reGeneration

***

13 декабря | 17:23 Оранжевые лучи садящегося солнца играли на полу, отражались в зеркалах; на стенах, неизвестно откуда, появлялись «зайчики». Погода в Йокогаме нынче странная — декабрь, а холодно; вчера весь день шел и снег, и дождь, а ночью в небе блестела гроза; на улицах пахло изморозью и влажностью, но стоило взять зонт — выходило солнце, растапливая свежий снег. Однако, любование цветущей зимней сакурой для жителей страны сродни медитации. Сигма неспешно поднялся с кресла, а затем подошел к окну и отдёрнул в сторону плотные шторы светомаскировки и выглянул в панорамное окно. Уже который день гостит он у Николая Гоголя, а тот даже умудрился его не выгнать и даже не утомить излишней навязчивостью и глупыми шутками. Снежинки вальяжно валились с неба. Лучики солнца проскользнули по его щекам, согревая своим теплом. Его взгляд невольно уперся в пустоту, стоило ему только задуматься о том, что предложил ему Николай. Поехать в Россию. Что ему там только делать, не владея даже элементарным набором фраз, среди незнакомцев? Впрочем, Япония казалась для него абсолютно такой же, неизвестной, опасной. Преступники, убийцы, террористы, подозрительные личности, а так же смерть и насилие — это преследовало его, это было то, что он видел каждый день. Никакая страна не была домом ему, и можно было даже сказать, что Сигме было уже абсолютно все ровно, где находиться, где жить. Желанием он не горел выбирать одиночество и неизвестность. Прятаться вечно невозможно; быть одному очень опасно. Придется согласиться и потерпеть еще, выждать лучшего момента, прежде, чем улететь. Сигма понимал, что может просто попросить Николая освободить его сегодня же, ведь основную часть своей сделки он уже выполнил, но решаться это делать он не спешил. Будущее казалось таким загадочным, неопределенным, страшным. Ему не хотелось быть одному. Он цеплялся за любую возможность избавиться от этого навязчивого чувства собственной несостоятельности и зависимости от других, но оно было куда сильнее его самого. Еще очень давно Сигма смирился с тем, что всё решали за него, и вот, настал долгожданный день, когда у него, наконец, появилась возможность выбирать — он выбрал остаться в клетке. Надо же, он искал свободы, но осознал, что совсем не готов к ней. Быть может, нужно просто больше времени. Участвовать в преступной деятельности душу его не влекло, скорее опустошало. Он поедет, но для своей безопасности, ради компании. Если Сигма не будет преступником, а обычным туристом, то за ним не будут охотиться, не будут угрожать убить, как это происходило сейчас в Японии. Быть может, это не такое и плохое решение — покинуть страну и попытаться пожить новой жизнью в другом месте. — Скорее! Идем собирать вещи! Хотя нет, все это старье нужно просто сжечь! — послышался из прихожей звонкий голосок Гоголя, а затем хлопок дверью; клоун с громким грохотом залетел в гостиную. Он был так взбудоражен, что Сигма не смог не заметить, как тот подрагивает от воодушевления. Должно быть, их встреча с Достоевским прошла хорошо. Театрально он развернулся, его плащ подлетал по воздуху, разбрасывая вокруг мокрые капли; Николай снял с себя припорошенную снегом шляпу, кидая ее в дальний угол комнаты, и воскликнул: — Ита-а-ак! Сигма-сан, ты догадываешься, что произошло? Немного напрягаясь под этим безумным серым взглядом, Сигма замер, а затем попытался ответить на поставленный вопрос, но не успел этого сделать: — Достоевский... — Именно так! Сегодня встретились мы, о-о-очень долго говорили, тот до победного упирался, но я смог убедить его улететь с нами. Это будет так весело, ты не представляешь! Еще я решил парочку дел, пока сюда добирался, и теперь свободен, — энергично расписывал ему Гоголь, искрясь от радости, — Уже жду не дождусь момента, когда погуляю с вами двумя по Красной площади! Там так прекрасно, поверь мне. Я очень давно не был в Москве... прошло целых пять лет. Признаться честно, я так скучал, по этой атмосфере, по старым приятелям, настоящему празднику под Новый год... вот ты когда-нибудь ел оливье или сельдь под шубой? — Что это? — прагматично спросил его недоумевающий Сигма, складывая руки на груди. С чего он так разоткровенничался-то с ним на радостях? Посмотрел на него Николай немного удивленно, словно не мог поверить, что кто-то мог не знать эти блюда. — Ах, ты! Вот скоро и узнаешь, — закивал тот, — а еще, вот ты любишь театр? Пускай даже нет... но я тебя всё равно свожу, если решишься выучить русский! Ради той самой прекрасной сцены Большого театра это того стоит. Такому предложению Сигма ничуть не удивлен. Это словно был тот факт, который Николай никогда не говорил в слух, но по его поведению можно было заметить. — Ну... Я и не отказываюсь. Должно быть, там достаточно интересно, — немного улыбнувшись, предположил Сигма, а затем задал нейтральный вопрос, — как давно ты этим увлекаешься? — Очень давно, с юности! — ответ Гоголя не заставил себя ждать, но слишком подробно рассказывать тот не решился, — отдал тогда я театру свою душу, сочинял сценки, выступал. Был я рад вызывать неподдельные эмоции. Мог бы я даже стать актером, но увы, судьба распорядилась иначе. Впрочем, я ни о чем не жалею, жизнь - настоящая загадка, подобная бесконечному лабиринту. Никогда не узнаешь, на какой из его выходов наткнешься, пока не попробуешь начать жить! Слова Николая заставили Сигму невольно задуматься: казалось, что разговаривает он с самым обычным человеком, бесконечно далеким от всех этих преступных интриг, который не убивал людей, не устраивал теракты, а просто жил свою обычную жизнь. Что же в этой жизни заставило его так измениться, стать жестоким и бесчеловечным? Определенно, у Николая Гоголя было свое искусство, своя сцена, и она, отнюдь, уже не в театре. Декорациями ему стали — залитые кровью полы, реквизитом — опасное оружие, зрителями — безжизненные тела убитых, а на этой сцене он главный актер, главный злодей своей же трагичной пьесы, под названием «жизнь». — Думаю, ты мог бы стать прекрасным актером, — размышлял вслух Сигма, уводя взгляд в сторону, — что же стало преградой на пути такого убежденного в своей правде человека, как ты? Комнату наполнила невольная тишина, перебиваемая падением замерзших капель на подоконник, те растекались по окну, образуя струящиеся узоры. — Ох, Сигма, — ловко скрывая неприятные эмоции, усмехнулся Гоголь, а затем двинулся и стал разгуливать по комнате, — думаешь, я знаю точный ответ? Забавно! Да было это так давно, что я совсем растерял все детали в памяти. Сначала хочется одного, потом другого... в итоге приходишь к тому, что о лучшем и более правильном пути, чем сейчас, и мечтать нельзя! — вдруг излишне самодовольно заявил тот, словно пришел к нежданному озарению, а затем предложил, — давай лучше решим, что возьмем с собой! У меня так много ненужных вещей... Проще просто сжечь эту квартиру, а не рыться в хламе, — тот громко рассмеялся, уже готовый приступить к этому самому действию. — Ты обустраивал свой дом много лет, а теперь просто хочешь всё сжечь? — удивленно спросил его Сигма. Для него это казалось настоящей дикостью, словно он бы пришел к осознанному решению уничтожить свое же Казино. Впрочем, это уже сделали за него, но на душе уже которую неделю остается тяжелый, невосполнимый осадок утраты. — Именно так! Тут нет ничего ценного! Это всего лишь вещи, — пожал плечами Гоголь, пренебрежительно махнув рукой, — но ты можешь отсюда взять себе всё, что угодно, если у тебя ничего нет! — Ты прав, у меня на самом деле ничего нет, — немного с грустью согласился Сигма. Кажется, Гоголь заметил, что этими словами невольно задел своего нового приятеля, но решил проявить равнодушие. В утешениях и поддержке он ни разу не был хорош. — Люди - рабы своих вещей! — звучно заявил ему Николай, артистично разводя руками, — Мы, люди... даже я, регулярно складируем бесполезное барахло, которое нам не нужно, которое нам навязало общество потребителей, мы привязываемся к прошлому, вещам, воспоминаниям... Знаешь, почему я оставил это всё здесь? Почему ничего не менял, не пытался переехать? Чтобы потом, когда я уйду отсюда, это сгорело синем пламенем и я смог на это посмотреть! — его улыбка стала похожа на улыбку истинного психопата. Остолбенев, Сигма долго не мог подобрать своих слов. Категорически он был с ним не согласным. Что может быть ценнее того, чтобы иметь дом, прошлое, семью? Он с самого рождения был этого лишен, а тут этот сумасшедший человек, заявляет, что это бесполезный хлам. Да Николай даже близко не представляет, каково быть на его месте! При этом Гоголь еще умудрялся противоречить сам себе. Если бы тот действительно хотел избавиться от своего прошлого, то в Россию он бы никогда не решился поехать, не придавался бы никаким воспоминаниям. Жил бы и дальше в новой стране. Сплошной и необъяснимый бардак в голове у этого человека! — Хочешь сказать, что все материальные ценности, воспоминания - это мусор? — его светлые глаза блеснули с раздражением, — ты хоть представляешь, каково это быть никем, ничем, без всего, без прошлого? — Это есть истинная свобода, друг мой! — он насмешливо цокнул и помахал указательным пальцем прямо перед лицом Сигмы. — Я не хочу с тобой спорить, но я с тобой категорично не согласен в этом вопросе. И вообще... — Давай-давай! Делай с этим хламом, что хочешь, — резво схватил его за плечи Николай, подгоняя вперед, а затем сменил тему, — а я пока приготовлю что-нибудь на вечер, нам выезжать из города через четыре часа. Я арендовал нам частный самолет в Токио, так что всё должно пройти очень скучно и без происшествий - прямо как вы с Достоевским любите! — Хорошо, — кивнул ему Сигма, уже не имея никакого не желая спорить с доводами владельца дома. Пустая трата сил. Пусть каждый останется при своем. Взгляд его загулял по залу: быть может, он сможет сохранить отсюда хоть что-то. Какая-то часть его желала уважительно отнестись к прошлому Николая Васильевича, которым он же и халатно пренебрегал. В чем же причина такого премерзкого мировоззрения - оставалось сейчас только догадываться. Квартира была заставлена множеством полок, с различными безделушками, сувенирами, какими-то альбомами и рамками. Некоторые предметы были совсем странными: шерстинки, шелковинки, ленточки, цветные бумажки, и самое странное - все разложены аккуратно. По третьей стене шел книжный шкаф, сверху донизу набитый английскими, испанскими и русскими романами, а так же научной и исторической литературой различных спектров. При этом, все, как бы для придачи общего характера, было покрыто давнишней пылью и почти грязью. Одну из заинтересовавших его книг он взял в руки и внезапно ее выронил, даже вздрогнул. Чувствовал Сигма себя дискомфортно, вот так роясь в чужих вещах, и уже успело придти ему в голову: что я делаю? — Я не специально, — виновато улыбнулся тот, зыркнув на Гоголя, который уже копошился в столешнице на кухне. — О чем ты? — эхом ответил ему голос из другой части огромного зала. — Неважно, — отмахнулся Сигма, зачем-то открывая книгу: языка, на котором она была написана, он не понимал, но заметил, что в нее, поверх картинок, были аккуратно вклеены различные листочки и веточки, словно Николай собственноручно искал каждое растение, о котором говорилось в данном издании. Это открытие почему-то показалось ему довольно трогательным; страницы засалились и пожелтели, словно ей уже было много лет, но было видно, что ее открывали и ни раз, — а что это за книга такая? — Чудный вопрос! Какая? — Да тут... какие-то растения вклеены, — озадаченно сообщил ему Сигма, намереваясь узнать хоть что-то. С кухни послышался громкий треск упавшей на пол сковороды. — А-а-а, эта! — громко усмехнулся Николай, сразу поняв о чем речь, — так в детстве в деревне жил, от безделья ходил, собирал! По тогдашней глупости с собой сюда прихватил, да закинул на дальнюю полку к остальным! — Ты всё это прочитал? — удивленно спросил его Сигма, рассматривая шкаф, совершенно не подозревая о данном увлечении Гоголя; такие предпочтения в досуге больше походили на Достоевского. — Всё... или почти все! Я покупал некоторые книги, но так до них и не добрался. Уже два года, как мне совсем надоело читать, — спокойно пояснял ему тот, энергично нарезая овощи на новую пасту. По неясной на то причине, Сигма за сегодня узнал о Гоголе больше, чем за все годы их совместной работы. Должно быть, сегодня тот был действительно в благоприятном настроении на подобные личные разговоры, позволяя узнать себя. Пускай, у Сигмы не было своего прошлого, но узнавать чужое было действительно очень интересно. Внезапно, на самом верху огромного шкафа молодой человек заметил нечто похожее на альбом, он был сокрыт слоем пыли почти полностью, но это, отнюдь, не помешало ему потянуться и допрыгнуть, чтобы достать загадочную вещицу, которая была забита в такое труднодоступное место. Сдув пыль, Сигма с интересом перелистнул переплет и заметил там побледневшие фотографии, их было немного, но некоторые датировались аж с девяностых. Так чудно. Для человека, который живет три года, подобные цифры казались просто колоссальными. Тут, похоже, семья Николая Васильевича. Мать, отец... интересно, что с ними случилось? Живы ли они? Гоголь, скорее всего, был единственным ребенком в семье. Многие фотографии были сделаны на внутри или снаружи небольшого сельского деревянного домика. Просто куча родственников. Сигма скатился вниз по стене шкафа и сел на пол, невольно улыбнувшись, продолжая перелистывать страницы. Кажется, они были действительно счастливой семьей. На некоторых фотографиях маленький Николай с его отцом забавно кривлялись. Они явно были чем-то похожи друг на друга. Семья часто путешествовала по городам Украины, это можно было заметить по фотографиям на фоне прекрасных архитектурных памятников Одессы, Харькова и Киева. Затем альбом резко прерывается. И все это хочет сжечь Николай Гоголь? Как можно так хладнокровно поступать? Тяжело вздохнув, Сигма принял решение оставить себе этот альбом. Быть может, они когда-нибудь смогут поговорить об этом. Пускай, у него никогда не будет своей семьи, но приятно осознавать, что она у кого-то была. Говорить о своей находке Гоголю ему не хотелось. Вдруг тот скажет, что именно это и нужно обязательно сжечь. Прошлое нет смысла выбрасывать из своей жизни. Не стоит пытаться избавиться от воспоминаний, надо научиться жить с ними. Тот подтянулся к своему чемодану и закинул в нее находку, а затем схватил с полки первый попавшийся красивенький сувенир, в виде живописной, расписной тарелки и сказал: — Ладно, возьму вот это, — заявил, пожимая плечами Сигма. Он вышел из-за книжного шкафа и показывал вещицу Николаю. — О, хороший выбор! Когда я был в Риме несколько лет назад, она мне тоже понравилась, — широко улыбаясь, заявил Гоголь, помешивая соус для пасты, — кстати, в Италии такая прекрасная кухня... как-нибудь я туда вернусь, чтобы просто поесть в ресторане! — он тихо рассмеялся, — если заинтересует что-то еще - советую посетить Колизей, банально, но у него такая занимательная кровавая история! Жаль, больше там нечего ловить. Я могу потом тебе подробнее об этом рассказать, если захочешь... а сейчас у меня важный процесс приготовления идеальной пасты... — Да, конечно, — понимающе кивнул ему Сигма.

