Галчонок

— И что делать будем? — Да сожжём, что ж еще, сказано же избавиться. Наберем сейчас веток для розжига и… — Ты слышал? Стонет как будто бы! И шевелится! — Да не говори глупостей, он мертвый! Показалось тебе! — Так колдун же! А вдруг пока мы тут костер разжигаем он поднимется и убьет нас?! — Так его и не простым клинком заколи! Ладно, черт с тобой, обойдемся без костра…тут как раз болото рядом, утянет на дно и все, точно не всплывет. В сумраке ночи двое мужчин хватают бездыханное юношеское тело, перепачканное кровью — один за лодыжки, другой под руки. Раскачав труп, они, порождая глухой всплеск густой воды, бросают его в топь. А после не оглядываясь торопливо скрываются в ночной чаще, оставляя за спиной и болото, и сумрачную тишину, в которой едва слышны звуки ночных птиц, и уходящее на дно тело с распоротой грудью. Кощей распахивает глаза, обнаруживая вокруг себя тягучую, тухлую заполненную илом воду, что уже покрывает его с головой, заливается в легкие. «Я тону?!», — он гребет едва слушающимися руками, пытаясь не позволить утянуть себя вниз. Последних сил не хватает даже для того, чтобы полностью выбраться на твердую землю — он лишь выгребает в место, в котором дно достаточно близко, чтобы остаться в трясине распластавшись и не тонуть. «Где…где я? Что случилось?», — он пытается восстановить в голове цепочку событий, но мысли словно отказываются подчиняться ему. Хрипло простонав, юноша пытается коснуться тела руками — одежда покрыта вязким илом, все болит, но особенно — грудь. Кощей заходится хриплым, глухим кашлем, пытаясь сплюнуть воду, и с губ слабой струйкой стекает тина с землистым привкусом. Поморщившись, медленно и с большим усилием, он притягивает пальцы выше, касаясь ключиц. И внезапно его руки проваливаются под ил — и касаются не твердости кожи и покрытых ею костей, а дыры, в которой кровь и ошметки плоти перемешиваются с болотистой водой. Шокировано замерев, он давит дальше и дальше — и встречается только с глубиной распоротой раны. Как раз там, где должна биться его жизнь «Сердце…у меня больше нет сердца», — оторопело думает Кощей, ощупывая едва слушающимися пальцами дыру в груди, в которую затек болотный ил, — «Там пусто!». Звук, который исходит из его рта сливает в себе тонкий, едва слышный стон и хриплый сип — а в пустой груди словно взрывается молния, и ощущение боли будто не в теле, а во всем его существе, в самой сущности. В легких нет силы чтобы кричать, но звук этой агонии мог бы раздаться на многие версты вокруг. Он ведь сам рассказал ему эту легенду. — Не верится, что баба может быть воином, — скептически протягивает Мстислав, поглаживая лежащего на его груди юношу по волосам. — Ну, воин не воин, но драться она умела лучше некоторых в нашей гриднице, — шутливо улыбается тот, — Горло перерезала точно как наемница… И вообще я потом думал, что слишком много она знает того, что по идее не должны знать женщины. Например, рассказывала, что в соседних от ее дома землях было принято съедать сердце врага. — Прямо живое сердце? — Да, тогда сила убитого переходит воину. — Жестокий обычай, — усмехается князь, запутываясь в гладких черных волосах. — Да, — пожимает плечами Кощей, подаваясь вперед, ласково и осторожно потираясь носом о щеку мужчины, — Таких вообще много… «Он убил меня, он…вырезал мое сердце», — тусклый свет, продирающийся через кроны деревьев, слепит, и Кощей зажмуривается, ощущая как в пересохшем горле встает ком, лишая возможности вздохнуть, — «А Игла…где Игла?». Он пытается поднять руку и коснуться волос, затянутых