глотки, сравним со звуком трения наждачной бумаги о чертову душу. Она, более не в силах сдерживать свое безумство, покачнулась и, тихонько мыча себе под нос, принялась в вприпрыжку слоняться вокруг собравшихся вокруг Волан-де-Морта Пожирателей.       — Ты прав, Теодор,— Реддл втянул узкими ноздрями воздух, его грудь кратно увеличилась и снова сдулась,— день и вправду знаменательный, ведь сегодня я, великий Темный лорд, наконец начну строить новый мир.       Взгляд магнитом тянуло к одному из окон, но Нотт не мог отвести его от Тома, будто тот привязал все внимание Тео к собственной персоне.       — Ты сослужил мне прекрасную службу,— Волан-де-Морт сделал несколько уверенных шагов к Нотту,— твоя манера убивать — завораживает, она подобна искусству. Ты, конечно, не столь совершенен, как твой отец, но я был приятно удивлён, видя твое упорство и целеустремленность в попытке достичь небывалого величия моего имени.        Теодор вдруг осознал, что совершенно не дышит. Яремная вена нещадно пульсировала, он чувствовал это даже сквозь сковавшее его оцепенение. Была ли то заслуга Реддла, подчинившего остатки собственной магии в теле Нотта, или же его теодорская вселенская усталость и отчаяние. Или же он просто боялся. Боялся того, что просто-напросто не мог предсказать исход роковой встречи.       — Но,— продолжил Том,— прежде, чем сеять семена магической свободы, я должен избавить почву от поганых сорняков, которые в итоге могут погубить все мои плоды. ***       Гермиона в ужасе застыла у окна, испуганно считая количество черных капюшонов. Двенадцать, святой Мерлин, двенадцать. И Теодор, стоящий один против истинного зла, что нещадно порабощало мир магический, и мир магглов. Сердце сокрушалось за Нотта, палочка неприятно вибрировала в руке, Грейнджер хотелось сорваться к нему, помочь ему. Спасти его. Она нервно оглянулась через плечо на лежащего на кровати Драко и громко сглотнула. Его оставить Гермиона тоже, увы, не в силах. Страшный выбор застлал глаза паническими позывами. Помочь живому Теодору, которому, казалось, осталось не так долго, или же остаться охранять того, кто вот уже больше месяца был просто телом, вот только не хладным, слава Годрику. Спасти живого, но умирающего, или мертвого, но все же живого. Хотелось осесть на пол, закрыть глаза и уши и расплакаться. Переждать весь этот кошмар в кромешной темноте, чтобы не чувствовать, не принимать решений. Но и этого Гермиона сделать просто не могла, так сильно испугалась, так сильно застыла пустым взглядом на таком же пустом, стоящем там, во дворе. Несобранность Грейнджер сыграла с ней злую шутку, была ли это усталость, или же та самая паника, медленно окутывавшая тело, но Гермиона во всем этом хаосе собственного отчаяния не заметила, как во дворе Нотт мэнора стало на одного человека меньше. Она осознала это лишь тогда, когда ровную полосу света под дверью, ведущей в коридор, прорезали тени от пары ног. Обернуться, выставить палочку вперед, запереть дверь, аппарировать — две секунды. Вздрогнуть , застыть от скрипа двери и увидеть слезы в глазах миссис Малфой, смотрящей на кровать — короткое мгновение, равное половине рваного вдоха.       Губы Нарциссы едва заметно двигались, мокрые дорожки обезобразили идеальные острые скулы. Хоть спина ее оставалась непоколебимо ровной, словно струна, Гермиона все же видела, как дрожат плечи женщины. Миссис Малфой сделала короткий шаг вперед и тут же замерла, ведь Грейнджер, вздрогнув, направила палочку прямо на нее, вжавшись в стену позади себя. Нарцисса даже не смотрела на нее, видела реакцию девушки лишь краем глаза, не в силах оторвать взгляда от сына, чья грудь мерно вздымалась в такт дыханию. Гриффиндорка готова была выть от безысходности, ей казалось, что все пропало. Теперь Волан-де-Морт узнает о тайне Теодора и казнит его, как и его отца, за предательство, а уж что ждало саму Гермиону и представить было невозможно. Подруга Гарри Поттера, заточенная в пожизненное рабство у Темного лорда, будет идеальным послевоенным трофеем для черной армии. Все пропало, все они мертвецы — с такой мыслью Гермиона, в ужасе для самой себя, медленно проговаривала в уме третье Непростительное заклинание, цедя каждую букву его названия. Она готова была на все, чтобы защитить тех, с кем она была заперта от мира в Нотт мэноре последний месяц.       В коридоре позади миссис Малфой раздались торопливые шаги и мерзкий голос:       — Цисси?       Грейнджер прижала ладонь ко рту, чтобы даже звука ее дыхания не дай Годрик не было слышно. Нарцисса медленно обернулась на Гермиону и также мучительно медленно опустила руку в карман мантии. Как только в ее ладони блеснула белая рукоятка древка, Грейнджер в ужасе застыла, делая невольный шаг вперед и целясь прямо в грудь женщины. Тонкий указательный палец миссис Малфой медленно поднялся к ее тонким губам. Она навела палочку на дверь и едва слышно прошептала заклинание. Шаги Лестрейндж стихли по ту сторону двери, Гермиона видела тень от ее ног все в той же полосе под дверью. Беллатриса двинулась дальше по коридору, теперь уже молча. Соседняя дверь скрипнула, открываясь. Грейнджер, потеряв самообладание, подбежала к двери, чтобы выбежать и защитить Джорджию, находящуюся за стеной, но Нарцисса, схватив ее за рукав, прошептала:       — Ей мы уже не поможем.       