***
28 декабря | 13:56 Сидя на кухонным столом, Гоголь, держа в зубах рулон бинтов, оттянул до колена полосатую штанину. Размотав мокрую портянку, он, игнорируя пульсирующую боль обработал очередную рану йодом и туго, в несколько слоев, перебинтовал изодранную лезвием ножа голень широкой марлевой полоской. Два дня тому назад даже за собою и не заметил, сколько увечий умудрился получить в той самой стычке, впрочем, это было для него самым обычным делом. Как сейчас, так и раньше он совершенно не беспокоился о своей безопасности, пуская свою жизнь на самотёк, на волю судьбоносной фортуны. Если умрет, значит так всё и должно быть. Человек бывает мертв задолго до своей смерти. Смерть – это грань, за которой прекращается боль и начинается истинная свобода, добрая память. Это не конец жизни, а начало свободы и конец боли. Смерть — это величайшая иллюзия человечества. Когда тело живо — смерти пока нет, а когда мертво то... терять больше и нечего. Тут можно было проследить странную связь, чем больше ему становилось плевать на свою жизнь, тем легче он достигает поставленных перед собою задач. А быть может, всё из-за того, что в его душе всё еще горело стремление и жажда к чем-то большему. Закинув остатки марлевых бинтов в металлический ящик, он вытащил от туда спирт, и, намочив ватный диск, прислонил к ссадинам на лице. В этот момент на кухню зашел Достоевский, прошел мимо, странно на него посмотрел, но ничего не сказал. Тот, потянувшись к двери холодильника, достал от туда остатки пасты карбонары. Гоголь не смог со смешком не заметить то, что его приятель, наконец, начал замечать достоинства итальянской кухни. И спагетти! Как же Николай обожал спагетти. Это же лучшее, что только могло изобрести человечество! — О! Неужели мой товарищ, наконец, вылез из своей темной норы и вышел в свет? — подал он смешок, проводя ватным диском по щеке, чуть прищурившись от неприятного пощипывания. — Дела были, — равнодушно ответил тот, оставив еду разогреваться и садясь за стол напротив Гоголя, — уже успел проснуться? — иронично спросил тот, уже открывая очередную книгу. Его немного забавляло то, что его гиперактивный коллега значительно приутих после той схватки и даже не покидал бункер на длительное время, как делал это ранее. — Все то он заметит! Я и сам в шоке! Я сегодня проспал до часу дня, представляешь? Целый день насмарку, а ведь столько всего интересного можно было сделать, какая же это скокукоти-и-щ-а-а-а... — отклонившись на спинку стула, разочарованно вздохнул тот, уголки его губ выразили легкую улыбку. — Доигрался? — едва удержал себя Достоевский от надменного смешка. Сегодня у него было удивительно хорошее настроение, но распространяться о причинах он не спешил, продолжая подавлять любое проявление излишних эмоций, — так подозрительно тихо по утрам стало... — Это что? Неужели беспокойство? — переспросил его Николай. — Ещё чего. Я лишь констатирую очевидный факт, — отмахнулся от него Фёдор, опуская лиловые глаза на страницу, — всё ещё считаешь, что слушать меня - не лучшая затея? — Это прекрасная затея, я даже в этом не сомневаюсь, но у меня немного другой путь! Ты ведь понимаешь... — Так жаждешь утратить себя, прежде, чем мы дойдем до цели? — недоуменно поднял бровь тот. Впрочем, ранее его действительно это не волновало по той причине, что именно эта черта в Гоголе и нужна была ему для того, чтобы воспроизвести столкновение Портовой мафии с ВДА. Но сейчас от этого, оказывается, могут быть и большие проблемы... если Николай не рассчитает свои силы и умрет в очередном столкновении, что Достоевскому делать с «Мёртвыми Душами»? Они относятся к нему с некой подозрительностью, пускай многие из участников открыто это ему не показывают, но Фёдор не может это не чувствовать. Тяжело работать с той организацией, которая, в большей части, базирует свои рабочие отношения на доверии, а не на выгоде. Тут нужно больше времени. — Ох, я не ищу смерти! Она как моя старая подруга, придет ко мне, когда я сам её приглашу в гости, — пожал плечами Гоголь, метко скинув окровавленную вату в мусорное ведро, — мой день - не 26 декабря! Люблю играть в салки с судьбой, это интригует... — Твои игры выше твоих целей? — спокойно спросил его Достоевский, а через некоторую паузу добавил, — ранее это хоть имело какой-то смысл... — Никак нет, потому я ещё жив! Никто и никогда, даже сама судьба, не сможет избавиться от меня, пока я этого не позволю, — гетерохромные глаза загорелись настоящим жгучем пламенем полыхающей уверенности. Его взгляд заставил Достоевского невольно улыбнуться. Такие люди не могли не заставлять его чувствовать настоящую интригу, пускай он не знал, что может ожидать от Гоголя, но почему-то в эти слова он сейчас поверил, словно это была какая-то очевидная истина. — Что-то в тебе явно поменялось, — не мог не отметить Достоевский, невольно приходя к очевидному осознанию, — в Йокогаме ты позиционировал себя, как человека, который ищет свободу в собственной смерти, несмотря на благосклонность Всевышнего. Скажи мне, сейчас ты сражаешься, чтобы поиграть с судьбой или пошел навстречу воле Бога? — Интересный вопрос, — задумчиво отвел глаза Гоголь, почесав подбородок. Эти слова вызвали у него противоречивые чувства, поскольку он ни разу об этом не задумывался, — я и сам этого не знаю, признаюсь. Я просто делаю так, как сам того чувствую. Но и с твоим Богом я теперь в ладах, получается. В моей жизни появился иной смысл, зачем же теперь мне умирать? — Но при этом ты продолжаешь смотреть в глаза смерти... — Просто потому что я могу, товарищ Достоевский! По твоей логике, если в моих действиях есть истина то я и не должен был умереть, не так ли? — хитро заулыбался ему Николай, а затем потянулся под стол, чтобы вытянуть от туда бутылку вина. Частые разговоры с друзьями под бокал алкоголя уже делали с ним свое дело. — Воистину, — поднял глаза на него Фёдор с многозначительной улыбкой, — это нельзя не заметить, признаю. Ты выкручиваешь в свою пользу любую ситуацию. Это интригует, — невольно признался он, сам в душе пораженный этой мыслью. Быть может, в этом и укрывалась та самая благосклонность Бога, которую Достоевский так долго искал. Но поверить и по настоящему признать это - тяжело. Фёдор большую часть жизни посвятил Высшей цели. Тернистый путь часто давался ему в убыток, причинял