reGeneration

***

18 декабря Провел очередную ночь Достоевский за расследованием и томясь в навязчивых размышлениях, иногда шагал из угла в угол по просторному безлюдному помещению, которое ныне стало их новым подземным прибежищем. К позднему утру уже его начало клонить в сон. Он заснул так крепко, что не услышал, как Гоголь возвратился и, в своей привычной манере, начал громко греметь какими-то предметами в зале. Но затем резкий, пронзительный взрыв заставил его резко вздрогнуть и вздернуть одеяло. В ушах громко зазвенело. То ли опять что-то уничтожали, то ли его искали… Помотав головой и собравшись с мыслями, тот вдруг всё осознал и глубоко вздохнул. Его открыто недоуменное выражение лица превратилось в усталое и раздраженное. Не включая свет, он собрался и двинулся в зал, но вдруг замер и остановился на пороге. Все помещение было задымлено золой и порохом от тратила, Фёдор болезненно прищурился и смог разглядеть в густом тумане виновника его испорченного сна. Николай с удивлением посмотрел на того долгим пристальным взглядом и, вдруг что-то припомнив, быстро хватил себя по лбу ладонью и воскликнул: — Ой, дружище, прости! Я и забыл, что ты в это время спишь! — Что ты вытворяешь? — холодно спросил его Достоевский, сдерживая кашель, его взгляд загулял по помещению, стараясь оценить нанесенный ущерб. Уже можно было заметить, как от некоторой гостиной мебели остались лишь ошметки да прах. — Тот, кто разрабатывал это замечательное местечко нам сказал, что оно может работать как бомбоубежище! Вот я и решил проверить! — рассмеялся Гоголь, а затем потянулся в корман и достал смартфон, дистанционно запуская вентиляцию. Огромные лопасти на потолке начали засасывать, рассеивать дымку пороха. — Ты ведь понимаешь значение этого слова? — Конечно же! Забавно, что в данном случае это работает, — пожал он плечами, демонстративно указав на нетронутые стены, пол и потолок. Они были сделаны из специального металлического сплава, способного выдерживать нагрузки с высоким тротиловым эквивалентом, — это просто превосходно! А я ведь сначала ему не поверил. Он мне своим внешним видом напомнил какого-то торгоша на базаре. Ну, знаешь таких... идешь мимо, а они как заметят и начнут втюхивать какую-то бесполезную дрянь. В итоге приходишь домой обвешанный кучей барахла. Вот теперь, я точно такой же штаб для нашей организации закажу... хочу, чтобы там была комната, в которой можно будет взрывать бомбы! А ещё-ещё комнату, в которой можно будет держать всяких ублюдков и потом тоже их взрывать! — он театрально наклонился, стягивая с себя шляпу. — В таком случае достаточно было прочитать раздел «планировка и материалы», — подавляя вздох ответил ему Достоевский, а затем спросил, — сколько времени? — Читать - это скучно! Лучше проверить всё на практике, так намного интереснее! — подмигнул ему тот, прыжком усаживаясь на стол в другом конце зала, — время: без двадцати четыре часа дня! Как же ты любишь спать! Весь день пропустил, а столько интересного было. Кстати, нам скоро отдуваться перед остальными участниками и придумывать жалкие оправдания того, почему мы их в дела не посвящаем. Пускай нам и удалось отложить то собрание на два дня, но теперь у нас нет никакого выбора! Вот виделся я с Мишей недавно, посидели, выпили, поговорили, а потом он берет и спрашивает про наши планы... я просто замер и даже не знаю, что ему ответить! В итоге наплел какую-то чушь, да смог отложить этот вопрос до сегодня. А у тебя какие новости? Воздух в комнате уже полностью очистился от золы, потому Фёдор прошел внутрь и двинулся к улыбающемуся собеседнику, внешний вид которого оставлял желать лучшего. Руки того были вымазаны в смоге, а одежда и волосы потемнели, отчего казались серебристыми. — Если ты спрашиваешь про предателей, то мое мнение насчёт них не поменялось, — сообщил ему тот, — разумеется, я провел анализ других возможных вариантов, которые Тургенев мог бы использовать, чтобы найти нас. Пустая трата сил. Повторюсь, мы не могли быть замеченными, поскольку в широком радиусе от того здания мы даже открыто не перемещались. У него было слишком мало времени. — Эх-х... жаль Виссариона не попросить, быть может он что-то бы нашел, — задумчиво отвел глаза Гоголь, зачем-то потирая ладонь влажной салфеткой. — Ты думаешь, что я недостаточно компетентен в данном вопросе? — Ну что ты, я такого не говорил! Разумеется, ты придешь к ответу... через некоторое время! Почему-то эти слова вызывали у него не равнодушие, а некое раздражение. — Именно так, — едва кивнул ему Достоевский, а затем добавил, — я знаю, как он нашел Сигму. Но что-то мне подсказывает, что он ещё долго к нему не заявится. — В любом случае, время не зря потратили! — ответил ему Гоголь, — конечно, нашему приятелю было весьма неприятно, но у него просто нет выбора! Если дворяне его так просто поймают - нам точно конец. А его они запытают, выяснят всё то, что хотят, а потом выбросят, как бесполезный мусор. Если просто убьют, то это ему ещё считай повезло! — Они его не убьют. Условно он - жертва обстоятельств. И пытки для них, в данном случае, дело последнее, — кратко пояснил Достоевский, задумчиво скользя взглядом по углам комнаты, — в наших интересах не подвергать себя опасности, только извлечь пользу из невыгодной ситуации. — О! Совсем забыл! А как они его нашли то? — Ничего особенного. Он же думал, что за ним никто не охотится... — Вот именно поэтому и надо сообщать остальным, когда за тобой сталкерят враги, — хитро улыбаясь припомнил ему Николай, вдруг спрыгнув со стола, — что, наш приятель Сигма на городских общедоступных камерах засветился? — Именно так, — устало сложил руки Достоевский, — и еще, я не упоминал про Тургенева не по той причине, что хотел сохранить наши разногласия втайне. Он достаточное количество времени не располагал информацией о моем местонахождении и деятельности. Дело было проверить: продолжает ли он это делать или нет. — Ты понадеялся, что он так просто про тебя забудет, товарищ террорист? — подал смешок Гоголь, ткнув его своим черным пальцем. С неким утомлением Достоевский опустил глаза, доставая из кормана платок, чтобы оттереть пятно с одежды. — Необычно, что за тобой никто не следил, — задумчиво произнес он, — от тебя было куда больше головной боли, чем от меня на тот момент. — Вот посмотри на меня! — насмешливо воскликнул Николай, театрально разводя руками, — я разве похож на достойного противника? Да на меня такие, как он, всегда смотрели как на тупого идиота! — Потому что ты ведешь себя так, — безэмоционально ответил Достоевский, поднимая на него свой холодный взгляд, — ты раздражаешь людей своим шутовским поведением и манерами, часто несешь полный бред, действуешь беспорядочно, твои цели никто не понимает. Они никогда не воспримут тебя всерьез, потому что ты «шутка», — в этот момент Гоголь чуть было не оскорбился, но тот продолжил, — но это же и твое оружие. Твоя истинная сущность своеобразный элемент неожиданности. — Если отрезать первую часть предложения, то я очень польщен! Это так трогательно, — Николай было потянулся к нему, а Фёдор моментально дернулся и отступил пару шагов назад. — Не трогай меня. — Ладно-ладно, злюка! Я слишком грязный для тебя? — искренне позабавившись сказал тот, а затем вдруг запрыгнул на стул и громко воскликнул, — смотри фокус! — он взмахнул плащом и в этот момент вся сажа рассыпанная на нем и по комнате визуализировалась в одну большую гору грязи на гостином столе, принявшую форму посуды и столовых приборов. С его способностью явно долго убираться не приходится. — А тарелки почему пустые? — Точно-точно! Совсем забыл, — рассмеялся Николай, затем визуализировал большое разнообразие «блюд» из пепла. — Лично я предпочту что-то без привкуса золы, — иронично утвердил Достоевский, а затем развернулся и по коридору вышел к кухне. — Тогда для тебя у меня есть оладушки с наивкуснейшим сиропом, — воскликнул тот, спрыгивая и урвавшись вслед за товарищем, — О! Секунду, — он вдруг замер и отвлекся на уведомление, — мне тут Миша пишет, что дворяне, оказывается, все его квартиры навестить успели! Ну и наглые же отморозки! Быть может, они так нас и нашли? — Звучит забавно, словно кто-то хочет отвлечь наше внимание, — резюмировал Фёдор, выходя за дверь. Первыми ему в глаза бросились разбитые, попадавшие на пол тарелки, чашки и иная посуда. Он подавил вздох, пытаясь найти на полке что-то уцелевшее, — они хотят сделать так, чтобы мы думали, что они нашли нас через недвижимость Лермонтова. Но у них не было мотивов его подозревать на тот момент. — Недурно! Они решили начать это делать после нашего первого собрания, — пожал плечами Николай, вытаскивая из шкафа электрический чайник и втыкая его в розетку, — ита-а-ак, сначала он говорит тебе одно, а теперь, оказывается, намекает на совсем другое! И то и то одинаково подозрительно, но при этом могло прекрасно сработать! А то, что мы в страну возвратились, они могли отметить ещё через контроль в аэропорту. Факт того, что мы начнем набирать союзников после того провала под названием «Смерть Небожителей» это как сложить два и два. — Верно, я это предвидел. Но сейчас они ведут себя излишне демонстративно. Какой смысл так просто давать нам ответ? Тут дело явно в чем-то совсем другом... — задумчиво отвел взгляд Достоевский, присаживаясь за стол, — самое неудобное тут только то, что пока я не могу исключить ни один из вариантов. — Не могу ответить на твой вопрос, но в его интересах, чтобы ты продолжил подозревать остальных. Это так смешно! Сначала он говорит: в вашей организации крыса. После вкидывает то, что, оказывается, те нашли нас через недвижимость одного из моих старых друзей. — Именно так. Сейчас он пытается рушить то, что сам и построил, намеренно бестактно «отвлекая» наше внимание, с целью усилить подозрения. Но если я не буду никого подозревать это будет легкомысленно. Николай поставил на стол тарелки с оладьями, а чуть позже подал чай и различные десерты. Его товарищ к тому времени уже практически доел свою порцию. — Из-за тебя я начинаю завтракать в поздний обед! — добродушно усмехнулся Гоголь, упал на стул, а затем задумчиво продолжил, — очевидно, что для дворян любой из исходов выгоден... вот только почему? Из-за сожительства с Достоевским его будни превратились в ежедневное анализирование и обсуждение различных деловых вопросов. Они как-будто мыслят даже более сочетаемым образом, чем кажется на первый взгляд. Бывало и так, что один дополнял мысль другого, таким образом они приходили к определенному качественному умозаключению, которое не смог бы ни один из них сделать по отдельности. Было в этом что-то такое необычное и прекрасное, что никакими словами не опишешь. В такие моменты они были намного ближе к друг-другу, чем являлись на самом деле. Если бы не Фёдор, на подобные заявления Тургенева он не обратил бы никакого внимания. Но тогда, в дальнейшем, пришлось бы очень много импровизировать и выкручиваться. Впрочем, истинная импровизация это основная черта Николая, он больше раскрывает свой потенциал в тех самых критических ситуациях, когда надо срочно принять решение. А товарищ его, в то же время, настоящий стратег, который предпочитает предвидеть чужие ходы наперед. Но в этом были и свои недостатки: что будет, если лишить его времени подумать? Но как бы там ни было, их разнополярное сочетание является по настоящему опасной вещью! — Есть несколько недоработанных мыслей, которые озвучу позже. Отложим данный вопрос до собрания, — едва кивнул ему тот, а затем четко спросил, — что ты собираешься им говорить? Лёгкая ухмылка не сходила с его губ, а гетерохромный взгляд будто имел нотку снисхождения. — Ну... что-нибудь придумаю на месте! — Уму непостижимо, — подавил вздох Достоевский, явно неудовлетворенный таким ответом, — у меня есть пара вариантов. Их должно хватить, чтобы не вызывать подозрений. — С ними можно не утруждаться. Как-то раз я их собрал, после забыл зачем, в итоге мы просто заказали пиццу и смотрели фильмы про маньяков. Нам всем очень понравилось, продуктивно провели время! — с теплыми чувствами воскликнул Гоголь, чуть не подавившись чаем из-за смеха, когда чуть подробнее вспомнил этот момент. Фёдор только недоуменно вздернул бровь, словно действительно не осознавал смысла в таких примитивных вещах. Почему это работало с остальным членами организации? Достоевский не назвал бы участников «Мертвых Душ» какими-нибудь простаками или среднестатическими индивидами. Какая-то самобытность, ум и четкая индивидуальность отличала их. Но всей душой не терпел он непредсказуемость. — Ранее ты заявлял, что им нужны ответы. — Какой внимательный! Что им сказать - это уже другой вопрос, — широко улыбнулся ему Николай. Достоевский сделал из чашки последний глоток и бесшумно поставил ту на блюдце. — У меня не было бы никаких претензий, если бы тогда я не заявил, что буду с ними работать над планом действий. Проявлять открытое недоверие или съезжать с темы будет самым бездарным решением. — Ладненько, тут ты полностью прав! Я бы не хотел, чтобы они тебя невзлюбили или начали что-то предъявлять мне. Терпеть не могу подобные ситуации! — Ты допускал подобное? Николай наклонил немного голову набок, явно удивленный тем, что Фёдор вдруг решил спросить его о чем-то таком. — Увы, часто! — кивнул ему тот, с некоторой досадой пожимая плечами, — конечно, у меня было еще множество хороших знакомых... «Мёртвые Души» напоминают закрытый клуб, в который невозможно взять и воткнуть «не своего». Быть может, ты считаешь, что вся власть у меня, но мои приятели весьма своевольные и имеют манеру быть недружественными к тем, кого считают недостойными этой организации. В итоге, всё кончается весьма печально, если конфликт развернется. Тут только быть готовым ко всем вопросам и создавать благоприятное впечатление. Был как-то случай... притащил я одного своего приятеля, с которым мы уже не приятели, потому что он помер. Был слишком отстраненный, раздражительный, не внушал у них доверия... мои его буквально заклевали наводящими вопросами, а после заявили, что я должен его вышвырнуть. Я продержал его как можно дольше, но конфликты только разрастались, пока не превратились в бои без правил! — И ты это говоришь мне только сейчас? — с неким раздражением спросил его Достоевский, — теперь мне предельно понятно, почему Тургенев сделал ставку на разлад. — Ну, пока они к тебе нейтрально настроены, — с набитым ртом пробубнил Николай, махнув рукой, — кроме Владика, но он всегда такой дотошный. Но лучше не показывай им свое негативное отношение или недоверие. Если что-то спросят и ты не хочешь отвечать правду, то лучше что-нибудь придумай. — А вот теперь объясни мне разницу между «руководитель» и «подчиненный», — серьезно произнес Фёдор. Естественно, он знал, что с членами этой организации могут быть проблемы, но он не брал в расчёт то, что те могут посметь категорично оспаривать их решения. Любая пешка должна ходить именно так, как ей положено, иначе это уже нарушение правил игры. Николая, очевидно, такое никак не волнует, словно ему было достаточно довериться наслово, а не проводить глубинный анализ. — Замечательный вопрос! Они будут действовать согласно нашему плану, например, — уверенно закивал ему Гоголь. — С чего ты так решил? Они даже тебе не подчиняются. — Мне и не нужно их подчинение, только доверие! Они же не рабы какие-то, а мои друзья. Концепт этой организации отчасти напоминал распавшуюся ранее «Смерть Небожителей». Все участники сами себе на уме, но были объединены под обобщающим началом. Не лучшая модель для управления, но, в целом, рабочая. Вот только Достоевский не имел достаточно опыта управления столь демократичными организациями. Он предпочитал держать всю власть в своих руках и отдавать четкие приказы, которые не будут оспорены. Каким образом Николай вынуждал группу неуправляемых эсперов делать то, что ему надо? Он так уверен в том, что всё будет сделано правильно? Впрочем, если потенциальный предатель существует, то это только демонстративно показывает то, что набирать таких своевольных людей слишком опасная затея. — Так, — раздосадованно вздохнул Достоевский, чувствуя то, как контроль над ситуацией медленно рассыпался из его рук, — сочетаемого взгляда на мир в таких ситуациях мало, не находишь? — Здесь ты прав! — подмигнул ему Николай, ковыряя вилкой в тарелке, — в нас есть такие качества, которых нет у них, потому им будет проще полагаться на нас, а не действовать вразрез. Просто покажи им, что ты приведешь их к победе и они твои. Ты делал всё правильно на первой встрече, потому они отнеслись к тебе очень даже хорошо!