поволокой болотной тины, но тело перестает слушаться, деревенея и коченея. Боли слишком много. Она заполняет все, что есть в нем — продырявленную плоть, в которой замирает кровь, душу, что сочится бескрайним потоком горя. Кощей вновь теряет сознание, укутанный милосердием беспамятства. Проходит много часов, из леса выходит кабан, но, обнюхав тело, покрытое грязью, решает этой падалью не лакомиться. Иногда пальцы Кощея, утопленные в иле, дергаются, но все силы в нем уходят на поддержание едва теплящейся жизни. Пока спустя несколько дней на запах крови и боли не является Тьма. «Какая прекрасная находка», — клубки черного дыма, показываются из-за деревьев, струясь по земле, — «Что ж, это можно назвать судьбой, теперь-то я рассмотрю его получше», — бесплодный сумрак приближается, окутывая тело собой, — «Надеюсь, он уже достаточно отчаялся, мне нужно лишь немного подтолкнуть его». Как-то ты поплохел с последней нашей встречи, — из беспамятства Кощея вырывает насмешливый голос. И тело вновь пронзает болью, пустая грудь ноет и сосет. — Уйди…просто уйди, пожалуйста, – в полубреду шепчет он, пытаясь раскрыть слипшиеся глаза и не видя вокруг себя ничего — только бесконечный мрак. Уйти? — хмыкает голос, хриплый, скрипучий, словно в кузнице скребут металлом о метал — Оставить тебя одного? Здесь, в этой темноте? — Н-н-нет… — торопливо сипит он, сразу ощущая одновременно досаду, горечь и внутреннюю насмешку от той волны страха, что заполонила душу при мысли, что хотя бы какой-то звук перестанет раздаваться из темноты, — Чернобог?.. Он самый — усмехается голос, и его почти бесчувственное тело обдает холодом. — А душу ты не сожрал мою, верно? «Иначе не было бы так больно», — с надломанной усмешкой думает Кощей. Да, вышла заминка… - клубы темного дыма и вокруг его тела уплотняются, но юноша едва ли это замечает, — не такая простая у тебя душонка, уже привязана к другой вещице. Был так голоден, что упустил этот маленький факт. «Игла…», — мысли плывут тягучим, меленным варевом, он даже не может понять, где находится, тело словно нет вообще и одновременно каждая частица болит, — «Дело в игле, я еще жив?..» Жизнью это назвать трудно, но условно… Тебя поддерживает только ее магия, союз, что вы заключили. Тебе же сердце вырезали, какой человек живет без сердца? Какая жалкая картина… А я тебя предупреждал, но ты разве послушал? Любовь никогда не стоит жертв, что ей приносят. — Ты…ты знал, что так будет? — Кощей пытается дернуться, но едва ли выходит, тело все так же отказывается его слушаться, а перед глазами только сумрак клубящегося дыма, — Что я спасу его, а он меня убьет? — «Не даром говорят, что боги злы», — и тонкие губы вздрагивают в болезненной усмешке. Ну, людские судьбы в камне не высечены… — голос ползает тут и там шуршащей, насмешливой змеей, — Но в твоем случае результат был весьма предсказуем. Кстати, хочешь посмотреть? Мне вот любопытно. Без всякого предупреждение его словно обухом ударяют по голове — то черный дым вплетается своими щупальцами в волосы, касаясь висков. И из сумрака тьмы перед Кощеем выступает совсем другое место. Воспоминание? Иллюзия? Он ощущает себя непривычно маленьким, и напротив лицо. Эта женщина, и она так похожа на него — разрез глаз, темные волосы, тонкие губы, высокие скулы. Только глаза цвета не лилового да нос меньше. «Мама?..», — он тянет руки к этому образу, но лицо коротко вздрагивает, женщина отводит глаза в сторону. — Унесите его, он уже сыт — слетает с ее губ незнакомым языком, но он все равно понимает. Нет, нет, он не