Грехопадение

      Сердце, гулко стукнув, кажется, остановилось на мгновение. Ее слова, словно змеи, медленно ползли вверх по венам, от кончиков пальцев к мозжечку, вспарывая артерии. Это было настолько просто и легко, что Теодор отказывался верить в услышанное, думая, что слишком уж все действительно просто. Где-то должен быть подвох, очередная западня, другое объяснение, так же ну просто не могло случиться, Салазар, не могло!       — Это ты,— повторила Джорджия,- ты был тогда в Трёх метлах, ты…       Салазар, если это то, о чем Теодор думал, то это был вовсе не он, господи. Воздух выбило из легких и он, больше не в силах стоять, отшатнулся, облокачиваясь ладонью о стол. Просто, чтобы хоть за что-то держаться, когда земля уходит из под ног, разверзая преисподнюю прямо под Теодором Ноттом. Все в пустую, блять, в пустую. Он сел, зарылся пальцами в кудри и опустил взгляд. Сил, кажется, не оставалось. Ни на что.       — Что я сказал?— хрипло спросил Тео, не поднимая глаз.       Пол скрипнул где-то совсем рядом.       — Что ты говоришь, Тео? Что значит, что ты…— лепетала шепотом Джо.       — Что я сказал тебе там, в Трёх метлах?— повторил он.       — Ты сказал…— едва слышно проговорила девушка, пока концы с концами медленно затягивались в тугой узел в ее подсознании,— сказал, что все исправишь…       Все, что он смог сделать — усмехнуться. Салазар, смеяться было больно. Брови, почему-то, неумолимо поднимались вверх, в глазах адски щипало, но смех предательски лез наружу.       — Разве ты… разве ты не помнишь…       Ему было больно слышать ее голос таким сломленным. Таким пропитанным наивной надеждой на то, что Теодор просто забыл. Джорджия ведь никогда не была дурой, он знал это, понимал, что она осознает их положение в той же мере, что и он сам. Просто, наверное, ей хотелось верить, что все позади. Что больше не произойдет ничего, что могло бы угрожать их жизни. Ее жизни. Стул рядом с Тео скрипнул под весом девушки, но он даже не взглянул на нее. Не мог. Теодор, оказывается, вообще мало, что мог сделать.       Сколько они так просидели за этим столом, в окутывающем со всех сторон удушливом молчании? Нотт терял восприятие времени, кажется, он терял рассудок. Он ведь рвался в прошлое полный решимости, что все изменит. Он помнил, как глядел в желтые глазницы Стюарта Диксона, а тот, в свою очередь, вежливо предупреждал Теодора об опасностях, подстерегающих за полотном другого времени. Нотт тогда усмехался, вежливо, насколько мог, наблюдая как пальцы Диксона ловко перебирают детальки маховика, смаковал односолодовый виски и ждал, мать твою, ждал, чтобы пренебречь всеми предостережениями и кануть в омут с головой, на самое его дно. Дно, под которым похоронен давным-давно потерянный здравый смысл. Теодору казалось самым страшным то, что из-за такого мощного скачка на неопробованном маховике он окажется в другом времени без руки, может, или даже ноги. Без головы, и рухнет прямо на пустую, поросшую травой землю, и умрет там же, так ничего и не добившись. На самом деле самым ужасающим чувством было то, что даже после всех его подготовок, после всех шагов, которых он сделал сотни навстречу прошлому, он все равно, в итоге, останется ни с чем. Вновь отправится назад, чтобы исправить. Но исправить что? Что же может случиться здесь, в этой реальности? Ведь вот он: целый и невредимый физически, слегка истаскан жизнью морально, но все же в своем не совсем здравом уме. Он прибыл сюда, чтобы спасти жизнь. И он спасет, даже если это будет стоить ему его собственной.       Удивительная вещь — время. Смертоносный танец с клинком в зубах по раскаленным углям. Под похоронный марш, под аплодисменты Люцифера. Пред взором сотен тысяч мертвых, насмехающихся над ним из бездны. Ведь что за дурак этот Теодор Нотт, возомнивший себя вершителем судеб? Ведь каждый свой шаг, который кажется ему противоестественным, нарушающим законы времени, он делает пританцовывая под дудку святых, а дорога ведет его к неизбежному, какой бы поворот он, вопреки, казалось, судьбе, не выбрал бы.       