Галчонок

Утро распахивает для него свои объятья гудящей головой и саднящими ранами, ломотой во всем теле от того, что он умудрился потерять сознание прямо на полу. Со стоном перевернувшись с живота на бок, Кощей осторожно садится, оглядываясь вокруг. В окна бьет дневной солнечный свет, и сложно понять, сколько времени он провел в забытьи — несколько часов или почти сутки. Поморщившись, юноша растирает лицо руками, обводя избу мутным, замыленным взглядом и натыкается на лежащую рядом на полу иглу. «Значит, ты можешь и говорить еще», — думает Кощей, поднимая предмет, — «Так что ты такое вообще, а?». Вопрошание остается без ответа. «Быть может, мне вообще в бреду показалось? Перенервничал, начал слышать голоса в голове…», — вздохнув и наспех расчесав спутанные пряди, он заправляет Иглу в волосы, — «А если не показалось? Ясности все равно не добавляет…». Поднявшись с пола, он шатающейся походкой добредает до лавки. Осторожно заведя ладонь за спину, Кощей ощупывает раны, оставшиеся от плетей. «Хм…они достаточно быстро затягиваются», — думает он, ощущая под пальцами борозды куда менее глубокие, чем рассчитывал — «Хотя я даже не обработал толком ничем. Надо заняться…» Настроение немного улучшает обнаруженный на пороге избы лебедь, что встречает его возмущенным кряканьем и взмахом крыльев. — Ты долбился клювом, наверное, а я не слышал, — со вздохом произносит он, подхватывая птицу на руки, — везучий ты у меня, если был бы в избе, прирезали, и все… Лебедь в ответ недовольно фыркнув, обвивает его шею — постепенно подступали первые осенние холодные ночи, а значит животное вот-вот переберется на зимовку в избу. Оглядев дом, Кощей понимает, что корыто в сенях пусто, и нужно обмыть раны, сделать перевязку. Поэтому, подхватив ведра, он отправляется к колодцу, которого столпилась стайка весело перещебечивающехся баб. Но стоило юноше подойти ближе, как всех словно ветром сдуло. С растерянностью он оглядывается — обычно в это время дня у колодца не протолкнутся, вода нужна и на кухню, и в кузницу, и в избы, а уступать очередь было не в здешних правилах. Наполнив свои ведра, он медленно тащит их в избу, сначала наливая корыто лебедю, а потом возвращается к такому же пустующему колодцу и набирает воды вновь, уже чтобы промыть собственные раны. Делать одному это не сподручно, но он находит выход — наносит нужную мазь на лоскуты ткани, а потом оборачивает их вокруг спины, перевязывая на груди. К вечеру Кощей доходит до кухни, чтобы забрать причитающуюся ему порцию еды, и стоит только ему появится на пороге, как живая беседа резко обрывается. Все взгляды обращаются к нему, но никто и слова не роняет, только некоторые многозначительно косят взгляды друг на друга. «Смотрят как на живого мертвеца», — с досадой думает юноша. Стараясь сохранить лицо непроницаемое, в гробовой тишине он проходит до стола, и, забрав плошку с кашей и хлеб, уходит под проедающие плоть взгляды в спину прочь. Теперь так происходит вообще в любом месте, в которое Кощей приходит или даже просто проходит мимо: замершая тишина, сопровождающаяся пристальными взорами, в которых злость и агрессия сменились на недоверие и тревогу, отливающие страхом. — Вот чего я им всем сделал?.. — с тоской вопрошает он в воздух, устраиваясь на крыльце и поглаживая вышедшего вместе с ним лебедя по клюву. «Хотя, быть может и к лучшему…все равно я особо ни с кем не общался здесь», — думает юноша, укладывая подбородок на колени. Но все равно внутри неприятно, досадливо покалывает: при всей нелюдимости оказаться тем, кому при встрече и кивка головы не даруют, на практике достаточно дискомфортно. Казалось бы, только наконец настало то время, когда он с некоторыми оговорками мог бы считать себя здесь своим, а теперь все вновь стерто, и он отделен от окружающих непререкаемой засечной бороздой. «Ненавидят меня?.. Или скорее презирают? Считают недостойным со