много боли, утрат, но вынуждал его по прежнему вставать на ноги и сражаться только с большим усердием. Он на одном только горящем желании достичь Истины превознемогал любые трудности, а вот Гоголь... почему ему же так просто? Тот о многих вещах и не задумывается, они его просто не волнуют. Или это только на первый взгляд, быть может, Гоголь, как и Достоевский, способен творить невозможное только силой своей Веры во что-то большее? — похоже, наше различие в том, что в тебе есть достаточно риска, чтобы открыто ставить своей собственной судьбе ультиматумы. Но это не дало бы никаких результатов, если бы ты шел против воли Бога. — Вот только мне интересно... — задумчиво бросил тот, энергично наливая себе в бокал сладкого красного, — где же тут истина... у тебя своя цель, у меня своя, но результат аналогичный. Быть может, здесь не сколько значение имеет цель, сколько её результат? — Я не смогу ответить на этот вопрос, — честно ответил ему Достоевский, устало ковыряя вилкой карбонару, — не намерен менять свое мировоззрение в этом плане. — Именно так! Ты волен думать именно так, как ты этого хочешь! — закивал ему Николай, подавая смешок, — мне определенно нравится твой ход мыслей, он интересный. Я ещё ни разу не видел подобных тебе людей, которые готовы так изнурять себя в погоне за чем-то большим в этой жизни... — Тогда посмотри в зеркало, — эти слова заставили Гоголя только удивленно подать смешок. Натянутая улыбка вдруг слетела с лица так же быстро, как там и появилась. — Ты меня сейчас переоцениваешь, определенно. — В чем я не прав, Николай? — отлучившись от еды, Достоевский внимательно смотрел в его глаза, словно уже видел в них все ответы, — в этом суть твоей последней загадки. Тот ничего ему не ответил, лишь подавил свой ироничный смех бокалом вина. То, насколько Достоевский сейчас был прав, заставило его чувствовать себя неожиданно дискомфортно. Пускай это была очевидная правда, которая буквально бросалась в глаза, но в этой ситуации Гоголя смущало не это. А скорее то, что этот человек вдруг решил открыто признать в нем это и понять. Он уже успел перестать на подобное и надеяться. — Ладненько! Ты прав... но не вешай на меня ярлыки, — отметил Гоголь, произнеся это вслух с некой досадой. Играть в «угадай правду» было куда приятнее, чем слышать вслух эту самую «правду». — От истины не укроешься, — хитро улыбнулся ему Достоевский, явно позабавился тем, как легко ему удалось заставить собеседника чувствовать дискомфорт, — я могу быть склонен называть вещи своими именами. Ты утрачиваешь себя ради цели. Что в этом плохого? — А то, что это слишком предсказуемо! Что же в этом интересного? — недоуменно развел руками Николай, — мне нравится намекать на правду, но не более! Я слишком непостоянный... а ярлыки вынуждают меня чувствовать... — Ответственность за сказанное, — продолжил его мысль Фёдор. — Именно так! — Я не думаю, что у тебя появятся мотивы отказываться от этого. Ты отказался от идеи своего «освобождения» после того, как понял, что «Смерть Небожителей» не может обеспечить тебе «освобождение» остального мира. Твои мысли о том, чтобы убить меня стали лишь временным предлогом, но не выражали истинную суть вещей. Ты говорил, что намерен сделать больше, чем ты мог сделать когда-либо. В своих целях ты постоянный, Николай. — Теперь мне кажется, что ты понимаешь меня больше, чем я сам себя, — он недоуменно улыбнулся, затем одним глотком опустошил бокал до дна. — Ты не особенно склонен к рефлексии в отличие от меня, — иронично заметил Достоевский, бесшумно перелистнув страницу. — Куда мне там до рефлексии с такой то путаницей в голове! Если я начну, то на это уйдут долгие месяцы, — Николай подал саркастичный смешок, а затем добавил, — но сейчас ты заставил меня кое-что в себе понять! — Продуктивный диалог, получается. — Вот ты пробовал делать что-то спонтанно? — вдруг спросил у него Гоголь, оперевшись руками на стол и загоревшись интересом, — проявить истинный азарт, повысить ставки, положиться на удачу, без расчёта на какой-либо определенный результат. Например, оказаться награни жизни и смерти! Достоевский какое-то время не стал ничего говорить, но если судить по потемневшим лиловым глазам и нахмурившемуся лбу – над его словами задумались. — Такое не для меня. Подобные ситуации мне не дают никакого положительного впечатления, кроме негативных эмоций. Нет ничего хуже того, чем передать свою жизнь случаю и не видеть выхода. — Не бывает безвыходных ситуаций. Бывают ситуации, выход из которых тебя не устраивает! Смерть - тоже выход! — развел руками Николай, с трудом понимая позицию своего товарища. Как же можно позволить себе так скучно жить и не рисковать, — тогда почему в стенах тюрьмы ты согласился поиграть и поставить свою жизнь на кон? Или взять ту же рулетку... — Это был точный расчёт, не более, — пожал плечами тот, отводя взгляд к потолку, — в первом случае я знал своего оппонента, во втором я знал тебя и твои лазейки. Думаешь, это было тяжело? — Товарищ Достоевский, но ты ведь рисковал! В тебе есть та здоровая доля азарта и он тебе немного нравится, признай! — Тяжело назвать это азартом. Мне нравилось в тех ситуациях конкретно то, что я быстро нашел решение, а не то, что я мог умереть. — Ну-у-у... для каждого он свой! Получается, ты видишь его в преодолении проблем и решении определенных задач! — Хорошо. В этом плане именно так, — нехотя согласился с ним Достоевский, а затем вдруг поднялся и приблизился к столешнице, чтобы налить себе чай. Среди вазочек с вареньем и конфетами стояла сахарница с рафинадом, которую он подвинул к себе. — Для меня вот подобное слишком скучно! Я и так знаю, что способен выйти почти сухим из воды, а вот сделать ставку на что-то большее... вот это интригует! — с явным увлечением сообщил ему Николай, уже подливая себе второй бокал. — Ты часто намеренно игнорируешь очевидное решение, ради того, чтобы рискнуть собой, — почему-то Достоевскому теперь это показалось забавным. Закинув пару кубиков сахара в чашку с кипятком, он уже неспешно вернулся к столу. — Именно так! Но я не ищу смерть, как таковую, просто хочется плюнуть судьбе в глаза и посмеяться над этим! — он громко рассмеялся, а затем отпил немного вина. — Странный ты человек, Николай. — Не «странный», а спонтанный и неординарный! — Молодец, ты придумал себе ярлыки получше. — Ну ты... — возмутившись, Николай не смог подобрать слов, чтобы ему ответить.***