сыт, ему так нужно, чтобы она обняла его. Чье-то другие руки забирают его маленькое, беспомощное тельце, и все окутывает тьмой. Ох, просто посмотри — нежеланный ребенок нелюбящей матери, бедняжка. Она же даже имени тебе не дала. С самого начала с тобой все пошло не так — быть может, ты был слишком крикливым и надоедливым, чтобы тебя любить? — Нет, это не правда, — шепчет он, ощущая как в кончиках пальцев нервно покалывает леденящая тревога, — там было что-то еще. Я же помню… Он же действительно помнил — размыто, отдаленно, теплые руки, ласковый голос, даже не воспоминание, а тень чувства в закромах души. Помнишь что-то еще, что ты забыл? А, та рабыня… Так и она тебя бросила. Из сумрака выступает пыльное крыльцо — и он сидит на нем целый день, он сидит два дня, три, пока окрик не сообщает: — Она не придет, — и еще какая-то женщина недовольно поджимая губы и впихивает в его ладони какую-то еду. А потом был еще он, верно? — Не говори глупостей, — какой-то мальчик, что старше, смотрит на него строго и раздраженно. А Кощей- как его звали тогда? В голове наконец всплывает- Рэн, но это уже не важно, потому что он тоже не возвращается. Даже хорошо, что все это забылось, разве не так? Они ведь всегда уходили от тебя, да? Все всегда оставляли тебя. Быть может дело в тебе? Не всякий, знаешь ли, заслуживает любви. Хотя ты так старался, верно? Был таким хорошим мальчиком, послушным, верным. Ты очень старался, но к чему тебя это привело? Он лежит, свернувшись клубочком на остывшем песке и лишь пара золотых серег да скудные монеты поблескивают в лунном свете. «Они просто ушли без меня… Зачем тогда нужно было вообще забирать из дворца?!», — слезы скатываются из глаз, падая на землю, и это ощущает так же как и тогда — с той же полнотой страха перед грядущей неизвестностью. — Зачем ты это делаешь?! — Кощей зажмуривается, прогоняя уже знакомое воспоминание, — Остановись, пожалуйста! Хватит! Потерпи еще немного, ты же отлично умеешь терпеть, верно? — насмешливо и глумливо продолжает голос — Ты так отлично умеешь забывать, просто прелесть. Забыл, с чего это началось? Ты такой лгун и предатель, никто не втаптывал тебя в грязь так, как ты сам. Помнишь? Его тело, одновременно пылающее жаром боли и покрытое холодной испариной, быстро и грубо вбивают в сруб сарая, покрывая спину занозами. Помнишь? Ему больно, ему страшно, он замер, сжавшись, прикусил губу, зажмурил глаза, к горлу подступает тошнота от запаха браги рядом с собой. Где-то неподалеку смех пира, он боится издать лишнего звука, пока его тело горит и леденеет одновременно. Карие глаза смотрят на него расфокусированным, жадным взглядом, полным похоти. Помнишь? Он прикрывает краями рубахи синяки на запястьях, идет в баню последним из всех слуг, чтобы никто не видел следы на его бедрах и шее. Ему стыдно и все еще больно, он вздрагивает ночами, засыпая с трудом, тратя часы на размышления о том, чем мог спровоцировать и привлечь подобное внимание, он старается сделать все, чтобы не попасться княжичу на глаза. Вот как все это было на самом деле. Боишься? — протягивает мужчина, оглаживая его вытянувшуюся в струну спину, он не смеет сказать нет, послушно опускается на колени. Вообще-то, он просто терпит, пытаясь отвлечься и абстрагироваться, пока горло сдавливает до тошноты, а в уголках глаз щиплет. Как ты мог забыть? Но с каждым днем он все чаще сам прижимается к горячему телу — ведь чьи-то руки обнимают его, чьи-то губы целуют. После он всегда остается один, но это ведь ничего, правда? И это ты полюбил? Хотя, я, наверное, слишком