Галчонок

Кощей, понюхав протянутую ему княжескую флягу, не чуя под ногами земли бросается в избу. В голове бьются наставления, что исполнить у него не получилось, самую важную свою задачу при тереме он почти провалил. …Мстислав станет великим князем, и тебе быть рядом с ним, может, даже советником … Приглядывай за ним… Береги его, если любишь… — Все было в порядке… — пересказывая последовательность событий, за ним по пятам следует один из ближайших соратников князя, дружинник Олег, — А потом просто глотнул воды, побледнел-захрипел… — А тошнота была? — Да, была, потом дух потерял и все. «Так, это хорошо», — выдыхает Кощей — при всяком отравлении хуже всего, когда яд остается внутри, а очистить бессознательное тело бывает очень и очень сложно. — И что толку от дружины что может позволить прокрасться врагу в самый стан, к питью и воде князя?! Почти у самого терема?! — шипит Кощей, торопливо смахивая с полок все мало-мальски подходящие банки. Тоска, горечь и отчаяние, что вызревали в нем долгие дни, умножаются теперь на взвинченную до предела тревогу за жизнь Мстислава и взрываются агрессивной злостью, достающей из казалось бы, измотанного донельзя юноши силы действовать быстро и слажено. — Эй, думай что говоришь, — мрачнеет лицо дружинник, делая шаг навстречу и разворачивая снующего у полок лекаря к себе: «Тоже мне, нашелся судить!». — Вы свое дело сделали, — сам себя не узнавая, цедит тот так, как шипит песчаная змея, сбрасывая при этом тяжелую ладонь со своего плеча, — Теперь не смейте мешать мне делать мое. В княжеских покоях он находит мужчину лежащим на постели бледным, с покрытым испариной лбом, пожелтевшими белками глаз. «Живой, главное он все еще живой», — сглотнув в пересохшем горле и подхватив Мстислава за шею, он вливает в него отвар за отваром — «У него крепкое здоровье, очень хорошее, он сможет выкарабкаться!». Во фляге остается немного жидкости, и хорошенько принюхавшись и разведя ее то с одними, то с другими травами, он примерно разложил для себя этот яд — красавка и ландыш, крепкий и сильный яд, но с незамаскированным вкусом и запахом. Это, быть может, Мстислава и уберегло от лишнего глотка, что мог стать роковым. Кощей цепным псом проводит дни и ночи у постели князя, едва отходя, перетаскивая в покои чуть ли не все содержимое избы. Вера в целительную силу своих рук почти истлела, но он все равно укладывает ладони на слабо вздымающуюся грудь, держит мужчину за руку. — Не уберег я тебя, — едва слышно шепчет он, поглаживая кончиком пальца бледное княжеское лицо — столь желанную возможность вновь касаться возлюбленного он теперь ни минуты не думая обменял бы обратно на злостную мстиславову холодность, — Хотя обещал и Ратко, и твоему отцу… «Действительно, бесполезный», — прикусив губу, думает Кощей. Еще на второй день, когда от всех его манипуляций Мстислав не очнулся, он приказал заколоть быка, вознося молитвы к Белобогу и всем богам, отвечающим за здравие и благополучие мужчин и воинов. «Пожалуйста, помогите ему», — шептал он, вкладывая в молитвы все отчаянную надежду своего сердца и наблюдая за тем, как горит туша животного, надеясь сжечь в этом огне и княжескую болезнь. Но лучше Мстиславу не становилось — он едва приходил в сознание, лиц и голосов говорящих с ним не узнавал, пребывая в пограничном состоянии беспамятства. Над теремом словно заходит солнце, погружая горницы и светлицы, двор и гридницу в тяжелый, повисший в воздухе сумрак тревожного ожидания. Как разрешится эта беда? Выздоровеет ли князь? А что будет, если нет? Кощей сомневаться себе не позволят ни на минуту, ни на секунду, но были на этот счет и другие мнения, которые он краем уха услышал, когда ненадолго покинул покои Мстислава, поймав себя на мысли что слишком давно не ел, а то, что приносили слуги уже успело зачерстветь от его невнимательности. И те перешептывания что он слышит на теремной кухне среди слуг поднимают в нем праведную ярость: …Ох, а был бы младший княжич хотя бы при жизни… Опасно, ох, что ж с нами будет-то всеми… Сынок то мал, дети часто мрут малые, кто же княжество себе в руки приберет?