***

22:45 На улице давно стемнело, солнце скрылось за горизонтом, и окрестности скоропостижно погрузились в холодный, зимний сумрак. Ко времени заседания же он уже успел рассеять сомнения и прочувствовать свою силу, понять, какие рычаги влияния ему доступны. Пускай истинные личности членов этой организации для Достоевского всё еще оставались недостаточно исследованными, Николай доступно раскрыл ему истинную суть того, почему в «Мертвых Душах» положение вещей было именно так, а никак иначе. У тех был достаточный ум и потенциал, но при этом рационально осознавали, что недостаточно компетентны для того, чтобы собственными силами организовывать, прокладывать путь к своим целям. Впрочем, такое действительно имело место быть. Думать и делать — разные вещи. К сожалению, несмотря на многочисленные теории о том, что мысли способны влиять на реальность, ощутимые плоды приносят только действия. Можно сколько угодно размышлять о том, как вы измените мир, но до тех пор, пока вы не начнете предпринимать реальные шаги, ничего не изменится. Николай для них своего рода ориентир, достаточно рискованный и уверенный для того, чтобы иметь власть перенаправлять их силы в нужное русло, своим присутствием он непреднамеренно создавал порядок, а не хаос. Очевидно, он позвал Достоевского по той причине, что не собирался с ним соперничать за относительно сходную цель. Гораздо рациональнее достигать результата общими силами. Впрочем, Фёдор не видел смысла спорить с подобными доводами. По крайней мере за эти пару дней он смог понять, что существовать с Гоголем вполне «терпимо» и даже имеет свои преимущества. Но некоторые вещи всё еще вызывали у него достаточно сомнений, которые он носил в себе, но никогда не произносил вслух. Николай являлся достаточно самодостаточной личностью, он вполне может достигать желаемого результата собственными силами. Взять тот же хаос, который он смог учинить в России до того, как уехал в Японию. Это была его цель - он её добился. Если посмотреть под другим углом, то он сделал куда больше, чем Достоевский когда-либо. Это уже вынуждало его чувствовать глубокое недоумение. Ранее Достоевский имел совсем иное мнение на этот счёт, но последняя неделя заставила его взглянуть на своего коллегу совсем иначе. Наверное, в такой простоте была своя доля гениальности. Достоевский вполне осознавал, что его собственное мышление и планы напоминали запутанный комок пряжи, распутать который способен только он сам. Или люди, способные осилить его ход мыслей. У Николая распутывать там было и нечего. Стоило потянуть за ниточку, как всё распадалось на множество изрезанных ошметков. Небольшое темное безлюдное помещение, отделанное лепниной во вкусе прошлого века и столь же старомодной, что и стены самого здания. На этот раз Фёдор выбрал место встречи самостоятельно. Николай метался возле него и с упоением рассказывал какие-то глупые истории, которые Достоевский успешно проносил мимо ушей, увязнув в пучине собственных мыслей. В какой-то момент он медленно перевел безэмоциональный взгляд на Гоголя. Тот явно заметил, потому вытаращился на Достоевского уже с явным недоумением. — О! Мой друг хочет что-то спросить? — догадался Николай, широко улыбнувшись. Он скинул с себя мокрую от снега шляпу и метнул ее, подобно бумерангу, прямо на крючок вешалки. — Неважно, — вдруг передумал тот, уже проходя вглубь помещения. — Давай-давай! А то остальные скоро придут, — подал смешок Гоголь, энергично разворачиваясь и запрыгивая на старый стол, который заскрипел и немного покосился вниз от его действия, — ну и ну, какое старье! Мог бы и подостойнее местечко приглядеть! — Я не собираюсь включать в свой перечень требований к месту сбора пункт «прыжки по столам». — Какая скука! Как непредусмотрительно с твоей стороны, товарищ Достоевский, — подшутил над ним Николай, затем намеренно прыгнул еще раз, отчего стол с громким треском уже окончательно сравнялся с полом. — Замечательно, — одновременно саркастично и равнодушно констатировал Фёдор, а затем вдруг серьезно спросил, — ты считаешь, что сам не способен достичь поставленной цели? — Что-что? Это еще почему? — удивленно развел руками Николай, — разумеется, я способен! — Тебя волнует конкуренция? Теперь Гоголь действительно недоумевал, к чему клонил Достоевский. С подобными вопросами от него он встречался впервые. Ранее его приятеля такие маловажные мелочи не интересовали, как и его взгляды на подобные вещи. Когда-то приходилось выкладывать всё по своей же инициативе. — Никак нет! Мне на неё глубоко плевать! — Разумеется, — кратко подытожил Фёдор, он ожидал услышать нечто подобное, но развивать эту тему больше не собирался. В комнате повисло молчание, гулкое и тяжёлое. — Так! А теперь ты молчишь! Давай ещё вопросы. Я не понимаю, к чему ты это всё спросил! — Мне хватило, — едва улыбнулся ему Достоевский. — Ну нет! Ты не можешь так со мной поступить! — фыркнул Гоголь, с долей разочарования складывая руки. Сначала заинтриговал, а после оставил без ответов. Ну кто так делает? — Переживешь. Вновь повисла глухая тишина. Николай нехотя задумался и пришел к выводу, что таким Фёдор таким образом пытался узнать цель их союза. Почему тот это спрашивает? Он уже утомился перечислять причины, но почему-то Достоевский всё еще не верил ему. Оставалась всего одна и была очевидна. Многие планы Николай не заканчивал только из-за своей непостоянности, часто из виду упускал важные детали, которые был способен заметить только Достоевский. Нужен баланс. — Инь и ян более эффективны вместе, дружище, — улыбнулся ему Николай и в этот момент заметил в лиловых глазах его товарища нечто странное.