жесток к тебе… Тебе так хотелось быть любимым, верно, получить хоть каплю тепла? Глупец. Всякая любовь ложь и иллюзия, но эта — особенно. Сколько всего ты сделал для него? Но ты всегда был лишь рабом. Мстислав смотрит на него холодно и сухо. — А что до слухов о каких-то там привязанностях… Только глупец может воспылать чувствами к рабу, это нелепица, — насмешливо фыркает он, — Очень смешное предположение, интересно, кто эти разговоры зачинает… Никогда большим. Никогда. И ты продал себя за одно ласковое прозвище, что за умора. — Хочу слышать тебя, — и карие глаза вспыхивают словно две раскалённые на солнце яшмы. — Останься, — приказывающий голос мужчины звучит обволакивающее, — Руки у тебя такие изящные. Видеть и чувствовать это снова невыносимо, быть может даже больше чем то, что он видел раньше. — Спи, Галчонок, — его целуют в темя. Ему тепло, он никуда не уходит, он остается, прижимается к мужчине, сливая ритмы бьющихся сердец в единое. Теперь бьется только одно. Теплые, ласковые воспоминания — его нетленные сокровища теперь горящие угли, прожигающие плоть насквозь. Ох, а это какая забавность! Что ж тебе жаловаться, разве он не исполнил твоего желания? Да и вообще он всегда мог делать с тобой все что угодно, он же твой хозяин, разве не так? — Если уж и умирать, то пусть бы от вашей руки, княже, — он касается губами руки на своем лице. — Надеюсь, я не пожалею, что сохранил твою жизнь, — он не веря своему счастью смотрит в карие глаза, проваливаясь в них словно в песчаный бархан. Тебя били плетьми по его приказу, а ты думал о его милосердии, знаешь, мне веками не было так смешно, как сейчас. — Хватит!!! — Кощей пытается вырваться из плена картинок, что встают перед глазами как живые, но ведущий сквозь темноту глубокий и насмешливый голос пощады не знает. Он сказал, что любит тебя и ты поверил, ты расплакался, это так смешно. И немного все-таки грустно — ужасно жалко. Знаешь, я никогда не встречал такого жалкого человека как ты. Просто посмотри на себя. Вечная никчемная жертва жалких обстоятельств своей убогой жизни. Валяешься тут разбитой бессердечной кучей. Жалкое зрелище. — Что тебе нужно?! — в бессилии кричит он, оборачиваясь в темноте, пытаясь убежать от морока видений, но вокруг либо картины прошлого, либо тьма и то насмешливый, то притворно-сожалеющий, то вкрадчивый голос. Я знаю место и дело, в котором ты сгодишься. Твое настоящее место. Можешь врать себе, но не мне — тьма в тебе была всегда. Вспомни как ты убил того погонщика? О, а помнишь того юношу, Никодора? Что был красивее тебя? Веселее чем ты, с ним князю явно было приятней, помнишь, что с ним стало? Ты не любил вспоминать об этом, но ты убил его. И тебе это понравилось, понравилось, помнишь? — голос шепчет вкрадчиво и мягко, оживляя картину перед глазами — спокойно улыбнувшись, Кощей всматривается в ясное небо, полностью игнорируя плеск воды за лодкой. Ты испытал удовлетворение, так хладнокровно спрятал тело, врал своему названному отцу. Он бы точно не назвал тебя сыном, тот старец, если бы понимал что ты такое на самом деле. Да и труп Осипа прятал ничуть не сомневаясь в том, что делаешь. Тебе было все равно, кого он убивал с помощью твоих ядов, сколько покорял поселений, сдирая с них непомерную дань, потому что всегда имел нечестный козырь в рукаве в виде тебя. Ты такой эгоист, сам бы вырезал целую деревню лишь бы получить свое, желанное, верно? Ты отравил бы его брата, и хотя ты и оправдываешь это милосердием, ты лишь хотел угодить своему хозяину. Какая верная псина, жаль