Грехопадение

      Теодор откровенно наследил прежде, чем исчезнуть.       За собой он оставил десятки человек, внезапно вернувшихся к своим семьям, которые считали их без вести пропавшими вот уже целых пять месяцев. Никто из них не мог вспомнить тот день, когда они исчезли из жизней своих близких, никто и не знал, где они были все это время. Их память была безвозвратно стерта. Но только память, навыки целебной магии сохранились у каждого из этих колдомедиков, слава Мерлину. «Загадочное исчезновение лучших целителей всего мира и их не менее загадочное возвращение» — так писал «Пророк». История, покрытая мраком, и лишь один человек знал всю правду, но он уже никогда и ничего никому не расскажет. Потому что исчез.       Странное поведение Стюарта Диксона, гражданина магического Израиля — ещё одна животрепещущая тайна, не дававшая покоя всему магическому миру. Мистер Диксон, по словам его жены, внезапно стал пропадать целыми днями и ночами в своем кабинете, хотя ранее никогда не был замечен за подобным. На все ее вопросы о том, чем Стюарт занимался, Диксон отвечал просто:       — Помогаю старому другу, дорогая.       Семья потомка Эмильгуса Диксона приковала к себе внимание Министерства магии Израиля в тот день, когда над их домом разверзлась ужасающая воронка, размерами превышающая несколько миль. Саманта, она же миссис Диксон, обивала пороги кабинета мужа каждый день, позднее она сообщит «Пророку», что сквозь дверь ей удалось разобрать голоса, приглушенные заклинанием. На вопрос о том, кто был со Стюартом в кабинете, он отвечал:       — Тебе показалось, милая.       В один прекрасный день, долгих пять месяцев спустя, Диксон, облегченно вздыхая, вышел из своего кабинета с блаженной улыбкой на губах и, лишь на мгновение, нахмурился, обернувшись, будто искал кого-то внутри. Но все было как всегда: заваленный записями письменный стол, небольшое окно, пара кресел. Саманта, прижав руки к груди, бросилась в объятия мужа. Ее взгляд застыл на двух хрустальных стаканах, стоящих в его кабинете. В тусклом свете свечей она увидела слабые отпечатки пальцев на стекле. К сожалению, великому сожалению, спустя неделю Стюарт Диксон скончается из—за многочисленных сбоев в организме, ещё позже при обследовании его тела выяснится, что виной болезни послужило длительное воздействие заклинания Империус на Стюарта.       За эти полгода Теодор добился многого: он вычислил и уничтожил каждого Пожирателя, успевшего спастись и сбежать после смерти Волан-де-Морта, он полностью восстановил собственный организм, хоть это и стоило целых пяти месяцев безутешных страданий семей внезапно пропавших целителей. Он нашел Стюрта Диксона, правнука Эмильгуса, чью подпись обнаружил в одном из томов о межвременных перемещениях, которые написал когда-то Кантанкерус Нотт. И тот помог ему, словно старому другу, воссоздать то, что Министерство магии так самозабвенно уничтожило в свое время.       Взгляд медовых глаз в последний раз медленно скользнул по имени, выгравированному на сером монументе возле горного озера. Артефакт вибрировал в руке — такой огромной силой был наделен — взывая к Теодору. И он, на самом деле, больше не мог сопротивляться зову. Потому что Нотт убедился, что те, кто смог пережить Вторую магическую войну и кто ему был дорог, теперь проживут свою жизнь спокойно и счастливо.       А счастье Теодора умерло ровно год назад. 21 мая 2000 года, в день битвы за Хогвартс. Ровный надрез на ладони, кожа утопает в объятиях теплой крови, веки медленно опускаются, магия сосредотачивается в маховике, а мозг, наконец, отдает долгожданный приказ.       