***

22:45 Даже часовая поездка на автомобиле, прямиком до Токио, оказалась непосильной задачей для гиперактивного Гоголя, который ворочался и не мог усидеть на месте, всё время дергаясь. То кнопку от окна растормошит, то начнет навязываться к Сигме и несчастному личному водителю с разговорами и непрекращающимися черными шутками, которые генерировал его больной разум. Быть может, они могли использовать «шинель», но после предыдущего отвратительного путешествия с окраины до Йокогамы, бывший владелец казино принципиально отказался передвигаться по Японии подобным образом. Если бы Сигма только знал, что ему будет так тяжело, то он бы отправил Гоголя добираться самостоятельно; на что тот, скорее всего, сказал. — Никак нет! Что мне делать одному в скучном аэропорту около получаса? Больше всего Сигме сейчас хотелось освободиться из салона этого тесного автомобиля и выйти, наконец, на свободу, вдохнуть морозный воздух. Там и Фёдор Достоевский уже будет, отвлечет на себя внимание этого клоуна; а он, Сигма, в свою очередь, побудет в долгожданной тишине и покое. Если Николай не может двигаться — начинаются проблемы и он становится ужасно невыносим. В голове уже предстала картина, как тот, в течение десятичасового перелета в Москву, метается по салону самолета, прыгая и активно досаждая им с вечно уставшим Достоевским. Одно забыть было тяжело. Николай был так по странному счастлив, после того как сжег собственный дом. Его глаза и улыбку надо было только видеть... настоящее безумие, переплетающиеся с хладнокровной жестокостью к самому себе и отверженностью от каких-либо материальных и духовных ценностей. Сигма не мог заставить себя постигнуть его видение мира, при этом открыто не выражая отвращение. Наконец, они остановились. Пока Николай многословно прощался с водителем, Сигма неторопливо вышел из автомобиля, оценивающим взглядом окинул окрестности и сам «аэропорт». На деле оказалось, что это никакой не аэропорт, а унылая плоская пустошь, глубоко окруженная таежными лесами, но при этом достаточно большая для взлета. Похоже, Гоголь с Достоевским уже все предусмотрели. Рассмотрел он и сам самолет — тот был достаточно небольшим, в отличие от общественных пассажирских. Впрочем, Сигме еще ни разу не доводилось летать так далеко, отчего он невольно почувствовал, как разум его захватило непонятное волнение. Вздрагивая от прохлады, тот снял со своих плеч шарф, а затем плотно замотал его вокруг шеи. Приметив знакомую фигуру Достоевского, Сигма с трудом заставил себя подавить эмоцию открытой неприязни и не отвернуться. Вот эту крысу он терпеть не мог, с того самого момента, когда Фёдор предпринял попытку убить его. Но придется смириться, он — открытая часть их компании. Ныне видеть Достоевского, доведется, в целом — достаточно часто, а всё потому что он друг Николая Гоголя; пускай, второй сам убийца, террорист, человек порой премерзкий и ничем не лучше, но в душе, кажется, он был действительно добр. Или, быть может, Сигма всё себе надумал, и летит с двумя людьми, которые станут причиной его погибели. Но лучше уж они, чем «Ищейки» или «Агентство». Услышал Сигма позади себя, как дверь автомобиля с громким хлопком закрылась. А затем вылетел и Гоголь, подобно пуле; сделал тот пару прыжков, вытянулся и разогнулся в разные стороны, словно у него уже всё успело одубеть от продолжительного сидения в одной позе. — Ох, ужасно! — подавляя зевок воскликнул тот, потягиваясь руками к небесам, — Слава Богу, это кончилось! — Это только начало, нам лететь десять часов, — напомнил ему Достоевский, скрывая за черными волосами издевательскую улыбку, — помолись еще, может сработает. — Кошмар! Десять часов... Я так давно никуда не вылетал, что совсем забыл, насколько это нудно, скучно и неприятно! — заявил Гоголь, быстрыми шагами надвигаясь в сторону Фёдора, — Но я не жалуюсь, даже не подумай. Я всё еще безмерно рад, что ты решился составить нам компанию! — Неужели? — прыснул Достоевский, не дожидаясь Николая, он резко развернулся и направился прямиком к самолету, за ним следом покатился довольно большой чемодан, должно быть, он доверху забил его любимыми книгами и техническим оборудованием. Долгие поездки ни капли его не напрягали, а даже наоборот - были как способ уединиться в своих мыслях, заняться делами духовными, прочитать хорошую книгу. Но что он не любил, так поездки организованные второпях, пришлось срочно созывать собрание «Крыс Мертвого Дома» и говорить им о своих намерениях. После долгих разъяснений, те услышали его и были согласны принять выжидательную позицию в другом, более безопасном, вдали от поисковых отрядов, городе, пока их лидер не возвратится в страну. Достоевский знал, что те могут распоясаться без его присутствия, поэтому обязал себя регулярно поддерживать связь. Насколько долго продлится его выезд — не представлял даже он сам. Ради получения Книги стоило рискнуть, но пришлось положиться на обещания Николая Гоголя, с которым ему теперь придется делить власть над новой организацией. Как это будет выглядеть — уже интрига. Раньше о подобном не могло идти и речи, но нынешние обстоятельства обязуют его попытаться довериться самому непредсказуемому человеку, которого он когда-либо знал. Тем не менее, Достоевский выбрал именно его сторону, а не решился помочь Фукучи. Не кончится ли это неприятностями — не знает никто. Но он заставил себя попытаться довериться. Ошибка ли это? Скорее всего, нет. Раз Гоголь так активно содействовал в его вовлечении во всё это действие, попытался спасти, значит Достоевский ему был слишком выгоден и избавляться от него теперь нет никакого смысла. Тот мог почти успешно это сделать еще несколько дней назад. Дела с «Таапин-Сама», Фёдор решился отложить в долгий ящик, как запасной план, на случай, если с русскими эсперами сработаться не получится. К сожалению, доверия он питал к змеям куда меньше, чем к Николаю Гоголю. Их лидер достаточно умен, у него есть четкая религиозная и принципиальная позиция, но он всё еще остается той самой змеей, которую можно использовать только в том случае, если не останется больше никакого выбора. Полагаться на одни только силы «Крыс Мертвого Дома» ныне казалось глупой и бесполезной затеей. Новая ударная команда, с неизвестными для местных способностями, дала бы ему достаточный элемент неожиданности, чтобы нанести серьезный удар по эсперам Йокогамы. Остановившись возле лестницы Достоевский поднял взгляд лиловых глаз на открывающуюся дверь. От туда вышел сам пилот, уважительно предлагая ему отложить багаж в соответствующий отсек. — Нет, прошу занести внутрь, — снисходительно отвечал Фёдор, в этот момент с ним поравнялся Гоголь. — Ну и чемодан! Ты на год что ли решил в России остаться? — подал дружелюбный смешок тот. — Если бы на год, то вещей было бы еще больше, — спокойно ответил ему Достоевский, приподнимая бровь, — а ты что? На легке, вижу. Во взгляде Николая можно было заметить лишь многозначительные лукавые искорки: — Да так, квартира сгорела! Совсем ничего не осталось, — он произнес это, подобно анекдоту. — Время идет, а в тебе ничего не меняется, — покачал головой Фёдор, поднимаясь наверх, ни капли не удивившись подобной новости.