Слезы обожгли глаза. Гермиона, сжав губы в тонкую полосу, обернулась на Драко.       — Это вы спасли его?— спросила миссис Малфой.       Рыдания вырывались из груди невнятными стонами, Грейнджер вырвала руку и упала на колени, опираясь ладонями о пол. Полоса света под дверью вновь дрогнула: ботинки Лестрейндж прошагали обратно к залу, а за ними медленно волочилось тело.       — Теодор,— просипела Гермиона, оборачиваясь к Нарциссе. Кудри липли к мокрым щекам, образ женщины предательски расплывался перед глазами,— это он. Он инсценировал смерть Драко, чтобы спасти Джорджию,— голова вновь безвольно упала на грудь, слезы капали на пол,— а теперь…теперь все кончено.       Силы покинули тело с остатками кислорода. Миссис Малфой быстро подошла к кровати и приложила ухо к груди сына, прикрывая глаза, слыша слабые удары его сердца. На белоснежном одеяле, которым был укрыт Малфой, одно за другим проявлялись темные пятна от капающих слез. Гермиона чувствовала железный привкус крови во рту, так сильно она сжевала собственные губы, лихорадочно пытаясь придумать хоть что-то. Ей до боли в висках хотелось помочь Теодору, Джорджии, Драко, но она не знала как. Это так несправедливо и иронично, что она не сдержала первого смешка.       — Почему вы смеетесь?— голос Нарциссы терялся в многоликом звоне, царствующем в голове.       И словно эхом, с нижних этажей раздался гогот десятков голосов.       — Ведь он…ведь он, скорее всего, уязвим,— шептала сквозь настойчиво пробивавшийся смех Гермиона,— Гарри ведь… скорее всего…был…последним его крестражем. ***       — Видишь ли, Теодор,— голос Волан-де-Морта зловещим эхом разносился по залу Нотт мэнора. Пожиратели образовали круг вокруг них,— я ничего не имею против тебя лично, ведь ты долгие месяцы был самым верным и преданным моим солдатом. На твоих руках столько крови и кишок, сколько не выдержал бы ни один из всех этих бездарей, которых ты видишь перед собой сейчас. Ты — смертоноснее любого из них, и это делает тебя незаменимой боевой единицей, и я был бы несказанно рад выстроить новый мир с тобой бок о бок.       Теодор, все же, никогда не был дураком. Он молниеносно смог почувствовать среди всех дыханий, направленных на него, одно единственное, что заставляло кровь застыть в прогнивших жилах. Оно ласково щекотало затылок и было ледяным, словно вьюга. Смерть стояла позади него, словно она сама подчинялась Волан-де-Морту, и готова была забрать Нотта в любую секунду. Стыдно признать, но Теодор настолько устал и вымотался, что готов был прикрыть уставшие веки и, не глядя, рухнуть назад, чтобы костлявая словила его, словно старого друга, и избавила наконец от всех его грехов. Было бы наивно полагать, что поступок Асмодея не затронет его больше, чем уже запятнал. Теодор мог бы ухмыльнуться своим мыслям, но слишком устал.       — Но однажды я уже взрастил рядом с собой такого же великолепного воина,— продолжал Реддл,— о, твой отец был невероятен, я с досадой признаю это. И как же жаль, что посеянное мною зерно взросло и опутало меня, едва не раздавив. Я думал, что теперь уж точно готов ко всему, и второй раз такой ошибки не допущу. Я держал тебя под своим контролем, направлял твою силу во благо новому миру. И все было идеально,— тонкие губы дрогнули в оскале,— до того момента, пока ты не нашел способ обойти действие верховной метки.       Слишком все было спокойно, чтобы быть правдой. Было наивно полагать, что Волан-де-Морт купится на тот театр, на ту роль, которую Теодор продолжал играть после того, как Малфой освободил его тело от контроля Реддла. Нотт был лишь очередной пешкой в темной шахматной партии и теперь, когда сторона противника повержена и разгромлена в прах, настало и его время.       — Как тебе удалось обмануть мою магию, Теодор? Поведай мне, своему повелителю.       — Обскур,— хрипло ответил Тео, голосом настолько уставшим и прозрачным, что хотелось содрогнуться и упасть замертво прямо сейчас.       Во взгляде Тома блеснуло понимание: он создал то, что восстало против него самого. И дело было совершенно не в людях, не в их поступках и мотивах. Дело было в сущности, над которой он упорно работал с 1958 года, которую должен был подчинить собственной воле. Что-то, все же, всегда будет сильнее Тома Реддла, и сейчас он понял это, как никогда кристально ясно. Но война позади, он поработил магический и мир и теперь никто не посмеет восстать против. Нужды в смертоносном оружии более не было.       — Я так и думал,— прошептал Темный лорд.       За их спинами раздались быстрые шаги, Теодор перевел мертвый взгляд к лестнице, вьющейся со второго этажа, и замер. Лестрейндж, вцепившись черными ногтями в рыжие пряди, тащила за собой несопротивляющееся, абсолютно безвольное тело. Она швырнула Джорджию к ногам Темного лорда и тот, ухмыльнувшись, поднял взгляд на Нотта.       — Вижу твоя игрушка ровно в том же состоянии, в котором я тебе ее подарил,— ухмыльнулся он.       Пожиратели мерзко заржали.       — Как…       Святой Салазар Слизерин, когда Теодор успел смириться с тем, что вот-вот умрет? Отчаяние толкало застрявший намертво в мозгах вопрос к глотке, будто он сможет спокойно отдать жизнь, как только все поймёт.       —… ты обманул Непреложный обет?       — А я все ждал, когда же ты поинтересуешься,— гнилые зубы выползли из-под сухих губ,— ты помнишь формулировку, Теодор?