Теодор мог бы потратить ещё тысячи прожитых когда-то минут на то, чтобы постичь законы магии времени сполна, уверовать в святых, в кару Господню. Но ради чего? Важно ведь то, что теперь он знает. Теперь он не допустит. Ведь именно для этого был проделан такой долгий путь, усыпанный осколками. И он прошел его, не щадя стоп, чтобы спасти. И он спасет.       Поднял уставший взгляд на Джорджию, которая, казалось, все это время неотрывно смотрела прямо на него, впитывала в себя новую реальность, копила сотни вопросов, готовые сорваться с дрожащих губ. Поднял и тут же отвел, ведь, почему-то, не мог выдержать и не содрогнуться от слишком свежих воспоминаний. За окном, за вершинами гор, вросших в берег океана, выглядывали первые рассветные лучи, мягко скользящие по комнате, по двум силуэтам, замершим, чтобы подумать. Этот день был чертовски длинным, отдых был необходим обоим больше, чем, казалось, кислород.       — Поговорим днем, ладно?— выдавил из себя Тео, поднимаясь на ноги.       Упрямо разглядывал все, что попадалось на глаза: тонкий слой пыли на столе с отпечатками его локтей, крохотную трещину на деревянной ножке, заусенцы на своих пальцах, только бы не смотреть на Джорджию. Прошел вглубь комнаты и плюхнулся на диван, откидывая голову на спинку и смыкая усталые очи. Вслушивался. В тихое, едва уловимое дыхание, в крохотный шаг в его сторону, звук которого заставил все его уставшие мышцы вмиг напрячься, в бесшумный вздох и злосчастные тринадцать шагов до кровати. На одиннадцатом дверь с тихим скрипом закрылась, оставляя Теодора и Джорджию по разные стороны. И только тогда, когда за стеной послышался мягкий удар о матрас, Тео, наконец, смог выдохнуть скопившийся в легких кислород, который, казалось, выжигал дотла его внутренности. ***       Ноздри щекотал приятный запах, приятный до того, что в желудке что-то гулко заурчало. Уснуть Теодор так и не смог, а вот притворяться спящим силы в себе нашел. Может это и было совсем не по-мужски, но ему до ломоты в суставах не хотелось говорить первым. Слишком многое хотелось объяснить, но так мало он, на самом деле, мог рассказать. Теодор долго думал, какую часть прожитой им истории он может открыть Джорджии, открыть и не увидеть в ее глазах страха или отвращения к нему. Непременно, он заслуживал и второго и первого, и, наверное, было бы правильнее рассказать ей правду, чтобы она раз и навсегда поняла, что за монстр перед ней. А может ему самому было бы легче, узнай Нортон все подноготную. Может рассказать ей, а затем стереть память. Может стереть ей память обо всем и отправить в немагический мир, раз и навсегда отгородив ее непорочную душу от хаоса, который несёт за собой Теодор. Нервная ухмылка лезла наружу каждый раз, когда в голове пролетала мысль: «Что, если это он причина всех ее бед? Что было бы, если бы он смог совладать с собственным азартом и не углубляться во вселенную «Нортон» тогда, в начале седьмого курса? Была бы она в безопасности?».       На другом конце комнаты звякнула вилка, с силой брошенная в тарелку.       — Я знаю, что ты не спишь.       Голос требовательный, холодный. Теодор медленно открыл глаза, утыкаясь пустым взглядом в потолок.       — Твоя еда остынет.       Усмехнулся, вроде бы и тихо, но…       — Что?       — Ты так упорно делаешь вид, что ничего не произошло, что это даже забавно,— признался он, скользя взглядом по потолочным доскам.       — Я не делаю вид, что ничего не произошло,— отрезала Джо, поднимаясь на ноги и хватая тарелку,— я просто хочу разобраться со всем этим и понять, что делать дальше.       — И какие мысли?       Джорджия замерла на полпути к раковине.       — Ну, о том, что делать дальше,— уточнил Тео.       Она повела плечом и опустила посуду под струю воды, хватаясь за губку, лежащую рядом. И теперь, когда она не могла увидеть этого, он оглянулся на ее спину, отмечая резкость движений, в которых читалась нарастающая злоба.       — Если ты здесь, значит Теодор не умер в Запретном лесу.       Теодор. Нотта передернуло при звуке собственного имени, ведь прозвучало оно так, будто не имело ни малейшего отношения к нему самому. Сглотнув этот осадок к урчащему желудку, он прочистил горло.       — Не умер, ты права,— тихо ответил Нотт, гоняя в мыслях треклятое «А лучше бы сдох прямо там».       Джорджия выкрутила кран и, вытерев насухо тарелку, забросила полотенце на плечо, все ещё не поворачиваясь. Она намеренно делала все без помощи магии, чтобы хоть чем-то занять руки, Теодор знал это, знал, что она нервничает.       — Мне нужно найти его,— отрезала Нортон,— он ведь… он ведь думает, что я…черт…       — Нет.       — Что нет?— устало вздохнула.       — Ты не будешь искать его,— голос подрагивал, Тео злился, и природу собственной злости понять не мог.       — И почему же я не должна этого делать?       Наконец обернулась и замерла, ударяясь о сталь в глазах напротив. Неумолимая решимость и серьезность в собственных словах — вот что было во взгляде Теодора.       — Как минимум…— сглотнул,— как минимум потому, что я перед тобой.       — Ещё вчера вечером ты утверждал обратное,— выплюнула Джорджия, скрещивая руки на груди.       Тео собирался ответить, но не нашел нужных слов. Это все было сродни безумию, Салазар. Он устало потер переносицу и, скинув ноги с журнального столика на пол, прикрыл ладонями лицо, растирая закрытые веки до цветных пятен.       — Объясни мне,— потребовала Джорджия,— объясни все, что происходит. Объясни, почему ты вернулся. Объясни, черт тебя подери, сколько ещё тебя существует?       — Разве это важно?— устало спросил Тео.       Нортон глубоко вздохнула, готовая, казалось, выдать ему гневную тираду, но, почему-то, не сказала ни слова. Теодору стало интересно, что остановило ее от высказывания упреков, и он повернулся к ней. В уголках ее глаз застыли слезы, губы плотно сжаты.       — Да что с тобой такое?— шепотом спросила она,— Почему ты такой?       Ох, если бы ты знала, если бы ты только знала. Как, блять, ему тяжело и неловко смотреть на тебя! Как каждый раз лишь при взгляде в твои глаза все внутри него переворачивалось и умирало заново. И Теодор не знал, сможет ли он когда-то отделаться от этого чувства вины, что сжирало его каждую секунду, проведенную в этом времени. Он не знал, Салазар, как справиться с этим, не знал. Как подобрать ответ на заданный вопрос? Что сказать? Как объяснить?       Диван рядом с Теодором слегка прогнулся и он вздрогнул, почувствовав на своем плече почти невесомое касание руки.       — Расскажи мне,— почти умоляюще, шепотом, разрушающим перепонки.       Нотт стиснул челюсть до хруста в суставах. Теперь и ее прикосновения казались ожогами на коже, даже сквозь ткань. Все, что произошло за последние несколько часов, все давало ему понять, что он чужак здесь. Ему нет места в этом мире, потому что место его, на самом деле, в самой глубокой бездне. Безысходность вспарывала каждый дюйм кожи, прорывая себе путь к свету. Что все узрели, чтобы она узрела его отчаяние в полной его мере.       — Все, что тебе нужно знать, так это то, что я вернулся, чтобы уберечь тебя.       — Уберечь от кого, Тео?       Его имя не его. Слишком нежно произнесено, слишком, блять, нежно, чтобы принадлежать ему. Он, наконец, поднял взгляд, пустой, как лимб, уставший.       — От себя,— тихо, будто показалось, но сказал, Салазар, признался,— от себя из этого времени.       Ведь если они оба застряли здесь, посреди леса, в зачарованном доме, Мордред их знает насколько, то какой смысл откладывать неизбежное?       — Я не хотел,— просипел он, пытаясь сдержать рвущиеся наружу признания,— я не хотел, я не знал… я…       Его голос дрожал, воспоминания затапливали, хоронили его под толщей воды, не вздохнуть.       — Я просто не помнил…       Что-то коснулось его лица, Теодор вздрогнул. Кончиком пальца Джорджия провела по его щеке, а он не сразу понял, что она утирает слезу, сорвавшуюся с его ресниц. Видя, как он надломился, Нортон, почему-то, перестала задавать вопросы. Аккуратно, будто боялась спугнуть, она опустила голову на его бедра, закинув ноги на диван, и вслушивалась в учащенное дыхание Тео, опаляющее ее сверху. А он замер, скользя взглядом по ее спокойному лицу, но всем телом ощущая, как она дрожит. Ей страшно, страшно и ему. Загнанные в угол страхом, необузданным, страхом перед неизвестным, двое из разного времени впервые соприкоснулись, осознавая всю неправильность происходящего. Замолчали, давая друг другу время, чтобы придти в себя и осмыслить новую для обоих действительность, в которой им предстоит существовать. Его тело горело в тех местах, с которыми соприкасалась Джорджия, и огонь этот не согревал, больше нет. Теперь он жег напалмом.       Солнце успело коснуться своего зенита и уйти к закату прежде, чем воцарившееся в гостиной молчание вновь было нарушено.       — Тебе неприятны мои прикосновения?— тихо спросила она,— Я чувствую, как ты реагируешь на них. Будто тебе… больно.       — Больно,— эхом отозвался Нотт.       — Я… я могу уйти.       — Нет.       Он опустил взгляд к ее волосам, разметанным огненными волнами по мерно вздымающимся, в такт дыханию, плечам.       — Нет, я..,— он коснулся пальцами локонов, осторожно, будто боялся обжечься,— я привыкну.       — Это так странно,— прошептала Джо.— Ты…ты совершенно другой, не такой, как в этом…времени. Я будто совсем не знаю тебя.       Его пальцы замерли, лишь на секунду, а затем двинулись дальше, проводя кончиками по плечу. Он почувствовал, как Нортон задержала дыхание.       — Ты самый чужой и одновременно близкий мне человек,— шептала она,— и это меня пугает.       Джо перехватила его пальцы и медленно поднесла к своим губам, оставляя на кончиках невесомые поцелуи. Абсурдность стирала кости в труху. Это неправильно, блять. Ведь она, на самом деле, любила не его. Джорджия любила того Теодора, который сейчас, наверное, лежал в Малфой мэноре, накачанный Живой смертью, которому ещё только предстояло стать адской гончей Темного лорда. Какой теперь Реддл найдёт рычаг давления на Нотта, лишившегося отца? На Нотта, заклейменного сыном предателя? Как теперь развернется его собственная судьба, когда весь смысл его стремлений украл у него он сам, но из другого времени? Полотно разорвано и больше никогда не будет прежним, теперь перед Теодором, вернувшимся из будущего, впереди вновь неизведанное.       Кожу на пальцах обожгла девичья слеза. Каково было Джорджии он даже не представлял. Тео умирал прежде, в прямом и переносном смысле. Вся его жизнь испещрена незаживающими шрамами и болезненными рубцами. И ещё один ожог, пускай он и покроет все его гребаное тело, Теодор, наверное, даже не почувствует. И он готов сгореть. И он сгорит хоть тысячи и сотни тысяч раз, ведь рано или поздно этому огню станет нечем питаться и оно, от отчаяния, просто-напросто согреет его. Тео коснулся щеки Джорджии, задержав дыхание, напрягшись, будто ожидая приступа неминуемой боли, и она настигла его. В груди заболело так, будто ноттовское сердце, которое давным-давно перестало биться, вдруг заколотилось с такой ужасающей силой, которая могла разломать к чертям корсет ребер, за которыми оно пряталось. Нортон медленно поднялась, упираясь ладонями в светлую обивку дивана, и заглянула в его глаза, и Тео не мог отделаться от мысли, что на их дне она ищет отголоски его прежнего. И чтобы не разочаровать, чтобы не признаться ни себе, ни ей, что в нём не осталось ни черта общего с ним, он обнял ее, зарываясь носом в макушку. Вдыхая запах огня, который пополз по его венам, заставляя жмуриться. Так слышался аромат смерти, и аромат жизни, чего-то вечно неизменного, что всегда будет с ним. Всегда будет единственным, что будет наполнять Теодора Нотта день ото дня, ведь каждую секунду своей жизни о посвятит тому, чтобы заново сгорать в неугасающем пламени. Это его личная преисподняя и личный рай одновременно.       