16:45 | Собрание «Мёртвых Душ» Прежде, чем двинуться на поиски гостиной, Николай огляделся. Просторное помещение украшали две странных статуи, отливающие зеленью, высокая ваза без цветов и красочные гобелены слева и справа. — Налево, — дружелюбно подсказал ему Лермонтов, коснувшись его плеча, — чай, печенье, пряники, вообще все, что пожелаешь! Просто попроси накрыть на стол! — Ну разумеется, премного благодарен, товарищ! При упоминании об угощении, Гоголь вдруг вспомнил, что еще не завтракал. И устремился в указанном направлении. За левой дверью обнаружились стол, куча кресел, уже своим видом манящих поудобнее в них развалиться, и окно во всю стену. Стол покрывала искусно вышитая скатерть. — Сию минуту, я занесу самовар и что-нибудь покушать! — кивнул ему Лермонтов и след его уже простыл. Было весьма забавно отмечать то, что он не изменил своим вкусам за пять лет и до сех предпочитал раритет любым заварочным чайникам. Действительно, чай из жарового самовара ароматнее и вкуснее за счет того, что вода из самовара, особенно дровяного, мягче и приятнее на вкус. Впрочем, такая особенность касалось многих вещей, интерьера в его домах, ресторанах, даже его внешнего облика. Вы когда-нибудь встречали в современном мире человека, который предпочитал обыкновенному костюму красный вицмундир с золотыми эполетами? При этом он увлекался историей, политэкономией, изучал философию и филологию. Часто с увлечением заводил разговоры на эту тему, когда находил для себя нечто новое, в свое время Гоголь невольно последовал его примеру и с удивлением отметил то, что историческая наука, оказывается, всё ещё ему интересна. Впрочем, он всю свою жизнь являлся человеком широких интересов, он может найти долю свою долю веселья даже в таких, казалось бы, «утомительных» вещах. В любой вещи можно отметить именно то, что больше всего интригует, зацепиться за направление по которому можно двигаться. Вот Николая, например, больше всего привлекала тема кровавых революций, смуты и прочих событий политического ключа. История знает множество примеров, когда человечество пытались насильно осчастливить, устраивая кровавые революции во имя свободы, равенства и братства. Однако, никакое справедливое и счастливое общество просто невозможно! Но, тем не менее, взгляд его в юности были совсем иными, когда в нем горела ещё надежда создать свободное от рамок и ограничений, навязанных властью, общество. Увлекался он трудами Нестора Махно, Михаил Бакунина. «Если лидер отряда ставит общее собрание, и народ сам добровольно, решает исполнять приказы до времени победы – это добровольное содружество сознательных борцов за свободу. При этом – каждый имеет право уйти. Если не предатель, то собрание должно его отпустить. Только убеждение! Вот что такое анархия» – так писал непримиримый противник самодержавия – Нестор Махно. Впрочем, с этой мыслью Гоголь даже спустя годы остался глубоко солидарен. В случае с Достоевским, Николай невольно отметил в некоторых его словах нечто схожее на «Теодицею» Готфрида Лейбница. Гоголь не знал, почему вспомнил об этом конкретно сейчас, но когда-то давно в суть этого трактата посвятил Набоков, но тот не придерживался данных установок всецело, лишь отмечал интересные мысли. Суть была такова: если даже страдание служит справедливым возмездием грешнику, то самый факт греха есть зло, допущенное Богом при создании мира. Бог предвидел, что человек злоупотребит дарованною ему свободою. От Творца мира зависело поставить свободных существ в такие условия, которые, достаточно упражняя их волю, предотвращали бы возможность их нравственной погибели. Где свобода, там — возможность извращенной деятельности, то есть греха. Похоже, пока Гоголь стоял и думал, у них двоих вдруг появилась дополнительная тема для интересного разговора. Самым странным здесь было то, что на этой почве они никогда не ссорились, а искали точки соприкосновения, хоть у них абсолютно разнополярные позиции. Его товарищ, оказывается, всё это время проявлял к нему глубокую снисходительность и демократичность, а он даже этого не замечал. Похоже, Фёдор видел насколько он предан своей нравственной и свободолюбивой позиции, что даже не решался вступать с ним в открытые дебаты, потому и никогда открыто не затрагивал тему «свободы». Достоевский уже преспокойно сидел за столом, по центру которого громоздились стопки книг. По левую руку находился Булгаков, о чём-то самозабвенно болтавший с соседом рядом — Виссарионом Белинским, а по правую — место было свободно. Следом за этим креслом сидел Набоков, по каждому его жесту и взгляду становилось ясно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Ещё бы — рядом враждебные ему элементы. Чуть позднее к нему подсел и Маяковский, который явно сгладил его недобрый настрой одним своим присутствием. Стоило Гоголю только отворить дверь и энергично войти в зал, как все его приятели на него посмотрели с горящим недоумением. Похоже, Лермонтов ещё не успел им ничего рассказать. — Неплохо тебя потрепали, дружище, — подал тихий смешок Набоков, удивленно вскинув бровь, — что, дворяне сильных новичков завербовали? — Не беспокойся, на лице Есенина я оставил не меньше отметин! — расхохотался Гоголь, вдруг прокрутив в своей голове парочку интересных моментов, — пришлось с ним сражаться в ближнем бою, чтобы узнать его способность, а он так старательно пытался её не использовать. Как оказалось, ничего интересного там и нет! Всего лишь перемещение оружия в пространстве, ХА-ХА! Вот только одно мне интересно, как он с такой скучной способностью то попал в основную команду, быть может, у него есть какие-то другие полезные навыки? — с удивительным мастерством врал им Николай. — Вот только в чем соль была той стычки? Узнать способность и всё? — четко спросил его Набоков, поднося почти опустевший бокал к губам, — каким образом всё произошло? — Я слышал, что в этот конфликт было замешано какое-то стороннее лицо, — задумчиво отметил Маяковский, почесывая подбородок, — кто это? — Замечательные вопросы, друзья! Начнем сначала, у нас есть бывший коллега, который располагает информацией о нашем дальнейшем плане «освободить» или «очистить» мир! Точнее о том методе, которое мы будем для этого использовать. Так вот, на