Галчонок

«Он как будто избегает меня», — с неудовлетворением размышляет Кощей, плавной тенью скользя по коридорам терема. Ему казалось, что меж ним и возлюбленным все наконец разрешилось, притом максимально благополучным образом, так от чего Мстислав едва показывается на глаза? Неужели так занят? Чем, в таком случае? Подойдя к княжеским покоям, юноша дергает за ручку, но та не поддается. «Хм…», — Кощей окидывает преграду перед собой пристальным взглядом, а затем вновь укладывает ладонь на ручку, и с дверь коротким скрипом отворяется, подчиняясь воле, с легкостью преодолевающей запертый замок. Горница князя закономерно пуста — и он оглядывает ее внимательным взглядом, с удовлетворением подмечая, что здесь едва ли что-то изменилось. «Просто подожду его», — думает он, сбрасывая верхние слои одежды и забираясь в княжескую постель. Вздохнув, Кощей притягивает к себе одну из подушек, обнимая и утыкаясь в нее носом, ощущая едва различимый запах кожи возлюбленного. Из этой размеренной, тихой дремы его вырывает скрип двери и половиц — то хозяин горницы наконец явился в нее. Мстислав же гостя, скрытого в горе подушек, не замечает, с раздражением проходя вглубь комнаты к столу, сбрасывая по пути кафтан на сундук. «Это никуда не годится — даже дружина жужжит там и тут, что дескать колдун теперь будет заправлять так, как хочет, еще и сокол два дня не возвращается с ответом от них, и…», — из размышлений его вырывает голос Кощея, что неслышной, тишайшей тенью подошел со спины и уложил руки на княжескую грудь, притянув в объятье. — Здравствуй, княже, — мурлычет он, потираясь носом о шею мужчины, — Где же ты был? «Как он тут оказался?!», — с тревожным недоумением думает князь, почти подпрыгнув на месте и с тревогой кося взгляд на ладони на свой груди, — «Горница же была заперта!» — А что здесь делаешь ты? — стараясь выдержать ровный тон, он оборачивается лицом к Кощею. Теперь-то Мстислав еще лучше понимал реплику, которую ему со всей злорадной насмешливостью бросила супруга несколько дней назад: — Выглядишь встревоженным, князь, — широко улыбаясь, Людмила отпила из бокала глоток вина, — Что-то случилось? — Будто ты сама не знаешь, — цедит он почти сквозь зубы. — По мне так красиво горело, — пожимает плечами женщина, — Ярко, быстро… Лично за этим она наблюдала издали, из окна собственной горницы, а после слушала полный эмоций пересказ служанки: — Представляете, вышел из терема на двор — глянул на конюшню, а она — раз! И вспыхнула от основания до самой крыши! Дым коромыслом! — И что ж не тушили? — брови княгини вопросительно изгибаются. — Начали, конечно! — торопливо дополняет девушка, — сбежался весь двор! А он стоит, молча смотрит да улыбается! От таких улыбок младенцы плачут! Все стали суетиться, кричать, таскать воду, он лишь усмехнулся и сказал, что само потухнет! И ведь не слукавил Кощей — старая конюшня вопреки отсыревшему брусу сгорела дотла почти за несколько минут, оставив посреди двора только пугающе ровный круг выжженной земли да горстку пепла. — Не понимаю твоего спокойствия, — нахмуривается Мстислав, окидывая супругу раздражённым взглядом с головы до ног, — Вчера он сжег конюшню, а завтра что? Весь терем вместе с нами? — Ты его не зли, он и не будет жечь, — хмыкает она, облизывая губы, — А мне Кощея бояться нечего. Когда истекаешь кровью на чьих-то руках, это весьма сближает, — и зеленые глаза выразительно сверкают исподлобья, в который раз передавая супругу укор ни то за сам факт родовых мук, ни то за легкомысленное отношение к ее здоровью и состоянию после. И на самом деле, лишь осторожность останавливала ее от более откровенного намека на то, что степень их истинной близости с Кощеем Мстислав даже и не подозревает. — Единственный наш с ним камень преткновения, — продолжает Людмила, — ты, а я, знаешь ли… Больше не претендую на главенствующее место в твоем сердце, уступлю его с превеликим удовольствием. — Прикуси свой ядовитый язык, а, — с раздражением цокает князь, ощущая от слов супруги нарастающее