Когда комнату окутал вечерний сумрак, Тео, наконец вынырнув из глубоких размышлений, заметил, что Джорджия уснула прямо в его руках. Он долго-долго вглядывался в ее припухшие от слез глаза, в морщинку меж бровей, пытаясь впитать в себя ее облик заново. Ее облик, который он теперь будет видеть до конца его жизни. Ее румянец, ее едва различимые веснушки. Не отрывая взгляда от умиротворения на ее лице, Тео аккуратно поднял Джорджию на руки и отнес в спальню. Ещё долго смотрел, нависая сверху, вслушивался в тихое дыхание, считал, по привычке. Он тихо отошел на другой конец комнаты и сполз по стене на пол, устраиваясь в темном углу. Воспоминания до боли тошнотворные, но он должен, просто обязан преодолеть это. Прожить все заново, чтобы понять, что все позади. Ему просто необходимо расковырять все свои шрамы, чтобы вновь кровоточили. Чтобы теперь их покрывала не запекшаяся корка, а нечто целительное, что превратит, когда-нибудь, их в очередные рубцы. Теодор откинулся затылком на стену и смотрел, как Джорджия спит, из-под полуприкрытых век, что казались свинцовыми. Кануть в объятия Морфея он себе строго-настрого запретил, только не сегодня. Не в первую их ночь, когда ему больнее всего находиться рядом с ней. Он должен прочувствовать все это, каждый спазм, каждую судорогу.       В гостиной послышался легкий хлопок, и Тео, хоть и нехотя, поднялся на ноги, выходя из комнаты. Ведь он, наверное, должен объясниться не только с Нортон. Никки, деликатно оставившая их наедине ещё вчера вечером, когда градус в гостиной опасно поднялся, вернулась, волоча за собой несколько пакетов. Тео увидел лишь ее спину, эльфийка спешно раскладывала продукты по ящикам. Он, облокотившись на спинку дивана, ждал, пока та обернётся, она, вообще-то, всегда оборачивалась. Но, почему-то, не сейчас.       — Никки принесла еды на шесть или семь дней,— тихо сообщила она,— если Никки понадобится, вы всегда можете ее позвать.       — Никки, стой,— выдохнул Тео, увидев, что она собиралась исчезнуть.       Ее тонкие пальцы замерли в дюймах друг от друга. Хрупкие плечи поднялись и опустились, но не обернулась. И так, наверное, было легче. Легче не видеть той жгучей эмоции, что горела в ее больших глазах в ту секунду, когда она осознала, что перед ней не он.       — Ты ведь была в мэноре, да?       Плечи содрогнулись. Ну конечно, ведь Тео знал ее с самого своего рождения. Никки, проигнорировав его слова, отправилась в поместье в надежде найти там Асмодея, или же самого Теодора, чтобы рассказать о случившемся. Не дождавшись ответа, он спросил:       — Отец…он…— слова давались тяжело, будто в глотку залили расплавленный свинец.       — Никки позаботилась о покойном Асмодее Нотте,— эльфийка судорожно вздохнула,— теперь он покоится рядом с миссис Нотт.       Губа Тео дрогнула, он быстро опустил взгляд в пол, ведь глаза жгло так, будто ещё чуть-чуть, и он ослепнет.       — Спасибо,— прохрипел он, прочищая горло.       — Никки бы была мертва вместе с мистером Ноттом, не так ли? За то, что когда-то очень давно помогла ему с маленькой рыжеволосой девочкой?       Он лишь кивнул, сглатывая подкативший к горлу ком. Тео вздрогнул, когда крохотное тельце выросло прямо перед ним и коснулось его ладони.       — Спасибо,— она смотрела прямо ему в глаза, будто что-то искала,— кем бы вы не были.       — Это все ещё я,— одними губами ответил он.       — Нет,— острые ушки качнулись вслед за головой,— больше нет. Но Никки в долгу перед вами, и поэтому продолжит приносить еду и одежду для вас и мисс Нортон…       — Перестань говорить со мной так, будто ты не растила меня с самого, блять, детства, прошу тебя.       Никки хотела ответить что-то, но не стала, наблюдая за скатывающейся по щеке Тео слезой. Он, удивленно моргнув, коснулся влажной дорожки и впился взглядом во влагу на кончиках пальцев.       — Это то, чем я стал,— просипел он,— то, чем меня сделали последствия моего же выбора.       — Так сделайте новый выбор,— ответила Никки.       — Я сделал…       — Нет,— Никки опустила руку, на том месте, где ещё секунду назад касались ее шероховатые пальцы, пробежали мурашки,— ещё нет.       