всех сторон?..», — он перебирает в голове возможные оттенки отношения к себе, навешивая эти гипотезы словно бусы на нитку, которая со всей очевидностью обвивает теперь его шею. Просто так уже не снимешь — будет носить украшением и торжеством всей неоднозначности и его личности, и его положения. «Ладно уж, захворают — явятся», — рассуждает Кощей, бросая пространный взгляд в глубину вечера, опускающегося на двор, — «И мне придется помогать им всем, куда деваться… Но не больше того, чем обязан, никаких одолжений и сделок, себе дороже…». И на следующий день никто его не тревожит, что было достаточно необычно: всегда находился отрок из малой дружины, неосторожно обошедшийся с оружием, кто-то с головной али зубной болью, и даже те, кто имел хвори поселившиеся в теле прочно, которых было не изгнать полностью, а только усмирить, не являлись к нему на порог за своими привычными отварами и мазями. От этого Кощей ощущает определенную пустоту и даже некую растерянность, в обычно забитых до верху суетой буднях словно образовывается зияющая дыра. Заполнить ее не так сложно — он перебирает и сортирует запасы, обрабатывает свои раны, прибирает углы, до которых раньше не доходили руки. И все равно, чувство зудящего дискомфорта, ощущение того, что привычное надломилось и треснуло,не покидает. Дождавшись, когда поздний вечер перетечет в начало ночи, он осторожно, стараясь как прежде незаметно, так, как когда вся эта история только начиналась для него, проходит к княжеской половине терема и осторожно стучит в высокие резные двери. — Войти, — раздается родной сердцу голос, и следуя ему, он тихой тенью проскальзывает в покои. — Все в порядке, княже? — осторожно интересуется Кощей, сразу считывая с интонаций мужчины определенную усталость, смешанную то ли с досадой, то ли с недовольством. «Не хочет меня видеть?», — моментально мелькает тревожная мысль в юношеской голове. — Да, — мужчина, обернувшись бросает на вошедшего легкую усмешку, — Проходи. Выдохнув, Кощей, стараясь скрыть облегчение, прикрывает за собой дверь и подойдя к княжичу, осторожно касается рукой руки, пытаясь вновь угадать — если на него не зол, не рассержен, то что тревожит Мстислава, что волнует? — Кажется, мало кто рад тому, что я остался при тереме, — он осторожно и обтекаемо делается своим неспокойствием, в надежде, что в ответ мужчина раскроет свое. — Мой отец в том же ряду, — хмыкает княжич, подхватывая полюбовника за руку и утягивая в сторону постели. — Серьезно, Мстислав? Двадцать плетей? И все? — отец смотрит на него со смесью откровенного удивления и возмущения. Перепоручая это дело своему сыну, Великий Князь ожидал иного решения: возможно, действительно не казни, но куда более строгого и сурового. И, кажется, Мстислав эту проверку не прошел — то ли поддался на мольбы и слезы любовника, а значит слишком уж размягчился и проникся к нему, переведя в ранг более высокий, чем простое постельное развлечение, куда более непозволительный. Или алчет его сын контроля над силами, что едва ли знает как обуздать? — Он не опасен, и он дал клятву на крови. Кроме того, имея под рукой его силы, будет гораздо легче обходиться с многими вещами, быть может, сможем наконец подчинить… — Ты слишком легкомысленен в своих решениях, -глухо прерывает мужчина, хмурясь, — Колдовство — опасная и непредсказуемая вещь, и кто может гарантировать, что он не станет опасен потом? Думаешь, сможешь вечно удерживать его на поводке? А о своей жене ты подумал, о том, что будут говорить, да что будут, уже говорят во весь голос люди?! — А разве Осип при тебе не такими же, если темнее делами занимался? — не выдерживает Мстислав. — Осип? Да как ты смеешь вообще его память порочить? — Великий Князь поднимается с трона, глухо ударяя о пол богато украшенным посохом, — Ты всякий стыд утратил, сын! — они сталкивают взглядами, тяжелыми, сверкающими, — Правителю надобно думать