***

Через полчаса небольшой зал принял в себя еще четырех гостей, которые вдруг вместе с повеселевшим Гоголем ускакали на кухню. После молитвенной тишины за столом начинались шумные разговоры ни о чем под чай с пирогами. Кто-то закурил, а кто-то уже открывал бутылку вина и доставал сушеную рыбу, со словами: «мы, что, на детском утреннике?» Достоевский нехотя последовал к ним. Когда тот встал напротив, те ненадолго притихли, поднимая на него глаза, а потом как по щелчку, отвернулись и продолжили энергично обсуждать интересные им темы и спорить. Николай дружелюбно подозвал Фёдора к ним жестом руки. Но тот не двинулся с места, не желая присоединяться к неформальным разговорам, потому Гоголь выскользнул со стола и подошел к нему. — Ты привыкнешь, — шепнул ему на ухо Николай. — Можешь их заставить говорить по делу? — тихо потребовал у него Достоевский, на что тот только отрицательно покачал головой. — Ничего ты не понимаешь, Федя. Хотя бы притворись, что тебе хоть немного небезразлично. От подобного предложения Фёдор почувствовал только досаду. Ранее ему не приходилось идти на подобное, чтобы получить чье-то расположение. Уже хотелось развернуться и уйти. В течение всей жизни он предлагал людям многое, лишь бы они делали то, что ему нужно. Но только не себя. В этот момент Николай сжал его плечо и с легкой настойчивостью усадил за стол к остальным. — Тургеневу точно это не понравится, дружище, — шепотом напомнил ему Николай, хитро улыбнувшись, а затем вдруг отстранился и уселся напротив него и Лермонтова, который уже успел пошутить на тему их необычного поведения. Достоевский, в свою очередь, не мог не согласиться с доводом Гоголя, отчего вдруг приобрел мотивацию. — Решил составить нам компанию? Присоединяйся, тут полная скукотища, — отвлекаясь от разговора с Лермонтовым, обратился к нему Белинский, приканчивая уже третий бокал вина. — Неужели? Вам всем бы определиться, — едва улыбнулся ему Достоевский, наигрывая непринужденность, затем Михаил подвинул ему чашку с чаем. — Мы тут не только по делам, — подал смешок Лермонтов, а затем его карий взгляд загулял по лицам собравшихся, — мы для тебя не слишком неформальны? — Никак нет, — слукавил Фёдор, уже отпивая глоток. — Ах, а что это с вами приключилось? Я слышал, что вы съехали. Достоевский ему дал только частичный ответ. И его новому коллеге этого вполне хватило. Затем последовало еще несколько вполне нейтральных и разносортных вопросов про увлечения, книги, перелёт, жизнь в Японии, мотивы и что-то подобное... Это было весьма условно, но судя по-всему Михаил добивался этими вопросами, отнюдь, не конкретных ответов, а просто проверял собеседника на приверженность и сговорчивость. Похоже, его больше всех волновал его несколько чужеродный настрой. — Тут никто не хочет обсуждать со мной согласование теории Большого взрыва с религией! Почему этот вопрос никому не интересен? — обиженно пожаловался Виссарион, не обращаясь ни к кому конкретному. — Потому что это полный бред. Тут либо одно, либо другое, — фыркнул Набоков, едва удостоив того своим раздраженным взглядом, а затем вновь возвратился к Маяковскому и Гоголю, чье активное обсуждение крутилось вокруг сущности нравственных категорий. Николай уже пустился в длинные рассуждения, которые всегда были Владимиру довольно интересны, поскольку тот свободно излагал свои мысли и говорил откровенно. — Грубо говоря, эта теория подразумевает, что Вселенная ранее находилась в состоянии сингулярности, после невероятно быстро расширилась, подобно взрыву, далее преобразовалось и всё остальное. Что мы можем сказать наверняка, так это то, что книга Бытия подтверждает идею того, что вселенная, в известном нам виде, была создана в какой-то отдаленный момент прошлого и существовала не всегда, — равнодушно констатировал Достоевский, поднося чашку к губам. — ...это становится возможным, если мы условно будем считать «дни» творения в книге Бытие эпохами, — закончил его мысль Белинский, довольно улыбнувшись, а затем ткнул Набокова, — а тебе лучше помолчать. — Ваше «условно» никуда не годится. Оставайтесь при своем, идиоты, — отмахнулся от них тот. — У кое-кого явно большие проблемы с агрессией. Думаешь, что через подобное деструктивное поведение сможешь доказать правоту своих доводов? Или, быть может, это твоя посредственная защита от негативных переживаний? — презрительно сощурил глаза Виссарион. — Ты сейчас наглядно продемонстрировал пассивную агрессию, пытаясь принизить меня через бестактный психоанализ, — ядовито ухмыльнулся Владимир, самоуверенно закинув длинные пряди волос назад. — Эй! Вы что начали? Никаких ссор за столом, — воскликнул Лермонтов, резко поднявшись. Мирить этих олухов после - дело утомительное. — Да-а-а уж... вы никак не поменялись, товарищи! — вдруг рассмеялся Гоголь, в душе наслаждаясь каждой минутой происходящего, — прямо, как в старые добрые... но Мишу послушайте, а то вы тут всем настроение испортите. — Ты мне уже его испортил, когда притащил вот его вот, — Набоков демонстративно ткнул пальцем на Достоевского. — Хорошо, — рационально согласился с ним Фёдор, а затем добавил, — ты считаешь, что мое присутствие здесь привлекло к вам ненужное внимание, не так ли? Лучший подход к разговору с подобными импульсивными личностями - проявление истинного хладнокровия. — Именно так. Вот скажи мне, — уже более спокойно начал Владимир, — куда твоя полудохлая организация подевалась? Почему ты не продолжил свое дело с ними? — Какая «из»? — Любая, мне плевать. Зачем ты здесь? Гоголь решил промолчать и не влезать в этот диалог, поскольку его доводы Набоков воспринимал весьма скептично. Быть может, если тот убедится во всём самостоятельно, то успокоится, наконец. — Думаю, ты ни раз слышал, что цель у меня с вами одна. Я намерен очистить этот бренный мир от гнета греха любой ценой. Насколько я смог понять, ты вступил в эту организацию, потому что носил в себе аналогичные устремления. Очищения одной России тебе было недостаточно. Ты был инициатором продвижения этой идеи ещё пять лет назад, но ваша организация больше склонялась к созданию анархии, — прожег его своим внимательным взглядом Достоевский, а когда заметил, как изменилось лицо собеседника - немного улыбнулся, — вот скажи мне, почему ты хочешь избавиться меня, если я могу дать вам ключ к тому, чтобы достичь этого? Для одних это свобода, для других спасение душ. Разве это уже не является достаточным догматом? — В твоих словах есть логика, признаю, — нехотя согласился тот, опуская золотистый взгляд и складывая руки, — и, черт возьми, я знаю твои цели. Но я абсолютно не верю в то, что ты способен привести нас к победе. Твои планы против Тургенева ранее не работали из-за того, что вы оба мыслите подозрительно схоже. Я не хочу быть замешан в этом бесполезном противостоянии. Наша организация должна быть на несколько шагов выше этого. Ранее у «Мертвых Душ» было весьма интересное положение. Мы больше напоминали сборище любителей создать хаос ради хаоса, но никак не национальную угрозу, коей дворяне считали тебя и твою организацию, — он подтянулся, чтобы подлить себе вина, — вот сам рассуди. Стоило тебе к нам заявиться, как гребаное «Дворянское Гнездо» вдруг заерзало и начало активно действовать, вынюхивать подробности, лезть туда, куда не лезло ранее. — Тут ты не прав. Думаешь, после всего того, что вы все натворили вместе с Крыловым, на вас не будет никакой охоты? Это даже чудо, что они тогда оставили вас всех в покое. Если бы Николай вернулся один - результат аналогичный, — рассудил Достоевский, весьма удовлетворенный тем, что ему удалось вывести этого очень недоброжелательного человека на конструктивный диалог. Впрочем, что-то в нем даже было. Фёдор был точно уверен, что Владимир был сейчас достаточно честен с ним, поскольку его мнение было откровенно негативное. Разве предатель будет так делать? А если он действительно хотел лучшего для данной организации? В любом случае, Достоевский не станет снимать подозрений ни с одного из них, — стоит отметить, что прошло шесть лет, мои взгляды и способы достижения целей претерпели изменения. Ныне противостоять мне весьма непростая задача. И.. разделяя руководство, я разве утверждал, что мы будем действовать только моими методами? — Нас и не оставили в покое, только некоторых. Белинский и Лермонтов легко отмазались, чертовы хитрые ублюдки. А Крылов просто сдох, — подал недобрый смешок Набоков, а затем кивнул на Маяковского, — а вот мне и Володе приходилось очень долгое время сидеть в засаде и не вылезать лишний раз на улицу, пока те про нас не позабудут. Для меня это было просто отвратительно, потому я надыбал себе двойника, сфабриковал собственное самоубийство и зажил, наконец, по человечески. Но теперь... они прознали, что я жив. Они меня искали. По чьей вине? Ответ вертелся у Достоевского на языке, но он не мог позволить себе произнести его вслух, потому пришлось ответить иным образом. — Дело тут уж точно не во мне. Их пристальное внимание не докучает не только тебе, увы. Меня интригует этот вопрос, потому я ищу ответы. В случае с тобой, они решили провести дополнительное расследование, чтобы окончательно закрыть тему. Очевидно, результат их не разочаровал. — Что ж, это имеет смысл, — раздосадованно вздохнул Набоков. Ему ранее не доводилось лично пересекаться с Достоевским, отчего его мнение было весьма субъективным. Стоило признать - этот человек действительно осознает то, что делает. Он сраный манипулятор, которого ещё свет не видовал. А ведь знает, что нужно сказать, чтобы у другого не осталось никаких доводов противостоять ему, — если