А Теодор Нотт исчезает. Исчезает из этого времени, чтобы исправить все то, в чем был повинен. Чтобы спасти ту, кого погубил собственными руками.       Удивительная вещь — время. Нотт не один раз представлял себе, каким будет это ощущение. Мелькающие перед глазами картинки пережитого? Простой скачок, подобный аппарации? Артефакт загудел, неистово вращаясь над его окровавленной ладонью, и птицы, пролетавшие над озером, замерли, распахнув крылья. Всего на мгновение, чтобы потом отправиться назад. Облака плыли в обратную сторону, рябь на водной глади возвращалась к центру водоема, опавшие листья, всколыхнувшись, поднимались на деревья, вновь прирастая к ветвям. Чтобы потом скрыться в крохотной почке и покрыться инеем, а затем оттаять. Дождь поднимался вверх к небесам, пронизывая своими каплями-стрелами пузатые тучи, солнце вращалось вокруг Земли в обратном направлении. Теодор, распахнув глаза, завороженно оглядывался по сторонам, наблюдая, как сменяют друг друга времена года, сбившиеся, как и он, с верного пути. Весна на зиму, та на осень. А затем на лето, а после на весну, на последний ее месяц. Нотт осознал, что за все это время не сделал ни единого вздоха. Капли дождя, летевшие вверх, замерли, лишь на мгновение, чтобы вновь рухнуть на землю и разбиться о берег озера у подножия горы. Рваный, жадный вдох обжег гортань, его тело содрогнулось и Тео отшатнулся, молниеносно впиваясь взглядом в почву под своими ногами. Просто, чтобы убедиться, что у него получилось.       Нетронутая до боли знакомой могилой земля, ни насыпи, ни надгробия. Она исчезла.       Теодор расслабил напряжённые плечи и, прикрыв глаза, поднял лицо к небу, подставляя раскаленную кожу ливню. Капли, разбиваясь о нее, казалось, шипели, то ли испаряясь, то ли презирая того, кого в этом времени быть ну никак не должно. Чужака. Все вокруг внезапно показалось ему чужеродным и он опустился на колени, зарываясь дрожащими пальцами в промокшую землю. Хотелось то ли рассмеяться, то ли заплакать навзрыд. Его трясло, может быть таковой была плата за использование маховика. Может быть это было облегчение, накатившее на Теодора. Времени разбираться в собственных чувствах у него не было, он и отвык давно от чего-то помимо боли и отчаяния. Поэтому всколыхнувшаяся где-то очень глубоко надежда показалась ему раковой опухолью, такой же чужеродной в его организме, как и сам Теодор, вернувшийся в 2000 год.       Не вынимая пальцев левой руки из земли, чтобы хоть за что-то держаться, чтобы не утратить реальность происходящего, правой рукой он коснулся кобуры на поясе. Палочка приятно легла в ладонь — она его константа, он наизусть знал ее длину, вес. Подняться на ноги было практически невозможно, но необходимо. Превозмогая слабость и дезориентацию, он встал и зажмурился, пытаясь унять головокружение. На губах чувствовалась кровь, хлеставшая, наверняка, из носа. Ему бы, по-хорошему, лечь и дать себе восстановиться. Но теперь понятие времени было безвозвратно искажено, он боялся за каждую секунду, чтобы не дай Салазар не опоздать. Аппарировать в таком состоянии — смертный приговор, и Теодор, шмыгнув носом, собственноручно занёс перо над пергаментом.       