***

14 декабря | 03:34 Летели они уже практически пять часов, но было можно заметить, как некоторые их присутствующих на борту достаточно утомились. Сигма уже давно тихо спал, уткнувшись виском в сидение самолета. Сам салон напоминал небольшое помещение, состоящее из четырех мягких кресел, с прилагающимися к ним древесными столиками. Достоевский, который никогда не засыпал раньше пяти утра, в размеренной обстановке полета чувствовал себя просто превосходно, продолжая заниматься своим обычным распорядком выходного дня — не спеша перелистывал страницу за страницей, за чашечкой ароматного чая. Не зная, чем себя занять, чуть ли не засыпающий Николай навязался в компанию к Достоевскому, который до этого убедительно просил оставить его в покое. — Федь, тебе не скучно? — он утомлено присел на ковер, уперевшись спиной об стенку с иллюминаторами. — А ты как думаешь? — равнодушно отозвался Фёдор, не сводя глаз со строк книги. — Да, у тебя определенно свои развлечения! — с трудом улыбнулся тот, — может в бридж... или блэкджек, покер? Да хоть во что угодно. Теперь Достоевский посмотрел на него: гетерохромные глаза его собеседника были словно олицетворением всепоглощающей скуки и усталости от долгого перелета. — Да какой из тебя сейчас игрок, — отмахнулся от него Достоевский, намекая на состояние Николая. — Весьма хороший, я ведь актер! Важно не то, какие у тебя карты на самом деле, а то, какие они по мнению противника. — Именно, — согласился с ним Фёдор, перелистывая прочитанную страницу, а затем добавил, — именно поэтому, шахматы гораздо совершеннее карт, подобно миру заключенному в самом себе. В картах все зависит от случая. В этот момент, Николай многозначительно улыбнулся ему со своей долей подозрительной, хитрой интриги. — Сумасшествие — есть истинная суть азарта. Разумный человек никогда в жизни не доверится удаче, именно по этому я хочу предложить тебе поиграть со мной. — По-твоему мнению я тот самый разумный человек, Николай? — подал тихий смешок Достоевский. — Великая доля здравого смысла у тебя всё же есть, но многие этого совсем не понимают, увы! Ты не какой-то там сумасшедший, на мой взгляд - ты абсолютно нормальный человек. Ты видишь этот мир объективно - именно таким, какой он есть на самом деле. Недальновидность окружающих людей поражает — они совсем не приспособлены к тому, чтобы это осмыслить и понять! Подобные слова Достоевский слышал достаточно редко, вернее сказать, никогда. Это казалось больше похожим на сюр, поскольку никто из всех тех людей, с которыми он когда-либо имел дело, не назвал бы его всецело здравомыслящим, адекватным в своих убеждениях человеком — обычно ему приходилось доказывать обратное или предлагать выгоду в сотрудничестве. Пускай, в глубине души себя Фёдор именно таковым и считает, но было действительно в диковинку слышать это от другого. — Но говоришь мне это именно ты, называя самого себя сумасшедшим. Ты говорил, что мы похожи. И сейчас ты смог меня понять. Не значит ли это то, что мы оба сумасшедшие? — Дорогой мой друг, от гения до безумства один шаг, — устало прикрывая глаза, отвечал ему Гоголь, — ты никогда его не переступал, в отличие от меня. Это невольно заставило Достоевского задуматься. Про какой такой шаг говорил ему Николай. Где же пролегла та самая грань, что их настолько отделяла? — Хочешь сказать, что раньше ты действовал менее хаотично и безрассудно? — Именно так! Но дороги назад уже нет. Теперь в моей голове происходит такое, что никто не может этого понять, даже я сам, — Николай глубоко вздохнул, складывая руки, — но я не хочу возвращаться назад. Ты всегда был достаточно близок к тому, чтобы полностью понять меня, но при этом недостаточно. Ты не можешь всегда предугадывать мои действия, как делаешь это с остальными. Но при этом, ты можешь переступать эту грань, а потом возвращаться назад, как показала рулетка! — Так вот, что ты хотел проверить, — с некоторым удивлением осознал Достоевский, мысленно упрекнув себя за то, что ранее не посмотрел на эту ситуацию с многогранной стороны, — что ж, должен признать, твое мышление, в некотором роде, действительно бесподобно. Я понимаю, почему ты выбрал именно его. Никто не сможет играть с тобой, если ты достаточно безумен для того, чтобы перевернуть весь ход игры, выйти за ее пределы. Я стараюсь придерживаться рациональной позиции, стратегии, рассчитывая ходы соперника наперед, подобно человеку, играющему в шахматы. Ты, в свою очередь, играешь в карты, полагаясь лишь на собственную удачу и мнимого джокера в рукаве. — Именно так! Теперь ты понял, почему я хочу предложить тебе поиграть в карты, товарищ Достоевский? — вновь хитро заулыбался Гоголь, вытягивая из кармана колоду, — я даже не могу быть уверен в своей победе, но она меня абсолютно не волнует. Истинная ценность жизни - ей наслаждаться. В этом и есть мой азарт! — Как символично. Из всего того, что ты мог взять в Россию, ты взял именно колоду карт, — подытожил Достоевский. Пускай играл Фёдор всегда превосходно, ему не было равных, но привлекали его только достойные соперники, здравый расчет и неподдельный азарт на победу, который ни разу не был чужд ему. — Именно! — энергично закивал ему Гоголь, — Можем сыграть... всё равно еще пять часов лететь, а уснуть я не смогу! Звучно захлопнув книгу, Достоевский невольно поддался искушению проверить способности своего оппонента. — На что играем? — Хороший вопрос! Ну, что я могу тебе предложить... деньги тебе не нужны, значит, тебе и отдам эту самую колоду, больше у меня ничего нет! — заметно оживился Николай, подтягиваясь ближе к собеседнику; его глаза заискрились от веселья и интриги. Результат игры его абсолютно не волновал, как сам процесс соревнования с более сильным противником. Желание лишить оппонента того последнего, что у него оставалось, вызывало у Фёдора нездоровый, хищный интерес. Несмотря на то, что эта вещь ему была и даром не нужна. — Сойдет, — легко согласился с ним Достоевский, неспешно делая глоток чая, — только давай без своих фокусов и мухлежа. Честная игра. Я замечу. — Если заметишь, то я справедливо проиграл! — подмигнул ему Гоголь, — Ита-а-ак! Дурак, блэкджек, бридж... или что-то другое? — Как без фишек ты в блэкджек играть собрался? — Можем использовать рубли, у меня их много, — пожал плечами Николай, приподнимаясь с пола и вытряхивая из карманов монеты разного номинала. — Очень надеюсь, что это не те самые рубли, — поставив на стол пустую кружку, с подозрением сказал Достоевский. — Так нет, это обычные рубли! — удивленно посмотрел на него Гоголь. — Зачем тебе столько бесполезной мелочи? — Чтобы ты спросил!

***

14 декабря | 08:41 Напротив вытянутого вдоль двухэтажного с огромными стеклянными окнами здания аэропорта, располагался перрон, усыпанный великим множеством самолётов. Черный громоздкий чемодан в левой руке неуклюже громыхает сбитыми колесами по бесконечным лестницам «Шереметьево». Несмотря на утреннее время и среду, народу было достаточно много. Ожидающие своего авиарейса люди громко разговаривали, гремели вещами и багажом, некоторые спали прямо на креслах, а другие завтракали и пили кофе. Возле пунктов таможни тянулась черноголовая очередь из толкающихся китайских туристов, обременённых нешуточной поклажей. На фоне таких людей, невольно почувствуешь себя праздным буржуином среди сутолоки озабоченных папуасов. С трудом пройдя все испытания паспортного и визового контроля, утомленная троица последовала на выход из аэропорта. Всё прошло, на радость, легко и изящно, их беспрепятственно пропустили в страну пункта назначения. Несмотря на раннюю преступную деятельность, Фёдор Достоевский и Николай Гоголь пока не были в открытом розыске в России. В случае Фёдора это — очевидный факт, что нельзя было сказать про Николая, в его случае, это скорее вызывает открытое недоумение. Но, тем не менее, пришлось использовать паспорта с поддельными именами. Николай лениво зевал и потягивался, глаза его смыкались несколько раз и голова опускалась. При этом тот всё еще умудрялся выжимать из себя достаточно энергии на клоунские манеры. Похоже, он давно привык рано ложиться и рано вставать, но тогда, вместо сна, он предпочел приятную компанию Достоевского наравне с блэкджеком и светскими разговорами. — Что-то совсем не холодно в этой вашей России, — отметил Сигма, когда они прошли на выход, ближе к дорожной полосе, которую уже забивали пробки. Местный климат больше напоминал заснеженную накануне Йокогаму. Чуть прохладнее, чем он привык, но не критично. Единственное, что его смущало, так это языковой барьер, он не понимал, что было написано на большинстве вывесок, как и то, что ему пытались сказать принимающие на таможне. Стоянки такси окружали аэропорт с разных сторон, но, тем не менее, ближайшая из них находилась в двадцати минутах. Проще было вызвать такси самостоятельно. — О! Тут ты прав! — усмехнувшись, согласился с ним Николай. Тот энергично двигался впереди, иногда поворачиваясь, чтобы проверить: не отставали ли остальные от него, — Но в этом городе и не должно быть холодно! — Если бы мы были в северной части, где преимущественно преобладает арктический и субарктический климат, ты бы так не сказал. Не встречаясь взглядом с внезапным собеседником, Сигма глубоко вздохнул. — Это я понимаю. Но надеюсь, что мы туда не поедем. — Кто знает... — немного издевательски ответил ему Достоевский, рассматривая окружающие их здания, словно пытаясь вспомнить что-то важное, — Николай, когда будет происходить встреча с твоими «знакомыми»? — Ох, точно-точно! — закивал тот, а затем отвел взгляд и задумчиво почесал подбородок, — если судить по местному времени... то через пять часов! — И что же нам делать эти пять часов? — задал ему встречный вопрос Фёдор, совершенно не желая таскаться с огромным чемоданом по всей Москве в угоду чужих развлечений. — Можем прогуляться! Для здоровья, говорят, полезно, да и посмотрим, что тут интересного поменялось за столько то лет! С таким предложением Достоевский был вынужден не согласиться. Он не видел смысла в такой варварской трате времени, которое он мог бы уделить самому себе. Именно по этой причине терпеть он не мог праздники, вечеринки, прогулки, сборища. Чем старше он становился, тем сильнее ощущал, будто какая-то неведомая сила с каждым годом по крупице забирает у него желание радоваться бессмысленным мелочам, если те не вносили ничего полезного в достижение поставленных целей, его умственное саморазвитие. Может, все дело тут совсем не в возрасте, а здравом рассудке? — Для здоровья сейчас будет полезен только отдых, — прыснул тот, — больше, чем уверен, что кроме плитки на улицах, тут ничего не меняется. Подавая громкий смешок, Гоголь не решился с этим поспорить, но отходить от своих планов не собирался. — Кстати, о знакомых! Я подозреваю, что они у тебя тоже, наверняка, есть, — вдавался в предположения Николай, совершенно ничего не зная о начале пути своего друга, кроме того, что тот покинул Россию, когда узнал про существование Книги, — не пытался ли ты связаться хоть с кем-то? — Наши с ними пути уже разошлись давным давно, — холодным тоном ответил ему Достоевский, при этом стараясь не подать удрученный вздох. Пришлось порыться в давнишних воспоминаниях, — нынче, при должном желании, я мог бы обратиться только к одному человеку, но пока не вижу в этом смысла. У него другая жизнь. — Хорошо! Не желаю мучать тебя расспросами, но порой не могу устоять! — в этот момент Николай почувствовал, что полез не туда, куда следовало бы. Не желая нарваться на грубость, тот решил сменить тему, — Ну же! Поехали! Будем гулять по Красной площади! Там сейчас наверняка всё украсили... Новый год совсем скоро. Я слышал, что там интересные домики стали выставлять, да увесили всё сплошь и рядом золотистыми гирляндами, так что всё теперь напоминает какой-то уютный зимний фестиваль! Пускай сейчас не вечер, но пока мы свободны, можно сходить, — в красках расписывал ему Николай, хватая своего мрачного приятеля за плечи, — А еще... а еще! Там есть огромный каток! Я очень хочу туда, пошли-пошли! — Каток? — лишь смог выдавить Достоевский, находясь сейчас в некотором раздражении. Он сделал шаг вперед, скидывая с себя руку Гоголя, — Куда угодно, но только не туда. — Тогда на каток не пойдем, а будем просто гулять! — попытался выйти на компромисс Николай. — Ты всегда такой дотошный? — задал ему риторический вопрос Фёдор, складывая руки на груди. — А ты ненавидишь веселье? — У меня есть свои развлечения, — отмахнулся от него Достоевский, но при этом чувствуя, что еще немного и Николаю удастся его заставить. — Тут наше такси подъехало... — немного неловко заметил Сигма, глядя на автомобиль, находящийся от них неподалеку. — О! Замечательно! — восторженно воскликнул Гоголь, в пару прыжков оказавшись возле двери, а затем залетая в сало. — Нас высадить возле ГУМа!