хвостиком не машешь. Ты так легко убил ту бедняжку, такую слабую и хрупкую, заколол ее как свинью без секунды сомнения. Теплая горячая кровь на руках, о, это так вкусно. И хотя ты и неблагодарно избавился от последствий нашей встречи, силу-то оставил, тебе нравилось, тебе нравилось видеть тот пожар. Тебе нравилось подчинять его, ставить наконец на место своего зажравшегося князька. Тебе просто нужно принять, кто ты на самом деле. Кем ты всегда был. Прими Тьму, и она будет единственной, кто не предаст. Зачем сопротивляться? Убей в себе этого жалкого и наивного, жадного до ничтожной любви мальчишку. У тебя ведь ничего не осталось. Ничего нет. Никто тебя не оплакивает, ты никому не нужное ничтожество с червями в груди. Падаль с отгнивающей плотью, жив только от того, что Игла еще теплит твое существование. О, эта агония может длиться вечность. Ничейный сын, любовник, друг. Только Тьма примет тебя в свои объятья, только она не осудит, позволит тебе быть таким какой, ты есть. Я могу дать тебе все. Все, чего у тебя никогда не было — власти, золота, нелюдей, что склонят перед тобой головы, ты сможешь освоить магию, о которой и не мечтал. — Власть? Зачем… Зачем? – и вкрадчивость голоса на долю секунды сменяется металлическим раздражением? — Не надоело тебе валяться в грязи? Быть жалким? Ничтожным. Все всегда вытирают о тебя ноги. — А тебе-то такое ничтожество почто сдалось? — хрипло произносит Кощей. О, у тебя есть силы иронизировать, не все потеряно, — и он самой кожей ощущает оскал тьмы, — Из твоей боли можно много выковать, если использовать правильно. Если научишься обращаться с силой, что я к тому же умножу, мы… — И что же ты хочешь взамен на мою боль? — перебивает Кощей, ощущая как в голове начинает пульсировать нарастающий, бьющий в виски набат. Преданность и верность. Нави нужна сильная рука. Нави нужно возмездие. Твоя душа будет принадлежать и служить тьме безоговорочно, но это такая мелочь, верно? Что это стоит по сравнению с тем, чтобы отомстить? Ты ведь хочешь снова увидеть его? Заглянуть в эти глаза перед тем, как медленно, со вкусом разорвать на куски? Отплатить ему. А после у твоих ног будет весь мир. Мы утопим его в крови вместе. Это будет так сладко, это будет лучшее, что ты когда-либо испытывал в жизни. Прими Тьму, стань мраком, и никто больше никогда не смеет сделать тебе больно. — Я…я не знаю… — шепчет Кощей в пустоту, — Я просто хочу, чтобы все это закончилось. Значит, ты настолько слаб? — насмешка рассекает плотность черного воздуха словно наточенный до предела нож. Значит, все они были правы? Руки сжимаются до синяков на его теле, оплеуха, удар по лицу, удар ногами в живот, плети на спине. Смешки за спиной, надменные взгляды в лицо. Горящие от пощечины щеки, в груди собирается ком, что никогда не вытечет из глаз слезами. Голод, скручивающий живот до спазма. Голод, голод, голод. Уходящие вдаль фигуры, дверь, что захлопывается перед его носом. Отвернуться невозможно, все это прозрачно до уничтожающей неотвратимости. Крыса кусает его за стопы, его зубы вгрызаются в крысу. Страх? Страха нет. Страх есть всегда. Полыхающий болью круг не останавливается, голову словно обвивает шипастая цепь, впивающая в кожу, умножающая агонию — и каждый миг это ощущается до предела настоящим, он словно переживает все вновь и вновь и одновременно видит каждое унижение со стороны. Значит, ты действительно ни на что не годная горбоносая шалава? — Ни на что не годное – Кощей оборачивается в пустоте тьмы, пока когтистые и холодные руки не роняют его в пропасть.