Все вокруг исказилось, приобретая облик давно, казалось, забытого замка, стоящего на холме. Очертания Хогвартса дрогнули и Тео, не совладав со слабостью, опустился на землю, облокачиваясь на ствол так удобно оказавшегося позади дерева. Все здесь он запомнил в мельчайших деталях: виднеющуюся хижину Хагрида, кромку леса и директорскую башню, взиравшую на него с высока. Трясущимися руками он достал из кармана пачку сигарет и потянул одну к губам, обхватывая фильтр. Никотин — вторая константа, ту медлительность, с которой он расползался по организму при каждом вдохе, Нотт знал наизусть. У него около пятнадцати часов, чтобы прийти в себя после скачка, ведь если он правильно рассчитал, то сейчас утро двадцать первого мая. Прикрыв глаза, он погрузился глубоко в свое сознание, бережно перебирая склеенные заново склянки с воспоминаниями. Тем утром они были в том доме в лесу, который Теодор подарил Джорджии. Этот день ещё их. В ожидании он, казалось, уснул. Сигарета выпала из внезапно расслабившихся губ и упала на мантию, прожигая дыру в ткани. У него ещё было время все обдумать ещё раз, казалось, стотысячный.       Иронично, до истеричной усмешки иронично: ему не было места ни в этом времени, ни в том, откуда он пришел. До покалывания в пальцах было страшно осознавать, что вся его прежняя жизнь перестала существовать, ведь его вмешательство в ход истории породит новое ответвление, новое будущее. Не будет тех беспросветных месяцев погони за Поттером, не будет того рокового решения, которое подвергнет опасности жизнь Малфоя, не будет Грейнджер, бесшумно передвигающейся по коридорам Нотт мэнора темными ночами. Не будет ничего из этого — все это осталось в другой реальности, параллельной. Казалось, если он задумается чуть глубже, то сойдёт с ума. Материя действительности надорвалась и никогда не восстановится.       Самой ужасной мыслью было то, что где-то здесь существует и он сам, тот Теодор, не заклейменный верховной меткой. Пока ещё не заклейменный. Самой тревожной мыслью было то, что здесь ещё был жив его отец. Что будет, заявись он сейчас к нему? Расскажи он ему о том, что пережил за последний год? Расскажи он ему о том, что через сутки Асмодей Нотт сгинет с лица земли, пытаясь отомстить Волан-де-Морту? Виски нещадно сдавливало такой привычной болью, что Теодор, блаженно вздохнув, откинулся затылком на ствол дерева и сосредоточился на недомогании. Он долго думал об отце, готовясь отправиться сюда. Долгими бессонными ночами рассуждал, каковы будут последствия, если он скажет Асмодею, что в поисках долгожданного возмездия он, в конце концов, найдёт лишь смерть. Считанные «за» и бесчисленные «против». Тео глубоко вздохнул: думать об отце становилось труднее от осознания, что здесь он ещё дышит. Порыв спасти не только Джорджию, но и Нотта-старшего, выгрызал себе путь сквозь намертво забетонированное решение.       Смеркалось. Теодор попробовал встать и приятно удивился, не почувствовав в теле былой слабости, видимо эти часы были ему просто необходимы, чтобы пережить скачок. Только вот ментально лучше ему не стало, а наоборот, в разы тяжелее. Закопав поглубже мысли об отце, Тео поймал себя на едва различимом ощущении вины, настолько глубоко, что еле заметно, но все ещё ощутимо. Хогвартс окутал теплый майский вечер, только вот тучи, почему-то, неумолимо сгущались прямо над школьными башнями. Счет пошел на минуты. И чем ближе тот момент, тем ему становилось страшнее. Думать и планировать — одно, а оказаться одному в другом времени практически лицом к лицу с собственным решением — совершенно другое. Забавно, Теодора переполняли чувства, Салазар их раздери. Впервые за столько месяцев он не находил себе места от беспокойства. Его тревога была подобна цунами — разрушительно смертельная, если вовремя не среагировать и не затолкать подальше все сомнения и опасения.       