о благе народа, а не о своих прихотях! — Да, отец, — поджав губы, княжич отвешивает положенный поклон: «Я о благе народа и думаю, в том числе… У нас почти не мрет никто вторую зиму, и чьих это рук дело?». Расходятся они взаимно недовольные друг другом. Не меньшее напряжение залегло меж ним и супругой — только уже непроговорённое, оставленное висеть в воздухе мнимым смирением женщины и вполне явственным недовольством мужчины, за то, что именно с подачи Людмилы это осиное гнездо разворошили. «Если уж и это не помогло», — мрачно думала она в тот самый день, уходя в свои покои после наблюдения за наказанием, — «То ничто больше и не поможет. Я…всегда буду меньшим звеном для него, разве что, если родится сын…». Да, пожалуй, это был единственный козырь в ее рукаве — тот, что верный слуга предоставить княжичу не мог бы при всем желании. «Все так против нас…от того, что это действительно столь отвратительно?», — с едва слышным вдохом Кощей, осторожным, тихим шагом следует за княжичем, опускаясь подле на колени, — «И есть любовь правильная и неправильная, хорошая и плохая, уместная и нет, моя…наша, самим своим существованием бросает тень на него?..», — опустив голову на мужское колено, Кощей смотрит на Мстислава снизу вверх взглядом мягким, желающим успокоить. — Дороговато обхожусь вам, княже, верно? — с извиняющийся улыбкой произносит юноша, поглаживая руками бедра. — Надеюсь, вложения окупятся, — хмыкает Мстислав, подхватывая руку с длинными изящными пальцами и утягивая Кощея на свои колени. Тот послушано поддается, укладывая ладони на мужские плечи. — Я понимаю сомнения вашего отца … Вся челядь на меня теперь смотрит как на чудовище какое-то. — Были бы они только насчет тебя, — вздыхает княжич, — Я устал от этого. И… — он на мгновение делает паузу, в течение которой юноша терпеливо выжидает, всматриваясь в его глаза со всем вниманием, — Иногда мне кажется, что я уже просто и ждать устал. Мысль затаенная, с темным, тяжелый отливом, которая нет-нет да и колола сердце стрелой с отравленным кончиком. Такая, в которой самому себе признаваться постыдно, и даже самому близкому собрату по мечу не высказать, не упав в его глазах. Но от Кощея, конечно же, он никакого осуждения не встречает. Разумеется, тот не мог понять его на самом деле — и от того, что едва ли осознавал, в чем сладость и столь высокая ценность власти, чем она пленяет и манит не только его княжича, но и многих других. И от того, что просто путь Мстислава не топтал — первого, быть может, слишком раннего отрока, что порой с досадой ловил собственное отражение, подмечая первые морщины в уголках глаз — много ли у него будет дней, когда-таки настанет его время? Но Кощей понимал ощущения — досаду, недовольство, раздраженный стыд, и был готов разделять с возлюбленным все тяготы, не отворачиваться от многообразия этих нелицеприятных чувств, что не пристало испытывать достойному сыну достойного отца. — Я понимаю, княже, — тихо произносит он, осторожно касаясь лбом лба, всматриваясь в карие глаза нежно и печально — Все это непросто. В ответ мужчина по привычке укладывает ладони на спину, желая притянуть галчонка ближе, но тот сразу морщится — и пусть раны хорошо затягивались, прикосновения к коже, особенно сильные, даже сквозь ткань болезненны. — Точно… — мужчина убирает ладони со спины, опуская на бедра, — Шрамы останутся? — Скорее всего, — пожимает плечами юноша, — Но быть может, совсем незаметные, я стараюсь хорошо ухаживать. Понимаю, что еще легко отделался. — Да, можно сказать тебе повезло… — хмыкает Мстислав, — Может ты меня действительно приворожил, а, Галчонок? Спускаю тебе все с рук… Безусловно отказываться от молодого, красивого и весьма покладистого полюбовника, с которым можно было расслабиться не только в смысле физическом, княжич не желал. Но в его упорном желании не отстранять от себя Кощея была и иная сторона. Упрямство, намерение