Н

Никто никогда не любил тебя по настоящему

И

иллюзия

Ч

Что за убожество

Т

Тебе самому не смешно?

О

Ж

Е

есть в тебе хоть какая-то гордость?

С

Т

ты не устал быть рабом?

В

все всегда было в пустую, люди никогда бы тебя не приняли

О

оставь иллюзии

И все ж таки, пригож ты мне Блядь Он приносит беды Ты не оставил мне выбора Назови меня по имени Басурманин Галчонок Он бы не поверил, никто не поверил бы, пошли слухи, И не переживай рыбка все в порядке П͠ожа͝луй̓с̕та нет̽, ͠ Т́о͆-т̚о т́е͝бе͝, ̽ т͝ак̕ ле͌г͘ко было в̀о̾зл͝еч̚ь с͌ ч͋у͐ӝ͠ѝм͝ м̚ӱ͜ж̕и̚к͝о͠м! ͝ Ше͝н͠ б͝р͌их͝м в̕с̓ё͌ з͛аш͋ло́ сл͜иш̚к̕ом͝ д̚ал̀е̽ко Чт́о, с̒ос̕к͝у͝ч̿и̿л͠ся, Гӓ͠лч͌о͐н͠о̕к? П͘р͝о̾с͊т͝о͝ ес͑ть͝ в͐ещи, н͐ад͘ ќо́т͜ор̓ы͒ми͘ н̕е̕ в̐л͝ӓс̀те͠н ч͝ел̿ӧ̚в͘е͛к̐ к͛ӱпле͜н́н̓ая т́в͝а͘р̚ь͝ теб̕е н͌а͜д̚обн͝о͝ б͛ѐ̾реч͊ь́ ж̕и͒з͠нѝ͌, п͌ом̾огат͝ь͜ л͘ю́д̕ям͐…͠ Я͘ п͊л͝а̐в͋а͘т̕ь͘ н͛е у͝м͜ею̿! С͜о͑в̿сем̀! ͘ Э̕к͘и̕й͘ у͑ т͝ебя͝ в͛о͠рон͠ӥй̕ клю̚в͘ с͝пи͛ г͝а͝л̐ч͠о̕нок͝ С̀ т͘ӓ͘к̚о́й͠ ш͜ала͜в̓ӧ̓й, ͠ к͑а͋к т͝ӹ̚, ͘ и͌ у̕до͝во͜л̕ь́ств͠и̕е͘ е͠д̚в̓а л̐и по̕лу͘ч͝и͠шь, Т͘ӧл͊ь͠к̒о г͠луп͜ё̀ц м͋о͐ж͜е̔т в͋о̚с͘п͆ы͠л̕ат͝ь ч̀ув͠ств͌а͘м͊и̽ к͝ ра͜б͜у, ͐ э͝т͋о͘ не͝ле͊п͐и͝ца͠ Т̕ы̾ —́ м͠ӧ͜й̚ На͑ р͝аб͜с́к̐ӧ͠м͊ б͝ӓ͝ӟа̕ре к͘у͝п̐ле͒н̓ны͝й͊, ͑ а̚ в͜ы̚ха͝ж͜ив͝аеш͋ь͌ сл͊ов͠но п̐ава́ Н͐а͐ш͠ го̚с͋т͜ь͜ п͝ре͝дл̿о͒жил͠ по̓п͜ро̚бӧ̾ва͊т̚ь͠ ч̽т͝о-то н̐о̓ве͝н͝ь͛ко͛е͜, ̽ С͝к͘аж̐ёш̾ь͊ чт͑о̚-͆н́ѝб̒у̽д͒ь в͠ с̓в͒о͝е̚ о͝пра͜в͝д̕а͠н͝и͜ё́? ͊ Ага̚, ͜ б͆у̕дё̕м͝ мы̕ с̚л̚у́ш͝а̀ть п̐ог͛ан̚ые͝ к̕о͌л͝д͝ӧ͑вс̕ки͝ё͒ об͋ъ́яс̔н͜ения, Ӟ͘ло͑ б̚а͝с͝у͝рма͠н͝с͠к͝ӧ͆е͝ п̔р͝ин̓е̚с в т͝ё͜р̕е͜м!..̕ Ќо̾лд͒у͐н͌! ͜.͠ И̐ Р͘атќ́о̚ о̚н н̀ав͝е͌р͠н͠я͜к̚а д̕о́ с͑м̽е͝р̓т͠ӥ͘ з̚ал̽еч̚и͝л͝!.͝.̚ А͝лч̒н͆ӹ͝й! ͝.́.͜ Хо͜тел͠ о̾ди͠н͝ ос͐та̽ть̽с͠я̚ н͜а̕ е͜г͠о м͋е͝с̿т͝е! ̕ Уби͝й͑ца̕! ͝.͠ М̾у͝ж̔ел͝о͝ж͜ец! ͜ …̚ А в͝ л͐е͝с̽у с͜к͘о͠ль͘ко͝ п̔р͘опа̿д̔ӓ̓е͝т, ̐ д͜н͝я́м͝и е͘г͊о͐ пор͜ӧй д̓о̚жи́д͠а͒е̕ш͒ь͘с̕я̕! ͠.͘. Че̕м̕ о́н т͜а͠м͜ за̕н͝им͝а̽е̓тся̐? ̕!.͜.͜ О͠па͠снӹй! ͜. Г͝л͛аз͠а͠ у̓ т͝ебя́ ќра͜с͝и͋в͑ы͌ѐ Т͝ы͐ б̕ӧ͝и͘ш̔ь̚с̐я̚, ̕ ӵ̚т͌о͠ я̚ у͝д͘а̽рю̾ тё͠б͋я? ͠ Я͝ х̚оч̀у ч̿т́ӧ̕б͆ы̕ ты н͘а͜з͠в͝а̀л мен͋я п͜о им͋е́ни͘ То̐с̕ќуе͝ш̽ь͆, ͝ Г̒а͝л͛ч̚он͝о̚к̓? ͜ П̾од͝с͘т̀и͛л́к̓а͑ го̔с̔подс͐ќӓ͝я͑! З͠н̕а͝е͘ш̒ь̓ как в̚ н̕ар̀оде͝ п͐о͊г͜о̀в͠а͋р͝ивӓ̒ю͠т͜, с͛учк̚а н͝е͘ з͝а͊хоче̾т -͝ коб͜ел͒ь͠ не̕ в͐с̐к͝о͊чӥ̚т̚? ̚ Ш̀ен͝ Б͌р͝ихм͆ И͝ ч͝т͘о̕б͘ӹ н͒е сме̓л м͜не͠ на г̚ла͑з͝а п͜о͝к͠аз̾ӹ͆ва̕т͋ь́ся С͝ќа͝же͝шь̕ ч͘т͝о-͆нѝб͑у͠д̾ь͜ в͛ сво͒е̕ о͠п͊ра̚вд͊ӓ̾ние? Скажешь что-нибудь в свое оправдание? — Ненавижу!!! Хватит!!! — до отчаянного хрипа кричит он в пустоту, закрывая уши ладонями, сходя с ума от какофонии звуков, — ХВАТИТ!!! Голоса милосердно смолкают, лица перестают крутиться перед глазами чередой уничтожающих вспышек. Кощей не видит и не чувствует больше ничего — вокруг вновь полная темнота и тишина. Ты можешь лежать здесь дальше, думая о том, как обошлась с тобой жизнь. А можешь изменить все — наконец взяв судьбу в