***

10:34 Красная площадь в холодный декабрьский день привычно поглощает в себя толпы туристов. По одиночке и парами, группами и шеренгами они топтали накануне выпавший снег, переходя от одной достопримечательности к другой, стояли в очередях возле возле древесных домиков-магазинчиков с сувенирами. Теплое солнце, разлитое щедрой рукой Всевышнего, играло в снегу, отсвечивалось от медных каменных прямоугольников восьмиконечной звезды в круге, с надписью по периметру: «Нулевой километр автодорог Российской Федерации». Пункт «остановки», установленный на границе Манежной и Красной площадей, манит к себе очередные волны туристов. По кругу и вразброс — толпа зевак, наблюдающая за глупыми спорами трех новоприбывших гостей на этом небольшом пятачке под ногами. — Давай-давай, загадай желание! — с трудом сдерживал смех Николай Гоголь, посматривая на лицо Достоевского, которое выражало открытое недоумение, — у меня есть монетка! — восторженно воскликнул тот, всовывая ее в руки своему приятелю. — Ну и дурь, — фыркнул Фёдор, совершенно не желая выполнять предложенное действие, — может займемся чем-то другим? — Нет! Ну, давай, бросай скорее монетку, загадывай, смотри, сколько людей вокруг тоже ждут своей очереди! — непреклонно навязался к нему Николай, а затем развернулся и обратился к окружающим, — мой хороший друг не верит, что его желание исполнится, представляете? Группа лиц лишь посмотрела на странного незнакомца в шляпе с открытым замешательством, но некоторые из них решились поддержать инициативу и сказали, что пока его приятель не попробует — не узнает. Николай не мог в этом с ними не согласиться. — Я могу загадать, чтобы ты отстал от меня? — иронично посмотрел на него Достоевский, прокручивая в пальцах монетку. — Конечно, ты можешь! Но смотри... если я умру, то не успею познакомить тебя с новыми приятелями! — Если дорогу переходит черная кошка, то ты не выходишь из дома? — заметил Фёдор, сохраняя привычное хладнокровие. Это было насколько глупо и нелепо, что он не мог поверить, что это на самом деле с ним сейчас происходит. Это вот так, оказывается, обычные люди живут? Он уже не помнил, когда последний раз выходил на улицу, без особой на то необходимости. Звонко рассмеявшись, Николай помотал головой, а затем многозначительно прищурился. — Как раз нет! Это будет причиной, по которой я выйду из дома! Если бы судьба хотела с нами связаться, то делала бы он это другими способами. Не зря же он дала нам наши способности. А желания - это желания, просто весело! — развел он руки, рывком схватив Сигму за плечи, а затем обратился и к нему, — Ты тоже поспеши! Не зря же мы сюда приехали! — По-моему, это довольно забавно, — скромно улыбнулся Сигма, похоже, ему было достаточно увлекательно заниматься простыми, безобидными вещами, которые не относятся к криминалу, за которыми не последуют чьи-то смерти, — давай сюда свою монету. Вместо ответа Гоголь чуть наклонился вперед и в наигранно-официальной манере передал тому рубль, расположившийся посередине двух его ладоней. — Ваша монетка, уважаемый товарищ Сигма! — спокойным тоном проговорил тот, смотря на того снизу вверх, а затем выпрямился и подал громкий смешок, переводя взгляд на Достоевского, — ну, а ты, что? Ну же! — Вот и проверим действие «удачи» путем кратковременного эксперимента: умрешь ты сегодня или нет... — Нет и нет! Даже не смей такого загадывать! — обиженно фыркнул Гоголь, всё еще продолжая улыбаться, — лучше давай что-нибудь положительное! — Чем же это то не положительное... — лукаво-серьезным тоном отвечал ему Фёдор, отводя взгляд, а затем спросил, — что этакое загадывают эти ваши обычные люди? Чем упорнее Достоевский избегал общения с другими, тем больше осознавал, что начинает воспринимать человечество как некое чужеродное племя, чьи обычаи и язык были ему темны и непонятны, всё от того, что жизнь среднестатистического человека казалась ему просто посредственной. В этом плане они очень разные с Николаем Гоголем, которому была далеко не чужда всякая чушь. Хоть, казалось бы, должно быть абсолютно наоборот, ведь неординарное мышление того стояло в абсолютном разрезе с тем, что принято называть в обществе «нормальным». Или как раз в этом и дело? Нельзя было четко сказать о его личности абсолютно ничего, он словно сочетание несочетаемого, колесо фортуны. Достоевский невольно ловил себя на мысли, что хотел бы больше начать его понимать. Почесав подбородок, Николай посмотрел в небо, словно о чем-то вспоминая. Похоже, сам он уже толком не знал ответа на этот вопрос. — У каждого человека есть желания, которые он не сообщает другим, и желания, в которых он не сознается даже себе самому! Я не могу знать, что именно нужно загадывать... ты сам должен знать ответ! Так по-чудному странно, что Николай относился к такой глупой мелочи весьма серьезно, словно она как-то повлияла бы на его жизнь. Достоевского это даже начинало немного забавлять, поэтому решил он, что сегодня не будет ему портить настроение. Он положил монетку на палец и подбросил. Та, кругом перекатившись, со звоном упала на каменную плиту. — Прекрасно! Надеюсь, я сегодня не умру! — громко рассмеялся Гоголь, обнимая своих приятелей за плечи двумя руками, — Ой! Вон, смотрите, сколько народу! Что же там такого интересного? Пошли-пошли! — Я предпочту спокойную атмосферу, — отрезал Достоевский, а затем, не дожидаясь ответа, схватил чемодан и направился в противоположную сторону, ближе к Охотному ряду. — Ну, хорошо! Веди куда угодно! — легко согласился с ним Гоголь, сорвавшись с места, но ничуть не расстроившись. Похоже, хорошо проведенное в компании время ему было куда важнее, чем место, где он будет это делать, — И куда же? Музей, библиотека, а может достопримечательность какая? — Нет... куда скучнее. Я голоден, — спокойно ответил ему Фёдор. Таким образом, зашли они в один из ресторанов. Первыми в глаза бросались великолепные хрустальные люстры, свисающие с высоких белых потолков, в подвесках переливались и мерцали огоньки, а на стенах между окнами и зеркалами сияли электрические светильники. Местный оркестр компактно помещался в углу зала, и лившаяся оттуда нежная музыка свободно парила по всей зале, обставленной солидной мебелью с яркой, узорчатой обивкой. Масляные картины на стенах, высокие папоротники изящно завершали аристократическое убранство интерьера. Всё это было выглядело пугающе превосходно. За огромными, панорамными окнами, которые по уголкам закрывали вывешенные над ними шелковые портьеры, можно было созерцать прекрасный вид на государственный исторический музей. Внутри здания царило уютное, искристое настроение. Со всех сторон доносились приглушённые звуки разговоров и негромкий звон бокалов. Задумчиво разглядывая помещение, Сигма подавил вздох. Неужели его ожидает очередное застолье, где эти двое будут общаться между собой, на своем языке, а ему, в свою очередь, не остается никакого выбора, кроме того, как просто молча сидеть, есть и старательно делать вид, что он в этой компании явно не лишний? Лучше бы его просто отправили на какую-нибудь московскую квартиру, где он мог бы отоспаться и как-следует отдохнуть. Беседа вдвоём и беседа втроём — совсем разные вещи, так уж всё устроено. — А еще скромнее местечко не мог выбрать? — иронично пошутил Гоголь, невольно своим громким голосом привлекая внимание к себе всех посетителей. Если у заведения был четкий дресс-код, его бы точно не пропустили. — Зачем, если я могу себе это позволить? — отмахнулся от него Достоевский, проходя в этот огромный зал, словно к себе домой и стягивая с себя длинное темное пальто. Не пришлось излишне долго ждать, прежде, чем их заметят. — Добро пожаловать, мистер Достоевский, — уважительно поприветствовал его один из официантов, с отчетливым французским акцентом, — я могу провести вас и остальных гостей к вашему столу? — Ты, что, столик заранее заказал? — удивленно спросил его Гоголь. Посмотрел тот на него в некотором недоумении. — А как же. Тут всё так и делается. Гетерохромные глаза его собеседника заискрились от забавы и приятных чувств. — Нет, я не об этом! Ты знал, что я тебя потащу погулять по Москве, — заявил тот, — и ты знал, что согласишься! — Это было очевидно, что у меня, после перелета, останется свободное время, которое ты обязательно захочешь потратить, — равнодушно отвечал ему Достоевский, уже занимая место за дальним столиком возле окна. — Очень предусмотрительно, ты себе не изменяешь, — подал смешок Гоголь, следуя за своим товарищем. Официант, как из-под земли, вырос возле них, в ожидании, когда дорогие гости сделают заказ, желательно на пару десятков тысяч. Выбор в меню был действителен обширен, но Достоевский остановил свой выбор на «турнедо». — К мраморной говядине лучше всего подходят красные вина, могу ли предложить вам какое-либо из них? Например, «Кортон-Брессанд» или... — обратился к нему официант. — Какой такой картон? Давай тащи сюда, никогда не пил вино из бумаги, — воскликнул Гоголь, громко рассмеявшись. Его заинтересовало не сколько само вино, сколько его забавное название. — Я не пью алкоголь. Любой черный чай, пожалуйста. Приняв заказы у всех гостей и записав их в бланк, тот уважительно кивнул гостям и отклонился. — Что, совсем не пьешь? Ну ты даешь! — заметил Гоголь, немного удивившись этому факту, хоть это и было очевидно. Он ни разу не видел, чтобы Достоевский употреблял алкоголь, — родился в России и не пьет! — Лучше быть единственным трезвым человеком, чем потом пожинать последствия, — вздохнул Фёдор, рассматривая пейзаж за окном, — да и вкус у алкоголя отвратительный. Даже не представляю, как ты пьешь эту дрянь. — Теперь я заинтригован! А как ты себя ведешь, когда пьян? — спросил его Николай, уже не беспокоясь о том, что его вопрос мог показаться излишне бестакным, — вот я... ой, лучше не вспоминать! Такой ужас, вот ты... когда-нибудь просыпался в весь в крови, в церкви в обнимку с расчлененными монашками? Там везде кишки висели по... — Ну и мерзость, — прошептал Сигма, всем своим видом показывая свое отношение к этому. — Даже слышать не хочу, — это было явно не то, что Достоевский когда-либо хотел знать, — это именно то, о чем я и говорил. Николай уже давно осознал, что единственный способ развлечь некоторых людей — это сидеть и слушать рассказы на интересующую их тему. Всё должно быть иначе, но Достоевский, на самом деле, далеко не самый приятный слушатель — наоборот, тому больше по душе, когда задают вопросы, а он на них отвечает... или не отвечает по каким-либо причинам. — Хорошо, сменим тему! — самодовольно подытожил Гоголь, складывая руки на столе, а через несколько мгновений позже он спросил, — о чем же больше всех ты любишь говорить? О Боге, о своих целях, о людях, а может науке или о той жизни, которую ты так старательно хочешь избежать? Это, как ни странно, звучало довольно серьезно, словно в его собеседнике сработал переключатель и он вновь превратился того самого человека, с которым можно было дискутировать часами. — Конечно о Боге, — прикрыл глаза Фёдор, а затем добавил, — но какую такую жизнь я стараюсь избежать, Николай? — Хах! Обычное существование как меня, так и для тебя - полнейшая скука, товарищ Достоевский, но... как и являться только одной стороной самого себя, которая отражается во всем, что приходится делать. Контраст - вот, что интересно, каждый день меняешься подобно хамелеону. Именно поэтому каждый мой день так отличается от предыдущего! Но вот почему ты не хочешь принимать все стороны этой жизни, избегаешь их? Тебе так комфортно? Гоголь при этих словах взглянул на Достоевского: у него что-то странное выражалось в глазах. — Что же я могу тебе на это сказать? Я специально кажусь далеким от земной информации, потому что это единственный способ избежать пресыщенного отношения. Все, что я делаю, происходит внутри, подсознательно, потому что духовность не поддается рационализации. Я не наделен нужным количеством времени, чтобы переводить то, о чем я думаю, в форму разговора. Разговор вслух наедине с собой производит впечатление диалога с Богом, которого мы носим в себе. Свобода моей совести есть абсолютный догмат, я тут не допускаю споров, никаких соглашений. — Во-от я обожаю разговоры. Я буду готов изменить свое мнение, пусть только меня переубедят! — подал смешок Николай, не желая ныне быть не согласным с данной позицией Фёдора, — Истина познается в свободе и через свободу. Правда, которая мне навязывается, во имя которой они требуют, чтобы я отказался от своей свободы, - это вовсе не правда, но есть кровавое искушение. А знание другой правды сделает меня свободным. Но в конце есть одна свобода, в начале другая свобода. Я свободно познаю ту истину, которая меня освобождает. Я верил всю жизнь, что божественная жизнь, жизнь в Боге есть свобода, вольность, свободный полет, беззаконие, анархия! В этот момент официант занес им еду, отвлекая этих двоих от непостижимого окружающим диалога. Вооружившись столовыми приборами, Фёдор даже не думал прекращать данную беседу. Если хотите потратить время Достоевского — просто заговорите с ним о Боге. — В твоих словах есть доля истины, но в одном я вынужден с тобою не согласиться, — продолжил тот, ловким движением лезвия разделяя на несколько частей кусок мяса, — свойства Всевышнего совершенно не подобны свойствам его творений. Он же и является источником добра и зла, но при этом обладает собственной святостью, под которой подразумевается совершенная непричастность злу. Бог - есть справедливость, он есть и праведное наказание за греховность и отречение от его высшей истины. Он дает нам испытания Веры. Мы все получаем ровно то, что заслуживаем, мы делаем ровно то - то что он позволяет нам делать. Мы не получим от него ничего из того, что хотим, но мы получим все, что нам было нужно. Тео­логия, которая обладает привилегией нелепости, ставит над бессмертными и, следовательно, бесконечными человеческими душами противоречие, искажая абсолютную бесконечность Бога. Она создала фикцию Сатаны, представляющего собой настоящий бунт существа против существования абсолютной бесконечности, против Бога. И о чем же это говорит? О том, что кто-то сможет соперничать с самим Богом? В чем же смысл, если существует лишь испытание Веры? И подобно тому как Сатана взбунтовался против выс­шей бесконечности Бога, точно так же грешные отшельники взбунтовались от истины его. Но они наивно полагают, что их отрешенность не была дана самим Богом, для того, чтобы с ней бороться. Вожделение грехам и условное спасение бессмертных душ от смерти безусловно непримиримы. Именно поэтому я придерживаюсь своего видения Бога, ни одно священное писание не сможет всецело отразить его истинную сущность. За столом повисло долгое молчание, пока все обдумывали значимость этой информации. Николай Гоголь, медленно отпивая вино из бокала, ответил ему следующее: — Забавно! Интересная точка зрения, но... неприятие любой земной несвободы, тирании, лишение выбора по-своему влечет меня к Богу, при условии, что этот Бог также свободолюбив и вольнодумец, почти анархист! — уверенно заявил тот, в душе радуясь, что ему представился шанс высказаться на эту тему самому, — ты можешь быть со мною не согласен, но спасение, которое не было бы свободным и не исходило бы от свободного человека, ничего бы нам не сказало! У меня есть основное убеждение, что Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу. Это противоречит твоему понятию о том, что он не дает нам никакого выбора, кроме добра или зла. Я предпочитаю думать лишь о том, что таких понятий не существует в природе! Но я согласен с тем, что Бог дает нам ровно то, что нам нужно. Плот­ские, человеческие, земные привязанности, цивилизацию и куль­туру духа, все, что с человеческой, преходящей и земной точки зрения - громадно, но перед лицом вечности, бессмертия и твоего Бо­га - равно нулю. По твоему мнению, величайшая человеческая мудрость не является ли слабоумием перед лицом Бога? Такие слова вызывали у Фёдора на душе недоумение, поскольку Николай никогда ранее не давал никаких намеков на то, что является, в своем нетипичном роде, религиозным человеком, который что-то понимает, осмысливает, а не только поверхностно шутит на этот счёт. Но то, как Гоголь поступал, и то что он сейчас сказал идеально отражало всю сущность его самобытной свободолюбивой философии. — Что ж, я не удивлен, что у тебя есть свое собственное мнение на этот счёт. Над этим даже стоит подумать, — ответил ему Достоевский, а затем решил ответить на поставленный вопрос, — и нет, истинная человеческая мудрость, если она не стоит в разногласии с самим Богом, не является проявлением слабоумия, это тот дар, который мы должны постигнуть сами, чтобы приблизиться к Богу и высшему пониманию вещей в своей природе. Но способны к этому далеко не многие. Всевышний создал человека для общения с собой, но люди стремятся к посредственности, ограниченности в своем познании, не позволяя своему разуму выйти за пределы привычных, удобных им вещей. Даже глубоко религиозные люди очень далеки от Бога, потому что полагаются лишь на навязанное им определенной религией и обществом представление. — О! Вот в этом я с тобою полностью согласен!