Помнил. Блять, помнил наизусть

.       — «Клянетесь ли вы, великий Темный лорд, что не тронете девушку лично, и никто из Пожирателей смерти не позволит себе того же, пока Теодор Нотт исполняет вашу волю?»       Том кивнул, скалясь.       — А теперь закатай рукав, Теодор.       Он — кукла, марионетка. Дрожащими пальцами Нотт потянул за ткань, являя всем на обозрение коронованную змею.       — А теперь вы все,— Волан-де-Морт обернулся, обводя взглядом стоящих вокруг Пожирателей,— покажите метки.       Одна за другой одиннадцать змей проявились на бледных предплечьях.       — Черная метка — это магия, Теодор,— Реддл, перешагнув через лежащую у его ног Джорджию и вплотную подошел к Нотту,— у нее есть формула, заклинание и закономерность. Пожирателем смерти имеет право звать себя волшебник, на руке которого высечено мое клеймо. А ты,— он провел острым ногтем по короне на коже Теодора,— ты в тот вечер стал нечто большим, чем Пожиратель.       Кусочки мысленного пазла медленно задрожали где-то в голове. Нотт поднял пустой взгляд на Волан-де-Морта и замер, пронизанный ужасной догадкой. Вот он, тот самый ответ на вопрос, который Теодор искал каждый день. Смотрел на него прямо из отражения зеркала. В голове нещадно загудело.       — Если ты думал, что ты умнее меня, сопляк,— шипел Реддл,— то ты ошибся. И ты поплатишься.

«Что ты делаешь?»— пронесся в голове голос Асмодея.