него была воспроизведена та самая облава! Схватившись за лоб, Маяковский, вдруг осознал то, насколько идиотски те умудрились поступить. Его недоумению не было предела. — И вы его не убили и додумались привезти в Россию... Достоевский, продолжал молчать, но не мог с ним не согласиться в этом смысле. Только, в итоге, всё повернулось куда интереснее, чем он когда-либо планировал. Лучше пусть Николай рассказывает об их выдуманном «провале», чем он. — Да-да! — закивал ему Николай, скидывая с себя шляпу. — Вы не заперли его нигде, не убили, оставили свободно разгуливать по городу... — Именно так! — театрально развел руками Гоголь, громко усмехнувшись. — А потом позволили его схватить. Из-за этого произошла та самая стычка, где вы могли умереть, — уже более возмущенно подытожил Маяковский, складывая руки на груди и отводя свои глубоко-черные глаза куда-то в сторону. — Не думаю, что они сделали это просто так, — пожал плечами Набоков, а затем заинтересованно добавил, — в чем была идея? — ХА! Всё просто! Мы хотели их заманить и убить разом с тем бывшим коллегой! А если не получится, то подробнее разузнать об их способностях. — И что? Убили коллегу? — иронично спросил их Белинский, покачав головой. — Никак нет, ему удалось сбежать! Думаю, он всё еще в Москве, ибо уезжать весьма опасно, должно быть, затаился. Ничего, мы еще сможем убить его позже! — энергично постановил Гоголь, за собой не теряя ни капли уверенности. Очевидно, что он хочет донести «Дворянскому гнезду» только ту правду, которая ему выгодна. — Если он решился всё рассказать, то он не на нашей стороне, так получается? — недоуменно развел руками Набоков, — они успели от него что-то узнать? — Никак нет! Я подождал момента и вмешался! — Черт возьми! Ты ведь понимаешь, что если он пошел навстречу, то он уже их! Они всё выяснят ближайшее время! — упрямо наклонив голову, тот пристально прожигал своего собеседника своими холодными золотистыми глазами. — Ты прав, это феерический провал, — пожал плечами Владимир, просто отчеканил эту мысль как факт. — Ничего страшного и так справимся! — отмахнулся от него Гоголь, с удручением осознавая то, как на этом собрании таяло уважение к нему, но у него не было никакого выбора. Он по прежнему подставлял себя, чтобы выгородить Достоевского, спорная репутация которого такое падение точно не выдержит. — Господи, я просто надеюсь, что ты знаешь, что делаешь, — Набоков глубоко вздохнул и провел по лицу рукой, его голос звучал максимально разочарованно. — Я знаю, что делаю, поверь мне! Скоро ты всё поймешь, — дружелюбно улыбнулся ему Николай, а затем загулял своим взглядом по недовольным лицам остальных. — Вот это вы, ребята, накрутили делов! А могли бы просто от него избавиться вовремя, — покачал головой Белинский, вздохнув, — это ведь не только твоя идея? На тебя не очень похоже! Быть может, здесь есть что-то еще, что мы упускаем? — Они бы и так узнали нашу задумку другим методом, мы ничего особенно не потеряли! — громко сообщил им Николай, игнорируя один из поставленных вопросов, а затем вдруг вскочил на стол, — прекращайте сомневаться, с другой стороны мы узнали способности остальных участников. Вы знаете, что я сейчас не могу говорить ничего конкретного, но прошу вас проявить немного терпения и довериться мне! Скоро вы всё поймете и не будете разочарованы, друзья мои! — Тогда ради чего это собрание? — недоуменно спросил у него Маяковский. — Это вы у Достоевского узнаете, — отмахнулся от него Гоголь, сам в душе не понимая, зачем тот просил это всё организовать. Для того, чтобы Николай стоял сейчас, подрывал себе репутацию и выкручивался? В этот момент в комнате появился Лермонтов с огромным пузатым позолоченным самоваром в руках. Ловким движением, он поставил его на самый центр стола, а затем с кухни вылетел и его темный дух, расставил по столу чашки, тарелки и различные десерты, будь то пироги, сладкие булочки, крендели, небольшие тортики. — А вот и я! Не скучали, господа? — Никак нет! Ты знал про этот провал, Миша? — вдруг поднял на него свои внимательные глаза Набоков, он нервно подрагивал, с трудом удерживая себя на месте. Каждая частица его тела хотела просто вскочить, выбежать на улицу, начать поиски того самого «коллеги» про которого упоминал Николай, затем выудить у того добротными или не очень методами всё самостоятельно, после просто максимально жестоко убить! Чертовы предатели. Николай поступил с ним слишком благосклонно, сохранил жизнь, а он возымел наглость обернуться против него. Какого черта это вообще допустимо? — Это никакой не провал! Если был бы провал, то мы были бы уже мертвы, остальное не имеет стратегического значения, поскольку «таинство» лишь условность... — Так вот в чем дело! Тебя не смущает, что мы по прежнему ничего не знаем, хоть следовало бы уже, раз уж дворяне намереваются выяснить всё «иным способом»? — лицо Набокова вспыхнуло открытым возмущением и недоумением. — За это можешь не беспокоиться, поверь и просто не делай ничего лишнего, — покачал головой Лермонтов, немного удрученный тем, что это милое собрание вновь прекратилось в идеалистические разборки, — думаю, на следующем собрании мы уже будем всё знать. Это фраза у Николая вызывала резкое недоумение, с чего он это взял? Он говорил с Достоевским? Неужели, его товарищ свел круг подозрений и вдруг исключил из него Лермонтова? Вот только почему? — Так, друзья, давайте не будем ссориться, сделаем перерыв и просто покушаем! — ласковым голосом предложил им всем Лермонтов, резко развернувшись и усевшись в кресло по правую сторону от Николая. Что можно было отметить за Лермонтовым, так это то, что он обладал потрясающим даром свести любой происходящий негатив на «нет». Некоторые приняли его предложение, потому уже налили себе чаю и взяли по десерту. — И вот опять без алкоголя, — недовольно буркнул Белинский, скрещивая руки, — мог бы для своего старого приятеля взять бутылочку хорошего виски. — Не беспокойся, дружище, я про тебя не забыл, — усмехнулся Михаил, а затем его дух всунул в руки Виссариона «Van Winkle», — целых десять лет выдержки, только под стол потом не свались! — Спасибо! Свалишься тут с ними, — фыркнул тот, ловя на себе заинтересованные взгляды Набокова и Гоголя, явно догадался, что те могут заставить его «делиться», — ну нет, это мое, даже не надейтесь! — он крепко