Галчонок

Случай познакомиться с будущей великой княгиней предоставляется быстро — Кощея, в компании других главных слуг терема предоставляют ей спустя несколько дней, как Людмила прибывает ко двору. Она держится спокойно и статно, улыбается покровительственно, и на лице Кощея не задерживается больше, чем на других. «Еще не знает», — кратко резюмирует он, когда всех слуг отпускают, — «Но узнает, быстро донесут…». Юноша старался лишний раз на женщину взгляда не кидать, и все равно умудрился разглядеть каждую черту. Высокая, стройная, без особых округлостей. Длинные темно-русые волосы, ярко зеленые глаза. Нос, вздернутый кверху, курносый. Небольшие, но достаточно припухлые губы. «Она достаточно красива…», — с тяжестью в душе подмечает Кощей. Но пока в его жизни ничего не меняется, и встречи с княжичем едва ли сходят на нет. — Мы больше… — замерев на краю постели, он заминается, слова встают в горле тяжелой пробкой. Но терпеть эту многодневно мучившую, томительную неопределенность, что словно змея отравляла по капле, сил не было никаких, — Я больше не должен приходить к вам? — С чего это вдруг? — с удивлением отвечает ему Мстислав, для которого никакой неопределенности в помине не существовало. — Так…- Кощей разворачивается к мужчине, пытаясь уловить в искреннем недоумении на его лице ответы на свои вопросы, — Свадьба совсем скоро… «Вот как», — усмехается княжич, и подавшись вперед, цепко хватает юношу за плечи, притягивая и подминая под себя. — Что, ищешь повод избавить себя от моего общества? — протягивает он. — Нет, нет! Не ищу, княже! — тараторит Кощей, обхватывая мужчину за шею и утыкаясь в плечо, желая скрыть смущение и волнение, — Наоборот… — Вот чего ты оказывается с лицом таким странным был последние дни, — хмыкает Мстислав, запуская руку в гладкие черные волосы и поглаживая голову, — Глупыш. Это словечко заставляет сердце Кощея сжаться от нежности, равно перемешенной с болезненностью. — Одно с другим не путай, понял? — произносит Мстислав, подхватывая его подбородок и всматриваясь в лицо, где обескураженность смешана с радостью, а после целует. Ревность Галчонка была приятной — подпитывала ощущение собственной значимости, исключительности. На княжича ведь много почтительных взглядов бросали, порой граничащих с раболепством, но все это не приносило того сладко-обволакивающего чувства, как трогательное в своей искренности волнение Кощея. А тот не вполне мог определить, относится он к «одному» или к «другому» и какая меж ними разница, однако главное, самое главное наконец было ясно: пусть все и изменится, но совсем не так, катастрофично, как рисовало ему его воображение. И даже ночь перед самой свадьбой княжич проводит со своим полюбовником, желая отвлечься от все-таки пришедшего накануне волнения, пусть и несильного. Для Кощея это чувствуется пиром во время чумы, вопреки словам Мстислава, он не может до конца отделаться от тревоги, в истинной причине которой уже окончательно запутался. «Все всегда заканчивается», — думает он, прижимаясь к давно сморенному в сон вином и удовлетворением мужчине, — «Особенно хорошее». Тяжесть в сердце, что было ослабла, вновь подняла со дна густой и мутный ил тоски. «Вдруг он полюбит ее?», — Кощей, приподнявшись на локте, с тоской всматривается в дорогие сердцу черты, — «Ему, конечно, больше нравятся мужчины, но все равно… Хотя, с другой стороны, почему я вообще так переживаю, он не любит ограничивать себя, с чего бы вдруг этому измениться?», — тонкие пальцы ласково, почти невесомо, чтобы не потревожить сна, поглаживают щеку с рыжей бородой, — «И все же жена, дело другое… Перед богами будет клятву давать…». Тихо выдохнув, Кощей касается приоткрытых во сне губ осторожным поцелуем, а после, устроившись на широкой груди, пытается уснуть. Свадьба играется широко и богато, праздником щедрым и ярким. Юноша мечется от откровенного желания сбежать на этот день в лес до того, чтобы проследить