недовольство, — И ты стала слишком много пить, — он бросает многозначительный взгляд на бутылку на столе супруги. — Что-то же должно меня радовать, — и в продолжении своих слов она опрокидывает остатки содержимого кубка внутрь, — А что до нашего колдуна… Думаю, от силы его любви тебе никуда не деться. «Если бы не он, ты бы давно сдох мне на радость», — мысленно продолжает Людмила с бессильным раздражением. И теперь Мстислав с тем же чувством всматривался в спокойную, почти блаженную улыбку Кощея, который, как только он развернулся к нему лицом, сразу уложил свои руки на плечи, почти не оставляя меж ними пространство воздуха. — Соскучился по тебе, — протягивает он, скользя взглядом по лицу князя с терпкой нежностью. Однако опустив глаза, юноша выцепляет на плечах князя волос — русый. Нахмурившись, Кощей снимает его, внимательно оглядывая — короткий, жесткий, явно мужской. — Это что? — мгновенно оледеневшим тоном шипит юноша, зло сощуривая глаза, — Это не Людмилы ведь волос, верно? «Я должен избавиться от…этого, чем бы он не стал», — замерев, нервно размышляет Мстислав, который в кои веки едва может объяснить, откуда на его плечах эта находка, — «Как можно скорее». Что-то глубоко инстинктивное подсказывает ему, что нужно действовать осторожно— когда-то безоговорочно послушный ему слуга теперь ощущался диким, страшным зверем, которого опасно лишний раз провоцировать, особенно не зная до конца, какие именно когти скрываются в его лапах. Колдовство, что раньше было так легко и удобно использовать в своих целях, теперь обернулось угрозой, против которой князь не мог предоставить буквально ничего. «Отец был прав, он опасен», — думал теперь он, кося взгляд на примятую постель, в которой его самовольно дожидался Кощей, а потом переведя его на лицо юноши, наполненное ледяным, угрожающим раздражением. — «Я больше не могу его контролировать!». — Мне не нравится, когда ты делаешь так, — низким тоном произносит Кощей, воспламеняя ярким, но резким и коротким огнем волос в своей руке. — Как так? — хрипло переспрашивает Мстислав, силой воли удерживая себя от того, чтобы трусливо не попятиться назад, а устоять на месте, когда юноша укладывает руки на его лицо. Изящные ладони обжигают прохладой, тонкие пальцы словно прутья клетки сжимаются на щеках. Как все обернулось так, что он теперь внутри, а не снаружи? — Хочешь кого-то, кроме меня, — тихо произносит Кощей, опалив ярко блестящими в сумраке спальни лиловыми глазами. Намерение оттолкнуть от себя творящего черт пойми что слугу обрывается об поглощающий поцелуй, которым Кощей жадно накрывает его — прикусывая губы, сразу заскальзывая в рот языком, пуская по спине холодные и горячие мурашки одновременно. Первый порыв Мстислава — оттолкнуть юношу от себя, но в тонких и хилых до того руках сейчас ощущается мощная сила и напор, и даже слабая попытка отпрянуть оборачивается тем, что колдун сильнее обнимает, продолжая впиваться в губы. «Лучше уж я сам его возьму, раз так хочет, чем он снова вытворит что-то странное, еще не хватало, чтобы он попробовал меня уложить сам», — со злостью, перетекающей в агрессивное возбуждение, думает он, сгребая в руки Кощея, что мгновенно обвивает руками и ногами. Никогда, даже в самые разнузданные и пылкие ночи меж ними не было такой дикой, переходящей в животное неистовство, близости. Юноша, прежде все же сохранявший тот или иной оттенок смущения и трепета, теперь полыхал сам и обжигал своего партнера страстью пожирающей силы. «Сумасшествие», — мелькает в голове князя, пока Кощей опускается жадными, прикусывающими поцелуями на его шею, тут и там лаская тело руками. Одежда не то что снимается — скорее разрывается, оседая на полу цветными клочками. Там же оказываются и переплетенные друг с другом тела — Мстиславу это видится почти борьбой, попыткой усмирить дикого зверя на грани провала. Но он бы лукавил, если бы сказал, что жадно сияющие глаза, ласкающие руки и бесстыдные хрипы и стоны, слетающие из рта любовника, не распаляли в нем похоти, через которую