***

13:45 Вход действительно был немного темным и неприметным, под воротами, но сам дом состоял из шести больших, светлых и высоких комнат, разделенных темным фасадом, и, таким образом, одна выходила на улицу, другая - во двор. Гостей данного дома было всего двое, всё от того, что Сигма решил отлучиться от их компании и потратить время на то, чтобы подыскать себе подходящую квартиру, через некоторых знакомых ему русских арендодателей, некогда посетивших его казино. Благо, подобных полезных связей у него хватало, чтобы суметь как следует сориентироваться в новой стране. Ранее он тратил достаточное количество времени, чтобы наизусть выучить имена, привычки и данные каждого своего посетителя и это, оказывается, давало свои плоды. Участвовать в преступной деятельности новой организации он наотрез отказался. В углу зала, на ломберном столе с прожженным сукном стоял самовар, и чай разливал в полунаклоненном положении невысокий, худенький человек, облаченный в неизносимый красный вицмундир с позолоченными пуговицами и густыми эполетами на плечах. Недлинные каштановые пряди падали ему на карие глаза, вынуждая периодически, при этом немного нервозно заправлять их за ухо. Первое впечатление производил весьма серьезного, задумчивого человека, но затем на его строгом лице вырисовалась искренняя радушная улыбка, стоило ему заметить вошедших гостей. — Угадай кто? — прямо с порога громко рассмеялся Гоголь, быстрыми шагами углубляясь в зал. — Друг мой дорогой, Колька, как же я долго тебя не видел! Иди сюда, — голос человека звучал весьма мягко, но при этом достаточно звонко, — не думал я, что когда-нибудь тебя увижу, столько долгих лет пролетело, — он бросился на встречу к Николаю, кутая того в свои объятия. — То же мне! Думаешь, что я вас всех тут навсегда оставлю? Глупости. Еще успею вас измотать своими бесконечными разговорами, помяните мое слово! — заявил Гоголь, похлопав приятеля по спине, а затем отстранился и демонстративно посмотрел на Достоевского, продолжающего стоять на месте, а затем обратился к своему собеседнику, — смотри, знакомься, это тот самый мой товарищ и коллега из Йокогамы - Фёдор Достоевский! Он теперь будет с нами работать! — О! С писем я о вас наслышан. Приятно с вами лично познакомиться, поучительно узнать этакого образованного человека, — тот сделал пару шагов в сторону Фёдора, протягивая ему свою тонкую руку, — можете звать меня Михаил Лермонтов! Ранее я имел честь работать с нашим общим коллегой около четырех лет. Признаться честно, Фёдор не знал абсолютно никого из приятелей Гоголя, поэтому ему оставалось только самому интересоваться всем тем, что он хотел бы знать. Первое время дастся ему точно тяжело. Придётся сначала оценить, качественно проанализировать новые ресурсы своим собственным методом, затем взвесить все положительные и отрицательные стороны, а только потом думать об использовании новых эсперов в своих целях. Но ради этого нужно получить достаточный уровень уважения и доверия. — Весьма приятно, — ответил на рукопожатие Достоевский, а затем спросил, — я могу задать весьма личный вопрос? Николай тем временем уже ушел к столу, позволяя этим двоим продолжить свой диалог. — Если того желаете, но в пределах разумного, — кивнул ему Михаил, оценивающим взглядом скользя по безэмоциональному лицу собеседника. — Почему вы спустя столько лет решили продолжить свою деятельность? Насколько я знаю, данная организация находилась в упадке достаточное количество времени. — Это не личный вопрос, — слабо улыбнулся ему тот, — я вижу, вы очень прямолинейны, любите разговаривать только по делу. Что же мне вам ответить? Я и не думал заканчивать свою деятельность в тот момент. Всё произошло спонтанно, у нас, с остальными коллегами появились большие разногласия в координации дальнейшей деятельности «Мертвых Душ», после ухода Николая. Как говорят... когда наступают холода, голодные собаки будут готовы драться за каждую обглоданную кость. Мы с коллегами приятели, но никак не друзья, которые способны договариваться самостоятельно, принимать идеи друг друга. Прилагал я усилия, чтобы договориться с каждым из них, предлагал не изменять изначальному плану... так бы данная организация не развалилась, но всё это оказалось пустой тратой времени и сил. Жадность до власти у некоторых участников не отнять. Но важно понимать одно, что у власти стоять должен именно тот человек, который умеет принимать чужие точки зрения и искать соприкосновение. Насколько я знаю, вы приехали сюда не просто так, вы нацелены делить власть с моим другом, поэтому я хочу спросить вас, насколько вы готовы идти на компромисс ради других? Внимательно выслушав позицию Лермонтова, Фёдор сделал вывод, что сейчас общается с действительно умным и созидающим человеком, который готов отбросить бессмысленные расприи, самого себя, свои мимолетные устремления и интересы, ради достижения той самой цели, которая стояла куда выше его личности. С таким точно можно будет работать. Находясь сейчас под испытывающим взглядом Михаила, тот помедлил, но ответил следующее: — Где есть выгода желанная, там и отсутствует раздор. Отнюдь, я наслышан о ранней деятельности «Мертвых Душ», включая сам конфликт интересов. Сколько я себя помню, приходилось окружать себя людьми с разными интересами и мировоззрениями, приходилось с ними только мириться, давать им желанное и направлять их по одному пути, который нас всех объединял. Вы спрашиваете, способен ли я на это? Более чем, но только с одним условием — наличие точек соприкосновения, как вы говорите. — Хорошо, — вполне удовлетворенный ответом кивнул ему Лермонтов, — только знайте, в это нелегкое время, я полагаюсь на вас сейчас не меньше, чем на Николая. Он мне говорит, что в этом вопросе вам можно доверять и я буду готов пойти на это, если ему так угодно. Но вы должны понимать, что мое доверие дорого стоит и разбрасываться им я не советую. Вы проницательный человек и уже знаете, чью сторону я приму, если возникнет какой-либо конфликт. Прошу отнестись к этому с пониманием! — Так оно и будет, — спокойно отвечал ему Достоевский, уже заранее предсказав подобные условия, — я бы не приехал сюда, если бы не был ни в чем уверен. Глупость и легкомысленность для меня подобны антонимам. Я полагаюсь только на расчет, удачную стратегию и рациональный подход. Не в моих интересах допускать погрешности, которые будут служить мне в убыток. — Очень здравый подход, я такое уважаю. Очень надеюсь на плодотворную работу с вами. Если позволите, мы перейдем на «ты», — получив кивок, тот задумчиво отвел карие глаза, а затем спросил, — должно быть, тебя интересуют так же остальные участники? Что же ты о них знаешь, как обо всем остальном? Сложив руки за спиной, Достоевский задумчиво сделал пару шагов по комнате. — Очень недостаточно, касательно их личностей. Я располагаю некоторой информацией, которую сейчас мне дал ты, и той которую мне ранее выдал Николай. Но увы, я больше отдаю предпочтение той именно информации, что узнаю, непосредственно, сам. От того, могу постановить, что абсолютно ничего. Ранее я не был знаком с деятельностью «Мертвых Душ», поскольку наши направления разнились. И стоит заметить, вы были тайной организацией. Меня, как ранее не интересовали проблемы этой страны, так и сейчас. Вы использовали свои способности в целях свержения существующего режима в стране, ради освобождения народа от законов, правил и порядка, который навязали грешники. Тем не менее, ваша деятельность была достаточно успешна, если вспоминать то, что происходило в России на тот момент времени. Но, насколько я знаю, через три года деятельности, ваши планы изменились, отчего произошел раскол интересов. Многие из вас придерживаются мнения, что лучший способ покончить с грешникам, это истребить их полностью? Я сейчас прав? — Ты прав, именно так и есть. Наша бы встреча бы не состоялась, если было бы иначе. В борьбе с дьяволом всякое беззаконие законно, и в таких случаях правильно не соблюдать правила, — согласился с ним Лермонтов, а затем сказал, — стоит добавить, что мы потеряли связь с некоторыми из участников, а другие подойдут сюда позже. Ты сможешь с ними поговорить об этом. В этот момент, Достоевскому на хватило лишь одной детали пазла. — Николай, — внезапно обратился тот, к спокойно попивающему чай Гоголю, который с откровенной забавой наблюдал за их беседой с Лермонтовым, — почему ты уехал? Причина была ведь не только в том, что тебе хотелось новой жизни, не так ли? — Ух! Какой хитрый, все же он знает, — подал смешок Гоголь, желанием на этот вопрос он не горел, — так и есть! А теперь попробуй сам угадать почему! Опять бессмысленные игры? Достоевский подал вздох, отвечая на поставленный вопрос самостоятельно. — Ты хотел скоординировать деятельность организации только в России. — Верно-верно! А еще? — На тот момент ты либо не поддерживал массовый геноцид, либо считал, что проблемы других стран, как и всего человечества, тебя не волнуют, — задумчиво отвел взгляд Фёдор, а затем более уверенно добавил, — скорее всего второе. Но что же изменилось? — Именно так! Я был на перепутье собственных интересов! — кивнул ему Николай, помедлил, а потом продолжил, — Конфликты с моими друзьями только давили на меня. Попробовал я пожить другой жизнью, но долго это не продолжилось. От судьбы не убежать! Таким образом, я встретил Фукучи, какой-то важный человечек, сам генерал, да еще который откуда-то знал обо мне. Даже потрудился меня найти. И говорит он мне: работай на меня, мы сравняем с землей каждую страну, устроим анархию! Я сначала не мог сдержать своего смеха от такой иронии судьбы, от того и отказался. Но он навязался ко мне, сказал, что мне стоит придти на собрание, — после этих слов, Достоевский абсолютно все осознал, но Николай продолжил, — вот решился, прихожу, а там ты сидишь, весь такой из себя язвительный, злобный и мрачный. Да еще и Русский. Сначала думаю: что за дурак будет работать на этого придурка? Почему проблемы всего человечества так кого-то волнуют? Да и как всё это организовывать? Но, как оказалось, ты в своих планах был действительно гениален, и твоя идея мне даже показалась весьма осуществимой. И теперь мы здесь. Поэтому ты здесь. У тебя остались ко мне вопросы, дорогой мой друг? Такие слова невольно заставили Достоевского немного улыбнуться. — Теперь, всё предельно понятно. Ты изменился благодаря мне. — Именно! Я старался держать тебя на расстоянии, насколько мог это сделать, но признаться, это было очень тяжело! Умеешь же ты пагубно влиять на других, товарищ Достоевский, — со смехом выдавил Гоголь, поставив пустую чашку на стол. — Очень рад, что вы всё выяснили, но у нас тут гость, — дружелюбным тоном обратился к ним Лермонтов, демонстративно махнув рукой в сторону вошедшего в зал человека. Первое, что можно было заметить, так это иссиня-чёрные волосы и очень тёмные глаза, холодный и пронзительный взгляд которых, казалось, проникал под кожу всем присутствующим. Одет он был в строгий костюм, а сам довольно высокого роста. Этот человек, по свидетельствам окружающих, никогда не улыбался и был довольно мрачен собою. — О! Как я тебя видеть рад, Володя! — мгновенно слетел со стула Гоголь, бросившись к новоприбывшему товарищу, — да мы тебя тут заждались! Как же твои дела? — Давай без лукавства, я прибыл ровно ко времени, — вздохнул тот, но на вопрос решился ответить, — дела у меня «превосходно». Зачем ты спрашиваешь? — Ну, рад же ты меня видеть, не так ли? — энергично воскликнул Николай, хватая за руку товарища, чтобы её пожать, — У нас тут вовсю беседы, да разговоры, не присоединишься? А я тебя с кое с кем познакомлю... — Видеть тебя то? Чтобы ты у меня перед ушами вновь жжужал, как надоедливый комар? Увольте, — отмахнулся от него тот, отступая назад, — но быть может присоединюсь, не знаю. Дело то нынче важное. Не долго думая, Гоголь схватил того за руку и на радостях кинулся представлять того Достоевскому. Теперь можно было знать следующее: новоприбывшего называли Владимиром Маяковским. — Володька, да ты не в духе. Что же случилось? — заботливо спросил того Лермонтов. — Вы случились. Жил бы себе дальше, но нет... — Фу! Как некрасиво, — оскорбленно фыркнул Михаил, складывая руки на груди. Голос того звучал грубо и всецело серьезно, но Гоголь не обижался, поскольку знал не понаслышке, что Маяковский только играет роль далеко отрешенного человека, которому на всё плевать, которого ничего не интересует. Но, на самом деле, Владимир являлся в душе глубокого ранимым и чувствительным человеком, который пытается это скрыть за своей ядовитой броней. Общаться с ним порой было тяжело, но весьма увлекательно, когда тот позволяет себе раскрыться. Но больше всего Николая интересовало сейчас то, как они поладят при этом всем с Достоевским, который может быть также весьма несговорчив, когда собеседник активно не идет на контакт. Владимир обвел Фёдора холодным, высокомерным взором, но продолжал подозрительно молчать. Какая-то недобрая искра пробежала между ними – это было видно невооружённым глазом. Николай уже поравнялся с Михаилом и начал ему энергично нашептывать шутки. Те вдруг прыснули и по комнате раздались приглушенные смешки. При этом они старались лишний раз не глядеть на этих двоих, чтобы не обидеть. Достоевский долго не намеревался нарушать загробную тишину между ними, но решил заговорить первым: — Прошло столько лет... почему же ты решил к нам присоединиться? Насколько я понимаю, тебя данная перспектива не особенно радует. — Это не важно, — отмахнулся от него Владимир, а затем добавил, — не радует? Условно. Если всё закончится, как в прошлый раз, то да, это действительно не будет меня радовать. Теперь половина дела уже была сделана, осталось лишь развить какой-то диалог, при этом случайно не оскорбить потенциального союзника. — Никого из нас не будет привлекать