обнял бутылку, а Николай хитро улыбнулся и вдруг приподнялся со стола. — Давай-давай! С друзьями нужно делиться! — Вы все в момент высосите, а мне ничего не останется, как в прошлый раз! — громко заявил тот, когда Гоголь и Набоков со злорадными выражениями лица уже оказались за его спиной. Он сжал бутылку только сильнее, на этот раз закинув ноги на кресло, сжимая её всем телом, когда Набоков вдруг схватил её за горлышко и намеревался вытянуть, — нет, пошел отсюда, фу-фу, брысь! — Вот еще, что ваше - то наше! — Владимир многозначительно расхохотался, а затем ловким движением, с характерным скользящим звуком, выхватил у него бутылку. Виссарион, в свою очередь, не растерялся, уткнул ладонь ему в лицо, поднявшись с ногами на кресло. Стоило ему только потянуться к бутылке, как её уже вытянул Гоголь. — Ха! И что же ты сделаешь? — рассмеялся тот и вдруг сорвался с места, за ним тут же выбежал Белинский, те ураганным ветром пронеслись мимо остальных, в сторону коридора. Набоков, не удержавшись, уже вылетел следом за ними. — Ну что за дурачье? Как дети малые, — прыснул Маяковский, закатывая глаза. — Поддерживаю, — криво улыбнулся Достоевский, преспокойно делая глоток чая. — Весело тут у вас, — с иронией заметил Булгаков, подавая смешок и скользя внимательным серо-голубым взглядом по присутствующим, — а мне всегда казалось, что это более серьезная организация. Довольно перспективные цели вы выдвигали. — Никак нет, тут одни клоуны, — покачал головой Владимир, а затем добавил, — всегда удивлялся тому, как я сюда попал. — И как же ты сюда попал? — переспросил у него тот, вдруг заинтересовавшись, — ты такой спокойный, в отличие от остальных. Ты же друг Гоголя, но при этом являешься его полной противоположностью, как вас жизнь то свела? Его вопрос явно заставил его задуматься, он нахмурился и помолчал, а чуть позже он решился и рассказал. — Ничего особенного, когда-то давно я состоял в одной группировке, носящей название «Из Пепла», мой босс тогда сотрудничал с Николаем по некоторым вопросам, касательно деятельности. О «Мертвых Душах» и речи тогда не шло, Гоголь периодически шатался по Петербургу, подбирал себе бесчисленное количество разносортных знакомых, иногда помогал проворачивать им различные делишки просто потому, что у него не было четких планов. Некогда ранее, еще в Украине, он примыкал к различным организациям, которые превозносили понятия «свободы», «анархии» и «отсутствие государственной тирании и ограничений», но в скором времени отклонялся от них, потому что не мог найти в них то, что он ищет. В России его поиски просто продолжились. Я был лишь очередным человеком, с которым он познакомился. За собой я разделял эти взгляды лишь частично, но я верил, что создать государство, в котором на основе всеобщей демократии может строиться весь режим, возможно. В дальнейшем будущем мои взгляды претерпели изменения, стали более директивными и категорически решительными. Тогда появилась за мной и мысль, что изменить в этом глубоко грешном мире просто невозможно, но это уже другое дело, — равнодушно подытожил тот, помедлил, а затем добавил, — в тот момент, когда мои взгляды начали категорически меняться, он и пришел ко мне, мы сошлись по многим вопросам. Затем эти встречи становились все более частыми. Когда мы стали уже друзьями, он мне открылся и заявил, что разочарован тем, что так мало людей способно понять его. Я предложил ему просто создать свою организацию, на этом появились «Мертвые Души», куда он за одного одним притаскивал людей, которые верили в него и его идею. — Теперь то я всё понял, какая удивительная история становления, — улыбнулся ему Булгаков, а после оживленно спросил, — как ты умудряешься сочетать в себе в относительно свободолюбивые взгляды с теми, что ты намереваешься избавить этот бренный мир от гнета греха? — Этот уродливый мир невозможно исправить, его проще уничтожить, — кратко ответил ему Владимир, поднося к губам чашку чая, — если Бог дал нам все возможности для этого, значит в этом есть свой смысл. — Вот как, очень интересная позиция, признаю, — пожал плечами Булгаков, уводя задумчивый взгляд куда-то в потолок. Неподалеку от них уже стоял лохматый и светящийся самодовольством Гоголь с бутылкой и тремя бокалами в руках, тот вдруг сорвался с места и сел по правую сторону от Достоевского. В этот момент на пороге комнаты уже появились остальные двое. Их длинные волосы торчали во все стороны. Недовольно фыркнув, Набоков достал из кормана расчёску и уже принялся приводить себя в порядок. Повернувшись, Гоголь дружелюбным жестом подозвал их к себе, а затем разлил каждому из них виски по огромным винным бокалам, вопреки нормам дозировки. Таким образом, бутылка «Van Winkle» оказалась пуста. — Ну вот, каждому хватило! А сколько то споров то было, — он иронично рассмеялся, а затем всунул им в руки по бокалу. — А я ведь один мог все выпить! — лукаво обиженно фыркнул Белинский, уже делая глоток. — Обойдешься! Потом тебя из под стола не достанем, — посмеялся над ним Лермонтов, а затем энергично добавил, — вот помнишь, как я тебе такую же бутылку купил, а ты все выдул за одно собрание, а потом встать не мог. Коля тебя, глубоко пьяного, потом до дома тащил! А ты ему что-то громко орал, что он предатель и собирается сдать тебя «Дворянскому Гнезду», вот это мы долго смеялись! — Да-да! Я тоже помню эту историю, — Гоголь вдруг громко расхохотался, облокотившись локтями об стол и прикрыв лицо руками. — Фу! Даже не напоминай про это, — отмахнулся от него Виссарион, уже обходя стол и садясь на одно из свободных кресел. Пока те были увлечены спором между друг другом, Николай вдруг прожег Достоевского своим внимательным взглядом. Тот долго игнорировал его, но, пришел момент и тот, наконец, повернул голову. — В чем дело? — устало спросил его тот, уже всем нутром чувствуя, что тот намеревается поднять какую-то противоречивую тему. — А что для тебя есть «свобода», товарищ Достоевский? Тот лишь вздохнул и опустил устремил свои глубоко равнодушные лиловые глаза куда-то в вдоль стола. Стоило ожидать, что рано или поздно тот поднимет эту тему открыто. — Мы поступаем свободно только тогда, когда истина Бога влияет наши желания. Чем могущественнее и ощутимее в нас действие Бога, тем больше мы становимся господами наших поступков. Человек падший находится под