он стремился вновь вернуть почти утраченное главенство. Ладонями вплетается в волосы, зубами не целует — скользит укусами по шее, выпирающим позвонкам, смыкает руку на запястьях, пока зажатое к полу тело двигается навстречу до момента пока они не сливаются в едином и обжигающе-остром экстазе. И после это неистовство продолжается в кровати, и князь с неизведанными доселе смешением клокочущего в венах наслаждения и леденящей на задворках сознания тревогой наблюдал за тем, как Кощей располагается меж его колен, поднимая спавшее после первой волны страсти возбуждение, а после с глубоким стоном седлает сверху. С рыком Мстислав смыкает ладони на узких, раскачивающихся на нем бедрах, и сталкиваясь с кощеевым взглядом, вздрагивает всем телом — лиловая бездна всматривается в него гипнотически, умножая удовольствие столь же сильное, сколь на самом деле нежеланное. Хищно облизнув губы, Кощей перехватывая руки со своих бедер, переплетая пальцы с пальцами, и вдавливает запястья любовника в мягкость перины, наваливаясь сверху, жадно терзая шею и ключицы поцелуями. И князь ловит себя на мысли что именно им сейчас так безудержно и бесстыдно овладевают: Кощей, откинув длинные волосы на спину, скользит по нему глубоко и ритмично, прикусывая до крови губы, погружая себя и партнера в сладкий и темный омут, выжимая их обоих до хриплого, несдержанного вскрика удовольствия. — А конюшню-то зачем сжег? — спустя паузу молчания, наконец выровняв дыхание спрашивает Мстислав, кося взгляд на юношу. — Раздражала своим видом, — тихо мурчит тот, привычным движением обхватывая торс любовника рукой и потираясь щекой о грудь, — Все равно ее несколько лет назад разобрать хотели. Выйдя после разговора с князем во двор, вообще-то, он намеревался просто отправиться в свою избу, да взгляд случайно зацепился за злополучное место, моментально поднимая злость и раздражение, что больше не желали прятаться и стыдливо ютиться по закоулкам души и сердца. «Ненавижу это», — подумалось Кощею, — «Не хочу видеть больше». И легкий щелчок пальцев породил полыхание огня, разлившее приятное успокоение в груди, с которой словно наконец свалился пудовый камень, а суета других вызывала лишь тонкую насмешливую улыбку. — А если бы кто-то пострадал? Пожар перекинулся бы на другие избы и спалил весь двор? Люди бы погибли?! — продолжает Мстислав Кощей приподнимает голову, всматриваясь в поблескивающие недовольством карие глаза. — Ты же сам знаешь, что сгорела лишь конюшня и ничего больше, — он укладывает ладонь на лицо мужчины, поглаживая щеку большим пальцем, — Лишь то, что я не желал больше видеть. И хотя Мстислав прикладывает усилия, чтобы не выдать своих истинных чувств, лицо его нервно передергивается. «Он говорит со мной как с равным и даже не думает, что что-то не так», — думает мужчина, с тревогой всматриваясь в безмятежность в лиловых глазах, — «Так, как будто уверен, что ему сойдет с рук вообще все!..». — Да полно тебе, княже, — с улыбкой произносит Кощей, вовлекая возлюбленного в поцелуй, вязкий и терпкий, — Мои силы вновь со мной. Ты же хотел большего, верно? — горячий шепот обжигает губы, и за каждой фразой, в которую юноша со всей искренностью вкладывает мед, его князь каждым сантиметром кожи ощущает угрожающий со всей неумолимостью яд, — Их тоже теперь больше. И, если ты захочешь, все земли вокруг княжества будут твоими. «И тебе совсем, совсем не нужен никто другой», — думает Кощей, вновь устраиваясь на груди любовника, и совершенно не видит, как лицо того перекашивается в гримасе тревожного отторжения. Однако руки князя поглаживают его плечи, так привычно и желанно скользят меж волос, и блаженно улыбнувшись, юноша прикрывает глаза. — Но знаешь, если я увижу с тобой другого мужчину, я убью его, — задумчивой и почти ласковой интонацией протягивает Кощей, поглаживая грудь Мстислава, — Я хочу, чтобы ты принадлежал мне так же, как я принадлежу тебе — полностью и без остатка. — Спи, — вздрогнув, шепчет тот, касаясь поцелуем виска полюбовника, молясь, чтобы