перспектива напрасной траты времени и сил. Я пришел сюда, чтобы помочь «Мертвым Душам» завершить то, что так и не было завершено, потому что наши цели оказались схожи, — спокойно и уверенно отвечал ему Достоевский, — у вас всех есть огромный потенциал, который вы бы не хотели растрачивать впустую. Ровным счётом, как и мне не хотелось бы быть разочарованным неудачей. Но чтобы выигрывать, прежде всего нужно играть. Ты же это понимаешь? — Весьма, — кивнул ему Владимир, его лицо по прежнему не выражало никаких эмоций, — когда я узнал, что помимо Николая, к нам присоединишься еще и ты... признаюсь, я был в недоумении. — Отчего же? Ты что-то слышал про меня из других источников? — уже с некоторой озадаченностью переспросил Достоевский. — Не так много, но было дело... да, — максимально коротко ответил ему Маяковский, продолжая прожигать того холодным взглядом, но никак не делиться имеющейся информацией. В этот момент, Достоевский осознал, насколько будет сложно ему выстраивать доверительные отношения с остальными, если те будут хоть что-то знать о его ранней деятельности. У него была полностью испорченная репутация в кругах преступности в России, а всё это из-за одного мерзкого человека, имя которого он бы не хотел вспоминать больше никогда. Но тот, скорее всего, всё еще продолжает заниматься своей деятельностью и уже что-то знает. И когда тот дойдет до того, с какой целью Фёдор решился сюда вернулся — начнутся настоящие проблемы. Нужно как можно скорее построить и укрепить эту организацию, пока не стало слишком поздно. Тот нарочито умело знал все тонкости уничтожения любой преступной группировки, он хороший манипулятор и настоящий игрок в шахматы, которого Достоевский тогда так и не смог одолеть. Но, быть может, на этот раз он сможет отыграться и выйти победителем? Внезапно Владимир решил продолжить свою мысль. — После того, как я узнал, что вторым лидером будешь ты... даже не знаю, что Николай в тебе нашел, но ты у меня доверия не вызываешь. — Стоит также отметить, что прошло шесть лет. Теперь всё иначе, я больше не смогу позволить себе отходить от задуманного. Покинул я Россию далеко не по этой причине - у меня появились более перспективные идеи. В дальнейшем, если всё будет идти хорошо, я смогу поделиться ими и с вами всеми, поскольку наши устремления схожи. — Что ж, проверим, — равнодушно кивнул ему Маяковский, всё еще продолжая сомневаться в полученной информации, но уже не имея желание спорить. Внезапно в эту комнату быстрым шагом залетел высокий худенький человек в тёплом тяжёлом плаще. Его темные, но очень длинные волосы были закреплены в растрепанный хвост за спиной. Оживленный и энергичный взор его персиковых глаз сразу остановился на Достоевском, было в нем что-то странное, словно он сразу узнал гостя. Его аристократичное и весьма открытое, эмоциональное лицо дрогнуло в демонстративном отвращении. Обратился он первым делом к Николаю, но никаких приветов, никакой радости, лишь одно утверждение: — Коля, да какого черта... — прозудел тот, громко вздыхая, — ты хоть понимаешь, кого ты сюда притащил? — И тебе добрый день, Владик! Да, у меня всё хорошо, я тоже рад тебя видеть... дела у меня тоже отлично, — немного неловко улыбнулся Николай, похоже ему стало немного обидно услышать такое от одного из близких друзей. В этот момент к Гоголю подтянулся озадаченный Лермонтов и сразу начал расспрашивать о том, что происходит. Очевидно, Владимир Набоков знал что-то такое, что не знали они все. — Вот, ты расписывал нам... я тебе ясно дал понять, что он нас лишь угробит, но ты всё равно его притащил! Поверить только, — громко воскликнул тот, а затем перевел взгляд на недоумевающего Достоевского, а затем подлетел к нему, — ты мне никакой не лидер, лучше убирайся или я тебя тут прикончу. — Что ж, ты можешь попробовать, — ядовито улыбнулся ему Фёдор, в его глазах зажегся недобрый огонёк открытого вызова. Внезапно Николай отшатнулся с места и встал между ними, продолжая сохранять свою милую улыбку. — Нет-нет! Так, давайте спокойно решать разногласия! Никаких драк и убийств, — спокойно заявил тот, а затем его тон погрубел и стал более серьезным, — дорогие мои, не знаю, что между вами произошло, но прошу сказать это мне... прямо сейчас! — Очевидно, что кто-то просто любит грязные сплетни, — хладнокровно ответил ему Достоевский, продолжая прожигать взглядом новоприбывшего. — Какие такие сплетни? — удивленно повторил Николай, а затем повернулся к Набокову, — о чем он говорит? — Если бы они не имели должного подтверждения, я бы просто промолчал, — язвительно прорычал Владимир, а потом добавил, — почему ты предлагаешь нам всем работать с неудачниками, Коля? — Что-что? Вот так номер! — громко рассмеялся Гоголь. Это показалось ему такой глупостью, что он не мог сдержать своего смеха, — Не знаю, кого ты там слушал, но настоятельно советую перестать это делать! — Ты что не слышал и о том, что тогда с ним сделал Тургенев? — ошарашено вытаращился на него Набоков, а затем ткнул на Достоевского, — если он прознает, что вот это сейчас здесь, что тогда с ними будет? Да мы пойдем ко дну сразу, не успев начать что-то делать. Его нахождение здесь опасно для нас всех. И полагаться на его «заумные» планы вовсе не стоит. Мы сами справимся, раз уж ты здесь! После недолгой паузы, сохраняя привычное спокойствие и натянуто приподнятое настроение, Николай решил, что стоит постараться решить этот конфликт прямо сейчас. — Так! Для начала, не будем обзываться... это некрасиво, — заметил тот, а затем добавил, — и еще, Тургенев еще тогда под нас копал, что изменится то? Если я привёл сюда моего дорогого друга, то это не просто так. Что с ним было то уже прошло, мне плевать! Про меня ты можешь наговорить, что я слишком нерешительный... так ты про меня тогда сказал? — с явной обидой припомнил ему Гоголь. — Какие же мы злопамятные, — фыркнул Набоков, а затем смягчился, — и я так сказал, не потому, что хотел тебя как-то обидеть! Я хотел натолкнуть тебя к действиям, которые тогда нам тогда были нужны! — Ну, что, получилось? — на этот раз можно было заметить, как взгляд Николая похолодел. Сделав пару шагов назад Достоевский, решил не влезать в этот конфликт, а посмотреть, что из этого получится. Но то, что его интересы так яростно сейчас отстаивали, было довольно приятно. Внезапно его к себе тихо подозвал Лермонтов, дружелюбно приглашая сесть за стол с ним и Маяковским. Решая не отказываться от привлекательного приглашения, Фёдор удалился от конфликтующих и опустился на стул в другом конце зала. — Да не обращай внимание, у него проблемы с агрессией, — усмехнулся Михаил, наливая тому чашку чая, — он всегда такой, но работать можно, если суметь договориться. — Сомневаюсь, — коротко ответил Фёдор, отпил глоток, а затем спросил, — ты тоже что-то знаешь? — Отнюдь, нет, — покачал головой Лермонтов, — да и мне всё ровно, что там было у вас с Тургеневым и его «Дворянским гнездом» миллионы лет назад. Это лишь даст тебе дополнительную мотивацию к тому, чтобы это не повторилось, я прав? «Дворянское гнездо» — ранее частная тайная организация, действующая в интересах правосудия, но под средством самосуда. Их цель - избавить мир от преступности, бесцельного насилия и террора. Деятельность членов проходила посредством детективного расследования преступлений, поиска улик и наказания преступников, по меркам их собственной законности. На данный момент «Дворянское гнездо» имеет иной статус: частный орган исполнительной власти, в пределах своих полномочий осуществляющий управление в области обеспечения безопасности государства. — Не могу не согласиться, — подавил вздох Достоевский, стоило ему только вернуться в Россию, как прошлое вновь начало его преследовать и выдавать свои неприятные последствия. Порой казалось ему, что столичные города России были столь узки, подобно глухой деревне. Стоит только совершить какую-нибудь ошибку, так об этом узнают абсолютно все. — С другой стороны, ты даже остался жив, — равнодушно вставил Маяковский, поднимая бровь, — тяжело, учитывая, насколько тебя этот Тургенев недолюбливает. Звучало это достаточно нейтрально, что заставило Достоевского в некотором недоумении посмотреть на Владимира, который до этого всем своим видом и словами показывал лишь открытое сомнение и недоверие. Похоже, тот немного смягчился к нему после драматической сцены Набокова. Несказанно радовало, что всё оказалось не настолько плохо, как могло бы быть. — Чтобы от меня избавиться - его одного будет мало, — спокойно ответил ему Фёдор, ни капли в этом не сомневаясь, — я знаю, что он и его организация будут нам мешать и уже очень скоро. Я бы хотел исправить происходящее и приступить к дальнейшему плану действий. — Осталось лишь найти остальных... сегодня гостей больше не будет, — добавил Лермонтов, разочарованно вздохнув, — к нам могли бы присоединиться Виссарион Белинский и Иван Крылов. Ты, должно быть, про них не слышал... к сожалению, я потерял с ними связь. Быть может, Коля знает, где их найти. — Придётся найти, — констатировал Достоевский, отпивая чай. Ему было очевидно, что восстановление давно заброшенной организации дело нелегкое и долгое. Из положительного - большинство участников были заинтересованы в возобновлении общей деятельности. Даже если взять того же Набокова, который был сейчас излишне проблемный: нельзя сказать, что его невозможно использовать. Надо лишь найти должный подход. К сожалению, Фёдор еще не располагал четкой информацией о способностях участников, оставалось лишь полагаться на слова Николая, что они действительно хороши. — Я бы Белинскому не доверял, он какое-то время работал на Тургенева, — заметил Маяковский, рассматривая зимний пейзаж за окном, — с чего решил, что он не продолжил это делать, когда мы распались? Громко поставив чашку на стол, Лермонтов прожег недоумевающим взглядом Владимира, а затем, после недолгой паузы заговорил: — Да ты всем тут не доверяешь! — отмахнулся от него тот, а после пояснил, обратившись к Достоевскому, — он до вступления в нашу организацию снабжал информацией «Дворянское гнездо», затем их связи разорвались, когда он начал на нас работать. Я бы сказал, что он имел обычные дружеские отношения с Колей и Тургеневым, еще до основания «Мертвых Душ». Но он выбрал именно нашу сторону и работал честно, от него не было никаких проблем! — В любом случае, это было ценное замечание, которое мне было необходимо знать, — Фёдор задумчиво кивнул Маяковскому, а затем добавил, — в рациональности его повторного вступления мы разберемся несколько позже. В любом случае, я предпочитаю убедиться в подобных вещах самостоятельно, прежде, чем начать работать. — Как скажешь, — вздохнул Лермонтов, затем несколько обиженно взглянул на равнодушное лицо Маяковского, но предпочел промолчать. Похоже, у Михаила было действительно хорошее мнение о Белинском. Николай, к этому времени уже окончивший профилактическую беседу с Набоковым, который ныне успел уйти, решительно подошел к ним, присаживаясь на край стола. Он выхватил чашку у Лермонтова, делая глоток. — Ох, ну и дурдом! Подумать только, — немного нервно рассмеялся тот, а затем покачал головой, — но мне удалось заставить его работать с нами и дальше! — Пускай он весьма дерзкий на язык, но он тебя явно уважает и хочет лучшего, Коль, — рационально заметил Лермонтов, стараясь решая держать нейтралитет. — Само собой! Уважает он меня, насмешил, — саркастично прыснул Николай, отмахнувшись. Достоевский до этого никогда видел Николая разочарованным, но похоже это был именно тот самый момент. — В любом случае, он согласился работать, несмотря на свое отношение ко мне, — заметил тот. — Верно-верно! Но я хотел, чтобы всё прошло иначе! Я, конечно, люблю драму и цирк, но сегодня я тут не главный актер, — ухмыльнулся Николай, потянувшись к самовару, чтобы налить себе еще чаю, — а ты сам как? Тебе произошедшее не мешает? — Мне всё ровно, — покачал головой Достоевский, — это первый день. — Да не расстраивайся, — заботливо погладил его по плечу Лермонтов, — он побесится и успокоится, как и всегда. — Забавно! Что за глупости? — недоуменно посмотрел на него Николай, — Мне то какое дело? Лишь бы никого тут не прибил случайно, а остальное уже не проблема, — подал смешок он, махнув рукой, высказывая свое равнодушие. В этот момент, Лермонтов не мог не заметить, что Николай за пять лет своего отсутствия стал немного другим, более закрытым, сейчас он ведет себя демонстративно весело даже тогда, когда чем-то расстроен. — Очевидно, что тебе есть дело, — спокойно заметил Маяковский. — Так! Вы мои друзья, но давайте не об этом! — энергично подытожил Гоголь, а затем спрыгнул со стола, обратившись ко всем, — ответьте лучше на вопрос: где остальные? — Я их не нашел, — пожал плечами Лермонтов, а затем задумался, словно что-то пытался вспомнить. На мгновение нависла тишина. — Ита-а-ак! Я знаю, где Белинский, наверняка, сидит себе в своем унылом Санкт-Петербурге, да и место жительства, явно, не сменил! — моментально догадался Гоголь, а затем продолжил, но уже более удивленно, — А вот куда Крылов-то запропастился, не убили ли его? Я с ним ни разу не связывался за пять лет... вы не знаете? Остальные медленно покачали головой — в совпадения такого рода они давно не верили. — Ох! Вы серьезно? — переспросил их Гоголь, а затем кровожадно заулыбался, — если этот Тургенев его прибил, пока меня не было, я его нашинкую на фарш, а затем продам в качестве тушенки москвичам! — Я бы даже на это посмотрел, — прикрыл глаза Достоевский, положив голову на руку, — но поступать так сейчас будет слишком легкомысленно. У нас другие планы. — Именно так, — недоуменно кивнул ему Лермонтов. — Хорошо, он умрет потом! — легко согласился с ними Гоголь, с громким хлопком складывая руки, — тогда, поищем Белинского, а с остальными делами разберемся позже!