Он простоял неподвижно ещё около двух часов прежде, чем тонкие линии заклинаний взметнулись в небо прямо откуда-то из двора Хогвартса. Они готовились к битве, создавали защитный купол, и Нотту вновь стало не по себе от того, что он знает, что тот не выдержит нашествия. Тео невольно сравнивал ощущения с теми, которые испытывал после посещения Ксенобии в Лютном переулке. Видеть будущее и постепенно проживать его — о, Теодору казалось нет ничего безумнее, чем знать, что будет дальше. Но какой бы сильной и темной не была магия той ведьмы, ее предсказания оставались лишь прорицаниями. Ведь Нотт знал, что будет, и мог все изменить. А сейчас? Сейчас он с горечью на языке впился взглядом в астрономическую башню, и в ту же секунду на ее вершине блеснула зеленая вспышка. Он проводил взглядом падающее вниз тело и не смог сдержать тяжелого вздоха. Совершенно другие ощущения, когда ты уже прожил это, и теперь знаешь, чьи веки сегодня опустятся навсегда. Знаешь, кто останется в живых, а кто останется лишь оболочкой живого существа, ведь потеряет в один вечер все, что было ему дорого. Теодор и сейчас может изменить многое, но он не станет. Потому что вернулся в прошлое с одной лишь единственной целью.       Он знал, что прямо в эту секунду его цель бежит к нему, спотыкаясь о корни деревьев, выбравшиеся наружу. Знал, что с минуты на минуту до боли знакомый силуэт покажется с западной стороны леса, но все же не мог оторвать взгляда от неба. Купол крошился, трескался, падал вниз, хороня под своими завалами надежду светлой стороны на победу. Теодор вдруг понял, что боится. Салазар, да его руки дрожат так сильно, что поднеся их к лицу он не может различить ни единого шрама на тыльной стороне ладоней. За спиной раздался оглушительный вой, а сердце Нотта невольно замерло где-то в груди. Собственное дыхание оглушало, он хотел задержать его, заперев в легких, только бы не пропустить момент.       Треск. Позади. Едва различимый. На негнущихся ногах Теодор обернулся на звук.       

Пресвятой Мордред. Вживую ее глаза глубже в тысячи раз, чем в воспоминаниях Грейнджер, и даже в его собственных.

      Невероятно красивы, даже когда искажены животным страхом и отчаянием. Невообразимо прекрасны в своей растерянности и осознании. И, господи, как же пленительны, когда утопают в вязкой любви. Ее плечи вдруг вздрогнули, а палочка взлетела вверх, направленная прямо на Тео. Он медленно моргнул, наблюдая, как ее губы, дрожа, стягиваются в тонкую полосу, а брови соединяются на переносице. Словно в вакууме, не меняясь в лице, он поднял вверх раскрытую ладонь и тихо-тихо, хриплым, уничтоженным голосом произнёс:       — Джо…       Расширенными от ужаса зрачками она бегала по его лицу, он видел, как дрожал кончик ее древка, как светился черным, готовый выпустить заклинание. Теодор моргнул и, не думая ни секунды, бросил палочку к своим ногам, поднимая вторую ладонь. Джорджия всхлипнула, утирая рукавом глаза. Он мог прочитать ту борьбу, что разгорелась внутри нее, прямо в ее глазах, и терпеливо ждал, не зная, как вести себя дальше. Спустя долгие несколько секунд она, рвано вздохнув, медленно опустила древко.       — Тео….       Если бы в Теодора хоть раз стреляли из маггловского оружия, если бы он знал, что такое огнестрельное ранение, то он бы рассмеялся над тем, как оно ничтожно по сравнению с тем, что только что пробило его замершее сердце навылет. И Теодор, под стать собственному естеству, замер, не смея пошевелиться. Он практически сливался с тенью раскидистой ели, у ствола которой сидел несколькими часами ранее, она вряд ли могла увидеть его лицо. Эта секунда, казалось, растянулась в вечность. Те ярды, что разделяли их, казались милями. Нотт только что ясно осознал, что все те месяцы подготовки к этой встрече — пустой звук, ничто. А как иначе объяснить то, что он, вдруг, разучился дышать? Как объяснить вакуум в сознании? Как объяснить то, что он до чертиков напуган, а сердце, словно загнанный зверь, вот-вот проломит корсет ребер? Черт подери, он не был готов к своему путешествию ни на йоту. Он просчитался.       