… — Вы что, псы, раньше времени князя хороните?! — бросает Кощей ледяным тоном, оборачиваясь на слуг и сжимая ломать хлеба с силой такой, что он весь крошится на пол. Его появления на кухне толком никто и не заметил — он вскользнул, как всегда, быть может еще и более тихой и неслышной тенью. — Какие же вы верные слуги, — тоном еще ниже и тише шипит он, оглядывая присутствующих злым взглядом, — Мстислав еще не почил, и не смейте обсуждать это, закройте свои поганые рты и не кликайте беды, если хотите сами проснуться завтра по утру! Никто не решается ему ответить или возразить, все либо отводят глаза в сторону, либо опускают голову в пол — отродясь никто не видел Кощея таким злым, и слова его стыдят, вызывают страх и внушают тревожную веру, что колдун князя таки на ноги поднимет, и не дай боже поименно перескажет что от кого слышал. «Вот так это и бывает», — с горечью думает он, вновь возвращаясь в покои князя, — «Все они в глаза ему смотрели, а как случилась беда, так уже высчитывают свою выгоду и думают, как следующему князю в милость впасть… Интересно, а дружина его так же считает?!» На самом деле верная дружина князю смерти конечно же не желала, но тревожилась за будущее и была подавлена не меньше, а то и больше других приближенных Мстислава. Порой к покоям подходил то один, то другой мужчина, но хороших новостей у Кощея не было, и он лишь бросал долгие, тяжелые взгляды и коротко мотал головой — нет, не очнулся. «Все так же… Не лучше не хуже, и жертвоприношение не помогло», — с горьким отчаянием думает он, опускаясь перед постелью на колени, — «Надо что-то придумать, уйти за озеро? Поискать глубже, ближе к стороне нави этой, может есть что-то? Но пока я буду бродить может случиться все что угодно, а так я могу хоть как- то поддерживать его руками…» — и он сам не замечает, как опустив голову на край кровати и сжав ладонью ладонь Мстислава, проваливается в прерывистый и неглубокий сон. — Кощей? — от тревожной полудремы его отвлекает касание по плечу. Вздрогнув, он распахивает глаза и видит стоящую над собой княгиню, — Пойдем со мной. — Это срочно? — протягивает он, переводя глаза на лежащего без сознания Мстислава. — Это требует внимания, — твердо произносит женщина, — С ним побудут другие слуги. Кощей упрямо не двигается с места, поднимая на Людмилу взгляд полный сомнения. — Не думаю, что за полчаса твоего отсутствия что-то кардинально изменится, — более мягким тоном продолжает женщина, поглаживая Кощея по плечу, так, как мать уговаривает строптивого ребенка, — Если что, нам сразу доложат. Вздохнув, лекарь таки поднимается на ноги и подчиняется приказу княгини. Они проходят по господской части терема, и погруженный в себя юноша едва замечает, как его приводят на женскую часть, и Людмила распахивает дверь своих покоев. — Ты когда в последний раз ел нормально? — интересуется она, кивков приглашая Кощея присесть, — Неделю уже сидишь там безвылазно. — Да ел как-то, — отмахивается он рукой, опускаясь на лавку, — Вы хотели поговорить наедине, верно? — Верно, — Людмила проходит к деревянную сундуку, служившему столиком, наливая в два кубка пахнущую легкой брагой жидкость, — На, выпей, оно разбавленное, тебе надо хоть на чем-то держаться. Кощей протянутый кубок берет, с рассеянностью оглядываясь, и едва ли ощущая желание пригубить жидкость, хотя губы его сухие, потрескавшиеся. — Я вроде справляюсь. — Да, справляешься… — не без ноты тонкой досады протягивает женщина, — Но зачем? Кощей с недоумением поднимает бровь вверх. — Нет смысла удерживать его жизнь, — переходя к делу роняет Людмила тоном легким, словно говорит о плановом забиве скота, — Ты тратишь слишком много сил, и сам полуживой. — Что значит — нет смысла? — заторможено произносит Кощей, всматриваясь в свое темное отражение в кубке. — Ведь это правда бессмысленно, ты сильный лекарь, но люди не боги, чтобы распоряжаться жизнью и смертью, и у каждого своя судьба. Я понимаю, тебя это огорчает, — торопливо добавляет она, замечая поднятый на нее тяжелый и хмурый взгляд, — Но подумай с другой стороны. У него есть сын — да, он