у тебя есть какой-то заумный план... какого черта ты просто не соберешь себе собственную организацию? Это так сложно? Язык у тебя подвешен, взял бы да набрал себе дурачков. — «Дурачки» у меня уже есть, — многозначительно улыбнулся ему Достоевский, — мне нужно что-нибудь поинтереснее... — Поинтереснее... что, нравится? Тебе тут никто не доверяет, просто я единственный произношу это вслух. — Твоя честность меня радует, несомненно. — Это тебя веселит? — Весьма. Только не воспринимай на свой счёт. — Пф! Мне это уже надоело, — отмахнулся от него Набоков, а затем вдруг поднялся, схватил бутылку вина со стола и кивнул Маяковскому, призывая последовать за собой. Уголки губ Белинского дрогнули в улыбке. Происходящее его немного раззадорило. — Эй, вы! Куда намылились? Мы даже не начали обсуждение! — недоуменно обратился к ним Гоголь, нехотя отвлекаясь от разговора. — Мы отдельно от вас, придурков, поговорим. Как начнете собрание - зовите. — Он дело говорит, — равнодушно согласился с ним Маяковский, а затем эти оба скрылись за дверью. Достоевский проводил их довольным взглядом, ему нравилось играть на чувствах импульсивных людей. Он даже не знал по какой конкретно причине, но что-то в этом было. Те априори для него являлись слабыми и уязвимыми. Похоже, Набоков это чувствует, потому поспешил закрыть разговор. — Забавно! Не так всё и плохо, да? — Гоголь вдруг пересел к нему и Лермонтову. — Лучше, чем я мог предположить, — задумчиво опуская чашку, ответил ему тот. — Постарайся не слишком злить его, ладненько? Знаю, устоять сложно, но я не хочу выслушивать то, как он тебя ненавидит! — Разумеется, — тон Достоевского звучал достаточно лукаво, — но он уже меня ненавидит. — Не преувеличивай! — усмехнулся Гоголь, покачав головой. — Теперь даже я заинтригован тем, как ты намерен уничтожить всех людей, — недоуменно произнес Белинский, уткнувшись взглядом в пустоту, — это ведь невозможно. В этом году насчитали свыше семи миллиардов человек. Что ты намерен сделать? Взорвать планету? — Освободить души грешников, — поправил его Фёдор, а затем добавил, — это намного проще устроить, чем ты думаешь. У меня есть четкий план, но я прошу дать мне немного времени. На данный момент перед нами стоят насущные проблемы, которые нужно решить, прежде, чем преступать к иным действиям, — он старался не конкретизировать свои высказывания, чтобы они могли быть восприняты абстрактно, но при этом не отражали того, что он не знает, что делает, — такой расклад вас устроит? — Что, даже не намекнешь? — вздохнул Лермонтов, уже глубоко разочарованный тем, что сегодня точно не получит ответ, — вы ведь двое всё уже знаете! Почему молчите? — Ладненько! За нами следят, но мы не располагаем четкой информацией каким конкретно образом, — Гоголь решил сымпровизировать и поддержал ход мыслей Достоевского. — Тебя раньше подобное не волновало, — недоуменно поднял бровь Белинский, не слишком доверяя словам Николая. — Спешу напомнить: мы только начали! Необходимо время, чтобы добраться до сути проблемы! От пары дней в неведении вы точно не помрете. Достоевский подавил вздох. Как теперь им что-либо доказывать, после такой неосторожной фразы? Лучше бы тот просто молчал. — От перемены мест слагаемых сумма не меняется. — Ещё как меняется. Ты мне веришь или нет? — недобро сощурил глаза Гоголь. Похоже, тот решил принять основной удар на себя, демонстративно выставляя себя инициатором этой идеи молчать. — Как-то это странно... раньше ты не утаивал от нас ничего. Ты нам не доверяешь, Коля? — тон Лермонтова стал вдруг серьезным. — Конечно же доверяю! Что за глупости? Просто сейчас не лучшее время. И вообще, какой смысл обсуждать этот план конкретно сегодня, если за нами охотятся прямо сейчас, влезают в дома, преследуют, — уверенно поспорил с ним тот, вдруг вскочив, — ответь на вопрос. Каким образом они выясняют те подробности, которые они не могут знать? Допустим, они знают, что мы оба въехали в страну. Но вас то это как касается? Скажу лишь то, что те начали подавлять признаки излишней осведомленности еще в первый день. — Я... без понятия, — осекся Михаил, а затем задумчиво добавил, — они как-то выяснили, что я причастен, начали проверять. А Владик для них когда-то мертв был... — Дружище, я об этом тебе и говорю! — Что ж, — Виссарион приложил палец к губе и опустил взгляд, явно глубоко задумавшись, — если вы позволите, я тоже примкну к расследованию. Быть может, найду что-то полезное. Но на данный момент я считаю, что они просто связали ваш приезд с нами, потому начали копать, используя имеющуюся у них ранее информацию. Некоторые из участников какое-то были вне подозрений, но дворяне решили проверить, чтобы уж наверняка. Но почему ты считаешь, что они имеют возможность следить за нашими словами непосредственно? Каким образом? Подслушка, способность... шпионаж? — А вот сам не знаю! Проверь это, дружище. — Неужели ты кого-то из нас подозреваешь в пособничестве детективам? — удивленно вытаращился на него Лермонтов. Ой! Похоже диалог пошел не туда, куда нужно. — Я считаю это бредом, не более! — подал смешок Николай, уперевшись двумя руками о стол, — я исключаю этот вариант от слова «совсем». С нами происходило всякое, но вы никогда не предавали меня. Я не верю в то, что это могло бы произойти, дружище. — Я могу лишь надеяться, что ты действительно так считаешь. — Ну... а если могло? — странно спросил его Белинский, перебирая в голове множество вариантов, — некоторые личности тут не слишком лицеприятные. Вполне были способны на это, обозлившись на то, что ты притащил сюда Достоевского. — Так, опустим этот вариант. Такого не могло произойти, понял меня? — не отступал от своей правды Николай. — Хорошо, ты прав. Оставим этот диалог между нами, — вздохнул Виссарион, а в душе уже решился действовать за его спиной. Достоевский едва заметно улыбнулся, смотря на эту актерскую игру в квадрате. Он нагло манипулирует собственными же «друзьями». Ну и ну! — Странно... — задумчиво постановил Лермонтов, придерживая двумя руками горячую чашку с чаем. Похоже, сейчас он решил добраться до правды этой инициативы другим методом, — это ты из-за своего нового приятеля вдруг стал таким... логичным? — Забавно! Неужели ты считаешь, что ранее в моих поступках отсутствовала логика? — Разумеется она была, но ты практически никогда не поднимал подобные вопросы. Ты же любил оставаться непредсказуемым... Необычно. Фёдору оставалось лишь строить предположения, как они умудрялись так долго успешно действовать без обсуждения каверзных тем. Ситуации разные бывают. Как же можно их не разбирать? — Ну-у-у... тут ты прав! А вот теперь я обращаю на это внимание, потому что это тоже непредсказуемо! — самоуверенно заявил Гоголь, но с его безумными доводами никто спорить не стал. Те ещё долго сидели на кухне, дискутируя, затем решили направиться в зал, где укрывались от их присутствия Набоков с Маяковским. После недолгого вступления, Достоевский и Гоголь, как и ранее, перенаправили акцент со своего плана на факт того, что за ними ведется расследование, выставив эту проблему более существенной, чем необходимость посвящать остальных в план на конкретный момент. Набоков, как обычно, начал спорить, но Лермонтов, который решился довериться решению своего лидера, поспешил охладить его пыл. Часть проблемы была закрыта. Затем вдруг последовала интересная новость. — Эта организация непосредственно нуждается в ещё одном участнике, — открыто сообщил им Достоевский, он не видел смысла скрывать этот факт, поскольку «крыса» и так всё доложит, когда он приведет того сюда. — Что-что? — удивленно вытаращился на него Гоголь, его глаза напомнили две большие луны. Очевидно, ему не сообщили об этом заранее, он узнал это вместе с остальными постфактум. — Разве нас тебе недостаточно? — недоверчиво спросил его Маяковский. — Да это он так пытается на себя одеяло перетянуть, ему тут никто не верит, — саркастично шепнул ему Набоков, подавая язвительный смешок, — кого бы он к нам не решился притащить - кончится это печально, — недолго помолчав, тот вдруг вдруг обратился к самому Достоевскому, — ты, что, собираешься тут разводить крысятник? Нам чужаки не нужны. — Разумеется, — самодовольно ухмыльнулся ему Фёдор, он явно считал выше этого бессмысленного спора, потому эти слова не произвели на него никакого впечатления, — я работал с этим человеком ранее и довольно долго. Он был достаточно предан своему делу и профессионален, потому я считаю рациональным решением включить его в состав. Николай задумчиво почесал затылок. — Ну-у-у! Если ты так считаешь... то почему бы и нет? — озадаченно развел тот руками. На самом деле он не видел в этом ничего категоричного, поскольку любые силы сейчас будут им только на руку, — Стоп! Так вот по каким ты делам улетал вчера! Я всё понял. Но врать мне, отнюдь, не стоило, дружище! — Это было предостережением на случай отказа. В этот момент у Гоголь язык зачесался попрекнуть Достоевского тем, что тот всё это время врал и нагло делал вид, что этой новости просто не существует, но сдержал себя и промолчал, поскольку не хотел привлекать внимание остальных к этой проблеме. — Хорошо! Ты ведь познакомишь нас? — натянуто улыбнулся тот, успешно делая вид, что ему наплевать. — Естественно. Белинский сразу догадался о ком говорил Достоевский. Впрочем, тот человек на самом деле хорош. И заметно поумнее, чем остальные «Бесы». Но он пропал с преступного поля на долгие годы. Неужели Фёдор нашел способ с ним договориться? — Я ведь правильно понял то, о ком ты говоришь? — подал смешок Виссарион, прожигая того внимательный взглядом.