стоять на своей позиции, какой бы она ни казалась окружающим, в котором Мстислав отстаивал в том числе право спускать все с рук себе. Юноша же пожимает плечами, прислоняясь к мужчине и на долю мгновения отводя глаза в сторону. «Привораживать…а быть может, если бы и мог, приворожил», — думает он, улыбаясь уголками губ улыбкой, не лишенной грусти, — «Чтобы бы он был только мой, по-настоящему только мой…». Но даже в мыслях эти чаянья несерьезны — слишком крепко в нем сидит мысль о том, что если он может даже после череды столь фатальных ошибок быть по-прежнему близок с княжичем, то большего счастья и желать опасно. Как не крути, с каких боков на него не смотри — он затея дурная и неудачная, раб, басурманин, колдун, разве что, может компенсировать все это знахарским даром, и тот, судя по всему, силится перейти в ряд его недостатков, нежели достоинств. И все же… «Да какая разница, с другой стороны. Он…не отворачивается от меня, не считает каким-то странным или опасным… Даже когда все вокруг оказались против», — Кощей, подняв голову, ловит взгляд мужчины, — «Он не отказался от меня, не бросил». — Шен брихм, — произносит он тихо, опалив ярким взглядом из-под ресниц, — Инхма. — А по-нашему не скажешь, а? — мягко усмехается Мстислав, укладывая широкую ладонь на шею и притягивая к себе ближе. Заалев щеками, юноша мотает головой из стороны в сторону, давя широкую, смущенную улыбку, пряча ее в касании губами губ. «Быть может, и скажу когда-нибудь…», — думает Кощей, обвивая руками мужские плечи, прикусывая губу в сладкой истоме, когда поцелуи, жаркие и пылкие, стекают к шее и ключицам, а сам Мстислав откидывается на постели, утягивая его за собой. — На спину тебя лучше не укладывать, — мужские ладони поглаживают его ягодицы. -Да, — улыбнувшись и распаляющее качнув бедрами, Кощей порывается привычным движением стянуть с себя рубаху и отбросить ее в сторону. «Там же…синяки, ссадины…некрасиво», — думает он, замирая, и вместо того, чтобы обнажать себя, снимая одежду со своего господина, решая, что сам останется в рубахе. В другой же части терема, на женской половине, молодая княжна, сидя напротив зеркала, при медленно тлеющей свече расчесывает свои длинные волосы. Гребень скользит меж прядей сверху-вниз, и на ровном, бледном лице с залегшими под зелеными очами синяками словно бы и нет эмоций. Но в какой-то момент замирает рука, взгляд косит на дверь, и Людмила, скривив губы, со сдавленным, почти свистящим выдохом отшвыривает гребень, задувает свечу, отправляясь спать. На том же столике шкатулки, наполненные разнообразием украшений — подарки от неверного мужа нелюбимой жене. В покоях же княжича сна нет и в помине, и свет лучины не гаснет долго. — Я лучше пойду, княже, — не скрывая сожаления в голосе все же произносит Кощей, потираясь щекой о мужскую грудь. Уходить чертовски не хотелось — засыпать с ним он любил не меньше всего остального, но учитывая висящие вокруг настроения, дразнить окружающих не стоило. Мстислав молча кивает, и после обмена напоследок протяжным, хранящим послевкусие горькой сладости, поцелуем, Галчонок из его покоев уходит. В его влюбленном сердце пламя чувств перевешивает все внешние тяготы, и юноша идет с тихой улыбкой на губах, погруженный в собственные размышления. В пустом в этот ночной, предутренний час дворе, его глаза цепляются за знакомый платок, что ярким всполохом пробегает мимо. «Странно, от чего Варварушка так поздно от княжны идет», — думает Кощей, нахмуриваясь и с недоумением всматриваясь в девичью спину, что быстро вышагивает прочь. Но много значения он этому не придает — мало ли, была у госпожи бессонница или еще что, и вообще, не его дело. На следующий день кощеево одиночество наконец прерывается — на порог избы является Алексей. Ему юноша искренне улыбается: если уж и был в тереме человек, которого он был рад видеть, так это был именно он. — И чем