свои руки. Прими тьму, скажи да, и все станет иначе. И голос из сумрака замолкает, оставляя его в черной пустоте, наполненной тишиной. Что из этого реально? Жив ли он, мертв ли, где находится? Все неважно, все утрачено, нет ничего — и это ничего прекрасно отсутствием боли, отсутствием чувств. Или это и есть сплошная боль, и заполнившая до остатка? Соль и металл витают в воздухе, но Кощей не чувствует ни своих слез, ни своей крови. Могут ли они вообще быть в теле, лишенном сердца? Или он весь и состоит из них? Тонкие пальцы осторожно касаются дыры в груди, утопая в вязком и мягком: «Мне нечего больше терять». Никто больше не говорит с ним, пока, усмехнувшись дрогнувшими губами, прикрыв глаза в сумраке неживого он тихо не произносит: — Да. Да. Прекрасно. И мрак перед глазами на долю секунды рассеивается, и Кощей видит себя на берегу все того же болота. В следующее мгновение черный дым обволакивает его, вторгаясь через ноздри, приоткрытый рот, забираясь в уши и даже дыру в груди. Тело, окутанное пеленой мрака, конвульсивно вздрагивает, резко поднимаясь на сажень от земли. И ах да, будет немного неприятно. Теперь та боль, что грызла и уничтожала через распоротую рану в груди кажется сущим пустяком. Ощущение, что каждая кость в теле ломается, каждая вена и мышца надрывается. Плоть разрубается и тянется, крошится и растягивается на жилы, сжимается до предельной точки и словно растворяется в пустоте. Из распахнутого в немом крике рта не исходит ни звука — Тьма касается его души, запускает пальцы в самые глубины, она ныряет в боль, заполняя собой все, и нет конца и края месту, что она должна заполонить. От макушки до пяток проходит звенящая волна, отдающаяся гулким, протяжным звуком по всему лесу. И все заканчивается так же резко, как начиналось. Распахивая глаза, Кощей уже смотрит в серое небо узким, тонким зрачком на фоне неестественно яркой лиловой радужки. Боли больше нет — только чувство холода. Поморщившись, еще не твердо стоя на ногах, он сощуривается, пытаясь сфокусировать взгляд на лесной чаще. Кора дерева видна ему в мельчайших деталях — каждая жилка и пятнышко, мох и пыль. Одновременно в уши резко врывается сотня звуков — шуршание кроны деревьев, скрип веток под копытами лося где-то вдалеке, перебор мелких лапок насекомых у него под ногами. Хм… Кощей, едва заметно нахмурившись, мотает головой — и звуки стихают. Что ж, ты теперь точно больше не человек. Чувствуешь все иначе, привыкнешь быстро. «Интересно…», — Кощей вытягивает руку вперед, всматриваясь в серую ладонь с длинным когтями, а после проводит кончиком по коже — и плоть рассекается моментально, но тут же и стягивается обратно, — «Нежить». Дальше рука сама собой ложится на охладевшую грудь, находя там протяженный шрам, тишину и пустоту под ним, — «Да, конечно», — и на долю секунды он