каждую минуту торжества своими глазами. «И чего ты сам как не свой?», — он строго отчитывает, игнорируя церемонию с костром и обменом венками у реки, — «Ничего такого не происходит, все нормально, все закономерно. Успокойся». Но на душе все равно погано скребут кошки, и ноги сами приносят Кощея на пир. Он стоит у стены гигантского, парадного зала для приема гостей, притаившись за деревянной резной колонной. Едва ли кто-то обращает на него внимание сейчас — все оно приковано к паре во главе стола- рыжеволосому, статному мужчине с карими глазами и зеленоглазой женщине с немного надменным, строгим лицом. Молодожены улыбаются, Мстислав, кажется, говорит что-то свежеиспеченной супруге, а та отвечает, коротко смеясь. Кощей же все понимает, прекрасно все понимает, своё положение и место, и вообще, к чему такие сентиментальности? Но ему буквально на физическом уровне тошно от всего происходящего- тостов, подарков, пожеланий паре, танцев и песен. Он скользит унылым взглядом по центральному столу. Все члены княжеской семьи в лучших нарядах, и краем глаза юноша замечает на младшей княжне красивое украшение — залитый смолой белоцвет на гребне. «А…вот кому», — едва усмехнувшись, думает Кощей, едва имея силы глубоко размышлять о чужих любовных сложностях — своих хватает с лихвой. Решив, что кое-кто явно лишний на этом ярком празднике жизни, он тихой тенью выскальзывает из залы, шагая по пустым коридорам терема, чувствуя, как в горле встает комок, который он ни в коем случае не собирается выпускать, давя в себя печальную, глубокую горечь с оттенком болезненной злости. Об чем он вообще имеет право тосковать, в его-то ситуации? Ни о чем. Тоскует Кощей о том, что никогда не сможет получить — не встать ему рядом с полюбовником при всем честном дворе, не получить теплого взгляда, которым равный смотрит на равного. Он просто слуга, тем более юноша, не родит наследников, даже бастардов. Собственная горечь кажется ему нелепой и смешной, и от того Кощей, в злости самого на себя, искусывает губы в кровь. «Достаточно того, что он меня любит», — думает он, приходя в пустующую избу — опасаясь шума и давки свадьбы, свою птицу он спровадил в лес, — «Это уже очень, очень много». А любит ли? — тревожной трелью простреливает в груди, и, поморщившись, Кощей почти силой заставляет себя не думать обо всем этом, занимая руки работой. Во всяком случае, на следующий день Мстислав целует его так же, а может быть и более пылко, и это ослабевает натянутую внутри струну. Юношу так и подмывает поспрашивать, что да как было с супругой, но, почтив эти вопросы неуместными, он делает вид, что все, как и прежде — словно нет никакой Людмилы теперь на женской половине терема. Однако, спустя пару дней выходя из покоев княжича, он уже в следующем коридоре сталкивается со служанкой — той, что молодая княжна привезла с собой из дома. Девушка бросает на него быстрый взгляд и так же решительно быстро удаляется. «Что ж, вот и узнала», — вздыхает Кощей, размышляя чем это аукнется дальше, — «Хотя, это скорее уже проверяла…». Аукается это тем, что княжна вызывает его к себе, ссылаясь на головную боль. — Быть может, смена климата, — бубнит он ровным тоном, тем не менее чувствуя тревожное волнение, — Я передам вам трав. — Быть может…- потягивает Людмила, и склонив голову, вцепляется в каждую его черту взглядом, смотрит внимательно, совсем не так, как на первой встрече. Она его вызвала, конечно, не за травами — захотела рассмотреть того самого Кощея, кого так неосмотрительно и легкомысленно не восприняла всерьез, когда ей накануне свадьбы нашептала служанка, которой нашептали другие слуги. — Бессонницы нет? — почти на автомате спрашивает Кощей, не успев подумать, что лучше промолчать. Ведь чувствовал прекрасно, что не за знахарской помощью он тут стоит. Головные боли часто сопровождались лишением сна, и от этого зависел набор трав, и юноша привык уточнять подобные симптомы