***

Разговоры в светлой комнате еще велись достаточно долго, пока все не пришли к выводу, что первое собрание прошло достаточно хорошо, многие незначительные вопросы были закрыты. Все поднялись из-за стола, уже готовые разойтись. — Что ж! Всё превосходно! Я был рад вас всех видеть сегодня, — подытожил Гоголь, энергично пожимая руки своим старым приятелям, — то, на что вы пошли действительно многого стоит. Меня радует, что вы ни сколько не изменились за столько лет и готовы работать со мной, как когда-то раньше! И не только со мной, моя благодарность.. вы отнеслись с уважением к моему решению разделить руководство! — В этом плане тебе лучше знать, — покорно кивнул ему Лермонтов, мягко улыбнувшись, — тебе спасибо, что про нас не забывал, пока жил в этой своей Японии! — И то верно, — пожал плечами Маяковский, а затем отстранился и направился в сторону выхода, — всё, я пошел. — Только не уходи слишком далеко, скоро увидимся! — помахал ему Николай, а затем посмотрел на Достоевского, — Что ж, мы уходим! Нам еще надо найти подходящее местечко, где временно разместиться... — Ты тут тоже квартиру поджег? — поднял бровь Фёдор. Это заставило Николая лишь рассмеяться. — Увы, нет, тогда я был гораздо скучнее! Продал уже давным-давно, — наклонившись, Гоголь демонстративно надел на себя шляпу, — всё, мы пошли! — Если вам пока негде жить, то я могу предложить одну из своих квартир, — дружелюбно предложил им Лермонтов. — О! Да ты, вижу, теперь шикуешь, — удивлено воскликнул Гоголь, — если есть что предложить, то я только рад! — У меня теперь сеть ресторанов, — скромно подал смешок Михаил, — надо же делать вид, что я теперь честный бизнесмен, а не преступник! — Это работает? — с неким недоумением спросил его Достоевский. — Как видишь! Про меня уже забыли давным давно, — пожал плечами Лермонтов, а затем пояснил, — все думают, что я состоял в «Мертвых Душах» по принуждению. Но увы... они многое не знают. Когда кажешься другим честным человеком, то столько тайных возможностей открывается перед глазами. — Действительно, интересная позиция. — Каков хитрец! — заулыбался Гоголь, а после с гордостью добавил, — а ведь помню, что ты когда-то у меня жил, а теперь что... ты сам мне жилье предлагаешь! — Чудесное было время, не надо тут, — покачал головой Михаил, а затем подоставал из широких карманов четыре связки ключей, — вот эти, кажется, из Москвы, выбирайте! Вспомнив какую-то забавную считалочку, Николай приступил к выбору. — Тогда, эти! — Хороший выбор, — добродушно улыбнулся Лермонтов, просовывая связку ключей Гоголю, а после назвал и сам адрес, — тогда увидимся завтра, еще поговорим. Я рад был тебя видеть в добром здравии!