С этими словами она исчезла, оставляя Теодора одного. Должен принять все эти чувства, прожить их и научиться сосуществовать с этим хаосом. Должен. Словно мантру он повторял про себя эти слова, зарывшись пальцами в кудри и бездумно расхаживая по комнате взад-вперед. Дышал, часто, в надежде, что его рано или поздно разорвет изнутри. Сигарета в пальцах дрожала, пепел сыпался на пол, а гребаные слезы все никак не останавливались, о, великий Салазар, должен же им настать конец рано или поздно. Может вместе с соленой влагой из него уходили и демоны, хотя бы некоторые, ведь ну не может так разрываться сердце у бессердечного, просто не может. Он припал лбом к прохладному оконному стеклу, впиваясь взглядом в подножие скал, о которые, бушуя, разбивался океан. Пытался взять в себя руки, но что от него вообще осталось, что поместилось бы хотя бы в ладонях? Полностью разбитый, он вернулся в спальню, которую лишь единожды смог разделить с Джорджией, в которой провел мучительных полгода в одиночестве, испепеляя взглядом океан за окном. Джо все ещё спала, и Тео вновь опустился на свое место на полу, в самом мрачном уголке залитой лунным светом комнаты, и принялся считать, словно безумный.       Старая привычка сыгрался с ним злую шутку, постепенно усыпив. В темноте, окутавшей его, мелькали призраки прошлого, вышедшие на охоту за остатками ноттовского разума. Каждый раз один и тот же сон: белоснежные глазницы смотрят прямо сквозь, но видят его всецело, ломают кости, не касаясь, и вновь тот голос, те слова: «Но когда я просила ты не отпустил». Мертвенная хватка на его запястье, что каждую ночь разрывала его руку до сухожилий, сегодня ощущалась ярче, ярче, блять, совсем по-настоящему. И он жадно глотнул воздух, распахивая глаза. Выдергивая руку из не такой уж, как оказалось, и мертвенной хватки, а белизна, смотрящая в самое его естество, окрасилась в приятный каре-зеленый оттенок, пораженный, словно опухолью, страхом. —       Ты говорил во сне,— прошептала Джорджия.       Все ещё не придя в себя, Теодор не заметил, как пытался максимально вжаться в стену позади себя, быть подальше от нее. Нортон закусила губу, бегая по его лицу растерянным взглядом, она медленно подняла ладони, показывая, что не касается его.       — Это просто сон, Тео,— вновь шепот.       Вкрадчивый, отрезвляющий. Просто сон. И вновь слезы ручьем разрезают бледную кожу его щек. И одна единственная на ее лице, тянущаяся к узком девичьему подбородку. Не отдавая отчета собственным действиям, он наспех стер соленый кристаллик с ее кожи и впился взглядом в его остатки на пальце. Капля медленно стекла к его ладони. Джорджия практически не шевелилась, даже, кажется, не дышала, лишь когда Теодор смог поднять взгляд к ее глазам, Нортон выдавила из себя слабую, но все же ободряющую улыбку, не коснувшуюся глаз. Медленно, осторожно, словно рядом с раненным зверем, она опустилась на пол и свернулась возле него.       — Я буду рядом, если это опять случится,— прошептала она.       Будет рядом.       — Посмотри на меня ещё раз,— прерывисто, рвано, без права на отказ.       Тео поддел ее подбородок пальцем и поднял лицо. Каре-зеленые, безумно глубокие и прекрасные, самый желанный омут, в котором он бы с радостью захлебнулся. Почему-то ему показалось правильным сказать это именно сейчас:       — Прекраснее твоих глаз я в жизни ничего не видел,— прошептал Теодор. Он притянул Джорджию ближе и коснулся губами ее дрожащих век. Рвано выдохнув, он обнял Нортон и прошептал куда-то в макушку, скорее для самого себя,— я все исправлю.       Тело Джо напряглось на мгновение, и тут же рассыпалось, казалось, на осколки мелкой дрожью. Она вцепилась пальцами в его кофту и зарылась лицом в ткань, оставляя на нее мокрые соленые пятна.       И заплакала. Горько, тихо. Потому что покойный Альбус Дамблдор, в итоге, оказался прав, как всегда. Пытаясь переиграть время, они лишь плясали под заранее написанную мелодию, дорожка аккордов которой вела их к неизбежному.