сразу. — Бессонница… — низким тоном произносит Людмила, обходя его вокруг, право слово, как щука кружит вокруг добычи, — Знаешь, нет такого, сплю отлично. Зато у тебя ночи бессонные, верно? — женщина недобро усмехается, — И как все успеваешь… Кощей, едва заметно дергает уголком губ, но решает отмолчаться — уже и так ляпнул лишнего. Побурив его недовольным взглядом еще несколько мгновений, княжна, резко взмахнув рукой, отправляет прочь. Но нужный отвар он, разумеется, все равно делает, передавая через других слуг от греха подальше. И старается женщине глаз не мозолить, но через неделю они все равно сталкиваются во дворе. — Твои сборы бесполезны, — с пренебрежительным раздражением цедит Людмила, хотя, головную боль к которой она действительно была склонна, травы, выданные Кощеем, снимали прекрасно, куда лучше, чем то, что всучивала ей знахарка дома, — Постарайся выдать в следующий раз нечто получше. — Как скажете, госпожа, — с короткой, холодной улыбкой на губах отвечает Кощей. Терпеть тычки и унижения не впервой, и вообще-то, он давно привык не воспринимать их. Но сейчас претензии Людмилы отозвались покалывающей в груди досадой. Быть может, задевало то, что с холодным пренебрежением говорили о том, во что было вложено немало труда. Юноша знал цену своим травам — раньше даже самый вредный и придирчивый обитатель терема и двора при нем едва жаловались. А быть может, дело было лишь в самой говорящей, и в растекающейся меж ними взаимной неприязни и настороженности. — Не думаю, что в таком возрасте вообще возможно быть толковым знахарем, — продолжает Людмила, сощуривая взор, — Интересно, за какие достижения тебя вообще держат на этом месте… — произносится это тоном, притворным в своей вопросительности. «Хочешь сказать, что знаешь, за какие, да?», — думает Кощей, сохраняя на лице равнодушное, не передающее эмоций выражение. Да, все знали, что оказался он у Ратко лишь по капризу княжича. Но черт возьми, остался он на этом месте благодаря собственным стараниям и труду. Людмила же с легкостью низводила долгие часы и дни за поиском и заготовкой трав, подбором особенного сбора для каждого захворавшего, к тому, что хорош он лишь тем, что знает, как ублажить Мстислава. — У вас бедра узкие, княжна, — внезапно даже для самого себе начинает Кощей, тоном, несущим в себе оттенок деланной, показушно-приторной заботы, — Быть может еще и плохо кровь по телу ходит, если голова часто болит. С таким и дитя зачать непросто бывает, и в родах истекают часто…- закончить эту возмутительно-дерзкую фразу, что он брякает не в силах сдержать томящееся раздражение, ему, конечно же, не дают. Юноша удачно попадает в слабую точку противницы: и пусть прошло со свадьбы времени совсем немного, затаенный страх не понести в женщине был, да и на бедра ее всегда цокали с досадой тетки вместе с матерью. — Ах ты… — шипит Людмила, — Смерти мне кличешь, поганец?! — и, казалось бы, хрупкая и маленькая рука отвешивает слуге такую пощёчину, что голова с хрустом челюсти отлетает в сторону, — Тебя разве что спрашивали?! Как смеешь говорить, когда не велено?! — Простите, княжна, подметил как знахарь, не имел в виду ничего плохо, — не то тихо и смиренно шепчет, не то шипит Кощей, потирая алую и горящую от удара щеку одновременно опускаясь в положенном княжне низком поклоне, — Лишь из тревоги о вас, могу собрать травы, что помогут... — Травы при себе оставь, холоп, — цедит она сквозь зубы, делая шаг к юноше и ухватив за волосы, резко и болезненно поднимает голову, явно намереваясь и клок волос вырвать, всматриваясь при этом взглядом злым, кусачим, — Сгинь отсюда подальше, желательно насовсем, и у меня не будет больше никаких тревог. Развернувшись на каблуках, Людмила, с яростно раздуваемыми от гнева ноздрями, уходит прочь. «Вот же тварь, думает, что может говорить и творить вообще все, что угодно, и ему с рук все сойдет…», — пылают мысли в ее голове, — «И чем он так люб ему, неужто