      Вот оно. Прекрасное забвение, словно Теодор ширнулся сильнейшим наркотиком. В одно мгновение разум опустел, теперь его ничего не тревожило. И как блаженна эта тьма, окутавшая его. Так легко и просто. Нотт посчитал, что умер. Он знал, что даже после смерти, часть отца будет преследовать его, та неестественная сущность, переданная ему по праву крови, навечно рядом с ним. И даже сейчас, когда он мертв, хоть и не помнил как и кто лишил его жизни, в непроглядной тьме он видит перед собой лишь два красных глаза, полыхающие адским пламенем. И да пусть будет так. Главное — ему больше не за что переживать, не нужно никого спасать и пытаться выжить. Все кончено. Слава Салазару.       Но кислород пробрался к легким, обжигая их. Теодор распахнул глаза, впиваясь пустым взглядом в потолок того же зала своего поместья, в котором и закрыл их, казалось, вечность назад. Сквозь ломоту в костях он поднял голову и огляделся, щурясь. Стены, когда-то бывшие тёмных оттенков, теперь пестрели бордовым, влага стекала вниз, образовывая вязкие лужи на полу. Железный запах крови обжигал ноздри. Десяток тел, что до этого стояли вокруг, теперь лежали на полу, растерзанные в клочья. До Теодора донесся голос, едва знакомый. Он перевел взгляд и встретился с испугом в глазах Гермионы. Нарцисса Малфой возвышалась над горой трупов, направив палочку на одно из тел. В нём Теодор с трудом узнал Волан-де-Морта.       Все мертвы. Они все мертвы. Нарцисса Малфой убила Темного лорда. Все кончено. Тео понятия не имел, что произошло, он нашел в себе силы встать, хоть и шатался, чтобы поскользнуться и снова рухнуть на колени, увязая в кишках и прочих внутренностях, разметанных по полу. Чтобы впиться взглядом в закрытые бледные веки на ее лице. Чтобы понять, что голова Джорджии лежала у его ног, чтобы увидеть, как рыжие пряди утопают в крови.       Теодор сглотнул вязкую слюну и вновь посмотрел на Гермиону, подняв брови. Грейнджер плакала, зажав рот ладонью, не сводя взгляда с медленно вползающей обратно в его тело тени и рук Теодора. Он поднял их выше, и замер.       По локоть в крови.       Сглотнул вновь, моргая, переводя взгляд с окровавленных дрожащих пальцев на застывшую Гермиону, а затем на Джорджию. Кровь. Грейнджер. Нортон. Кровь. Нортон. Кровь Нортон.

кровьнортон

      И каждый раз, когда Теодор считал, что умирает, он был глупцом. И каждый раз, когда он думал, что достиг предела, он и близко к нему не был. Его конец — вот он, на его руках.       — Грейнджер…— почти бесшумно выдохнул Тео…— Грейнд…       Дыхание жгло глотку, рот стянуло. Щеки обожгло слезами, они капают на его руки, мало-помалу смывая с них кровь.

      Это он. Это всегда был он. Это он сделал это с Джорджией. Это он ее погубил.

      Рваный крик высвободился из тела Теодора и разлетелся по поместью. Птицы на деревьях за окном, встрепенувшись, разлетелись в разные стороны. Грейнджер, не выдержав, бросилась к рыдающему над безжизненным телом Нотту. Обхватила его дрожащими руками и уткнулась лицом куда-то в шею, сипя:       — Все в порядке, Тео…       Его дрожь сравнима с землетрясением, Гермиона никогда в жизни не слышала таких отчаянных криков и не видела таких горьких слез. Мутным взглядом она нашла Нарциссу, так и продолжавшую стоять с вытянутой палочкой. Видела, как по ее щекам текут слезы, хоть лицо и оставалось бесстрастным.       — Все в порядке…— словно в бреду шептала Гермиона. ***       Под руководством Нарциссы эльфы Малфоев позаботились о том, чтобы привести зал Нотт мэнора в прежний вид. Глубокой ночью женщина увела Грейнджер наверх, говоря о том, что Теодору требуется время и пространство, чтобы оплакать Джорджию. Она обещала приглядеть за ним, пока Гермиона отдыхает. Нехотя, но согласилась, в надежде, что Нарцисса найдёт верные слова, чтобы поддержать Нотта.       Проснувшись утром, Грейнджер с глубокой горечью осознала, что Теодор исчез.