мал, но он законный наследник. Ты был бы отличным советником, и терять такого знахаря было бы большой глупостью. Время лечит все раны, только в этот раз, я думаю, стоит нам сразу выбрать разных мужчин, — Кощей, что замерев слушает Людмилу замечает, как ее губы расходятся в насмешливой улыбке, — Пока растет Изяслав, дружина скорее всего поддержит меня, но вообще-то, у меня трое братьев и если что, с их подспорьем… — Ты…ты хотя бы понимаешь, что предлагаешь?! — он резко прерывает собеседницу хриплым и рваным голосом — Да, — спокойно и твердо произносит женщина, делая еще один глоток из бокала и с улыбкой отставляя его в сторону, — Подумай сам, разве он хорошо обходился с тобой? С нами обоими? Не надоело тебе это, — она кивает на гривну на шее юноши, — носить? От этого цепкого взгляда нечто внутри него покалывает, и он невольно морщится. — Да и в конце концов, будь в нем меньше гордыни, он бы прислушался и вообще бы отложил визит, но нет! — Людмила тем временем продолжает, — Представь, как это могло быть удобно… даже не убийство, тебе просто нужно дать ему уйти и… — Нет, — резко и звонко произносит Кощей, поднимаясь из кресла на ноги, — Нет! Я…я не собираюсь предавать его! «Боги, как с ним трудно», — с досадой думает Людмила, наблюдая за тревожной злостью, замершей на лице собеседника, — «И чем Мстислав вообще заслужил, чтоб кто-то так сильно его любил…». В горнице повисает пауза, в течение которой они пристально всматриваются в глаза друг другу, и уже во второй раз все становится ясно без слов — намерения княгини дать супругу отойти к праотцам тверды и уверены, ровно как и желание Кощея ни в коем случае этого не допустить. — Я…я не расскажу никому об этом разговоре, — произносит он, в досаде поджимая губы, — И об этом предложении он никогда не узнает, — Кощей быстрым жестом растирает переносицу, пытаясь отогнать головную боль, — но… не смей больше никогда заикаться о подобном! «Он просто не в себе», — думает княгиня, с тяжелым вздохом провожая уходящего из покоев юношу, — «Сторожит его, как цепной пес, а глаза почти безумные уже, не ест, не спит, он просто не может…взвесить все это адекватно». Людмила в задумчивости мерит свою горницу шагами, размышляя о том, какие еще можно привести аргументы. Или быть может, дать Кощею столкнуться с неизбежным? Может ли он в таком состоянии удержать жизнь Мстислава, возможно, и переживать не о чем? «Как…как она вообще могла предложить мне такое?!» — думает Кощей, быстро вышагивая по коридорам терема обратно в покои князя. И стража у дверей расступается, тревожно сглатывая — лицо у колдуна темное, мрачное, сам взгляд лиловых глаз, направленный будто бы в никуда, придавливал каменным булыжником. «В одном Людмила права…я снова бессилен, и ты умираешь, а я просто сижу рядом и наблюдаю, мои силы так ничтожны, я так мало могу…», — лекарь опускается на край постели, с горечью сжимая безответную мужскую руку. «Но я знаю способ спасти тебя, последний шанс», — он укладывает голову на грудь Мстислава, обхватывая торс рукой, — «И если… Нет, когда ты очнешься, то поймешь, что все прошлое неважно, забудешь эту нелепую измену, которой даже не было, поймешь, что я верен только тебе, что я никого и никогда кроме тебя не любил», — Кощей прикрывает глаза, вслушиваясь в почти утихшее, редкое биение сердца, — «И мы снова будем счастливы, все снова будет как раньше, даже лучше». Пробыв в таком положении некоторое время, он поднимает голову и всматривается в серое лицо князя, обхватив его ладонями: «Когда я вернусь, то снова буду твоим Галчонком». Наклонившись, Кощей едва ощутимо касается бледных губ невесомым поцелуем. А после решительно поднимается с постели, выходя из покоев шагом быстрым и решительным, оставляя за своей спиной распахнутую дверь и стражу, замершую в недоумении. А на другой, женской половине терема одна из служанок уже несколько часов занята рукоделием. «Князь при смерти, ох, что будет…», — с тревогой думает Варварушка, прокручивая в пальцах нить веретена, — «Мал слишком его сын, неужто раздробится пойдет?» Замерев, она слышит скрип половицы за