***

18:45 Крупный мокрый снег лениво кружится около только что зажженных фонарей и тонким мягким пластом ложится на крыши. По стёклам скользили мокрые капельки снега, серый день незаметно перетекал в сумерки, на московской квартире было тепло, тихо и спокойно. Медленно перелистывая страницы очередной книги, сидел Достоевский, спокойный, но очень утомлённый сборами, бессонной ночью, перелетом и насыщенной беготней по всей Москве и Йокогаме. Слишком много дел пришлось на один день, он даже не нашел в себе сил разложить вещи и техническое оборудование, но в сон всё еще его не клонило. Николай был в своей обычной манере, весел и энергичен и уже носился на кухне, желая приготовить что-нибудь этакое. Ожидаемо, его спокойствие продлилось, отнюдь, не долго. — Что, устал? — как из под земли вырос возле него Гоголь и уже завалился на диван, калачиком складывая ноги. — Ты не можешь оставить меня в покое даже на час, не так ли? — процедил Достоевский, усталость сделала его раздражительнее обычного, хоть с виду так не казалось, — я не собираюсь сейчас тебя развлекать. — Я и не просил, — спокойно ответил ему Николай, а затем пояснил, — я поговорить хотел. Но если не хочешь, то я просто тут посижу. Хотел было Достоевский на это уже согласиться, но решил, что чем быстрее он ответит на все вопросы, тем быстрее Гоголь оставит его в покое. Кто бы мог подумать, что проживать с кем-то еще настолько опасно для личных границ. Может, просто запереться в одной из комнат? — Хорошо, в чем дело? — равнодушно спросил его Фёдор, откладывая книгу, — хочешь спросить мое мнение об остальных? — И это тоже, — кивнул ему Николай, — столько всего произошло сегодня, я просто потрясен! — Что мне тебе на это сказать? Сработаться можно, — скупо ответил Достоевский, а затем задумался и добавил, — одно меня интересует... их способности. — Так и знал, что ты про это спросишь! — подал смешок Гоголь, уткнувшись подбородком в колени, — наверное, негоже выдавать такое, без их словесного разрешения, но ты же должен знать... — Именно так. В комнате нависла гробовая тишина, а Фёдор настоятельно продолжал сверлить Николая твердым взглядом, в ожидании ответа. — Начнем по порядку, — смиренно вздохнул тот, выпрямившись, — дорогой мой друг Лермонтов имеет способность под названием «Герой нашего времени». — Звучит многообещающе, — констатировал Достоевский, в ожидании, когда тот снова заговорит. — Ита-ак! Многогранная способность, но зависит от предмета! Первое, он использует свою книгу - одна запись в которую способна вызывать физического духа, способного менять свою форму, визуализироваться в защитное и атакующее оружие, его дальнейшие действия управляемы самим Лермонтовым. Второе, дух имеет возможность вселяться в людей обремененных безнравственными пороками, это позволяет Мише подчинить чужое сознание и использовать его своих целях, даже заставить человека убить самого себя! — рассказывал ему Николай, а потом прервался, задумался и добавил — а теперь перейдем к недостаткам... стоит учитывать, что подчинение работает пока противник находится в его поле зрения. В команде «Дворянского Гнезда» тогда появился человек, называемый Иваном Буниным, который способен визуализировать пространство состоящее из непроглядной тьмы, он обычно и мешал нам кого-то из них так просто убить! — Будет полезно, с этим можно работать, — задумчиво постановил Достоевский, — в таком случае, надо будет иметь план, как качественно избавиться от такой «помехи» отдельно, если потребует ситуация. — Увы! Я пытался, он умен, обычно держится скрытно, либо выходит только с остальными эсперами «Дворянского Гнезда», — подал смешок Николай, а затем добавил, — ловушки на него так просто не работают, поскольку это пространство способно подчищать вокруг себя определенные окружающие предметы, но не людей. А еще-е, там абсолютно ничего не видно, открыто сражаться невозможно! — Открыто сражаться с ним и не нужно. Как я смог понять, он использует способность только в крайних случаях, когда в самом бою что-то пошло не так, следовательно, надо просто заставить его думать по другому или отвлечь, — констатировал Фёдор, обдумывая полученную информацию, поскольку он не был знаком с новым составом «Дворянского Гнезда», — а теперь, способности остальных. — Само собой! Сейчас то мы всё уже про него знаем, — закивал Гоголь, а затем заговорил, — Ита-а-ак! Остальные, продолжим с моего друга Набокова который тебя так не любит, его способность называется «Приглашение на казнь». В пределах средней близости, он способен визуализировать собственное альтернативное пространство, настоящий кошмар, который порождается самим воображением выбранного им противника. То есть, человек начинает действительно думать, что всё происходящее реальность, единственный способ выбраться, так это победить свои страхи и понять, что они самом деле иллюзия. Если такого не происходит, человек просто погибнет, когда придёт время «казни»! Интересное замечание: если у человека преобладает страх собственной смерти, то он скорее всего умрет сразу. — Допустим, человек нашел выход и выжил. На нем можно повторно использовать данную способность? — спросил его Достоевский. — Да, вполне! Если у человека не осталось страхов, то пространство прекрасно работает как отвлекающий маневр, — энергично рассказывал ему Николай, — а еще, я сам там был, признаюсь! Ощущения незабываемые, едва не умер! Стоит знать, эту реальность можно также использовать, чтобы укрыться от внешнего мира, если уже приспособился, но до тех пор пока на обладателя способности не повлияет кто-то из вне! — А если два человека попадут в данное пространство? — Тогда их страхи будут соединены в одно смертельное приключение, но выбраться будет гораздо проще! — объяснил ему Гоголь, — перейдем к остальным, способность Маяковского — «Человек», он может превращать нормисов, находящихся от него на расстоянии двадцати метров, в опасных звероподобных существ неведомой силы, которые подчиняются его воле. Особенно полезна в очень людных местах, но, к сожалению, не охватывает эсперов! — он немного помедлил, а затем добавил, — Не знаю, стоит ли говорить про Крылова, поскольку жив он или нет неизвестно... но я скажу, что его способность называется «Бешеная семья», это вирус, который распространяется от касания к касанию, вынуждая людей плавно терять рассудок, поддаваться своим низменным желаниям, будь то алчность, похоть, уныние, насилие или убийства. Удивительная способность! Только представь, какую анархию он смог бы учинить в каждой стране, если все свихнутся! Остановить вирус можно было только уничтожив первых трех зараженных. К сожалению, «Дворянскому Гнезду» удалось разыскать каждого из них, когда я уехал, должно быть, они добрались и до самого Крылова. Печально, не стоило тогда уезжать! — Действительно, не стоило, — согласился с ним Достоевский, — почему ты решил сменить жизнь именно в тот момент? — Забавно! Я надеялся, что мои друзья сами справятся с этим. В любом случае, они были так в этом уверены, — пожал плечами Гоголь, — да и стране был практически конец на тот момент! Что я еще мог там делать, если свое дело завершил? — Это так на тебя похоже. Но теперь всё тут просто процветает, как мы можем заметить, — криво улыбнулся Достоевский, — в любом случае, если о нем ничего неизвестно, это еще не значит, что он мертв. — Тоже верно, но я не знаю, где его искать! — воскликнул Николай. — Найдем, если не умер, — кивнул ему Фёдор, затем напомнил, — остался один. — О! А у Белинского и нет способности! Он просто блестящий информатор и сыщик по всевозможным вопросам, он помог мне узнать способности некоторых участников «Дворянского Двора», включая самого Тургенева, с которым когда-то был в теплых отношениях. Скорее он больше полезен, как кладезь полезной информации, но в бою против сильнейших эсперов он бесполезен! — Он способен найти Крылова? — Быть может да, а быть может и нет! Это у него надо лично спрашивать, — усмехнулся Николай, — ну, что узнал, что хотел? Доволен? — Да, вполне, — кивнул ему Достоевский, осознавая, что диалог прошел не зря, — так зачем ты ко мне обратился? Явно не за тем, чтобы выдавать способности своих друзей. — Ах, это! Да я уже сам забыл, — насмешливо прыснул Николай, поднимаясь с дивана, — неважно, забудь! — Уверен? — «Посредственные» дружеские разговоры не для тебя, Федя, — улыбнулся ему Николай, а затем устремился в другую часть зала, — если хочешь, то пошли поедим! В чем-то он даже был сейчас прав. Достоевский не любил поддерживать подобные диалоги, лишенные особого смысла и цели. У всех были свои личные дела, свои заботы, друзья. За столько лет он так и не научился сближаться ни с кем из таких людей, с которыми можно было попасть в круг неофициального общения. Даже не потому, что был замкнут или не умел поддержать разговор. Скорее, это значило о наличии разных интересов. Со всеми теми людьми, с кем он общался его объединяли лишь общие рабочие вопросы и проблемы, которые решались в основном довольно успешно. Эти вопросы никак не пересекались с личными жизнями. Окружающие его люди обычно оставались просто знакомыми. Но ведь нельзя было сказать, что у них с Николаем никаких общих интересов, в чем же тогда дело? Подавив вздох, он последовал за Гоголем, а тот развернулся, довольно заулыбался и схватил его за руку и потащил за собой на кухню. — Я еще способен самостоятельно передвигаться, — заметил Достоевский, когда те уже оказались возле обеденного стола. — Садись! — воскликнул тот, — Я приготовил прекрасную курочку, запечённую с яблоками и перцем. Тебе понравится! — Неудивительно, — присаживаясь, равнодушно ответил тот, его лиловый взгляд моментально улетел на темный зимний пейзаж за окном. Николай ловил себя на мысли, как много ему хотелось сейчас спросить у Фёдора: как он жил раньше? Где родился? Чем занимался? Какие были цели? Как вообще до такой жизни докатился? Но он не решался это делать, поскольку это только усугубит их немного натянутые отношения. Тот точно ему не доверяет и придется потратить еще много времени, прежде, чем тот начнет быть с ним откровенным. Это даже его немного расстраивало. Стоило Гоголю с ним только заговорить, так он напарывался на штыки, острее любого ножа, те готовы распороть его насквозь, стоит только достаточно приблизиться. Знает он его уже целых пять лет и абсолютная пустота. Быть может, Николай и называет его другом, но он никогда не слышал подобного от Достоевского. Фёдор всегда лез к нему душу, пытался узнать его, но при этом, оставался бесконечно далек от него. Очевидно, он пытался это сделать только для того, чтобы Николай стал для него предсказуем и, следовательно, не опасен. Односторонние отношения. Неудивительно, что его посещали мысли о том, чтобы убить Достоевского, жить с таким грузом на душе бывало действительно тяжело. Никакой свободы. Особенно, когда все друзья были так далеко, в России. Даже не с кем поговорить лишний раз. Приходилось выслушивать многое: уходи, не лезь, оставь меня в покое. И так каждый раз, в итоге их диалог всё ровно происходил и был даже весьма информативным, но это ничего никогда не меняло. Стоит ли надеяться, что такой человек когда-либо изменится? Пускай, в последнее время их отношения значительно улучшились, но ту самую грань не переступили, ровным счётом, как и тогда. Можно ли на него положиться, как на друга или тот при любом удобном случае сбросит его, чтобы пройти самому? Не стоило даже думать о том, что он убил Фукучи из-за того, что питает какие-то добрые чувства к Гоголю. Просто просчёт, выгодное положение. — Ты позвал меня сюда, чтобы молчать? — отодвинув тарелку, спокойно спросил его Достоевский с неким недоумением. — Ты считаешь меня своим другом? — странно посмотрел на него Николай. Подавляя вздох, Достоевский постарался уклониться от поставленного вопроса, но взгляд Гоголя сейчас его начинал напрягать. — В чем смысл вопроса? — Нет или да? — А ты как думаешь? — Что я думаю... — натянуто заулыбался Гоголь, энергично опускаясь на стул, — скорее всего нет. Думаю, что тебе такое далеко чуждо, поэтому хочу отметить, что все люди, с которыми я тебя познакомил, мои друзья и они не будут идти в расход, как ты обычно любишь делать в своих планах. Включая и меня. Оставалось только гадать, что заставило его именно сейчас об этом вспомнить. — Сомневаюсь, что можно называть другом человека, который пытался тебя убить. — Да? Я обычно так и делаю, — подал смешок Гоголь, припоминая тому, то, как легко Достоевский тогда согласился избавиться от него, — но это было не просто так. Ты сам вынудил меня так поступить! — Ты сам дал свое согласие, — рационально напомнил ему Фёдор. — Так дело не в этом, — вздохнул Николай, наливая себе бокал вина, — ты просто тот человек, который скажет другому находящемуся на крыше - «Прыгай!». Но я понимаю, сам такой же, но, увы, не со всеми! Признаюсь честно, я долго этим восхищался, в твоей душе настоящий холод и мрак, никаких привязанностей, но как приехал сюда... даже не знаю, начало казаться, что это только причинит мне вред! Оказывается, мне дороги многие люди. А я уже даже почти забыл, что такое чувствовать, когда находился в твоей компании. — И разве эти чувства тебя радуют? — С одной стороны очень даже, с другой разочарование. — Нужно зависеть только от себя самого. Люди свободны, и привязанность - это глупость, это жажда боли, — прикрыл глаза Достоевский, а затем добавил, — ты с этого ничего не приобретешь, только понесешь потери. — Что же с тобой такое случилось, раз заставило тебя так думать? — уже с интересом спросил его Николай, делая глоток из бокала, — сам бы ты не пришел к такому выводу, если бы когда-то не обжегся. У меня самого было достаточно неприятных знакомств в жизни, которые заставляли меня думать, что с людьми всё потеряно... но потом я встретил своих друзей! — Я уже не хочу об этом говорить, — равнодушно отрезал Достоевский, не желая позволять тому копаться у себя в голове. — А вот именно сейчас и надо говорить. Позволь мне тебя понять, — продолжал Николай, — на самом деле не всё так и плохо... ты даже сегодня согласился делать то, что ты терпеть не можешь, потому что я просил! Излишняя навязчивость во всей красе. Надо было остаться в той комнате. — Если ты думаешь, что это носило какие-то «особые» мотивы, то ты ошибаешься. — Ну вот опять! Если ты думаешь, что твоя привычная оборонительная позиция тебе сейчас поможет, то у меня для тебя плохие новости, — улыбнулся Гоголь, а затем продолжил, — я тебе никакая не угроза, а человек, которому ты действительно интересен настоящим, тяжело поверить? — Это каким? А если тот, кем я сейчас являюсь уже и есть моя истинная сущность? Мне глубоко равнодушна жизнь каждого человека, как и твоя. Это не стоит моего внимания и не имеет никакой ценности. Единственное, что имеет вес, так это Высшая цель, которая заставляет меня открывать глаза каждое утро. Пусть уж меня ненавидят за то, что я есть, чем любят за то, чем я не являюсь. — Хорошая попытка, — добродушно кивнул ему Гоголь, на этот раз Достоевскому не удалось его задеть, потому что он уже всё осознал, — ты, конечно, можешь иметь в жизни всё, придумывать изощренные планы, много работать, использовать людей, посвящать свою душу Богу, регулярно забивать свою голову кучей книг, но это не отменяет того факта, что ты при этом остаешься самым одиноким человеком, который отчаянно пытается чем-то заткнуть оставшуюся пустоту. Я и сам так делаю. Да, это всё интересно, увлекательно, может отвлечь меня на долгое время, но разве я когда-нибудь приду к выводу, что мне одного этого достаточно? Как же настойчиво он сейчас жаждет покопаться у него в голове. — Мне вполне достаточно, — холодно ответил ему Достоевский, — мне нравится моё одиночество. Я никогда никого не подпускал близко. Конечно, я изображаю теплоту и дружелюбие. Но внутри меня всегда было пусто. Никакого сострадания, только небрежность - и так всю жизнь. — Болит меньше, когда тебе просто безразлично, — ответил ему Николай, подливая себе второй бокал, — где умирает надежда, там возникает и пустота, которую ты затыкаешь «Высшей целью». — Если для тебя всё это имеет такое значение, зачем ты продолжаешь свою деятельность? — Забавный вопрос! Ита-ак! Я вел борьбу за свободу с детства и юности и делал это, иногда, с гневом и яростью. Меня часто окружала какая-то нравственная интеллигенция, которая была авторитарна, но мне всегда удавалось отстоять свою независимость! Затем я вступил в мятежный мир, чтобы начать борьбу за свободу. А после очень рано понял, что мятежный мир, на самом то деле, не любит свободу. Просто цирк, пришлось пережить столкновение личности и социальной группы, личности и общества! Я выбрал сторону личности. Годы моей жизни были посвящены борьбе с псевдоинтеллектуальным сообществом и иными лицами, и я даже потерял много сил ради этого, — энергично расписывал ему Николай, а затем добавил, — я не намерен отказываться от цели всей своей жизни. Но как это может быть связано с людьми, которых я приурочил? Да, нам, скорее всего, придётся умереть в конце пути, но это наш осознанный выбор! Лучше я буду наслаждаться жизнью, пока способен это делать! — Твоя позиция мне теперь предельно понятна, — констатировал Достоевский, — но ты действительно думаешь, что таким способом ты как-то повлияешь на меня или на мои взгляды? Ты сейчас разговариваешь с человеком, который не видит в этом никакой необходимости. — Как угодно! Очень скоро ты всё поймешь, — загадочно улыбнулся ему Николай.

***