К счастью для него, для них обоих, Джорджия, несколькими минутами ранее пережившая смерть своего возлюбленного, а сейчас увидевшая его живым и невредимым стоящим на ее пути, не сочла нужным разбираться в ситуации дольше, чем она пыталась. Ведомая лишь чувствами, она бросилась к нему, сокращая клятые ярды до дюймов. Сокращая секунду до ничтожного мгновения. Сокращая, сокращая, блять, удары сердца Теодора. Он лишь моргнул, когда ее тело на большой скорости впечаталось в его собственное. Он обнаружил себя зарывшимся пальцами в ее волосы, вслушивающимся в ее бессвязное, абсолютно нечленораздельное бормотание. В ее всхлипы, в ее запах, в ее тепло.       — Как?! Мерлин, как?!       Она дрожала так, словно вот-вот испустит последний вздох, конвульсивно, самозабвенно.       — Это ты…это правда ты…       Нортон попыталась отстраниться, Нотт был готов поставить свою жизнь на кон, что ради того, чтобы заглянуть в его лицо. Он лишь сильнее прижал ее к себе, не готовый встретиться взглядом с Джорджией так близко. Она плакала, Мерлин, как она плакала, навзрыд, не стесняясь. Такая напуганная, такая уязвимая, такая живая. Теодор бы простоял так с ней до тех самых пор, пока ее дыхание не пришло бы в норму, пока солнце не взошло бы над горизонтом, знаменуя начало нового дня, пока не кончилась бы Вторая магическая война. Простоял бы так до самой своей смерти, упиваясь тем, что он вновь может чувствовать ее тепло. Утонув в собственных чувствах, Теодор совсем позабыл о том, что ждёт их дальше. Лишь оглушительный рев откуда-то издалека и дрожащая под ногами земля вернули его в действительность.       — Держись,— шепнул он, и тут же почувствовал, как Джорджия сильнее вцепилась пальцами в его плечи.       Он аппарировал их с территории Хогвартса ровно за мгновение до того, как замок разлетелся на сотни тысяч обломков. Ровно за мгновение до того, как на том самом месте, где ещё недавно стояли двое, из пространственной воронки выпрыгнул один.       Кончено. Салазар, все кончено. Шум битвы моментально стих, теперь Джорджию и Теодора обволакивала лишь тишина глубокого леса, объятого ночью. Нортон не поднимала головы, все ещё зарываясь носом в грудь Нотта, и он был благодарен всемогущему за эту ее слабость. Ведь все ещё сам, кажется, был не готов. Теперь лишь их дыхание, тяжелое, сбитое напрочь, было слышно, казалось, на много миль вокруг. Он смог. Он сумел. Все получилось. Теодор должен был бы радоваться своему успеху, но не мог. Он застыл в ужасе, держа в руках Джорджию, до пятен в глазах страшась момента, когда она поймёт, что на самом деле произошло. И, словно услышав его мысли, Нортон медленно, будто сама боялась этого больше всего на свете, подняла голову, чтобы найти его глаза. Чтобы убедиться, что это и вправду Теодор. Ее пальцы скользили по его лицу, будто прощупывая, будто она знала каждый миллиметр его кожи и могла определить его лишь ссылаясь на ощущения на кончиках пальцев. Их лица скрыты ночным мраком, лишь силуэты, и полное доверие собственным инстинктам. Вслепую она нашла его губы и прильнула к ним в отчаянном поцелуе. Мерлин, слишком много для него, слишком тяжело. Чувствовать чужое дыхание на своих губах казалось странным, чувствовать, что в тебе нуждаются так сильно и отчаянно — смерти подобно. Он застыл, позволяя ей делать все то, что якобы помогло бы Джорджии успокоиться. Спустя долгие, мучительные несколько секунд, не получив ответа на свои действия, Нортон замерла и медленно отстранилась, с опаской и непониманием вглядываясь в скрытое во тьме лицо.       — Тео…       Мерлин, он пережил столько дерьма за свою жизнь и, вроде как, выжил, по крайней мере сердце его все ещё билось, разнося по телу жизнь. Но сейчас… Сейчас, когда ее голос звучит с такой надеждой и трепетом, то, как она произносит его имя, вкладывая в каждую букву безграничное количество тепла и любви. Теодора передернуло всем телом. Он отвернулся и пальцами потер переносицу, надавил так, чтобы почувствовать, что ему больно. В последний раз, когда она звала его по имени, было в его кошмаре. Ее голос был бесцветным и пустым, сквозившим страхом и отчаянием. И он — Теодор— на самом деле и был тем пустым и бесцветным. Он больше не был тем «Тео», к которому взывает Джорджия сейчас, стоя посреди темного леса. И Салазар, дай ему сил пережить тот момент, когда она поймёт это также ясно, как понимает сейчас Теодор.       Его запястья коснулась рука, Нотт зажмурился, боясь встретиться с ней взглядом. Нужно что-то сказать, что-то сделать. Салазар, дай ему гребаных сил.       — Нам нужно идти,— тихо пробормотал он, переплетая дрожащие свои пальцы с ее.       Не дожидаясь ответа, он повел ее за собой по хорошо изученной тропе, каждый куст и корень, торчащий из дерева на которой он мог бы описать с закрытыми глазами. С точностью до дюйма определить местоположение каждого дерева, встречающегося на пути по извилистой дорожке, их равноудаленность друг от друга и от тропинки. По старой привычке Теодор считал свои шаги, пытаясь не обращать внимания на тихие, догоняющие его где-то сзади. Он делал так последние шесть месяцев, которые вынужден был скрываться от мира, обычно его успокаивал размеренный счет, хруст опавших веток под ногами, но не сейчас. Сейчас все его естество было сосредоточено на тихом дыхании за своей спиной, и счет шагов превратился в счет вдохов и выдохов Джорджии, по ещё более старой привычке. Это все, что от него осталось — стертые карикатуры прежней личности, вечные попытки совладать с собой и не броситься с какого-нибудь утеса в объятия океана, чтобы тот со всей своей великолепной мощи размозжил его кудрявую голову о подножие скалы.       На восемьдесят седьмом нортоновском вдохе они остановились возле старой хижины. Теодор почувствовал, как Джорджи сильнее сжала его руку при виде места, куда он их привел. Ее дом. Дом, в котором они урвали свой последний спокойный день перед бурей, что настигла их впоследствии. Бурей, о которой эта Джорджия и понятия не имела. Зато имел он. Дом, в котором он провел сто семьдесят девять дней, окруженный четырьмя стенами, делегацией колдомедиков и собственной болью.       Их дом.       Облегченный вздох сорвался с женских губ, а вслед за ним и тихий всхлип. Теодор помнил, как Нортон умоляла его сбежать и спрятаться здесь в ночь битвы за Хогвартс. И они сбежали. Только вот Джо спустя несколько часов, а Нотту потребовался целый год.       — Ты не уйдёшь?— тихо спросила она и, не дождавшись ответа, будто Тео мог дать его в ту злосчастную секунду, которую она ему оставила, Джорджия добавила,— Нет, не уходи…останься.       Нотт обернулся и взглянул на ее очертания через плечо. Глаза понемногу привыкали к темноте, теперь он различал черты ее лица более четко. Ее губы дрожали.       — Идем в дом,— тихо сказал он.       