чудовище в его руках как можно скорее уснуло. И после этой реплики Кощей расслабляется окончательно, крепче смыкая объятье и позволяя себе провалиться в глубокий и безмятежный сон, согретый теплом любимого тела. А вот его князю не до сновидений — дождавшись, когда дыхание юноши в его руках выравнивается, становится глубоким и тихим, мужчина осторожно выпутывается из оплетающих рук. Поднявшись с постели, он окидывает спящего полюбовника, что заворочавшись, притянул в объятье вместо него подушку, глубоким и мрачным взглядом. «Встреча с Темным Богом не проходит просто так», — Мстислав поджимает губы, — «Он опасен, быть может всегда и был, а я не замечал по легкомысленности, пригрел змею на груди… Нужно было отдать его волхвам от греха подальше, а теперь уже поздно, прознают про его жертвоприношение и бед не оберешься». Была в речах Кощея опасная заманчивость — кажется, теперь перед князем открывались еще большие возможности, чем раньше, да и пылкость страсти меж ними возымела небывалую остроту… Но одно дело иметь силу, что ощущается надежно спрятанной и сжатой в своих ладонях, и совсем другое абсолютно утратить контроль, ощущать себя под лавиной, что при всяком неосторожном действии или слове накроет с головой. Быть может, князь и был алчен до власти, и во многих вещах безрассуден, но ничего не отрезвляло его сильнее чувства того, что он заимел дело с силами, с которыми людям водиться не стоило. И он определенно не собирался принадлежать кому-либо, тем более Кощею — какие бы сокровища это не сулило. «Ушел так рано», — с огорчением думает юноша, впервые просыпаясь по утру один в холодной господской постели. Потянувшись, Кощей щурится от солнечного света, падающего на лицо, а после собирается и покидает княжеские покои с чувством легкого неудовлетворения, смешанного с терпким послевкусием страсти в теле. Отправляется он в сад — после возвращения из леса никто не смел подходить к лекарской избе даже с самой отчаянной просьбой, и Кощей, пока даже не задумывавшийся о причинах такой перемены, теперь мог посвящать себе сколько угодно времени. Всякое место, в которое он приходил, мгновенно становилось пустым — остаться наедине с колдуном никто из слуг не решался. «Так красиво цветут яблони», — думает он, вытягивая руку и касаясь нежных белых бутонов кончиками пальцев, — «Надо бы засушить». Сорвав один, Кощей ложится на длинную скамью под деревом, прикрывая глаза и погружаясь в себя. — Здравствуй, — произносит знакомый женский голос, и скрип скамейки подсказывает, что к нему подсела Людмила. — Здравствуй, — ровным тоном роняет Кощей, даже не открывая глаз. — На твоем месте я была бы чуть осторожнее, — роняет женщина, расправляя складки на юбке, — Я знаю своего супруга. Он обожает властвовать, но терпеть не может, когда сам оказывается во власти чего-то. — Не понимаю, о чем ты, — тем же тоном протягивает юноша. — Да боится он тебя, — хмыкает княгиня, и в этом звуке проскальзывает отчетливое удовлетворение. — Боится? — переспрашивает Кощей, нахмуриваясь. — Уходил с Варварой, а пришел один, весь в крови, и все шепчутся о том, как именно ты помог Мстиславу, еще и конюшню сжег, — со вздохом произносит женщина, уложив ладонь на голову слуги и поглаживая темные пряди, — Знаешь, ты ведь совсем не таким вернулся из леса, как уходил. И даже не понимаешь, с чем в глазах на тебя люди смотрят… Неприятно признавать, но я согласна с Мстиславом, ты и вправду не в себе. «Я?», — с недоумением думает Кощей, приоткрывая глаза и сквозь прищуренные от солнца глаза, всматриваясь в свою собеседницу, — «Не в себе? Мстислав боится меня?.. Но все же так хорошо, наконец в порядке…» — А ты в таком случае почему не боишься? — спустя долгую паузу вопрошает он. — Не знаю, то ли от того, что слишком умна, то ли глупа, — улыбается княгиня. «Если уж завелась такая сила, надо быть с ней в ладу», — думает она, осторожно проскальзывая кончиками пальцев по темным прядям, рассыпавшимся по скамейке, — А мне стоит тебя бояться? — Нет, — Кощей нахмуривается, садясь