***

Днём ранее. Управляющий банка Михаил Булгаков любил обедать в небольшом ресторанчике, находившемся в пяти минутах ходьбы от службы. Во-первых, в ресторанном меню его привлекали свиные ребрышки, до которых он был невероятно склонен. Их готовили на открытом огне, что придавало им изюминку; А во-вторых, здесь подавали французское вино. В зале ресторана даже имелся персональный столик. Обычно в его отсутствие на столе стояла небольшая табличка с надписью «Заказан», за что хозяину ресторана выдавалась добавочная оплата. Забронированный столик имел важное преимущество — он находился у окна, выходящего на центральный вход в Казанский академический театр, и у Михаила всегда была возможность полюбоваться молодыми артистками, они веселой гурьбой спускались с невысоких ступенек. Стоит отметить, что некоторые девушки кажутся милыми существами, а директор банка был всегда открыт для случайных отношений… — Когда вам принести ребрышки, господин Булгаков? — широко улыбаясь, спросил официант. Родом этот парень был из Берлина, в России проживал уже четвертый год, и в нем не было ничего иноземного, кроме акцента. — Минут через десять, — буркнул Михаил, заправляя за ухо свои каштаново-рыжие пряди, которые свивали до середины шеи и периодически лезли в глаза, — и принесите мне… итальянского красного, — заказал он против обыкновения. Официант не выразил удивления — ему приходилось исполнять и не такие неожиданные заказы. — Слушаюсь, господин, — и, убрав табличку, он удалился на кухню. Устроившись у окна, управляющий принялся рассматривать прохожих. Весьма любопытное занятие, когда некуда торопиться: просто сидишь за ресторанным столиком в ожидании заказанного обеда. В итоге замечает неожиданную подробность: с другой стороны окна на него пристально смотрел его давний коллега Фёдор Михайлович Достоевский с многозначительной улыбкой. Он, что, жив? Его сердце сжалось и замерло от искреннего изумления. Михаил уж точно не рассчитывал на то, что увидит этого удивительного человека ещё хоть раз. Тот не двинулся, продолжая таращиться на Фёдора своими серо-голубыми глазами, словно увидел приведение. Протер руками он веки и тот пропал. Булгаков вдруг расслабился, понадеявшись, что ему просто померещилось. Спокойный, с ноткой равнодушия голос заставил его вновь вздернуться. Подрагивая, он с трудом сдержал себя, чтобы не повернуть голову. — Давно не виделись, Михаил. — Ты точно не иллюзия моего больного воображения? — искренне спросил Булгаков, а затем недоуменно добавил, — я же принимаю таблетки, что за... — Я не твоя галлюцинация, можешь быть спокоен, — подал смешок Достоевский, вдруг коснувшись его плеча. — Хорошо, — вздохнул тот, всё еще пытаясь смириться с реальностью происходящего, — я же видел, что тебя убили. Как ты выжил? — Чтобы покинуть эту страну пришлось подкупить одного эспера, дабы сделать ставку на собственную смерть, — тихо пояснил ему тот, уже присаживаясь за стол напротив него, — я не мог взять тебя и других с собой, поскольку это привлечет ненужное внимание и будет излишне подозрительно. — Так... ладно, — согласился с ним Булгаков, а затем вдруг взглянул на того укоризненно, — ты бросил нас, так получается? — Получается, что так, — нехотя кивнул ему Фёдор, — признаю, некрасиво. Но ты ведь жив. — Чудом, — раздосадованно констатировал тот, — по твоей вине мне пришлось пять лет провести в психиатрической лечебнице строгого режима. — Как милостиво с их стороны. — Ещё как, — саркастично буркнул Михаил, его острое лицо вдруг стало раздраженным, — мне угрожала казнь. И пришлось буквально унижаться, чтобы доказать то, что я, мол... не был способен отвечать за свои действия. Столько проверок было. Немерено. Благо мое ментальное состояние сыграло мне на руку. Недифференцированная шизофрения... это они мне там сказали? Психбольница - местечко ужасное, не советую туда попадать. И врачи там все эти грубые, жестокие и мерзкие, относятся к пациентам, как к мусору, а не лечат их. Насильно пичкают кучей таблеток, от которых мне было только хуже. Около года я просидел в углу сутками пялясь в одну точку, привязанный цепью к кровати. А в мыслях полная пустота, да гулкий звон. Страшно. Похоже, эти уроды хотели, чтобы я окончательно лишился рассудка. Не знаю... то ли Бог, то ли какая-то другая высшая сила вытащила меня на того света, но моя личность начала ко мне возвращаться. Через пару лет меня уже выписали, сказали, что мое состояние в пределах нормы. В итоге... — Весьма печально, но это единственный вариант, на который ты мог рассчитывать, — на какое-либо сочувствие от Достоевского, как и обычно, рассчитывать не приходилось, — Бог проявил милость, он дал тебе второй шанс. — Даже не знаю... что же я ему такого сделал, чтобы вот так вот страдать за всё содеянное? Я беспрекословно следовал его воле, уничтожал грешников. — За это он сохранил тебе жизнь, будь благодарен. Булгаков растерянно вздохнул, поднимая взгляд к потолку. — Разумеется, я благодарен, но это было просто невыносимо. Смерть была бы куда милостивее. — Смерть оставь грешникам. Ты выдержал Его испытание и вышел победителем. Не это ли прекрасно? — хитро улыбнулся ему Достоевский. — Наверное, — пожал плечами тот, а затем решился спросить, — почему уехал? Ты ведь говорил, что наше положение далеко не безнадежно. — Именно так оно и есть. Я открыл для себя нечто интересное. Это поможет достичь мне Высшей цели. В Йокогаме я собрал организацию, но её оказалось недостаточно, чтобы добиться поставленных мною задач. — Так вот в чем дело... я понял почему ты здесь. Думаешь, я буду на тебя работать? — Бог не зря сохранил тебе жизнь, не разочаруй его, — спокойно ответил ему Фёдор, а затем подозвал официанта и повелел подать черный чай. Когда тот принял заказ и удалился, Михаил, после недолгой паузы, продолжил. — Ну... а если, допустим, мне просто повезло? Ничто в жизни так не воодушевляет, как то, что в тебя стреляли и промахнулись, — частично не согласился с ним Булгаков. Его всегда напрягло чувство беспомощности при общении с этим загадочным человеком. Почему он продолжает его так глубоко уважать Достоевского, несмотря на то, что тот бросил его на произвол судьбы? Это ведь так не правильно. Всё должно быть иначе, он должен его ненавидеть, а не давать собою манипулировать. — Везение тоже надо заслужить. Такова была воля Всевышнего. Этот мир лишен удачи в узком её понимании. Не существует случайностей. Всё предрешено, — с долей интриги в голосе объяснял ему Фёдор, — пойми. Ты всю жизнь страдаешь от ментального расстройства. Неужели ты не осознаешь, что был это дар Бога, чтобы ты смог выжить в тот самый момент? Страдания лишь условность в лице Всевышнего. Это испытание. — С такой логикой всё в этом жестоком мире покажется кажется правильным, — едва кивнул ему Булгаков, рассеянно опуская взгляд. Он не нашел в себе сил спорить с Достоевским. Тот всегда воздействовал на него неповторимым, особенным образом. Михаил словно зачарованный внимал каждому слову, словно тот был способен дать ответы на все терзающие его вопросы. Достоевский не был заботлив, но его слова всегда утешали. Когда-то давно он показал Булгакову его предназначение, дал силы двигаться дальше. А ведь некогда каждый день казался чередой бесконечных и бесцельных мучений. Только отчаяние. Быть может, он бы уже давно покончил с собой, если бы не Фёдор. Он привёл его к истине, к Богу. За это он по-прежнему был ему глубоко благодарен. «Смерть» Достоевского сказалась на нём шесть лет тому назад тяжело. Булгаков отрекся от Всевышнего, а когда вышел, стал много грешить, пить, распутничать. Пускал шутки про Сатану. Ведь какой был смысл продолжать верить в Бога, если тот взял и уничтожил самого преданного его последователя? Теперь Михаилу даже стало глубоко стыдно за самого себя, но исповедоваться Фёдору в этом он не сможет. Тот его точно прикончит, если узнает. — Ты должен продолжить служить во имя Высшей цели, во имя Бога. Не трать дарованную тебе жизнь понапрасну. Достоевский не мог ему позволить сойти с этого пути. Немало сил было вложено в то, чтобы этот человек обрёл свое предназначение. Преступность суицида заключается в том, что человек смеет противиться своей судьбе, которая предопределена ему Богом. Но тот не поддался искушению, стал праведным приверженцем Всевышнего и делал всё во имя для целей Его, действовал так искренне, самоотверженно и неподдельно. Таких людей надо держать при себе.