печально улыбается. Лицо на ощупь то же самое — скулы, нос с горбинкой. — И что я теперь могу? — проведя зыком по зубам, он наталкивается на клыки. Все — раздается голос внутри его головы, и он почти не может различить, кому он принадлежит, его это мысли или глас Темного Божества. Но на твоем месте я бы… Губы Кощея расходятся в усмешке, и после короткого взмаха рукой в небо вздымает большой черный ворон. …Мстислав поднимается с трона и направляется в сторону двери с лицом усталым, наконец позволяя выражению уверенного сосредоточения сползти с него. Сегодня ему снова снился Кощей, и не тем обезумевшим, пропитавшимся тьмой чудовищем, а совсем мальчишкой — доверчиво льнущем к нему, с осторожной улыбкой и теплым взглядом. — Что, княжья перина милее родной лавки? — приподнявшись на локте, он всматривается в растянувшегося на постели юношу. — Да, — и Кощей кутается плотнее в тяжелое меховое одеяло, и только яркий лиловый взгляд да краешек тихой, но широкой ответной улыбки виден князю, — Одеяло теплое. — Да? А я думал тебя я нравлюсь, а оказывается — соболя, — мягко, с шутливой обидой в голосе, протягивает он, одновременно щелкая полюбовника кончиком пальцев по носу с вороным изгибом. — Конечно вы, княже! — Кощей ловит касание на своем лице, потираясь щекой о ладонь, — Просто оно теплое. — Экий ты мерзлявый вечно, — и он притягивает юношу к себе, и тот послушно вскальзывает в руки словно гибкая кошка, — Иди сюда, согрею. Шелк волос распадается вокруг черным антрацитом, Кощей, едва заметно алея щеками, утыкается носом в его шею, смущенно улыбаясь, пока широкие Мстиславовы ладони оглаживают его спину, медленно спускаясь с пояснице. — С вами всегда жарко, — шепчет юноша, осторожно прикусывая шею, опаляя своего любовника глубоким взглядом из- под длинных ресниц. Утро после таких снов было неприятное, липкое — в груди тревожно покалывало, сосало под ложечкой. «Я сделал все правильно», — думал он, отгоняя воспоминания о растерянности в недоумевающем взгляде, надломленных в немом, отчаянном вопросе бровях в тот момент, когда он вонзил клинок в податливую плоть, — «Он был опасен и я должен был защитить себя и своих людей». Поэтому это смутное, тяжелое чувство, похожее ни то на сожаление, ни то на муки совести Мстислав от себя отгонял, погружаясь в дела терема и двора, что жил и вел себя теперь так, будто и не было никогда никакого колдуна. «Что-то не так», — в двух шагах до двери думает князь, ощущая непривычные холод, вопреки тому, что день был солнечный и теплый. Но мужчина даже обернуться не успевает — на его плечи ложатся ледяные ладони, впивающиеся когтями. — Здравствуй, княже, — притворно спокойно, протяжно произносит низкий и хриплый голос на самое ухо, заставляя Мстислава содрогнуться всем телом, — Успел соскучиться? Есть что сказать в свое оправдание?