так хорош в постели?..». «Стерва…», — думает Кощей, провожая взглядом уходящую прочь быстрым шагом женщину, — «Но и мне конечно нарываться не стоит…». — Ты бы с ней не ссорился лучше, — окликает его осторожный, в чем-то даже робкий голос, и обернувшись, он видит Варвару, — Моя княжна говорит, что она и так…весьма раздражена на…ну…ты сам понимаешь, — девушка явно смущается и тем, что говорит, и тем, что стала свидетельницей столь неприглядной сцены. — Я с ней ссоры и не ищу, — сухо отвечает Кощей. Варварушка в ответ вздыхает протяжно и тяжело — увиденное ею не вполне соответствует сказанному. После юноша сам дивится этому выпаду — не в его привычке было грубить господам. Однако, этот разговор удивительным образом сходит ему с рук. — Ты что такое вытворил, что Людмила как медведица в ярости металась по горнице? Требовала тебя плетями отхлестать, — лишь с улыбкой вопрошает Мстислав, который возмущение супруги серьезно не воспринял. Он в том, что Кощей ему верен, сомнений не имел, а значит и Людмилу при случае лечить будет исправно. — Ничего, — поджимает губы юноша, — сказал, что бедра ее узкие. — Она сказала, что ты ей смерти желал, — Мстислав выразительно поднимает бровь. В чем-то это противостояние его даже забавляло, подпитывая падкую на внимание душу. Серьезно он к склокам меж полюбовником и женой не относился, смотрел на это сквозь пальцы, как родитель порой смотрит на шалости детей, лишь грозя издали пальцем. «Прямо уж-таки смерти», — думает Кощей, закатывая глаза, — «Дурак я что ли совсем». — Ничего я ей не желал, — бурчит он, прижимаясь к телу полюбовника плотнее, ревниво смыкая руки на спине. — Она, быть может, к тебе и не расположена, но Людмила — моя жена, княжна, и быть ей великой княгиней. Уважай ее, да место свое не забывай — назидательным тоном произносит Мстислав, — И не гоже в принципе бабу дразнить и обижать. — Да, княже, — вздыхает Кощей, опуская глаза вниз, — простите, виноват. «Я знаю свое место, и ее тоже», — вопреки внешней покладистости внутри все равно бурлит неудовлетворение, — «И я не собираюсь посягать на ее…если она оставит в покое мое». Вскоре стало ясно, что Людмила положение дел в покое отставлять не собиралась — или как минимум принимает решение брать все в свои руки, потому что супруг, к большой ее обиде, дерзость слуги пропустил сквозь пальцы, умножая неприязнь и злость к Кощею. — Неужели я должна терпеть его оскорбления? — в ярости выговаривает она, когда становится ясно, что плети обошли спину лекаря стороной. — Он же извинился, — отмахивается рукой Мстислав, — И не имел в виду ничего плохо, что ты яришься попусту? В ответ женщина зло сощуривает глаза, молча окидывая мужа взглядом полным раздражения, что в свою очередь совершенно не способствует расположению княжича к ней. Спустя несколько недель от памятного разговора, возвращающийся к своему дому в глубокой ночи Кощей замирает, чувствуя неладное. Интуиция не подводит — резко обернувшись, он видит крупную, скверно различимую в сумраке фигуру, что хватает его за руку и тянется в голове, сверкнув во мраке лезвием ножа. «Опять волосы!», — со злостью думает Кощей, ощущая, как кровь мгновенно закипает. Это была ведь известная традиция: косы срезали загулявшим девкам, чтобы всем напоказ выставить позор. И пусть размылся в памяти прошлый постриг, чувство униженности, слабости и бессилия перед осуждающими, сейчас он ощутил это так, как тогда. Вновь терять терпеливо выращенные пряди, что он считал едва ли не единственным своим украшением, и что были столь любы Мстиславу, Кощей не собирался. «Нет уж!», — и ладонь резко взлетает к голове, вытаскивая из еще не распавшегося пучка Иглу, и в одно быстрое, во многом неловкое движение, юноша выкручивается ужом, коля нападающего, что уж почти намотал его волосы на руку, в бок. С приглушенным вскриком фигура руку разжимает, и это позволяет Кощею выскользнуть. — Что б у тебя руки отсохли, — сжимая Иглу