захворал? — Нужно что-то… — мужчина осторожно обходит лебедя, спящего в сенях, проходя вглубь дома, — От раны. — Не вижу, что с тобой что-то не в порядке, — нахмуривается Кощей, окидывая явившегося внимательным взглядом. — Это…не мне, — спустя паузу произносит Алексей, — Олег с Переславом опять не смогли вовремя остановится на тренировке, и… — Я не могу лечить рану, если не вижу ее, — с раздражением прерывает Кощей, — Мне нужно понимать, широка она или глубока, все еще кровит или уже запеклась, нагнаивается или чистая… Дать тебе травы для кого-то там, кого я в глаза не видел, это либо всучить бесполезный набор, либо, что еще хуже, навредить, — досадливо цыкнув, он пробегает кончиками пальцем по рядам склянок на полке. «И после этого все снова скажут, что я кого-то стравил», — думает юноша, еще пуще мрачнея лицом. — Да, я понимаю…- со вздохом Алексей опускает глаза в пол: и ему это поручение казалось нелепым. — Так что пусть приходит сам, а не жалуется потом, когда начнется жар, что он помирает, — фыркает юноша. — Не думаю, что он в состоянии дойти… Так что…давай я сопровожу тебя к гриднице, ладно? –он быстро подбирает компромиссный вариант, что должен помочь перекинуть мосточек между лекарем и сколь нуждающимися в нем, сколь опасающимися его захворавшими. — А почему именно ты пришел? Посчитали, что только на тебя не наведу порчу? –Кощей устало потирает переносицу, разворачиваясь к столу и окидывая его внимательным взглядом — если раненый настолько плох, что своими ногами до лекаря дойти не в состоянии, значит дело предстоит непростое. — Я…единственный кто не испугался пойти, — с неловкой улыбкой отвечает Алексей. «Ах вот значит как…», — губы Кощея помимо воли расходятся в горькой усмешке, куда больше похожей на оскал, но руки размеренно продолжают порхать над столом и полками, собирая нужное. — Я служу княжичу, и не собираюсь косить его слуг и холопов, — глухо произносит он, и дружинник замечает, как напряглась, вытянувшись в струну, узка спина, — И…они дали мне куда больше настоящих поводов бояться их, чем я им, — Кощей касается запястья, с которого еще не сошли синяки от рук тех, кто мертвой хваткой вцеплялся в него, желая нанести удар и не дать сбежать. «Они все…ладно, не все, быть может кто-то и хотел помочь или хотя бы не бил сам, но… Но сколько им времени понадобилось, чтобы решить, что разодрать меня на клочки это хорошая идея? И ведь я действительно все равно продолжу помогать», — юноша поджимает губы, на долю секунд прикрывая глаза, — «И Ратко обещал, и Мстиславу», — и вновь проводит пальцами вдоль синяков и ссадин. Алексей, от внимания которого это движение не скрывается, роняет очередной досадливый вздох. С одной стороны, он действительно не считал, что Кощей опасен, не видел угрозы в том, кого помнил совсем растерянным, слабым, только вступившем в пору юношества отроком. Да и Мстислав раз такое слово сказал- так тому и быть. Княжич если доверял лекарю, значит и дружине его, и все прочим пристало доверять. Но все ж таки некоторых слов из песни не выкинешь, ведьмовские записи своими глазами видел, и тот же Никула трясся уже который день, припоминая что когда-то и его клок волос Кощей срезал. Он всем нам отомстит, - бежал тревожный шепоток, — А княжич, им привороженный, и слова против не скажет, ой, быть беде, беде… — Трудно рассудить, где правда, — в конце концов произносит Алексей, — Но я не считаю, что ты опасен, а они…боятся, потому что быть может, не понимают многого. Кощей в ответ бросает ему взгляд отчасти мрачный, но больше усталый. И выходит из избы, следуя за мужчиной. Разбирается с раной справно и быстро, отпуская комментарии только по делу, и все-таки в конце от тонкой язвительности, передающей его обиду, не удерживается: — Еще пару дней бы — и мог остаться без руки, — роняет он, сверкнув лиловыми глазами: «Что ж, быть может пусть лучше и боятся малость, чем