владычеством греха, потому что так ему хотелось. Он стал рабом добровольно вследствие своих дурных желаний. Таким образом, свободная и несвободная воля превратились в схожие, но четко различимые понятия. Удовольствие, испытываемое им от грешных деяний, далеких от истины Бога, служит петлей, в которую грешник ловится. В действительности, многие люди желают только того, что им нравится, но это есть настоящее зло, которое нам не нравилось бы, если бы у них были открыты очи разума. — О! Так вот, как дела обстоят! — удивленно воскликнул Николай, совсем не ожидавший от него подобного ответа, он с иронией отметил, — то есть, согласно твоему мировоззрению, я раб собственных желаний, от того и не свободен? — Именно так. Теперь ты понял, почему я молчал? — улыбнулся ему Достоевский, с трудом удерживая себя от смешка. — Интересно... — задумчиво постановил Белинский, следящий за их диалогом, — а что для тебя есть грех? — Любые мирские и низменные желания, которые далеки от истины Его. Если действие совершается не во имя Бога, то оно грешно. — Следовательно, для тебя все люди грешны, — недоуменно подытожил тот, одним глотком почти опустошив огромный бокал, — как-то это уж очень категорично... это полностью исключает понятие «свободы действий» в мирском смысле. Что бы человек ни делал для себя, он будет наказан за грехи и раб собственных желаний. А ты сам, как считаешь, ты грешен? — Никак нет, пока смысл моей жизни посвящен воле Бога. — Это даже как-то грустно, — пожал плечами Лермонтов, почему-то его карие глаза загорелись неким сочувствием, от которого Достоевский лишь захотел подать язвительный смешок. Они ничего не понимают. — Ладненько! А я наоборот, считаю, что истина совсем в другом... свобода есть моя независимость и определяемость моей личности изнутри, и свобода есть моя сила действовать, а не выбор между поставленным передо мной добром и злом, — озадаченно отвел взгляд Гоголь, а затем более оживленно добавил, — противники свободы любят противопоставлять свободе истину, которую навязывают и заставляют признать. Но истины как навязанного мне предмета, как реальности, падающей на меня сверху, не существует! Быть может, сам Бог захотел свободы, и отсюда произошла трагедия мира. Ты упоминал, что тот создал мир таковым, какой он есть сейчас, допустил существование, как добра, так и зла. В своем случае я не отрицаю того, что Бог создал мир весьма неоднозначным, он же и наделил человека свойством поступать так, как он может себе позволить! В хаосе, анархизме, непредопределенности этого мира кроется его и концепция! — Владычество Бога есть владычество мудрости, разума. Один только Бог непрестанно желает наиболее достойного и, следовательно, не нуждается в возможности изменять существующую действительность. Такова только его воля, но никакой трагедии в этом нет, — спокойно ответил ему Достоевский, а затем наклонил голову и добавил, — но я с тобой категорически не согласен, по большей части, твоих взглядах на «истину». Бог все предвидит и все предопределяет, что всё необходимое совершается по связи причин, по самой природе истины, которая обнаруживается в возможном для нас предугадывании будущих событий. Истина открывается в тех будущих событиях, которые предопределены причинами. Бог предопределяет эти причины и он же устанавливает будущие события. Ты лишь отрицаешь очевидное, отказываясь признавать природу истины только потому, что тогда для тебя мир этот станет слишком пресным и предсказуемым. Даже твоя жизнь предопределена, но грешить или нет выбираешь ты сам, я это не разделяю, но отношусь к нему весьма благосклонно по ряду причин. Мне достаточно понимать лишь то, что ты не стремишься мне противодействовать, а наоборот; также ты не навязываешь мне свою точку зрения. — Забавно! Теперь мне предельно понятно, по каким причинам мы с тобою так по странному снисходительны к друг другу, впрочем, как и все к друг другу на этом собрании, — Николай подал тихий смешок, почесывая переносицу, — я тебя не вижу свободным, как и ты меня, но из своего взгляда на мир, я принимаю твою точку зрения, потому что твоя свобода так думать! И ты мою, но только из того, что ты считаешь, что таковым предопределил меня Бог! Настоящий анекдот! — Тут ты прав, этом есть своя доля иронии, — благодушно согласился с ним Достоевский, переведя взгляд на Булгакова. — А когда собрание то начнется? — недоуменно переспросил тот. — ХА! Тут всегда так! Мой товарищ, похоже, уже смирился, — рассмеялся Николай, переводя взгляд с Фёдора на Михаила, а затем с настойчиво спросил, — вот ты тоже делаешь все во имя Бога, посвятил ему свою сущность? Задумчиво опустив глаза Булгаков некоторое время не находил, что ему сказать. Что можно ответить на этот вопрос, кроме откровенной лжи? Он шесть лет делал только то, что ему было угодно самому, следовательно, попался на крючок своих низменных желаний, далеких от истины Бога. Уж не на этот путь его наставлял Достоевский, который будет в нем глубоко разочарован, как только узнает истинную суть вещей. Ложь в свою пользу, как противодействие истинному раскаянию, но страх пред тем, чтобы исповедываться открыто сковал его тело и душу. Он просто не мог ответить на этот вопрос честно. Каким мерзким человеком он стал, глубокая вина поедала его изнутри. Но, быть может, он сможет надеяться хоть на какое-то понимание, поскольку Достоевский отнесся к позиции того же Гоголя весьма благосклонно. Подумав ещё, он сказать прямо так и не решился. — Когда я находился в той самой лечебнице, я продолжал верить, что Бог неспроста оставил меня в живых. Быть может, это имело смысл, поскольку моя жизнь на этом не закончилось и ныне теперь я нахожусь здесь. В этом состоит истинная суть вещей, я прошел через страдания, чтобы после придти к чему-то более высокому. Такова воля Его, — Булгаков старался держать свой голос максимально уверенно. — С моей стороны справедливо заметить, что в некоторых твоих высказываниях в тот день я слышал сомнения, ровным счётом, как и слышу их сейчас, — Достоевский ему криво улыбнулся, словно уже видел его насквозь, — по какой причине, не объяснишь? Этот прямолинейный и четкий вопрос заставил того невольно поежиться, но при этом с трудом сохранить на лице полное спокойствие. — Ну-у-у... когда ты «умер» у меня появились некие сомнения, ты прав. Мне показалось, что