в ладони, со всей злостью, что сейчас распирает грудь, шипит он, и после этих слов фигура окончательно отступает, торопливо скрываясь в ночи. «Это ведь она наверняка подослала», — мрачно размышляет Кощей, входя в избу — «Больше некому». От мыслей его отвлекает шум внизу — это от его раздраженного и громкого хлопка двери просыпается мирно спящий в корыте лебедь. Пока было тепло, он часто проводил время в лесу, на озере, но порой и оставался с хозяином. «Если она с тобой что-то попробует сделать, то…», — подхватив сонную и недовольную от шума птицу на руки, Кощей быстрыми и нервными движениями поглаживает гладкие перья, — «А что сделаю-то тогда?..». Юноша замирает посреди комнаты, ощущая, как клубящаяся злость, словно мутная пена на котелке кипящего отвара с травами, вот-вот выйдет за края. В этот момент свечи, стоявшие на столе, резко загораются, воспламеняясь высоким огнем, что спустя пару мгновений опускается до нормального. Не ожидавший этого Кощей успевает испугаться, и того слишком сильно прижимает лебедя к себе, нарываясь на его недовольное, возмущенное кряканье. Отпустив животное, он суетливо подпрыгивает к столу, с тревогой оглядываясь — мало ему проблем, еще пожар в избе устроить. Но пламя унимается, и разве что едва опалило стены, оставив тонкий слой гари. «Это…от силы эмоций зависит?», -с тревогой предполагает Кощей, осторожно стирая черный налет пальцем. — Надеюсь, мы с тобой не сделаем ничего такого, о чем будем жалеть, — вздыхает юноша, вновь вставляя Иглу в волосы, — Не в моем положении супротив супруги Мстислава идти… Сев на лавку, он прячет лицо в ладонях, стремясь стереть с лица усталость и тревогу. «Оно…чем бы это ни было, растет. Быть может, стоит рассказать Мстиславу? Надо, наверное… Разозлится ведь, что не сказал сразу…», — откинувшись на спину, Кощей закрывает глаза, — «Но ведь все как-то, словно само собой, постепенно… Иной раз не понятно, придумываю я все это, что с травами или действительно чувствую. И сны эти вещие, теперь вот, огонь…», — нахмурившись, он сворачивается клубочком, натягивая на голову покрывало, — «Со мной что-то не так? Это неправильно, плохо?..», — и в голове с легкостью всплывает картина избиения ведьмы, и слова Ратко о том, как близко порой знахарство к колдовству. С этими тяжкими думами Кощей засыпает, погружаясь в сон прерывистый и тревожный. Людмила же, завидев его на другой день в коридорах терема все с теми же длинными волосами, окинула взглядом холодным, недовольным, досадливо цыкнув, только подтвердив догадки Кощея о том, чьи руки стояли за ночным покушением. А спустя несколько дней, проходя по поселению за городищем, он заметил местного кузнеца с руками, почерневшими до локтей, с пальцами, что выглядели едва гнущимися. Мужчина перехватывает его взгляд, быстро отворачиваясь. «Ага…вот значит как», — со смешанными чувствами Кощей всматривается в спину пострадавшего не то от его слов, не то от удара Иглой, — «Осторожнее со словами надобно быть». Никто за помощью к нему с непонятной хворью не приходит, и юноша получает подтверждение простым фактам, что и так складываются друг с другом. «Мне бы…поговорить с ней», — размышляет он, ощущая, как напряжение, висящее в воздухе меж ним и княжной, совсем не уменьшается. И случай ему предоставляется, точнее сказать, приходит в его голову озарением в тот день, когда на порог лекарской избы приходит кухонная девка Акинья. Кощей смотрит на явившуюся с прохладцей — все острые и колкие сплетни за спиной, как и срезанные с ее подачи волосы прекрасно живы в его памяти. — С чем пришла? — равнодушно интересуется он, желая поскорее разобраться с этим и отправить незваную гостью восвояси. Акинья мнется, косясь на окно, затем на дверь. Ей явно некомфортно, и вообще то, что она явилась в эту избу, говорило об определенной степени отчаяния. — Чем захворала-то? Акинья тяжко вздыхает. Раньше с таким бабы со двора бегали в деревню — была травница, да