презирают», — а при всех своих выдающихся колдовских способностях я мертвеющую плоть к живой не пришью. Алексей, стоящий за спиной, хмыкает в ладонь, а лежащий перед ним юношей дружинник, побледнев, сдавлено кивает. Но с того дня напряжение спадает и вереница страждущих, постепенно вновь протаптывает дорожку к лекарской избе. Единственная, кто упорно отказывается принимать из рук Кощея хоть каплю, хоть травинку — молодая княжна. — Она считает, что ты ее отравишь, — недовольно фыркает Мстислав. Искать супруге личного лекаря или знахарку, когда тут, под боком есть свой, толковый человек, кажется ему нелепым, глупым бабьим капризом. Кощей в ответ улыбается кончиками губ — травить Людмилу он конечно бы не стал, но все-таки чувство, что женщина его побаивается, приносило определенно удовлетворение, частично компенсирующее пережитый страх и унижение. Наступает зима — время размеренного затишья, когда только и остается, что разбирать заготовленные припасы, стараясь распределить их так, чтобы всем хватило до весны. В тереме дни текут спокойно, пока в один день, накануне княжеской охоты Кощей не видит очередной сон. Он обнаруживает себя в лесу — и несмотря на мороз и снег ему самому совсем не холодно. Где-то за деревьями раздаются голоса, в воздухе свистят стрелы, лают псы. Оглядевшись вокруг себя, Кощей пытается заметить какие-то детали, что-то важно, и звуки затихают. По спине пробегает холодок, и повернувшись он видит на снегу кровавые следы — мелкие и крупные, что явно принадлежат животным. Мимо ног пробегает нечто рыжее, слышится рык и сон обрывается. «Не к добру», — думает юноша, садясь на лавке и растирая лицо руками. — Княже, будьте осторожны на охоте, — произносит он тем же вечером, как и было обещанного, не утаивая важного от своего господина. — А что, снилось что-то скверное? — поднимает бровь Мстислав. — Да… Но не вполне понятное, — Кощей опускает глаза: «Охота вообще дело опасное, не ходили бы…», — Кровь на снегу, животные следы…и все. — Хм… — мужчина задумывается, — Поглядим. Хорошо, что сказал. Кощей в ответ едва заметно улыбается, чувствуя некую неловкость — сны его все же слишком размыты, и пока обещанного княжичу толка от его колдовства — смешно даже так величать это — мало. Но сон опять сбывается — только не тем боком, которым в глубине души опасался юноша. Когда в его избу стремглав влетает посыльный мальчишка с горящими от волнения глазами с его губ слетает не «княжич», а «князь» — и Кощей на секунду даже испытывает стыдливое облегчение. Но оно сразу улетучивается, когда он видит бледного как смерть Мстислава и обнаруживает его отца с окровавленной грудью, из которой торчит клык дикого кабана. — Наткнулись…случайно, кабаниха с приплодом, — княжич севшим голосом пересказывает ему последовательность событий, — Разъярилась, не успели даже встать между… «Ох, дурно дело», — думает юноша, впервые стоя над Великим Князем в его покоях, в нервной задумчивости раскусывая губы, — «Оставить клык — нельзя, но и вытащить…это очень опасно, может умереть почти сразу». — Можешь унять боль, не растягивая это? — хрипло произносит мужчина. — Да, — коротко кивнув, Кощей опускает голову, — Но можно и попробовать вылечить. Не могу клясться, что получится, шанс очень мал, но… — И кем я буду? Едва дышащей рохлядью? — мужчина морщится, и его лицо искажается болезненным отвращением, — Как боги распрягаются судьбой — так тому и быть. Если можешь, уйми боль, а нет так иди прочь и дай помереть спокойно. — Да, князь, — тихо отвечает Кощей, в свою очередь ощущая тревожную досаду от собственного бессилия — очередная смерть, в противостоянии которой он проигрывает. Даже отвар, сделанный из того самого цветка, что был найдет для Ратко, не помогает, только лишь отчасти стабилизируя состояние. «Это очень глубокая рана, еще и грудь так задета, дыхание нарушено… Едва ли кто выживет с такой дырой, а