Исчезли его записи со стола — это единственное, что изменилось внутри. Он намеренно оставил все так, как это было в их первый вечер здесь. Чтобы помнить. Когда за Джорджией закрылась дверь, они остановились посреди полупустой гостиной, обставленной минимумом мебели. Теодор все ещё не мог повернуться к ней, все ещё был не готов. Пара тихих шагов и тонкие руки обняли его со спины, ладони на его груди, прямо там, где все ещё билось сердце.       — Скажи мне, что происходит?— дрожащим голосом потребовала Джо,— Я же чувствую.. чувствую, что что-то не так…       Она всхлипнула.       — Я видела, как ты умер…       О, дорогая, с той секунды, как в его спину попал зеленый луч, он умер ещё много раз за прошедший год. И та часть его жизни, после Авады, казалась Теодору настоящим адом. Забавно, может он и вправду умер в ту ночь? Может все это — его чистилище? Его собственный, именной, блять, котел, и если прислушаться к ощущениям, то можно прочувствовать, как раскаленная вода облизывает его тело, оставляя после себя омерзительные волдыри.       — Тео?       — Мне нужно уйти ненадолго.       — Нет…       — Я быстро, обещаю.       Нужно обернуться, ведь он не сможет скрывать все это от нее вечно. Просто, блять, содрать этот чертов пластырь и будь, что будет. Может она возненавидит его, может и нет. Может сбежит от него, да он не отпустит. Запрет ее здесь, чтобы ничто в мире не смогло посягнуть на нортоновскую жизнь, кроме глубокой старости. Если нужно, он даст ей все, только бы она была в безопасности. Пусть ненавидит, но в итоге он спасет ей жизнь.       Теодор обернулся, медленно. Джорджия всматривалась в его лицо с немой мольбой во взгляде, в уголках глаз блестят слезы. Нотт вздохнул — все это сродни безумию. Она такая… живая. Ему ещё нужно будет время, чтобы привыкнуть к этому, к румянцу на щеках, к голосу, ласкающему перепонки, к глазам, Салазар, как они были глубоки и прекрасны.       — Я вернусь через несколько минут, обещаю,— прошептал он, медленно касаясь губами ее лба. Теплая.       Зажмурившись, он аппарировал, оставляя ее одну в доме. В безопасности, он точно знал, что Джорджия теперь в безопасности.       Родовое поместье встретило его привычной холодностью. Он осторожно шагнул в гостиную и замер, прислушиваясь. Пальцы подрагивали на рукоятке палочки.       — Никки?— позвал тихо, почти хрипло.       Эльфийка сиюсекундно появилась рядом, сложив тугие ручки на груди.       — Молодой хозяин, хвала Мерлину!       Это решение было очередным из принятых, а в груди вновь отдало туповатой виной перед отцом. Никки выжидающе смотрела на Теодора.       — Собери всех здесь через пять минут.       Эльфийка кивнула и испарилась, а Нотт, развернувшись, быстрым шагом направился к кабинету отца. Ждал, что его обожжет уже в дверях обеспокоенный взгляд до боли знакомых карих, точно таких же, как у него, глаз. Но нет. Портрет Евангелины Нотт исчез. Его встретил лишь выделяющийся на стене квадрат и пустота. Теодор не знал, какие чувства испытывал в ту секунду, ему казалось, что это Пожиратели по приказу Темного лорда отобрали у него изображение матери после выходки Асмодея, но нет. Видимо отец позаботился об остатках памяти о своей жене перед тем, как рискнуть всем, что у него оставалось. Быть может это было облегчение. Может быть он когда-нибудь найдёт ее. Может быть, но не сейчас.       Выдвинув до треска ящики комода в своей комнате, Нотт схватил в охапку одежду и спустился вниз, где его уже ждали домовые эльфы во главе с Никки. Быстро оглядев их, Теодор раздал каждому по клочку ткани, не разбирая, будь то носок, брюки или плащ.       — Вы все свободны,— отчеканил он,— скоро сюда явится тьма, вам нужно покинуть поместье. Проживите эту жизнь так, как считаете нужным.       