на скамейке. «И вообще…разве что-то действительно не так?», — думает он, еще более внимательным взглядом всматриваясь в лицо Людмилы. И видит в нем не страх, но вкрадчивую осторожность, опасливую внимательность. — Не такой как раньше, значит? — задумчиво протягивает юноша, склоняя голову. — Да, — утвердительно кивает женщина, ощущая как от глубины взгляда напротив по спине невольно бегут мурашки: «Должен же ему хоть кто-то сказать». Коротко кивнув, Кощей поднимается со скамьи, едва заметно поджимая губы. «Пусть не боится», — протянув руку к лицу все еще сидящей Людмилы, он вкладывает цветок за ухо женщины и молча уходит прочь. «Совсем себе на уме стал…», — думает княгиня, осторожно касаясь бутона и обводя глазами цветущий сад. Кощей, погруженный в себя, идет от терема и городища в лес, к озеру — в место привычное для отдыха и успокоения. «Лебедя не видно что-то», — подмечает он, окидывая взглядом камыши, и устраиваясь у ближайшего дерева. «Просто посмотрю», — с этой мыслью Кощей глубоко выдыхает и закрывает глаза. Открывает он их там, где и хотел — в межмирье. На этот раз переход ощущается не провалом в черную бездну, а легким шагом с одной дощечки моста на другую. Первое, что юноша делает — как может максимально ощупывает себя, оглядывает внешний вид. В этот раз вместо гнезда на голове волосы темной, длинной, куда более протяженной, чем в жизни, гладью спускаются до самой земли. А вот птичий покров остается таким же — за исключением того, что вместо алых дорожек перья покрыты чем-то черным и вязким. «Липкое, темное… И это не кровь теперь», — думает Кощей, осторожно растирая меж пальцев к тому же скверно пахнущую жижу, — «Наверное, след от соприкосновение с Чернобогом». Насколько это возможно оглядевшись, он понимает, что почти все перья испачканы, — «Надо отмыться, быть может, в этом дело…». Нахмурившись, Кощей осматривается — лес сейчас вокруг не кажется сейчас таким мрачным, как раньше и поколебавшись пару минут, он выбирает направление, в котором начинает идти. И совсем скоро до ушей начинает доносится сначала тихое, а потом все более отчетливо журчание бурной реки. «Это мертвая вода», — думает он, и даже не дивится тому, откуда взялось это знание, — «Река Смородина — мертвая вода. Но должна быть еще и живая, иначе не выйдет». Выдохнув, он осторожно касается пальцами потока — и прикрыв глаза входит сначала по колено, после по пояс, а затем и по грудь. Несмотря на сильное течение, Кощея никуда не уносит, зато вязкая жижа постепенно вымывается из перьев. Проведя в воде неопределенное, но достаточно долгое время, он выходит на берег, стряхивая с себя капли. Покров теперь чистый, но словно вместе с мраком из него вымылся и серо-сизый цвет, оставив перья хрупкими и полупрозрачными. «Да, так возвращаться точно нельзя», — нахмуривается Кощей и оглядевшись, вновь уходит в глубины леса. Скрип веток под ногами, темные очертания его больше не пугают — как и мелькающие тут и там меж деревьев мутные тени. То, что казалось страшным и непознанным, теперь ощущалось до странного обыденным и простым. Неопределенность безвременья прерывается голосом, идя на которой он оказывается на небольшой поляне с деревом посредине. А на нем, на двух ветках большие птицы с головами дев, красоты которой Кощей раньше и не видывал: одна бела как лебедь, а другая — черна как ворон. Юноша останавливается, вслушиваясь в пение, но что-то не так — обе из них раскрывают рот, но для него различим лишь один голос. — Красиво поете… Но почему я слышу только одну из вас? — коротко улыбнувшись, спрашивает он. От этого вопроса белоперая птица поворачивает голову в его сторону и взмахнув крыльями, поднимается с ветки, улетая ввысь, в серое небо. Темная же продолжает петь — протяжно и красиво, так, как журчит вода в горных ручьях, как колышутся беззвёздной, грозовой ночью верхушки деревьев, так, как звучит хрусталь слез на щеках невинного. — Это моя сестра, Алконост, — произносит она, закончив песню, — А я — Сирин. Она льет песнь радости и счастья, а