зашить…внутренние органы все равно повреждены», — он нервно расхаживает по избе, пытаясь найти решение, — «И снова зимой, вот почему зимой?! Холод ему тоже не помогает, надо напомнить, чтобы топили хорошо в покоях… И стар уже все же, был бы чуть моложе…» — Быть может, поможешь как-то? — Кощей достает из пучка Иглу, прокручивая в руках, но металл лишь холодит пальцы, поблескивая в сумраке тлеющих свечей. Почти все время дня он теперь проводит у постели Великого Князя — травы снимают боль, но куда больше помогает, когда юноша просто прикладывает руки к груди, хотя после этого в теле и ощущается каменная, тяжелая усталость и слабость, словно силы физически утекают из него в бездонную дыру смертельного ранения. — Да все это уже мертвому припарка, — с веселой ухмылкой роняет мужчина, наблюдая за его тщетными попытками не только удержать истлевающую жизнь, но и сдвинуть хоть на каплю в сторону выздоровления, — И что, ты действительно любишь его? — Кого? –Кощей теряется от такого вопроса в лоб, хотя смысл более чем очевиден. — Сына моего. — Да, — смутившись, он отвечает юноша паузу, отводя взгляд. — Береги тогда, — хрипло произносит князь, и от этого наказа, выданного, можно сказать, уже второй раз, под ложечкой неприятно посасывает. Мужчина порой отгоняет лекаря от себя, разговаривая наедине то с Мстиславом, то с Мирославом, то с некоторыми из дружины и прочими приближенными, стараясь успеть выдать последние наречения. От того Кощей несколько раз сталкивается с младшим княжичем — тот у постели отца проводит времени много, впрочем, как и старший, но, завидев лекаря всегда уходит прочь, бросив взгляд тревожный, расстроенный и злой. «Я…я правда делаю все, что могу», — рвется с юношеских губ, но он не решается произнести эту оправдательную, но в общем-то, бесполезную фразу. — Это я виноват, — глухо произносит Мстислав, когда они с Кощеем остаются наедине, и тот раскрывает и так очевидную в своей мрачности и тяжести правду: князю осталось недолго, — накликал своими темными мыслями беду. — Нет, нет, княже…- Кощей обхватывает его лицо ладонями, чувствуя, как в собственной груди болезненно колет — тревога и боль другого ощущается как свои, — Нет, не кляните себя. Просто совпадение дурное, и все. «Он любит отца, почитает», — думает он, обнимая мужчину, утешающе, мягко целуя уголки губ, — «И не такого конца хотел». — Сколько еще? — Не больше недели, думаю, — тихо отвечает Кощей, укладывая голову на плечо. Предсказание даже слишком оптимистичное: проходит несколько дней, и мужская часть семьи и самые приближенные к князю воины собирается возле постели умирающего, который уже едва пребывает в сознании. Кощей стоит поодаль, у стены, стараясь быть максимально незаметным, кожей ощущая повисшую в воздухе тяжесть, растекающуюся переливами горя и тревоги. — Это…это твоя вина! — вдруг взрывается вздрогнувшим голосом до того молча уронивший на край постели голову Мирослав, — Ты… ты не уследил за ним на охоте! — Кощей, до того смотревший в пол с тревогой поднимает глаза к постели и собравшимся вокруг нее, — А быть может и специально все это устроил! Убил отца так же, как Осипа, а любовничек твой поспособствовал! — раненный, пропитанный болью взгляд перенаправляется на Кощея, — Колдуна при себе держись, но что-то не видно, что он отцу помог! Так быть может, ты ему совсем иное приказываешь?! «Он не может знать, никто не знает о том, как на самом деле умер Осип!», — мелькает в голове юноши. Как и во всех прочих ситуациях, спокойное выражение лица его едва ли покидает, хотя кончики пальцев вздрагивают, холодея. По краям, меж дружинниками начинаются тихие, сдавленные перешептывания — обвинения, выдвинутые Мирославом, еще и на смертном одре отца, более чем серьезные. Кощей сталкивается глазами с Мстиславом, с нарастающей тревогой замечая, насколько сильно его лицо от речи младшего брата перекосило полыхающим гневом.