***

19 декабря | 14:54 | Третье собрание «Мертвых Душ» — И вообразите себе... Бунин первый раз визуализировал пространство из тьмы, начался бой. А ведь не видно ничерта... — вдохновенно взметнув кулак над головой, Лермонтов обвел присутствующих горящим взором, — и вдруг, вы не поверите, господа… — опустив руку и прижав её к груди, воссиял тот улыбкой, — ...вдруг наш коллега Володя Маяковский расслышал в горячке поединка, что противник его, Владимир Набоков, на него ругается самым злостным образом! Смех присутствующих заставил трепетать свечные язычки пламени. — Вот это оказия! Да уж, печальный мог выйти анекдот, окажись кто-нибудь из них менее проворен! — громко смеясь над забавной историей поддержал его Гоголь, чуть ли не развалившись на крышке черного рояля, на котором также стоял серебряный шандал на пять свечей и бокал шампанского. — Это ни капли не смешно, — с трудом сдерживал смешки Набоков, прикрывая часть лица рукой, — я ведь мог его прикончить! — Кто бы кого прикончил, — поспорил Маяковский, наградив его ироничным взглядом, — ты бы уже давно помер, если бы я твою ругань не расслышал. — Да! Думай так и дальше, дружище, — фыркнул тот, делая глоток вина из бокала, но ни капли не обидевшись. Те уже на протяжении часа вспоминали глупые и смешные истории из прошлого, развлекая сами себя. — Нет, нет… оба противника были достойны друг друга, — с улыбкой произнес Белинский, образовавшись в высоких дверях зала. — И где этот твой дружок? — Гоголь вдруг обратился к Достоевскому, периодически поглядывая на закрытую дверь. — Скоро явится, — равнодушно ответил ему Фёдор, сидя на одном из диванов в компании Маяковского. Навязчивые вопросы Николая поэтому поводу начинали его глубоко утомлять. Это интересовало того куда больше, чем нужно. Вчерашним вечером он умудрился вызвать у него раздражение следующими вопросами: «Где познакомились?», «Как пришли к сотрудничеству?», «Как собирал остальных участников?», «Почему именно их?», «Что было с той твоей организацией после судебных распрей?». Ни на один из них Достоевский так толком и не ответил, но Николай продолжал неустанно их генерировать. — Эй, свали с рояля! Он не для того, чтобы на нем лежали, — делая пару шагов вперед, буркнул Набоков и прожигая того своим золотистым взглядом. — О! Разумеется, я слезу, если ты мне сыграешь! — сказал Николай, нагло улыбнувшись. — Ещё чего захотел. — Ты ведь чудно играешь, не зря же таланту пропадать, — ласково сказал ему Лермонтов, погладив по плечу. — Впрочем, тут ты прав, — едва улыбнулся ему тот, а затем многозначительно кивнул Гоголю, тем самым вынудив его спрыгнуть. Набоков осторожно провел по поверхности инструмента, стирая пыль. Несмотря на всю свою поганую сущность, сейчас он молча негодовал по поводу того, что такую прекрасную вещь задвинули неизвестно куда, не протирали пыль, да и вообще забыли. Длинные пальцы осторожно и медленно перебрали клавиши, а затем вдруг быстро забегали, а взгляд был сосредоточился, на губах засияла улыбка. Странная, но чарующая мелодия разлилась по комнате, вызывая непонятные, волнующие ощущения, проникающие в глубину души. Только музыка была способна заставить Достоевского сейчас почувствовать спокойствие и душевное равновесие. Он слегка улыбнулся и прикрыл глаза. Этот тот самый момент, когда все разговоры сникали, позволяя задушевной мелодии свободно блуждать по комнате. Покой и умиротворение. — О! Тут есть ещё на чем сыграть? — вдруг поинтересовался Гоголь, кругом рассматривая зал. Редкий миг, наверное. Те, кто не знал его, не смогли бы поверить – свою страсть к музыке он редко показывал. — Там где-то скрипка завалялась, — снисходительно ответил ему Набоков, продолжая с упоением перебирать пальцами по клавишам. — Сейчас устроим концерт, товарищи! — иронично воскликнул тот, а в его руке уже оказалась скрипка, спустя несколько подходов он смог её настроить на нужный лад и проиграть коротенькую мелодию, — чудное же местечко сбора ты нам подобрал, товарищ Достоевский. — Так вышло, — спокойно ответил ему тот, с некоторым недоумением поглядывая своего улыбчивого коллегу. Он, что, действительно умеет играть на скрипке? — Случайности не случайны, — подал смешок Гоголь, а затем спросил, — я слышал, что ты тоже чем-то играешь. — Виолончель. — О! А что ж ты её с собой не привез? Мы бы такое сыграли... это было бы нечто! Жаль у нас нет соседей, иначе они бы уже страдали! — громко и злобно рассмеялся тот. — Я не против, — вдруг сказал тот, складывая ногу на ногу. — Вот и замечательно! Будет весело, — искрясь от радости подмигнул ему Гоголь. Похоже, точка соприкосновения найдена. И как Тургенев только смел заявлять, что у его товарища души нет? Где есть искусство - там найдется и душа. Николай легко опустил смычок на струны, минуту постоял неподвижно, собираясь с мыслями, и заиграл, нарочито изящно подстроившись под мелодию Набокова. Музыкальный слух у него явно был. Чем он только в своей жизни не увлекался. Залы дома наполнились музыкой, изящной и стремительной, льющейся, как река. Это было изумительно. — Какие они прекрасные, — с искреннем восторгом выдохнул Лермонтов, присаживаясь на диван между Достоевским и Маяковским. — Явились на собрание, в итоге устроили концерт, — равнодушно вскинул бровь Владимир, скрещивая руки на груди. — Не бубни, — шутливо ткнул его локтем Михаил. — Музыка - напоминание Бога, что есть что-то большее в этом мире, чем мы, — проговорил Достоевский, прикрывая глаза. — ...гармоническая связь между всеми живущими и звёздами на небесах, — поддержал его мысль Лермонтов, — есть нечто в искусстве, не поддающееся записи. Жизнь нельзя записать, сердце нельзя записать... Момент творения неуловим по своей сути... Они даже не сразу заметили, как в помещение вошел тот самый человек, ради которого и организовывалась данная встреча. Булгаков, стягивая с лица красный шарф, стоял во дверях недоуменно вытаращившись на присутствующих. Двигаться с места не спешил, явно не хотел нарушить умиротворенную обстановку в зале. Вдруг скрипка в руках Гоголя неприятно брякнула, а сам он, едва не уронив смычок, вытаращился на гостя. Музыка стихла, нависла гробовая тишина. Все присутствующие последовали его примеру, встали, развернулись и устремили свои взгляды в сторону Булгакова. — Ну... привет всем присутствующим, — подал смешок тот, делая шаг вперед. — О! Мы тебя заждались, таинственный незнакомец, — заинтересованно воскликнул Николай, уже смыкая его руку в крепком рукопожатии, — с тобою мой товарищ Достоевский знаком долгие годы, не так ли? Проходи-проходи! Чего скромничаешь? — схватил вдруг тот его за плечо, выдвигая в центр зала, — человек я недурной, но с заводным характером! Мои товарищи тебя тоже убивать не собираются, не так ли? — он оглядел присутствующих, которые продолжали недоуменно молчать, — можешь называть меня Николай Гоголь! Я также, по совместительству... и Коля, и Клоун! Как угодно! Но Клоуном лучше меня не называй, мы слишком мало знакомы. Мне это может не понравиться! — он громко расхохотался. Сам Булгаков, не ожидавший подобного сумасшедшего приема, вдруг замер и вытаращился на него только в большем изумлении. — Кажется, я вас знаю, — сказал тот, продолжая внимательно рассматривать лицо Николая. — О-о-о! Про меня слышали! Какая приятная новость! Или неприятная... зависит от того, что ты сейчас скажешь, — широко улыбнулся ему Гоголь, а затем добавил, — тебя называют Михаилом Булгаковым? А у нас тут уже есть Михаил... только Лермонтов. Вон, сидит! — энергично ткнул он на того, — человек очень милый и приятный, вы точно найдете общий язык, — он протолкнул того прямо к остальным, — И еще! У нас тут есть два Владимира, только не путай их. Они обидятся, потому у нас принято называть одного Володей, а другого Владиком! А во-о-от он, Виссарион Белинский, по совместительству «продажный детектив». Кажется, никого не забыл! Михаил молчаливо оглядел всех присутствующих, ничего путного в голову ему уже не приходило. Всё то, что он хотел сказать, выветрилось в одно мгновение, стоило ему завидеть Гоголя. — Похоже, ты его слишком загрузил, — улыбнулся Лермонтов, а затем перевел взгляд карих глаз на гостя, — расслабься, мы просто познакомиться хотим. — Я только рад, но не ожидал подобного приёма, — пожал плечами Булгаков, пытаясь сохранить спокойствие, — и про вашу организацию я слышал. Мне Фёдор не рассказал, куда меня приведет, потому я ждал чего угодно. — И что же ты слышал? — подозрительно сощурил глаза Набоков. Тот, в свою очередь, решил ему высказать всё то, что знал о их ранней деятельности, а затем добавил, — я состоял в «Бесах», мы периодически действовали то в Петербурге, то в Москве, как и вы. Иногда я наводил справки о том, чем занимаются подобные нам организации. О вас тогда было слышно слишком мало. После распада я уже сидел в психиатрической тюрьме, где получал крупицы информации от определенных лиц. В стране был полный хаос, но я был уверен, что дело в вас. «Мёртвые Души» тогда были на высоте. Каково было мое разочарование, когда я узнал, чем всё кончилось. — Что ж! Как видишь, мы никуда не делись, — хитро ухмыльнулся Гоголь, энергично протолкнувшись между Лермонтовым и Набоковым. — Вы воистину гениальны, Николай. Я давно хотел это сказать, но не имел чести лично познакомиться. — Ладненько! Ну не надо вот этого вот! — отмахнулся от него тот. Гоголю глубоко не нравилось, когда ему говорят нечто подобное. Для кого-то искренняя похвала и комплименты являлись действительно приятными вещами, но только не для него. Хотелось только плевать в лица тех людей, которые сходу начинают говорить ему такие вещи, — что ж, весьма приятно познакомиться! — он широко улыбнулся, затем резко отшатнулся в сторону Достоевского, который странно на него посмотрел. — Он не любит подхалимство, — прямо объяснил ему Набоков, подавая язвительный смешок. — Я и никак не собирался. Просто сказал то, что думаю, — недоуменно развел руками Булгаков. Очевидно, он привык работать с Достоевским, который явно не был против выслушивать подобные слова в свою сторону. — Ита-а-ак! Раз уж ты работал с Федей, то мне о твоих целях спрашивать не стоит... или стоит? — Он преследует аналогичные со мной цели, — равнодушно пояснил Достоевский. — О! Мой товарищ, оказывается, имеет друга по интересам. Вот это да! — подытожил Гоголь, затем вновь подошел к Михаилу, — что, желаешь истребить всех грешников вместе с нами? — Именно так, — кивнул ему тот. — Хорошо! Только ты должен знать, что у нас тут целых два лагеря! Кто-то борется за освобождение, а кто-то за очищение мира. Вот души Миши и Виссариона больше лежат к свободе, ровным счётом, как и моя. Только не конфликтуйте по этому поводу, каждый имеет право думать именно так, как им удобно думать! Впрочем, с Богом мы в ладах, только для нас он свой, особенный... Бог беззакония и анархии! У вас он весьма недемократичный и любит скучные правила. Но это ведь не проблема? — Не проблема, я способен это принять. Меня волнует лишь результат, но я уже знаю, каким он будет, — очевидно, Булгаков был уже посвящен в планы Достоевского, знал про Книгу, как и про то, что в данной организации есть диверсант. К этой новости он отнесся вполне спокойно и уже успел предложить ему свое содействие в дальнейшем расследовании. — А что у тебя за способность? — вдруг поинтересовался у него Лермонтов. — Она называется «Мастер и Маргарита», — откровенно начал тот, — если я не принимаю хлорпромазин и иные препараты, то способен переносить в реальность свои галлюцинации. Они весьма опасны и разрушительны, подобны настоящим демоническим духам. Предел визуализации - три объекта. — Интересненько! Насколько они сильны? Они способны сравнять с землей, например, какое-нибудь здание? — Да, вполне. А это необходимо? — Впечатляет, — засияв от удивления сказал Лермонтов, складывая руки. — Дружище, да это просто замечательно! Просто мечта. Такое веселье можно устроить, — радостно воскликнул Гоголь, — позволь поинтересоваться. А у вас в команде были ещё люди с подобными разрушительными способностями? Михаил отрицательно покачал головой. — Нет. У них были способности другого спектра, но они уже мертвы. — Упс! Печально то как, — развел руками Николай, — а то можно было бы просто произвести слияние и устроить настоящий беспредел! — Увы, не выйдет, — подал смешок Булгаков. В этот момент к их разговору решил присоединиться Белинский. Неспешно подошел к незнакомцу и пощурился, словно пытаясь припомнить что-то важное. — Это ведь ты уничтожил Некрасова? — странно и не к месту поинтересовался у него тот. — Некрасова... кажется, я припоминаю такого, — вдруг сказал Лермонтов, — это же товарищ Тургенева? — Верно. Одна из последних задач была вытравить каждого из дворян по одиночке, — легко согласился с ним Булгаков, — а вы думали он без вести пропал? Впрочем, это было ошибкой... Тургенев тогда стал уничтожать нас. Результат знаете. — Хитро, я даже сначала не понял, — улыбнулся ему Виссарион, накручивая белоснежную прядь на палец, — просто этот гад тогда начал нам докучать, а тут внезапно пропал. Люблю подобные закономерности. — А вот это уже интересно! — удивленно воскликнул Гоголь, — скольких вы ещё убили? — Был ещё один, — вздохнул Достоевский, стоило только ему только вспомнить об ошибках прошлого, — в такой ситуации не следовало избавляться от них не поочередно, а устроить одноуровневое уничтожение. — В тот момент нами уже начинало интересоваться гребаное «Дворянское Гнездо», но вы, придурки, перетянули их внимание на себя, отчего мы смогли провести замечательный теракт в Кремле и остаться незамеченными, — подал смешок Набоков, — думаю, эти идиоты до сех пор не знают, что это были мы. — «Теперь знают», — мысленно ответил ему Фёдор. — Но от самого президента вы не избавились, — справедливо заметил Булгаков. — Верно! Я слышал, что он помер после нашего шоу с Крыловым! — злобно рассмеялся Гоголь, — а вот каким образом? — Ему снес башку один из его грешных подчиненных, который лишился рассудка и захотел прибрать власть в свои руки, — иронично тоном сообщил ему Набоков, сжимая руку в кулак. — Какая же замечательная была способность у моего дорогого друга! Светлая ему память, — не теряя легкой улыбки, вздохнул Гоголь.