Бог не должен так поступать с приверженцами Его. Но это не значит, что я отрекся от истины. — Тогда тебе следовало бы не верить в мою «смерть», а ждать и сохранять надежду, — в этот момент его голос уже отдавал холодом и укоризненностью, — как я уже понимаю, ты не сделал ни того, ни другого. Во что ты верил, пока мне не было в стране, Михаил? — Я не знал, чему верить. У меня была некая надежда, что всё так и задумано, но мне было тяжело в это поверить после произошедшего. — Какое разочарование, — хладнокровно констатировал Достоевский, прислоняя чашку чая к губам и отклоняясь на спинку стула, — ты должен был верить в Бога и его истину, независимо от того, что произойдет со мной. Ты этого не сделал. — Эй-эй! Не надо так на него давить, ну с кем не бывает! Человек совершил ошибку, — возмущенно заступившись за того, влез в их диалог Лермонтов, а затем добавил, — он и не обязан придерживаться твоих взглядов, если этого не хочет! — Поддерживаю, — недоуменно согласился с ним Белинский, подвигая пустой бокал на середину стола, — Булгаков так предан ему, как же можно ещё упрекать за это. — Суть не в этом. Я склонен не выносить лжи, дело касается Бога. Пусть не делает вид, что предан истине Его, если это не так. — Ладненько! В любом случае, он почему-то с нами здесь! — задорно развел руками Гоголь, а затем дружелюбно спросил его, — почему же ты здесь? — Быть может... я за собой смогу исправить эту ошибку и способен сделать хоть что-то полезное во имя Высшей цели, — удрученно вздохнул тот, а затем вздрогнул и добавил, — раз мой босс жив, то, следовательно, Его истина имеет место быть. Это лишь мой промах, не более. Не стоит меня оправдывать, я знаю, что глубоко грешен и то, что натворил. — Ничего ты не натворил, дружище, не беспокойся ты так, — к нему вдруг подошел Лермонтов, а затем заботливо и тепло обнял его со спины за плечи, — ты имеешь свободу поступать так, как тебе угодно! Не слушай никого, слушай свое сердце и делай так, как считаешь нужным. Удивившись такому отношению, Булгаков вздрогнул и удивленно поднял на него свой серо-голубой взгляд. — Ладно, я понял тебя, — кратко и уже спокойно ответил ему тот, чувствуя за собой лишь глубокое недоумение. — Вот видишь! Какой мой товарищ хороший, можешь обращаться к нему, если тебе нужна какая-нибудь помощь! — дружелюбно кивнул ему Гоголь, когда Лермонтов уже отошел к своему месту, а затем перевел заинтересованный взгляд на Достоевского, — а что это за «смерть» такая? — Потом поговорим, — отмахнулся от него Достоевский, подавив разочарованный вздох. Имел преданному Богу последователя, в итоге получил очередного грешника, который возомнил, что все его мерзкие грешки исправимы, если тот вдруг переметнется на «верную» сторону. Лицемерие и страх перед наказанием в чистом виде. На то была воля Бога, чтобы у него сейчас появились хорошие рычаги давления. На этом их застолье продолжалось некоторое время. Всё проходило, в дальнейшем, довольно спокойно. Участники успели поговорить между собой на интересующие темы, обменяться ежедневными новостями. В один момент Достоевский вдруг поднялся и собрал их в другой части зала, возле окна, с очевидным намерением поднять важную тему. — И в чем дело? — раздраженно переспросил его Набоков, складывая руки на груди и вдруг перевел взгляд на Гоголя, словно ожидал от него услышать хоть какой-то разумный ответ. Тот пожал плечами, периодически поглядывая на Фёдора в неком недоумении. — Не могу дать тебе точного ответа, дружище! В зале воцарилось долгое гробовое молчание. — Сегодня пришел тот самый день, когда наша организация исключит из себя предателя, — уверенно и хладнокровно спокойно утвердил Достоевский, складывая руки за спиной. Это заявление лишь заставило остальных напряженно зашушукаться, этот шепот очень быстро перешел в четкие и недоуменные вопросы. — Что?! Какой предатель ещё, что ты несешь? — громко и очень взбудораженно воскликнул Набоков, делая шаг вперед и вытаращившись на Достоевского круглыми от шока глазами. — Это походит на какой-то бред, — покачал головой Лермонтов, уводя свой карий взгляд в пол. Как ни странно, Николай за собой сохранил подозрительное молчание, которое никто из недоумевающих коллег даже не заметил. Вместо ответа, Достоевский спокойно двинулся в сторону, обходя присутствующих, в один нежданный и хорошо рассчитанный момент, он устремился в сторону Маяковского, который не успел и отшатнуться, прежде, чем холодные пальцы Фёдора сильно сжались на его плече. В тот самый момент, тот громко прошипел и бездыханно повалился на пол прямо перед его ногами, иссекая из носа, рта и глазниц кровь, которая разбрызгалась по одежде и лицам ошарашенных участников. Пустые глазницы задергались, затем закатились, устремив свой пустой иссиня-черный взгляд в сторону Достоевского, который лишь мрачно ухмыльнулся. Хладнокровно спокойно перешагнув через бездыханное тело, тот перевел свой взгляд на остальных, которые застыли в полном гробовом молчании, не пытаясь воспроизвести и звука. Странное безразличие за собой оставлял только Гоголь, который лишь вздохнул и взглянул на Достоевского с ноткой некого упрека, но так ничего ему и не сказал. — Его способность... убивать касанием?... — послышалось из зала. Первым оживился Набоков, тут же двинувшись в сторону Фёдора, который спокойно отступил от него. — Какого черта, что ты натворил?! Я убью тебя, кусок дерьма! — вскипел тот, а затем подлетел к нему, уже готовый применить на нем свою способность, как его вдруг под ребра схватил Белинский, не позволяя двинуться с места. Он дрожал от воцарившейся в душе скорби и разочарования. Как этот ублюдок посмел лишить его жизни? Да кто угодно, лишь бы не он, черт побери. Впервые он ощущал первобытный ужас, подгоняемый своим полным бессилием: его лучшего друга убили на него глазах, а он ничего не смог с этим поделать. — Подожди, может тут есть разумное объяснение. — Какое тут может быть разумное объяснение?! Я прикончу этого выродка! — вскрикнул тот, грубо скидывая с себя руки Виссариона. Его лицо исказилось в гримасе полной ненависти и открытого презрения. В этот момент Достоевский вытянул из под плаща какие-то фотографии с камер видеонаблюдения прямо перед его лицом. — Это не настоящий Маяковский, — он самодовольно ухмыльнулся, стоило остальным только вновь замереть и вытаращиться