оказалась ведьма. Выбирать не приходилось — муж ее был белесый и бровями, и волосами, а полюбовник- чернобровый, темноволосый, и если дитя родится в его масть, то беды не миновать. — Мне плод сбросить нужно, — глухо и тихо произносит женщина, словно опасаясь, что ее услышат чужие уши. — Опасную вещь просишь, — не без злорадства усмехается Кощей, перекрещивая руки на груди: «Меня кляла за спиной за связь с княжичем, а сама…нагуляла на сеновале», — Лекарю не пристало жизнь отнимать, не знаешь, что ли? — Опасно мне третьего рожать, — Акинья проходит вглубь избы, садясь на скамью и отворачивая голову к окну, — Могу не вынести следующе роды так скоро. «Не того ты опасаешься», — Кощей верно улавливает истинную причину тревог женщины, — «Да и темное дело все-таки, одной поможешь, станут ходить вереницей, а это опасно…». — Не можешь, так бы сразу и сказал, — глухо произносит Акинья, поднимаясь с места. — Постой, — юноша останавливает ее, — Ты ведь можешь пройти на женскую сторону терема, верно? — протягивает он. — Ну, могу, — оборачивается Акинья нахмурившись. — Принеси мне тогда волос с расчески будущей княгини. — Это ты дурное хочешь сделать, — произносит она, и Кощей не без удивления замечает, что в глазах женщины помимо недовольства пробегает тень действительно страха, — И меня впутать. Не боишься, что расскажу о твоей просьбе? — О, тогда я скажу твоему мужу, что его женушка захаживала ко мне за особыми травками… — холодно бросает Кощей, наблюдая как лицо стряпухи перекашивается, — Или просто можем разойтись каждый без своего. — Ладно, будут тебе волосы, — с раздражением цедит Акинья, спустя в общем-то, непродолжительную паузу раздумья. Поручение выполняет быстро — и следующим вечером притаскивает к лекарской избе дорогой, резной гребень, украшенный позолотой. — Надо было лишь клок волос с расчески снять, зачем вместе с гребнем притащила? — с недовольством бубнит Кощей, вынимая пряди из зубьев, — Теперь второй раз придется идти, возвращать. Всучив гребень в руки незадачливой стряпухи обратно, он подходит к столу, осторожно откладывая темно-русые волосы в сторону. — Смотри и слушай внимательно, — начинает Кощей, протягивая женщине несколько мешочков с травами, — Пей три дня подряд на ночь, а второе — после, когда кровь пойдет, — А это…- и в руки Акиньи переходит еще одна склянка, — От боли поможет. Опыта практического в подобных сборах у него еще не было, но сделал лекарь все почти в точности по лечебнику, добавив лишь несколько корректирующих штрихов. — Акинья, — окликает он ее, когда женщина почти уже выходит из избы. — Я тебе от зубной боли дал сборы, верно? А ты мне за это ничего не носила. — Да, конечно, — едва дернув уголками губ, она кивает. «Вполне себе равноценный обмен», — думает Кощей, когда, молча кивнув, женщина покидает его дом, — «Мне нужно сделать…свой ход, не дожидаясь следующего Людмилиного». Вздохнув, он окидывает взглядом избу. После задергивает тряпицы на окнах, запирает дверь, и сняв с полки ведьмовские записи, открывает их на нужной странице, несколько минут всматриваясь в написанное. Ладонь невольно поднимается к волосам, поглаживая кончиками пальцев ушко Иглы. Металл по ощущениям холодный, как и всегда, и это движение отчасти уменьшает его волнение, успокаивая. Юноша садится за стол, зажигая свечу, и взяв в руки темно-русые пряди волос, почти подносит их к пламени. «Вот они всегда говорили, что я колдун, и кажется…это теперь действительно так?», — рука на мгновение замирает, а после опускается обратно на стол. Простая мысль, но, как и многие очевидные, но важные осознания, отдается в теле похолодевшем замиранием. Что бы сказал на это Ратко? Нахмурил бы седые брови, покачал головой, вздохнул бы тяжело? А княжич? Кощей шумно выдыхает, опуская голову на локти. В то, что задуманное у него выйдет он отчего-то не сомневался. Только вот об Игле и своих расширившихся далеко за пределы простого знахарства