***

23:45 | Того же дня Два силуэта пересекли комнату и в дальнем её конце прошли сквозь ещё одни двойные двери, сделанные из дубовых досок, отполированных долгими годами службы. Двери вели на примыкавший к залу просторный балкон пятидесяти футов в ширину, столько же — в глубину, и обрамлённый мраморной балюстрадой. Есенин вслед за Тургеневым подошел к краю, он оперся руками на гладкий мрамор и посмотрел вокруг. Внизу простирался огромный город на перевале, и геометрические силуэты заснеженных крыш, тесно прижатых друг к другу домов, были чётко очерчены на фоне неба. Этот город напоминал лоскутное покрывало — разные его части принадлежали разным эпохам и столетиями приобретали нынешний вид, он был уютным, душевным и слегка потрёпанным временем. Тургенев опустил голову и взглянул на электронные часы. — Что-то наш молодой товарищ задерживается. Пора бы научить его пунктуальности и манерам, — слегка улыбнулся тот, стягивая с головы шляпу, которая была готова слететь с его головы от ветра. — Он один что ли? Куда ты остальных вышвырнул? — заинтересованно спросил собеседник, забирая назад разлохмаченные белоснежные пряди. — Они не придут, — равнодушно ответил ему Тургенев, затем достал сигару, специальным приспособлением отрезал кончик и закурил, — я ведь упоминал, что Островский создал преступную группировку. Как она там называлась... «Волки и овцы». У него, что, совсем фантазия закончилась? Наши ребята прямо сейчас отправились взгревать его недотёп на Мещанском. — Замечательно, их ещё давно надо было призвать к ответственности! А по поводу «Мёртвых Душ»... есть что сказать? — Да многое, знаешь ли, — подал вдруг смешок тот, — Достоевский как был дурачком, так им и остался. Откуда только это всё из него лезет. Лучше бы покаялся и сдался, быть может, отделался бы тремя пожизненными в обезьяннике для эсперов, но нет, всё еще пытается карабкаться. Вот одно мне пока неясно... он правда сумасшедший или нет? Каким образом он всё человечество карать собрался? Да ещё и прихватил с собою Гоголя, цели которого для меня были ранее более чем ясны. Свергнуть правительство, устроить хаос, загубить множество жизней. Что их связывает? Очевидно, он в курсе дел, потому активно ему пособничает. — Этих безумцев даже сам Бог не поймет, — недоуменно развел руками Сергей, а затем добавил, — Достоевский бы не был так в себе уверен, если бы у него уже не было плана. — Думаю, это как-то связано с Йокогамой. Почему именно Япония... почему именно тот город? Путешествия для него излишни, уж можешь мне поверить... давным давно его даже на улицу без усилий было не вытащить. И мы разговаривали на ту тему, он предельно ясно давал понять, что ему в России прекрасно живётся. Он приехал в Японию точно не для того, чтобы творить беспредел, поскольку беспредел можно творить и в доиндустриальных государствах, где ему не окажут никакого сопротивления. — Дружище, а если он это и делает ради сопротивления? — прагматично предположил Есенин, отводя свой розоватый взгляд куда-то в морозно-снежную даль. — Было бы славно, если бы всё ограничивалось именно этим! Но нет, он терпеть не может, когда ему мешают, — мрачно ухмыльнулся Тургенев, затягиваясь сигарой, — он, конечно, больной, но пока ещё не мазохист! — А может и мазохист! Нам то откуда знать? — иронично пошутил Есенин. — Да-а-а, может в этом и есть своя доля смысла, — вдруг рассмеялся тот, прикрывая улыбку рукой, — бороться против нас способны только мазохисты. Взять того же Гоголя, ему вообще плевать на то выживет он или нет, потому он регулярно между жизнью и смертью. Убивает других, потому что своя жизнь ему глубоко безразлична. — Даже не знаю... над этим мне смеяться или плакать? — пожал плечами Сергей, а затем подошел к двери, — секундочку, товарищ, — он вышел, а затем возвратился с поллитровым бокалом холодненького пива, — так то повеселее будет! Знаешь, что я хочу... вот Новый год скоро, а я недавно в ленте тако-о-е увидел, там человек сварганил огромную ёлку из одних только алкогольных напитков. Нам обязательно нужно такую поставить в самом центре штаба! — Чтобы все стали вусмерть пьяные, а на утро не смогли работать? — недоуменно поднял бровь тот, складывая руки. — Именно так! А то мы вообще без выходных работаем, — подмигнул ему Есенин, а затем в один длинный и долгий глоток опустошил бокал до дна, потом помедлил, стирая пенку с губ, — черт, надо было целую тару притащить! Разговор то у нас долгий будет. — Одного тебе хватит, — констатировал Тургенев, а затем выхватил бокал и вышвырнул его прямо с балкона. Тот долго летел, а потом послышался треск разбитого стекла. — Ну, не-е-ет! За что ты так с моим любимым стаканчиком? — протянул тот, расстроенно разглядывая осколки на асфальте. — Так, давай к делу, — строго сменил тему Иван, а затем задумчиво продолжил, — пока мы не знаем самого очевидного в его цели... — Такую информацию можно попытаться выудить у того самого ВДА, которые противостояли ему, — перебил его тот. — Было бы всё так просто. Они не дадут нам никакую информацию, пока не будут всецело уверены в том, что мы действуем не «за», а «против». Но это дело времени, осталось лишь доказать серьезность наших намерений. — Странно! Почему ВДА держат подобное в тайне? Неужели, они думают, что мы подхватим идею и тоже начнем творить беспредел? — Там есть что-то важное, определенно, — согласно кивнул ему Тургенев, подозрительно сощурив глаза, — я могу предположить что в деле замешано какое-то оружие массового поражения, которое одним ударом способно истребить всю жизнь на земле. Но разве технологический процесс японцев так далеко продвинулся? — Они определенно скрывают это государственной тайной. — Тут ты прав! Помнишь, Япония отказалась подписывать договор о ядерном разоружении? Надо бы срочно подать заявку в государственную шпионскую разведку, быть может, что-то да интересное узнаем! — А если те не найдут ничего настолько опасного? — Тогда, у нас пока ничего нет, — вздохнул Тургенев, прикурил, а затем более заинтересованно добавил, — параллельно я могу послать одного из наших ребят лично съездить в Йокогаму и выяснить детали. Быть может, он найдет контакт с ВДА. Заручим его всеми необходимыми доказательствами и дело в шляпе! Дистанционно мы ничего не докажем. — А потом что? — подал смешок Есенин, уже зная ответ, но очень желая услышать его от босса. — А потом Достоевскому и его опарышам очень не поздоровится, — хитро улыбнулся Иван, большим облаком выпуская дым. Позади них уже стоял энергичный молодой человек, сам украинец лет девятнадцати, среднего роста, с ярко-изумрудными глазами, русыми волосами и челкой которая была уложена так, чтобы не заслонять обзор. Сам он носил в утепленный черно-зеленый плащ и длинный белый шарф. Это был Михаил Коцюбинский. — А вот и я! — демонстративно развел руками тот, — мои коллеги скучали? — Ещё как. Ты вообще собираешься нам докладывать то, что узнал тот человек? Куда ты на целый день пропал? — строго спросил его Тургенев. — Конечно собираюсь, начальник! А пропал я, потому что добросердечно решил посодействовать полиции в ловле безмозглых преступников. Новости у меня есть, — энергично закивал тот, игриво усмехнувшись, — начнем с того, что Достоевский притащил к ним в команду Булгакова! — Того самого? — удивленно вытаращился Есенин, — его же в психиатрической лечебнице избавили от галлюцинаций. Он без них не сможет свою способность использовать. — Похоже, это была лишь ремиссия, — недовольно подытожил Тургенев, — а мне уж показалось, что он образумился. Если он неизлечим, то как в Банк управляющим устроился работать? Впрочем, тут уже вопросы к системе. — Мне товарищ Горький рассказывал! Надо таких сразу казнить. Зря вы его помиловали, — раздраженно воскликнул Коцюбинский, — если человек уже террорист, то его даже могила не исправит! — Тут есть доля истины, но по закону мы должны были сдать его туда, — разочарованно вздохнул Тургенев, рефлекторно заправляя за ухо черную прядь, — он смог доказать врачам, что невменяем, потому неспособен отвечать за свои действия. Тут уже не нам было решать. Хотя бы остальные бесы мертвы, и от них проблем не будет. — А что насчёт «Крыс Мертвого Дома»? — заинтересованно спросил его Михаил. — А что с ними? — недоуменно переспросил его Иван, потянувшись к бортику лоджии, чтобы затушить сигару, — это сборище безумных идиотов и дикарей, насколько мне известно. Он намеренно их в Японии оставил. Тут они ему не нужны. Должно быть, «Мёртвые Души» поедут в Йокогаму, где Достоевский подключит своих крыс, затем будет делать дело. — Хитро придумал! Может просто самолёт сбить? — пошутил Коцюбинский. — Было бы всё так просто, — мило улыбнулся ему Тургенев, — у этого сборища есть способности, не забывай. Ты лучше мне скажи, как у них дела обстоят? Затем Коцюбинский подробно расписал им о том, как на данный момент строятся взаимоотношения эсперов внутри «Мёртвых Душ». — Я так и думал, что он их всех приватизирует, — подал смешок Иван, не выражая никаких других эмоций. — Именно так! Он оказался умнее, чем я мог представить, — удивленно подытожил Михаил. Он вошел состав этой организации относительно недавно и ему ещё не приходилось бороться ни с Достоевским, ни с Гоголем. Помедлив, тот вдруг взметнул кулак над головой и загорелся самодовольством, — но мы будем умнее... эти жалкие червяки и месяца не протянут! — Это ведь точно не проблема для нас? — с беспокойством переспросил Есенин, тревожась о том, что план его босса может не сработать, — быть может, следует их «подчистить» прежде, чем они начнут действовать? — Это не проблема. Рисковать нашими эсперами сейчас нет никакой необходимости, — не согласился с ним Тургенев, — потерпи ещё немного. Скоро всё будет.

***

20 декабря | 21:34 Откинувшись на спинку кресла, Достоевский медленно перелистывал страницы, не замечая записи, данные исследований, вычисления, подмечая только отдельные стереотипные обороты речи — не задерживался ни на чём, будто витал в мыслях. Стоило только вернуться в Россию и он уже не мог вспомнить, когда в последнее время действительно отдыхал и расслаблялся. Ночами работал над расследованием и выяснял из всевозможных источников любую полезную информацию о «Дворянском Гнезде», днем проводил собрания. Это ещё не считая регулярных разъездов и перемещений по городу. Это напоминало забег на бесконечно длинную дистанцию, а остановиться нельзя, иначе проиграешь. Пускай в этот день он пока не обнаружил для себя новых примечательных деталей, но не мог перестать бесконечно прокручивать в голове всевозможные исходы и результаты каждого вероятного события. Или даже маловероятного. Раньше было куда проще, будь то в Йокогаме, когда он только создал организацию. Или давным давно в Петербурге, когда он только начинал и за ним ещё не было никакой охоты. А теперь ему дышат в спину, но он временно не способен никак этому помешать. Буквально. Это сильно давит, но ничего с этим не поделаешь. У него нет никакого выбора, кроме того, как терпеть факт того, что за ними следят непосредственно «изнутри». А ведь так и было, ему необходимо балансировать между захватом доверия остальных и собственными подозрениями, делать вид, что всё в порядке, дабы остальные не начали активно противиться ему. В тоже время взбалмошного коллегу его это всё не особенно волновало, он чувствует себя в таких ситуациях как рыба в воде, от того и не прикладывает особых усилий. Вот сказали ему, что его предали, а он через полчаса уже это спокойно воспринял и двигается по мере поступления проблем. Уму непостижимо. Достоевский вздохнул, нервно кусая себя за палец и глядя куда-то в сторону. Гребаная Москва. Посидев так пару минут, он поднялся и закинул книгу на дальнюю полку шкафа. Отдых не удался, надо работать. Дверь распахнулась, в зал стремительно ворвался потрепанный Николай Гоголь, изогнувшись, а сам весь в крови. Достоевский с открытым недоумением на него вытаращился. — Что произошло? — рационально спросил его тот, вдруг замерзнув на месте. — Кажется... дворяне начали действовать, — он прохрипел и прокашлялся, на его окровавленном лице не было ни тени улыбки, а в глазах горела только ярость. Он вздрогнул, зашипев от боли, вдруг наклонился приложив колено к полу, закрывая рукой ребра, — стоило мне... только выйти, как эти налетели на меня. Похоже, они уже всё знают. Достоевский не мог сделать даже вздоха, просто продолжал молча смотреть на того. В его голове уже начали вырисовываться самые ужасные образы их разгрома. Какого черта те начали действовать так рано? Собравшись с мыслями, Фёдор неспешно подошел ближе и присел на корточки напротив него. Он коснулся его дрожащего плеча, затем Николай очень медленно поднял на него свои глаза, которые вдруг исказились в насмешке. — Ха! Я пошутил, разумеется никто на меня не нападал, товарищ Достоевский! Видел бы ты своё лицо, — он вдруг вскочил и громко расхохотался, — я хорошо сыграл? — Ты идиот? — Достоевский считал, что оскорбления и брань дело последнее, но эти слова сами соскочили с его губ. — Ну не обижайся! — ласково улыбнулся ему тот, — я даже не думал, что ты так забеспокоишься! — Твоя жизнь последнее, что меня беспокоит, — отрезал тот поднимаясь и складывая руки на груди, а через недолгую паузу спросил, — что ты успел натворить? — Ничего такого, честно-честно! — развел руками Николай, затем интригующе добавил, — я просто понял, что давно никого не убивал и мне стало о-о-очень скучно! Вот знаешь... есть в Москве один госслужащий, настоящая бездушная скотина, ещё давно хотел его прибить, поскольку он создавал нам проблемы, но руки пять лет назад не дошли! — Замечательно, — уже равнодушно ответил ему Достоевский, в душе не желая выслушивать подробности. Через некоторую паузу Николай продолжил, — но убил я его не только поэтому, в его доме было нечто интересное... — затем вдруг взмахнул плащом и вдруг в его руках оказалась черная виолончель, с неё вальяжно стекали струйки свежей крови, мелкими каплями спадая на пол, — прямо из рук и в крови усопшего грешника! Нависла тишина. Фёдор, не подобрав слов, замер, уставившись в одну точку. Спустя некоторую паузу, он поднял на него свои лиловые глаза. — Зачем? — Что зачем? — удивленно пожал он плечами, — мне нравится дарить своим друзьям подарки. Я думал, что это тебя порадует! — Я и без тебя сам себе смог это позволить. — Ну разумеется! — кивнул ему Николай, продолжая широко улыбаться, а затем двинулся вперед и вручил в его руки музыкальный инструмент, — но тогда за этим не стояло бы никакой интересной истории. — Что ты хочешь от меня? — спокойно, но несколько настороженно спросил его тот, спуская виолончель на пол. — Абсолютно ничего! Понимаешь, товарищ Достоевский, люди делают другим приятно не только из злого умысла, — спокойно объяснил ему Гоголь, — можешь считать это моим извинением за то, что ты вынужден терпеть мои выходки. Признаюсь, порой не могу сдержать себя, такой уж я человек! — Заметно, — вздохнул тот, в душе сам того не понимая, как к этому жесту доброй воли относиться. Но ничего кроме глубокой настороженности он сейчас не чувствовал. Это просто дикость. Вновь нависла гробовая тишина. — Ну... если не нравится, то можешь выбросить на помойку! Мне без разницы, — честно сказал тот с насмешкой, энергично двинувшись в центр зала, — вот лично я не питаю никаких чувств к каким-либо вещам. Мне просто показалось, что ты не такой. — В этом ты прав, — загадочно согласился с ним Фёдор, опуская глаза на виолончель. — Ты разочарован? — Нет, — кратко ответил ему тот, встретившись с ним взглядом, а затем строго добавил, — больше никаких спектаклей. — Хорошо, договорились! — с хлопком сложил он ладони, широко заулыбавшись, — так, ладненько, мне бы не мешало смыть кровь и по делам сходить, а ты развлекайся, — Николай хотел двинуться с места, как вдруг замерз на полушаге и развернулся лицом к собеседнику, — ой, чуть не забыл, — вытянул он из под шинели смычок и всунул его в руки Достоевского, — а вот теперь я вас оставлю наедине, — на этих словах он взмахнул плащом и испарился. Постояв немного, Достоевский вздохнул, опустив взгляд на окровавленную руку. — «Ты даже таким формальностям пытаешься дать свой смысл, не так ли?» — подумал он, немного улыбнувшись. Впрочем, ему теперь есть чем заняться, помимо книг. Очистить инструмент, пока кровь не присохла, всё же придется, навряд ли та способна предать ему лучшее звучание, как бы это ни было печально.