спиной. Девушка хочет обернуться, но не успевает — на лицо ложатся ладони, зажимающие рот, закрывающие нос тряпицей, пахнущей терпкими травами. Раскрыват глаза она совсем в другом месте — вокруг темно и холодно, все тело ломит, а в голове гудит боль. — Очнулась? — спрашивает голос знакомый, звучащий сейчас устало, но едва ли выдающий полную степень душевного и телесного изнеможения своего обладателя. Кощей, до того сидящий под соседним деревом медленно поднимается на ноги. — Где мы? — хриплым, почти не своим голосом спрашивает Варварушка, едва шевеля пересохшими губами. Она пытается дёрнуться, но тело ощущается онемевшим, будто не своим. Спустя еще несколько мгновений становится ясно, что проблема не только в этом — она крепко привязана к дереву. «Это был не сон», — замерев, думает она, вспоминая размытые картины — как она, сама себя не помнящая, замороченная хитрым зельем идет за Кощеем прочь из терема безвольной соломенной куклой. И они идут долго, много часов, что складываются в несколько дней, переплывают на лодке озеро, пока наконец не заходят в такую чащобу, в которую, быть может, и нога человека едва ступала. — В лесу, — и лиловые, глаза, что обрамлены глубокими синяками бросают на нее тяжёлый и пустой взгляд исподлобья, — Странный вопрос, сама же видишь… — Что… что ты хочешь сделать?! — «Это не наш лес», — замерев, думает девушка, — «Слишком темный!». — А как ты думаешь? — невесело хмыкает Кощей. Светлые боги не услышали его молитвы — что ж, быть может, услышат другие. И в руках юноши Варварушка наконец замечает большой нож, что использовали на кухне для разделки дичи — кабанов, лосей, медведей. Большое, широкое остро заточенное лезвие. «Я уже убивал», — думает Кощей, сжимая деревянную ручку — «Просто сделаю это еще один раз». Пока Варварушка приходила в себя у него было достаточно времени подумать и настроиться — он провел много часов всматриваясь в темную бездну леса и прокручивая в руках лезвие ножа, время от времени ловя отражение своего осунувшегося лица. Конечно, во всех смыслах было бы легче сделать это пока девушка ещё была под действием отвара, но что-то подсказывало ему, что важно полное присутствие, осознание происходящего. — Не надо, — шепчет она, — Пожалуйста, нет! Ты не будешь ты же…ты же… — Я что? — резко, с нарастающим раздражением в голосе перебивает Кощей, — Человеческие жизни должен беречь? Лекарь? Хороший? Руку тебе вылечил? — и непроизвольно оскаливается, — Забыла, что я колдун? Басурманин, несущий беды в терем? — Это же неправда! — Почему бы этому не стать правдой? — пожимает плечами Кощей, — Если все годами видели меня именно так, то зачем противиться? Говорят же, не буди лихо пока тихо, — и его губы сами расходятся в улыбке, злой и горькой. Варваршука всхлипывает, опуская голову вниз. Происходящее кажется ей кошмаром, дурным сном, но все слишком реально — и веревка, стягивающая руки, и холод леса, и мрачная высокая фигура рядом с лезвием в руках. Кощей морщится, ненадолго прикрывая глаза — нельзя сказать, что внутри него есть колебания или сомнения, все давным-давно решено. И все ж таки, бледное, залитое слезами лицо девушки бередит в глубине души прогорклую, терпкую печаль. Где те дни, где Варварушка робко нахаживала круги вокруг лекарской избы, пытаясь привлечь внимание нелюдимого юноши? И где то время, когда они улыбались друг другу как два приятеля, перекидываясь тут и там добрым словом? Теплые дни, в которых все шло своим чередом, у каждого было место, и в его сердце мерным огнем жила надежда на то, что быть может, все будет еще лучше. Все ушло, кануло в лету. Теперь подошедший к краю Кощей ощущал, что терять ему нечего — ни друга, ни подруги, ни сил, ни какого бы то ни было доброго имени, да и возлюбленного он вот-вот утратит окончательно, а эта потеря мыслилась непереносимой. Ему не было жалко Варварушку так же, как не было жалко самого себя. Саму возможность этого чувства он ощущал лицемерием, притворством, которым прикрывались все те, кто очаровывали мнимой добротой, а в решающий момент неизменно следовали сугубо своим интересам. — В конце