способностях он так никому и не рассказал — может ли это быть опасно? Это ложь, это утаивание правды? «Я не собираюсь делать ничего плохого», — подняв голову, он вновь подносит прядь волос к свече, прикрывая глаза, — «Ничего такого, что причинит вред. Ферзь может сходить как угодно, а у пешки…не столь много вариантов». Прикрыв глаза, он неслышно начинает шептать губами. …Сон у Людмилы тяжелый, придавливающий. Картины родного дома, по которому она отчаянно скучала, но не смела выдавать это чувства, резко сменяются сначала сумраком, а после вереницей деревьев. «Лес?..», — думает она, осторожно озираясь вокруг. Он, несмотря на то, что дни еще хранят ласковое тепло бабьего лета, выглядел на ее вкус мрачно и холодно, слишком уж плотно прилегали кроны друг к другу. Кощей же открыл глаза именно в том месте, в котором ощущал себя комфортно, уверенно, чувствовал твердую почву под ногами. Так что выходящая спустя пару минут плутаний по лесу к озеру княжна встречается со своим недругом на его территории — вдалеке от богатых палат, что подчеркивали ее положение, давали своим присутствием силу и авторитет. — Значит правду люди говорят, — стоящий лицом к озеру Кощей в шипении Людмилы отчетливо ощущает, что его соперница не только злится, но и страх испытывает, — Что ты колдун. — Это просто сон, — пожимает плечами юноша, пока не оборачиваясь на собеседницу, — Ты снишься мне, а я тебе, только и всего… — Ага, сон, — хмыкает женщина, поеживаясь и обхватывая ладонями предплечья, ощущая прохладу и дискомфорт не только внутренний, но и физический, — А что ж я тогда проснуться не могу, если этот сон видеть дальше не желаю? «Когда надо будет, тогда и проснешься», — думает Кощей, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Трудно понять, как контролировать это — сон ли, ведение ли, но пока он ощущал, что ситуация скорее в его руках, нежели нет. — Я поговорить хотел, — произносит он, оборачиваясь лицом к женщине, — В этом противостоянии нет никакого смысла, — спустя затянувшуюся паузу взаимного рассматривая произносит Кощей. — Да? — ядовито протягивает Людмила, — Предлагаешь оставить все как есть? «Да что ж тебя не устраивает в том, как есть», — с досадой думает юноша. — Меня от терема не отставят, как бы тебе ни хотелось. Ты мнения обо мне невысокого, но я свое ремесло знаю, и знаю хорошо. И остальные тоже знают, — продолжает он, стараясь придать голосу ровный тон. — О, да, я ему чтобы детей рожать, а тебя он для удовольствия будет по постели валять, и все довольны, — пухлые губы сжимаются в нитку, — Меня подобное не устраивает. «Просто невероятно унизительно, когда тебя случайно иным именем кличут в первую брачную ночь, еще и какого-то слуги!», — думает она, ощущая, как в груди тяжелеет, и от того отворачивается от собеседника, не желая показать своих тяжелых чувств, в которых помимо злости и другого было немало. Неужели он красивей меня? С этими струящимися, черт бы их подрал, блестящими волосами? С этими необычного цвета глазами? Но и ведь она вполне пригожа, неужто ее самый большой недостаток в глазах супруга в том, что она женщина? Все эти вопросы шипящими змеями ползали в ее голове денно и нощно. Единственная, любимая дочка отца, она привыкла к любви, уважению и мягкой нежности, и легкомысленное пренебрежение мужа ударило хлестко. Не был зол или жесток к ней Мстислав, щедро одарил и мехами, и драгоценностями, но и не стремился узнать ее по-настоящему, в постели больше думал о себе, брал всегда сзади, словно не желая видеть ее женского естества, оставляя со смешанным чувством, в котором неудовлетворение от произошедшего перемешивалось с зарождающимися сомнениями в самой себе. Еще тошнотней стало от внимательных взглядов слуг и не только, что прекрасно были о склонностях княжича осведомлены, и выжидали ее реакции: как же поведет себя молодая княжна? — Вы бы могли не выпячивать все это столь откровенно! — срывается с ее уст вздрогнувшим