я — печали и горечи. Каждый слышит то, чего ему больше уготовано судьбой. — И что, мне твою сестру никогда не услышать? — с легкой улыбкой, скрывающей в уголках губ тоску, спрашивает Кощей. — Всякому своя песня, — уклончиво отвечает Сирин, переступая когтям на ветке, — Ты глубоко зашел. Ищешь что-то? — Живую воду. Знаешь где есть? — Знаю. Иди дальше, пока не наткнешься на развилку — на ней снова иди прямо, пока не дойдешь до озера. Там будет тебе живая вода. — Спасибо, — Кощей коротко кивает, наблюдая за тем как птица слетает с ветки, исчезая в облаках. «Хм, не попросила ничего в замен, и даже не попыталась сожрать… Интересно почему», — размышляет он, и следуя указаниям, действительно находит воду. И это совсем не то же самое, что Смородина под Калининым мостом — тихое, ровное как зеркало озеро. «Забавно, что мертвая вода бурлит, как живая, а живая — стоит как мертвая», — подмечает он, глубоко входя в озеро и даже откидываясь на воду спиной. Здесь хочется быть дольше, чем в бурном потоке реки, и Кощей прикрывает глаза, чувствуя, как нечто напитывает его, залатывая прорехи и дыры, что не видны глазу на теле. «Вот так хорошо», — с удовлетворением думает он, выходя из озера, и замечая, что перья вновь серо-сизого цвета, — «Можно возвращаться». И после этого Кощей просто открывает глаза, оказываясь вновь у озера — на этот раз настоящего, на котором к тому же замечает и свою птицу. Коротко улыбнувшись, он делает простой поворот ладонь — и в руке возникает огонек, что разгорается и затухает в зависимости от его желания. «Силы при мне, это хорошо. Видимо я и вправду не терял их, и встреча с Чернобогом помогла восполнить… Или он все-таки оттяпал маленький кусочек души, дав что-то взамен?» Поднявшись на ноги, и заметив, что одежда успела покрыться пылью, он вновь входит в воду, подманивая лебедя к себе. — Что, потерял меня? — ласково произносит Кощей, подхватывая подплывшее животное себе на руки, — Хорошо, что сейчас тепло и ты сам можешь прокормить себя. «Да уж, я действительно не вполне в себе был. Но…я хотел всего этого на самом деле? И конюшню сжечь, и сказать ему, чтобы не смел с другими быть… Все самое темное во мне просыпается рядом с Мстиславом и ради него», — думает юноша, утыкаясь носом во влажные лебяжьи перья, — «Ревность, злость… Еще тогда же звоночки были, с Никодором тем же. Так далеко зашел для того, чтобы доказать ему свою верность и преданность, чтобы он увидел наконец, как сильно я люблю его, но… Любит ли он меня?» И собственные воспоминания с легкостью всплывают в голове. Дни, в которых он действовал совсем не так как раньше, будто на горячем кураже, позволяя себе не сдерживаться ни в одном оттенке темных и тяжелых чувств, что копились в нем слишком долго. Но теперь он осознает, как на самом деле смотрел на него Мстислав — с опаской и недовольством, насторожённостью и злостью. А все остальные — с откровенным, не скрываемым страхом. «Заставил его целовать себя, обнимать… Кому такое понравится», — тяжело выдохнув, Кощей отпускает заворочавшуюся в руках птицу обратно на воду и выходит на берег. «Там, где много страха, мало любви… Я не хочу, чтобы он меня боялся, пусть все остальные да, но не он», — с досадой думает Кощей, запуская руки в волосы и доставая Иглу и всматриваясь в узор ушка, — «Но и как раньше тоже не хочу. Гривну не хочу носить, не хочу, чтобы он бил меня, и крика его слышать не хочу… И не смогу больше просто, я сделал достаточно, чтобы не быть больше лишь рабом при нем». И пусть из межмирья он вернулся почти что прежним собой, нечто в нем изменилось безвозвратно — жертвоприношение, встреча с Божеством, воспрявшие сила, словно вытеснили ту часть, что боялась поднять голову, в страхе сжималась, не решаясь сказать об истинных желаниях и печалях души. «Может, все они были правы? Не место такому, как я, среди людей? И надо было уходить к волхвам сразу?.. Да как я к ним пойду теперь, отрезал сам себе путь», — Кощей бросает мимолетный взгляд в свое рябое отражение на воде, — «В лучшем