концов, да что стоит жизнь какой-то служанки по сравнению с жизнью князя? — протягивает он голосом, в котором не то печаль, не то насмешка, рожденная изнеможением усталости, взвинченными и натянутыми до предела нервами, — Ты молода, здорова, не дурна собой — быть может, придешься по вкусу Темному Богу. На лице Кощея замирает выражение, пугающие девушку еще сильнее слов его — спокойная улыбка и равнодушный, усталый взгляд. Кончик ножа невесомо проходится от яремной впадины по шее до самого подбородка, вынуждая поднять залитое слезами лицо. Они сталкиваются глазами и Варварушке становится окончательно ясно, что ее жизнь действительно закончится здесь и сейчас — и никакие слезы и увещевания не помогут. — Знаешь, но я солгу, если скажу, что выбрал именно тебя лишь поэтому… — хрипло произносит Кощей, наклоняясь к самому уху девушки, — Ведь если бы ты тогда сказала правду, нас обоих здесь сейчас бы не было, — и его голос наконец надламывается, теряя ровный тон, — Но ты решила соврать, прикрыть свою княжну…поэтому я использую тебя, чтобы спасти своего князя, думается мне, это вполне себе честно, — она не видит, но кожей ощущает как губы говорящего расходятся в полубезумной улыбке, и от того по всему телу бежит дрожь. Целую палитру чувств последние несколько месяцев Кощей едва позволял себе ощущать, не то что думать о них — и сейчас они рвались прорваться словно потоки бурной реки через плотину в половодье. Ненависть, порожденная болью и несправедливостью, жила в нем подавленной, тяжелой и свернутой внутрь себя силой, смешиваясь с отчаянием и упорным нежеланием сдаться — день ото дня он сносил равнодушие и мстительную жестокость возлюбленного, сопутствующие этому перешёптывание и пренебрежение двора с лицом ровным, едва выдающим бездну горестной тяжести внутри. Он должен был продолжать быть полезным, не нарываться и не создавать проблем, продолжать подтверждать свое право быть при дворе лекарем, продолжать помогать тем, кто едва кивал ему головой при встрече, он должен был найти способ разжечь затлевающе пламя своих сил и раздуть из холодного пепелища огонь былых чувств. И если говорить честно, Кощей ощущал себя чертовски усталым. — Прости…прости меня…прости, — шепчет Варварушка, в бессилии мотая головой из стороны в сторону, почти задыхаясь от, — Прости, пожалуйста… И эти отчаянные мольбы парадоксальным образом оказывают на него эффект противоположный. — Ты ведь даже по-настоящему не сожалеешь, — сжав зубы, тихо произносит Кощей, — Тебе просто страшно, и ты не хочешь умирать. Как и всякий, просто переживаешь за свою шкуру… «Это не правда», — с отчаяньем думает девушка, отчаянно всхлипывая, но изо рта едва выходят какие-то связные звуки. Не было ни дня, когда сталкиваясь с Кощеем глазами на дворе, она не испытывала бы давящий, жгучий стыд. Вечером того злополучного дня княжна плакала навзрыд на ее коленях, оплакивая изгнанного возлюбленного, обнимая и целуя в щеки верную служанку, сохранившую ее постыдную тайну. Сама Варварушка гладила рыжие пряди, но перед глазами стояло перекошенное лицо Кощея, отчаянный крик в спину — Лгунья! Надежды на то, что князь к своему полюбовнику смилуется, на которые поначалу уповала девушка, тоже себя не оправдали — и она с горькой тяжестью на сердце замечала, как бледнеет и угасает юноша, теряя живость во взгляде. «Господские дела…», — с горечью размышляла она у прялки, — «И в милости страшно быть, и в немилости, и куда ни кинь везде нам клин…». Порой даже думала подойти, выразить боль, вымолить прощения — да только Кощей сталкиваясь с ней взглядом смотрел так мрачно и глубоко, выражал тяжелым молчанием такую глубину невысказанной никому боли, что она в итоге и лишний раз на глаза не смела ему показаться. И лились сейчас горючие слезы по девичьим щекам — и оплакивающие короткую жизнь, в которой не успело случиться столь многого, и тяжкие выборы, и малодушие и преданность. — А даже если сожалеешь, — Варварушка, в ушах которой встает гул, едва слышит последние в своей жизни слова, — Все это уже не важно. «Темные боги любят кровь и любят боль», — Кощей коротко