голосом. — Я зла тебе не желаю никакого, — со вздохом продолжает Кошей спустя очередную затяжную паузу взаимного молчания, вновь оборачиваясь к воде. Смотреть друг на друга и пытаться говорить откровенно ощущается некомфортным, болезненно-тяготящим для обоих, — И считаю, что мы вполне можем уживаться мирно. Эти склоки никому пользы не приносят, княжича только раздражают. Я могу…меньше показываться в тереме. «А мне вот порой кажется, Мстиславу очень забавно от того, что его поделить не могут», — с раздражением думает женщина, — «И какое же одолжение собирается мне сделать, меньше показываться в тереме он будет!» — Не желаешь, или не можешь сделать, чтобы его не прогневать? — хмыкает Людмила, выразительно подняв бровь, — Разница большая. — Я просто понимаю свое положение, — тихо произносит Кощей, — И твое. И разницу меж ними. И эта фраза, которую он произносит, во многом желая сгладить накал, подчеркнуть свою готовность оставаться в тени, Людмилой понимается совсем иначе. Как и равнодушное лицо, с которым Кощей расхаживал по терему — старавшийся не выдавать своих бурлящих эмоций, подтачивающей тревоги, юный лекарь мнился княжне высокомерным, уверенным в непоколебимости своего положения, относящимся к ней с ироничной снисходительностью. «Хах, его место!», — со злостью думает женщина, представляя сытый и довольный лик мужа рядом с наглым и ушлым полюбовником. — Знаешь, оно и понятно, — начинает она, одновременно расхаживая взад-вперед вдоль берега озера, — Ты слуга, даже еще меньше, раб, которого просто купили на базаре, верно? И я могу понять, вцепиться в него — твой единственный шанс на хорошую жизнь, боишься потерять все разом… Кощей мрачнеет лицом с каждой следующей репликой: «О, наверняка нашлось множество желающих рассказать ей мою историю… И больно понимает она, что я боюсь потерять, а что нет». Его ладони, до того окоченело скрещенные на груди, сжимаются еще сильнее, почти до боли. — Так что не удивительно, что у тебя отсутствует чувство собственного достоинства и самоуважения, но я не буду терпеть… — А ты что думаешь, меня не будет, одна у него останешься?! — с раздражением прерывает болезненный для себя монолог Кощей, резко оборачиваясь на Людмилу и ошпаривая раздраженным взглядом. На глади озера раздается громкий всплеск, по воде бежит крупная рябь. До того недвижимые деревья вокруг начинают покачиваться, словно от сильного ветра, но воздух стоит плотной пеленой. «Так, надо успокоиться», — думает тот, глубоко выдыхая, — «Вдруг все это вокруг резко рассыпется, а второй раз добыть волосы может быть сложней». Женщина же замирает, опешив. Во взгляде Кощея она видит тягостную усталость того, кто на самом деле поучаствовал во множестве сражений — пусть и не видя лиц противников, побеждая их только тем, что не сопротивлялся их появлению и исчезновению. Ей это поле битвы виделось противостоянием между тем, кто пробрался в сердце, захватил внимание и думы, отобрал то, что должно принадлежать ей по праву. Но по блестящему раздражению в лиловых глазах она поняла, что до ее появления не владел ее супругом полюбовник безраздельно, и эта, в общем-то банальная истина, которую она могла бы вывести сама, будь чуть внимательнее, ударяет особым разочарованием. — Просто есть вещи, с которыми надо смиряться, — устало добавляет Кощей, растирая переносицу пальцами, ощущая, как начинает болеть голова. «Вот как», — поджав губы думает она, — «Ты-то, я смотрю, смирился со всем, его покладистая верная собачонка…». — Отпусти меня отсюда, — помрачнев лицом еще пуще, произносит она спустя паузу. — Никто здесь никого не держит, — хмыкает юноша, закрывая глаза, — Лишь сон… Открывает он их уже в своей избе — над свечкой тлеют остатки волос женщины. «Надеюсь, нам удалось так или иначе…договориться», — думает Кощей, ощущая как в теле разливается утомление. — Все это было лишь твоим сном, Людмила… — тихо произносит он, задувая тлеющий огонек.