Эльфы боязливо переглянулись друг с другом, сминая в дрожащих пальчиках свои билеты на волю. И все, будто по чьему-то приказу, обернулись на Никки. Эльфийка всматривалась в лицо молодого хозяина, бегая по нему расширенными зрачками. Долгие секунды Теодор смотрел в ответ прежде, чем коротко кивнуть. Никки развернулась к остальным и повторила теодоровский жест. Кто-то всхлипнул, кто-то промолчал, секунда и шесть тихих хлопков пронзили затянувшуюся тишину. Шесть из семи. Теодор знал это наперед. Подойдя к застывшей на месте Никки, он медленно опустился на колено, чтобы быть с ней на одном уровне, и вытащил из кармана свои детские перчатки, которые старушка когда-то давно связала специально для него.       — Я благодарен тебе за все, что ты сделала для меня и для этого дома,— пробормотал он, наблюдая за стекающими к узкому подбородку крупными слезами на морщинистом лице,— и я не имею права просить у тебя большего,— он протянул Никки перчатки,— я даю тебе выбор, и приму любое твое решение, Никки.       Эльфийка переводила взгляд с одежды на хозяина, поджав губы.       — Хозяин хочет, чтобы Никки осталась?       — Хочу,— выдохнул он,— но я был бы рад, если бы ты осталась со мной в статусе свободного эльфа. Чтобы это было твое свободное решение.       Ни секунды Никки не потратила на то, чтобы даже задуматься. Она приняла перчатки и надела их на свои дрожащие ручки, всхлипывая. Утерев дорогой шерстью слезы, эльфийка повела плечом и гордо вскинула дрожащий подбородок.       — Никки останется со своим хозяином по собственной воле,— заявила она.       — Теодор,— поправил ее Нотт,— у тебя больше нет хозяина, Никки. Зови меня Теодор.       Взяв ее за руку, Тео в последний раз обвел взглядом тускло освещенную гостиную Нотт мэнора, мысленно прося святых больше никогда сюда не возвращаться.       — Никки?       — Да, х…Теодор?       — Ты не знаешь, где может быть портрет моей матери?       Эльфийка качнула головой и опустила взгляд.       — Хозяин…бывший хозяин Нотт забрал портрет миссис Нотт из поместья больше недели назад.       — Хорошо,— вздохнул Тео, крепче сжав тонкую руку,— держись. ***       Он оттягивал этот момент так долго, как мог. Вернувшись к Джорджии, Теодор нахмурился заметив, что в доме был зажжен свет. Мрак больше не утаит его, больше не скроет чужака от взгляда каре-зеленых глаз. Нортон медленно обернулась, сначала глядя на Никки, затаившуюся за Теодором. Эльфийка тихо охнула, медленно выходя вперед, с расширенными от удивления глазами изучая нортоновское лицо. Нотт наблюдал за Никки, все ещё не готовый поднять взгляда к Джорджии. Старушка обернулась к нему, вновь ахнув. Теодор впервые за долгое время выдавил из себя слабое подобие улыбки и кивнул эльфу.       — Что происходит?— спросила Нортон.       Казалось, что ни Нотт, ни Никки ее не услышали. Эльфийка, не в силах совладать с нахлынувшими эмоциями, бросилась к Джорджии и обняла ее за ногу.       — Как вы выросли, мисс!        Ну вот и все, пришло время встретиться с последствиями своего выбора лицом к лицу. Втянув носом воздух, будто перед этим можно было вдоволь надышаться, Теодор медленно поднял взгляд. Как-то раз, ещё в самом начале, Нотт сравнил глаза Джорджии со вселенной, вот и сейчас: эмоции бесперебойно сменяют друг друга, не в силах выделить главенствующую. Ее зрачки долго-долго скользили по лицу Тео, пока в итоге не замерли, не расширились до размеров черной дыры.       — Это ты…       Нотт нахмурился, не понимая, о чем говорит Джорджия. Слезы скатывались по ее щекам, капали с подбородка, разбиваясь о голову Никки, также обернувшейся в непонимании к Теодору.       — Это не я…       — Нет, это… это тот ты,- тяжело сглотнула,— из будущего…