вздыхает, прикрывая глаза и рассекая ножом плоть жертвы от груди до самого низа живота. Девушка резко и пронзительно вскрикивает, горячее и алое выплескивается на его руки, тело мечется в веревках в последних минутах предсмертной агонии. Поморщившись, Кощей вздрогнувшей рукой вытаскивает лезвие из живота, быстрым и четким движением знающего человека втыкает нож в сердце по самую рукоять, обрывая истошный крик боли умирающей. — Отдаю Чернобогу ее жизнь взамен жизни и здравия князя Мстислава, -шепчет он, поднимая глаза к темному небу, — Принята ли эта жертва? — добавляет юноша спустя паузу. Глупо ждать какого-либо ответа — вознося подношение после родов княгини, пытаясь заручиться за Мстислава животной жертвой, таким вопросам он задаваться не смел. Боги редко подают знаки и знаменуют свое присутствие, и людской удел — смиренно молится и жертвовать, уповая на милость и снисхождение сил, что выше и шире их понимания. Но то, что он сделал, было последним, самым крайним вариантом — и Кощей до бьющего каждую жилу отчаяния нуждался хоть в малейшем подтверждении того, что услышан, что по возвращении домой увидит возлюбленного живым и здоровым. Вокруг была лишь тишина мрачного леса, мерно покачивающиеся верхушки деревьев. Только его живое дыхание бередит тишину, пока алая, еще горячая кровь стекает из девичьего тела, пропитывая собой покров мха. Вздрогнув и отступив на шаг, Кощей оседает на колени на сырую, холодную землю, и рядом падает выскользнувший из рук нож. — Подай хоть какой-нибудь знак, пожалуйста, молю… — на выдохе произносит он, закрывая лицо ладонями, невольно размазывая по лицу еще теплую кровь, от запаха которой начинает кружиться голова. Ничего не происходит- вокруг вся та же тишь сумрачного леса, и он наедине со смертью, что молча забирает жизнь из подрагивающей судорогой плоти Варварушки. Неужели все это бесполезно, опять зазря, так же никчемно и бессмысленно, как и он сам? И где-то далеко сейчас умирает его князь, и он больше никогда не видит живого блеска карих глаз? Он снова вернется к своему извечному уделу? Останется один, покинутый, неспособный удержать ценное и дорогое в своих руках? Кощей рвано выдыхает, чувствуя, как собственную грудь спирает боль, предательски горящая в уголках глаз подступающей влагой. — Да откликнись хоть как-нибудь! — сипло произносит он, утыкаясь лбом в землю и в бессилии ударяя по ней кулаками. Его охватывает бездонное, леденящее отчаянье — вся боль и одиночество, что копились в нем долги недели и месяцы, горечь преданного, разбитого сердца встают комком в горле. «Я…я зашел так далеко, неужели это не поможет?», — грудь сдавливает до боли, до невозможности вдоха, — «Я убил ее, убил, и все зазря?! И он тоже умрет?! Поч…почему это всегда так!..», — он отчаянно вцепляется руками в землю — «Нет!!!» — Чернобог!!! — и все отчаяние уходит в истошный крик, взлетающий ввысь, спугивая птиц в кронах деревьев. И за своим всхлипом он даже не сразу слышит громкий раскат грома, раздающийся резко, одновременно и со всех сторон. Становится холодно, очень холодно, поднимается дикий ветер, силы такой, что если бы он стоял на ногах, то быть может и не удержался. За вновь разрывающим тьму неба громом следует удар молнии — прямо в то самое дерево, к которому привязан хладеющий труп девушки, и яркость вспышки заставляет Кощея зажмуриться, он закрывает лицо локтями, едва силясь повернуть голову против потоков ветра. Но спустя пару секунд все стихает — и в могильной тишине больше и травинки не колышется. «Что произошло?! Неужели…», — с колотящимся сердцем Кощей отнимает руки от лица, и, сощурившись, вглядывается в темноту. — Можно так уж не орать, — хмыкает голос, разбивающий туманный сумрак, — Боги, конечно, глухи к людским молитвам…но не в этом смысле. Замерев, Кощей оторопело наблюдает за тем, как безвольно висящее, на веревках тело Варварушки напрягается, и девушка поднимает голову. Сквозь растрепанные, грязные пряди волос, ниспадающие на лицо на него смотрят сияющие нечеловечески-яркие желтым цветом глаза, и рот, искаженный в широкой усмешке, оскаливающей зубы.