***

Возвращавшись под ночь, Николай уже услышал виолончель. Звуки, казалось, отдавались эхом отовсюду одновременно — от стен, потолка, пола. Улыбнувшись, он неудержался и двинулся на звук, проходя сквозь двери залов, он забрел на одну из открытых комнат, где в полутьме сидел Достоевский. Тот сидел прикрыв глаза, наслаждаясь воспроизводимой им томной мелодией. Искристая трель отдалась наважденьем, переходила глубокий, тревожащий душу, душераздирающий рокот. Смычок плавно пошел вверх, накладывая поверх дрожания глубокий, низкий звук, а затем движения стали чуть длиннее, нещадно раздирая струны, те, отзываясь, выдавая плачущую трель. Вибрации инструмента отдавались так тяжко, что в комнате становилось трудно дышать. Его тонкие руки чуть подрагивали от напряжения, зажимая гриф. Но на бледном лице можно было заметить странную улыбку, она была особенная, не такая, какую можно было увидеть обычно, а самая настоящая и искренняя. Из горла виолончели, эхом отражаясь от стен комнаты, разливалась пугающая, со смертельной скорбью мелодия, но от этого не менее прекрасная. Николай, сохраняя молчание, просто смотрел на своего товарища и даже не двинулся с места, так и оставшись стоять у дверного проёма, уперевшись об него спиной, заслушавшись. Слова тут излишни. Не хотелось прерывать его ни на секунду. Черные волосы того были чуть всклочены, а одежда и рукава были усыпаны пятнами иссохшей крови. Его искусанные пальцы периодически подрагивали, зажимая гриф, придая звуку объем, а на лице было блаженное спокойствие. Контраст поражает. Гоголь невольно засмотрелся, восхитившись, раньше он таким его никогда не видел. Именно таким. Живым, чувствующим человеком, а не равнодушным и хладнокровным палачом, коим тот так стремился себя подать, покрывая свою личность непробиваемой броней. Высшей цели. Затем последовал очередной скачок смычка, вынуждая невольно вздрогнуть с замиранием сердца. Пальцы на грифе задергали струны, плавно вливаясь в тревожащую мелодию. В музыке есть прекрасная вещь — когда она попадает в тебя, ты не чувствуешь боли, а разговариваешь с душою играющего. В случае Достоевского, там есть своя доля трагедии. — Ты думаешь, что я тебя не заметил? — вдруг поднял на него глаза Фёдор. Смычок в его руках стал двигаться чуть плавнее, поглаживая струны, он явно любил всей душой ту мелодию, которую играл. — Не хотел отвлекать, — улыбнулся ему Николай, скрестив руки на груди и принимая более удобное положение возле дверного проёма, уткнувшись в него плечом, — мне уйти? — Можешь остаться, — снисходительно сказал тот, медленно опуская взгляд. — Хорошо! — кивнул ему Гоголь, проходя вглубь мрачной комнаты. Он запрыгнул в соседнее кресло, обняв колени руками. Если бы ему пять лет назад сказали, что он будет молча сидеть с Достоевским в одной комнате, выслушивая его игру на виолончели, то он бы рассмеялся и не поверил ни разу. Похоже, всё так и что-то между ними постепенно меняется, по крайней мере, он уже давно не видел в глазах того откровенного пренебрежения. Фёдор, как ни в чем не бывало, продолжил играть, но на этот раз мелодия стала нежнее и спокойнее, но по прежнему отдавала мрачной глубиной, с нотками терзающей трагичности. Через некоторое время, Николай невольно закрыл глаза, не шевелился, растворившись в вибрациях чарующей мелодии, которая уже даже начала его немного усыплять. Почему-то он вдруг вспомнил свою матушку, она была мудрой женщиной, часто улыбалась и очень любила инструментальную музыку, всегда слушала её, когда работала, занималась домашними делами, иногда ставила ему её перед сном, когда он был совсем юный и не мог уснуть один в полной тишине. Её давно в живых нет. Стоило ему подумать об этом, на душе зародилась неподъемная тоска вперемешку с какой-то непонятной радостью или умиротворением, это нелогичное, противоречивое чувство не покидало его годами. Но воспоминания из головы не сотрешь, как бы ни старался. Разумеется, эти давние отголоски прошлого были счастливыми, но возвращаясь к ним, а затем и к некоторым другим, более мрачным, он, почему-то, чувствовал подобную смесь из нелогичных эмоций. Матушка всю жизнь ему говорила: «Улыбнись, даже если тебе очень плохо, больно, улыбнись по-настоящему, с искренней радостью, расправь плечи и выпрямись, как будто ты счастлив и горд и хочешь петь от счастья. Тело поверит и возрадуется, оно просто не умеет по-настоящему страдать, когда ты искренне улыбаешься». Это явно была одна из многих причин, почему он не был способен переживать собственные эмоции по-человечески. Но, как и прежде, он невольно предался этой фразе и вновь почувствовал себя хорошо и по-душевному спокойно, словно её дух был здесь. Множество мыслей промелькало у него в голове, стремительные, скользящие, как удары смычка, которые сейчас воспроизводил Достоевский. Через продолжительное время в комнате музыка уже постепенно стихала, пока не воцарилась гробовая тишина. Боль нещадно пульсировала на кончиках пальцев правой руки. Фёдор, уткнувшись виском в гриф, устало обнял виолончель, а затем перевел взгляд на Гоголя. Тот подозрительно молчал, сложив руки и уткнувшись подбородком в колени. Невольно удивившись, он ткнул его в плечо смычком, тем самым вынудив того заерзать и открыть глаза. — Ты уснул? — поднял бровь тот. Ещё никогда его мрачная и душераздирающая музыка не заставляла людей спать. Он даже не знал оскорбляться этому или радоваться. — Нет, но почти, — подал смешок тот, вдруг оживившись. Затем тот пересел в нормальное положение, чтобы блаженно растянуться на кресле, — да время глубоко позднее, а тут ты еще со своей виолончелью! — Так себе из тебя слушатель. — Нет, мне очень понравилось, твоя великолепная мелодия действительно умиротворяет. Если ты заставил такого человека, как я, успокоиться и почти уснуть, значит у тебя, определенно, большой талант! — Почему ты видишь в этой музыке умиротворение, если суть самой композиции не в этом? — тихо и недоуменно спросил его Достоевский, потряхивая колющую от боли руку. Впрочем, когда он играл, то чувствовал точно такие же эмоции. — Разумеется, я понял суть, — кивнул ему Николай, а затем чуть рассеяно добавил, — это было так мрачно и печально, что пробрало до глубины моей черной души, заставило что-то вспомнить. Но с тоской я на «вы», она меня быстро утомляет или просто вызывает непонятные чувства. Не знаю. Но это не было плохо, нет. Это просто заставило меня пережить момент. Чувства, эмоции - странные вещи, я сам порой не могу в них разобраться, как и понять то, почему я чувствую от трагедий... и тоску, и умиротворение. Почему вижу в смерти умиротворение, от того и свободу. А может даже радость. Быть может, просто я безумец, поскольку у меня с искусством и жизнью странные отношения... а то ты явно смотришь на всё это по своему. Достоевский несколько озадаченно выслушивал подобное откровение, которое явно не ждал. А он даже и не про это спросил. Его музыка способна вызывать определенную эмоцию у кого угодно, но подобную рецензию он слышал впервые. Почему-то он ожидал от того изначально услышать нечто посредственное, что обычно говорят все: «красиво», «грустно», «слишком мрачно». Что-то на подобии. Но вышло весьма неожиданно. — Твоя позиция необычна, но я не думаю, что она странная, — вздохнул Фёдор, перекладывая смычок на журнальный столик. Самым ироничным оказалось сейчас то, что он в душе был с ним согласен, — если трагедии вызывают у тебя подобные эмоции, почему тогда смерть для тебя значит ровным счётом тоже самое? Обычно люди не боятся смерти только потому что жизнь их была тяжела, а в смерти видят покой. Но если ты цельности не чувствуешь, где тогда здесь смысл? — Быть может, в этом и есть моя трагедия, товарищ Достоевский, — улыбнулся ему Гоголь, подавая смешок, — в моей жизни случалось достаточно неприятных вещей, но я пришел к тому, что мне куда проще чувствовать от них радость, а не печаль. А можно даже и то и другое одновременно! Разумеется, я чувствую негативные эмоции, но они каким-то образом преобразуются в их противоположность, отчего я странным образом смотрю на некоторые вещи. Вот мне действительно нравится жить, но в своей смерти я не вижу ничего плохого. Мне во многом нравятся люди, но в их смертях я тоже не вижу ничего плохого! Был момент, когда я долго колебался между тем, чтобы убить тебя и постараться стать тебе другом. В итоге я оставлял лазейки, чтобы ты случайно не умер из-за моих действий, но при этом подвергал тебя риску. Противоречивые мысли, противоречивые стремления, колеблюсь между противоречивыми решениями. Просто уморительный анекдот получается! — Ты думаешь, что я смогу на это повлиять? — озадаченно спросил его Достоевский, припоминая те слова, которые сказал ему Николай день тому назад. — Ты уже на это влияешь, — пожал плечами Николай, — чтобы добиться цели нужен баланс. Впрочем, для тебя я не менее полезен! — Ты так уверен, что тебе больше не взбредет в голову убить меня? — Я никогда не смогу убить тебя по этой же причине, дружище! — он вдруг рассмеялся от иронии, — лучше тогда вообще не пытаться! — В этом ты прав, — едва усмехнулся Достоевский, опуская взгляд. Он наконец смог отыскать ту самую долю логики. Пытаться понять его самостоятельно ранее напоминало процесс поиска иголки в стоге сена. — Да и ты стал мне другом, мне будет невесело, если с тобою что-нибудь случится. Ты не плохой человек на самом деле, у тебя свои причины так смотреть на некоторые вещи. Ты ничего мне не говоришь, но я уже всё понимаю, — многозначительно улыбнулся ему Николай. — Даже знать не хочу, что ты там понимаешь, — скрывая недовольство, отмахнулся от него тот. — Вот твоя музыка... она разве не отражает то, что у тебя на душе лежит? Ты играл эту композицию не просто так, она тебе близка, — сменив подход, попытался подобраться к нему Гоголь, пытаясь узнать хоть что-то. — Разумеется, эта композиция прекрасна, но ничего более, — уже равнодушно ответил Достоевский, — зачем ты ищешь скрытый смысл там, где его нет? — Даже не знаю, что тебе на это ответить, — сохраняя легкую улыбку, недоуменно пожал плечами тот. Пускай Тургенев и раскрыл подноготную Достоевского, но тот по прежнему сопротивлялся, не желая делиться своими мыслями. Какой он невыносимо упрямый. Он к нему и так, и сяк, в итоге заканчивается каждый раз индентично. Его так напрягают собственные эмоции? Впрочем, можно понять, Гоголь бы сам никогда не открылся не тому человеку, поскольку сам терпеть не может некоторые чувства, но с Достоевским ему почему-то хотелось быть честным. Просто потому что Фёдор уж точно не будет проявлять к нему никаких эмоций. Или, что ещё хуже, сострадать, как это могут делать это другие люди, тем самым проявляя неуважение. У него уж точно всё в порядке, он живёт одним днем и наслаждается жизнью. Николаю определенно нравился аналитический подход Достоевского. С тем, оказывается, можно разговаривать о самом себе, при этом не чувствовать никаких негативных ощущений. Вот только в чем проблема самого Достоевского? Для того не те люди - абсолютно все. Тот считает, что Николай его предаст и начнет использовать полученную информацию против него? Был бы в этом хоть какой-то смысл, учитывая то, что они друг другу нужны для достижения цели.

***