случае поганой метлой прогонят, а в худшем убьют». Едва ли не впервые в за все время с ухода волхвов от терема, Кощей ощутил в груди искренний угол сомнения в принятом когда-то с такой безоговорочностью решении. Нахмурившись, он пинает прибрежный песок ногой, а после нахаживает круги возле берега, пытаясь прийти в своих размышлениях к какому-то решению. «Надо в любом случае поговорить с ним, не могу же я просто в воздухе раствориться», — решает Кощей, направляясь прочь из леса, — «Мне нет смысла быть при дворе, если не быть с ним, и, если он этого не хочет, не хочет совсем — значит, уйду и буду один, найдут какого-нибудь другого лекаря, ту же знахарку, что была при Людмиле оставят…». Проходя сквозь сгущающиеся сумерки, он возвращается в избу, решая, что утро все же вечера мудренее — принять решения разной степени опрометчивости он успеет всегда. Зажгя лучину, он устраивается за столом, занимая руки перебором трав — в сон не клонит совершенно, и привычное дело успокаивает рой неопределенных размышлений внутри, пока за спиной не раздается сначала скрип двери, а потом и половиц. — Здравствуй, — мягко улыбнувшись, произносит он, оглядываясь на вошедшего с удивлением и радостью, — Как ты? — Вполне в порядке, — настороженно произносит Мстислав, всматриваясь в потемки дома лекаря, — Ты снова пропал, тебя почти неделю не было, донесли вот, что явился. «Неделя долго, но нужно было, никогда не поймешь как там время течет», — с горечью думает Кощей, стремясь не выдать лицом досады от того, как говорит и ведет себя с ним князь, — «И он действительно боится…». — Решили, что я насовсем ушел? — с чуть печальной и одновременно насмешливой улыбкой произносит юноша, вновь оборачиваясь лицом к столу: «Или надеялся на это?..», — Мне нужно было отлучиться, сделать нечто важное, — он слышит, как князь подходит к нему ближе, — Думаю, меня немного занесло в последние дни, — спустя паузу произносит Кощей голосом не виновато кающимся, но признающим неотвратимость фактов. — Немного? — Мстислав выразительно приподнимает бровь, с напряжением всматриваясь в спину, прикрытую копной теплых волос: «Лучше не медлить, покончить с этим здесь и сейчас». — У всего есть цена, — вздыхает юноша, — Я не жалею о той, которую уплатил, но и последствия тоже вижу. Не хочу, чтобы ты думал, что я чудовище какое-то. Я коснулся тьмы, но она не поглотила меня, я могу это контролировать. Князь лишь издает нечто, похожее на скептический смешок. Кощей чувствует, словно на грудь давит тяжелый, многопудовый камень: «Ладно, я сделал уже столько глупостей, но быть может, все это еще можно склеить? Начать с начала, с чистого листа, хотя бы поговорить об этом…» — Я понимаю, что все уже не так, как как раньше, но я… Он, не заканчивая свою отчаянную реплику, интуитивно и резко оборачивается, сталкиваясь с тяжелым взглядом карих глаз. Что в них плещется? Есть ли вина, сожаления, есть ли отблеск былых чувств, есть ли хоть что-то? Он не успевает найти. — Но все зашло слишком далеко, — тихо произносит до боли родной голос, сильная рука сжимает его плечо, не давая дернуться, а вторая втыкает кинжал сверху, по левую ключицу, — Ты не оставил мне выбора. — Я же… — Кощей косит взгляд вниз, все воспринимается с задержкой, заторможено, он погружен в парализующее оцепенение. Это — не просчет, руки, держащие его — руки воина, и они его прекрасно знают, где сердце, и как совершить смертельный удар. Только вот тут нужно немного другое, и не ради моментальной и быстрой гибели этот клинок его пронзил, точнее, не только лишь ради нее. У Кощея нет сил закончить начатую фразу, все это становится глупо и бесполезно, фатально бессмысленно, и абсолютно не важно, что он испытывал или испытывает, потому что лезвие уже раскалывает его тело, разрезая плоть и раскрывая ее. Он понимает все слишком поздно, ощущая, как рука хватает его за волосы, резко прикладывая об угол стола — и в глазах все меркнет. За мгновение до этого из открытой двери ему чудится дивный, красивый птичий крик — песнь Сирин.