на него в еще большей растерянности. Немного помедлив, он продолжил, — я долго носил в себе подозрения, что здесь что-то не чисто. Усложняло круг поиска только то, что нужно было проверить абсолютно всех. В процессе расследования, я часто слышал слова, что никто из вас не способен на предательство, потому заручился проверить эту теорию, тем самым наткнулся на самое для себя очевидное, — он указал на силуэт на одной из фотографий, — почему человек, идентичный Маяковскому сейчас находится в США? Вот например, это записи с камер видеонаблюдения одного из ресторанов со следующей датировкой, переводя на наш часовой пояс это 19 декабря, время 14:45, тогда мы находились на собрании, Маяковский также присутствовал на нем. — Это имеет место быть, но ещё ничего не доказывает, — фыркнул Лермонтов, сложив руки на груди, всё еще пытающийся отчаянно подавить тревогу. — Тогда для вас у меня есть кое-что еще, — преспокойно продолжил Достоевский, — заручившись банковскими услугами Булгакова, я выяснил то, что никий человек под инициалами Владимир Владимирович Маяковский, с соответствующей ему датой рождения и паспортными данными, которые утверждали его гражданство в США... стоит так же добавить, что, тем самым я связался с некоторыми лицами и заручился у них информацией, что его настоящий Российский паспорт, идентичный тому, который был использован им в России, был использован для создания документов. Так вот, он пересылал деньги с заграницы деньги некой девушке под именем Лиля Брик. Вот выписки с банковских переводов, — он вручил фотографии в руки коллег, следом вытянул заверенный документ и копии паспортов, который так же вручил им, — у вас остались ко мне вопросы? — Разве что... каким образом они скопировали его внешность и поведение? — удивленно спросил его Лермонтов, а затем присел возле Маяковского, словно стараясь различить в его лице хоть нечто напоминающее несоответствие. — Это определенно способность, — спокойно подытожил Белинский, а затем перевел взгляд на Достоевского и добавил, — получается, у них есть человек, способный клонировать людей. Либо менять внешность уже существующих, либо свою. Но подставлять на смерть своих резидентов не в духе «Дворянского Гнезда». Следовательно, это скорее всего то, что я предположил ранее. — Тогда почему он после своей смерти всё еще сохранил свой изначальный облик? — недоуменно переспросил его Лермонтов. — Я больше склоняюсь к теории, что для этого дела они использовали преступника, приговоренного к казни. Они, имея определенные данные, натаскали его вести себя индентично Маяковскому, либо контролировали его сознание, — задумчиво почесал подбородок Достоевский, отводя взгляд куда-то к потолку, — обладатель способности ещё жив, следовательно, облик человека остался неизменным. — Но зачем им же так подставляться? Можно же было получить сокрытую информацию всё куда проще, — недоуменно пожал плечами Булгаков. — Чтобы учинить раздор, очевидно, — предположил Фёдор, устало стягивая с себя шапку, — но меня больше заботит то, что они предугадали наш приезд заранее и на первое же собрание вставили Маяковского, с которым кое-кто некогда общался. Они знали, что ты жив, — он кивнул в сторону Набокова, — похоже, всё произошедшее лишь намеренное допущение Тургенева. Вот только ради чего... — Черт возьми, они просто выжидали, — удрученно вздохнул тот, немного успокоенный мыслью, что тот всё еще жив. — Похоже, ему очень нравится обводить нас вокруг пальца, — пожал плечами Лермонтов, подавая смешок, — мог бы просто постараться убить всех заранее. В чем смысл этих игр? — Убивать, когда мы все в одном месте, очевидно слишком большая проблема, — пожал плечами Белинский, а затем добавил, — мы же всё ровно сможем укрыться от них в другом месте. Быть может, он просто рассчитывал на то, что ты в любом случае будешь оттягивать выдачу информации. Просто исходя из твоего характера и случая с «Властью Тьмы» он не видел смысла делать слишком большие ставки на то, что ты заговоришь в ближайшее время. Определенно основной его акцент пришелся именно на то, чтобы нас запутать и дать себе немного времени, чтобы связаться с ВДА, потому что у него после твоего приезда появились причины на это. — Это имеет смысл, — задумчиво согласился с ним Достоевский, сам в душе удивившись этому факту, — в этом ты полностью прав. — Какой хитрый черт, ну и ублюдок, — сплюнул Набоков, раздраженно черкая ботинком по древесному полу, пряча руки в карманах брюк, — а что нам с настоящим Маяковским делать? Не будет ли это очередной ловушкой, если мы к нему обратимся? — Мне нужно чуть больше времени на этот вопрос, — покачал головой Фёдор, а затем добавил, — но эсперы нам не помешают. — Ладненько! Быть может, с девушкой его связаться, она тоже с неплохой способностью и взгляды его, похоже, разделяет, — насмешливо предложил Гоголь, который подошел к ним весьма неожиданно, — ей явно о-о-очень не понравится, если она узнает, что облик её возлюбленного использовали в дворяне в своих целях! Через нее можно договориться и с самим Маяковским. Правда, я не знаю, согласится ли он выехать со штатов сюда! — Если Лиля Брик к нам примкнет, то тут можешь даже не сомневаться, — подал смешок Лермонтов, а затем добавил, — вот только я без понятия, где её найти. — У меня есть мысли на этот счет, — фыркнул Набоков, уже чувствуя, что на него повесят это дело. — Вот и замечательно! Займись этим, дружище! — энергично похлопал его по плечу Николай. — Их связь не кончится для нас проблемами? — спокойно спросил у них Достоевский. — Тут нет никакой разницы, потому что мы все также имеем некую связь с друг другом, — задумчиво пожал плечами Лермонтов, — это даже хорошо, что у нее есть определенные ценности, это лишь будет работать в нашу пользу. Подавив вздох, Фёдор не нашел слов, чтобы на это ответить. Нависла тишина. — Если честно, я в полном шоке, что всё так выкрутилось, — вдруг вздохнул Михаил, опуская взгляд на безжизненное, окровавленное тело, — он был таким реалистично-настоящим. Почему никто не заметил разницы? — Даже не знаю... это то просто последнее, во что захочется верить, — недоуменно ответил ему Набоков, а затем перевел взгляд на Достоевского, — но зачем нужно было убивать его вот так, не посвятив ни во что остальных? — Так проще. Когда человек уже мертв, никто спорить не будет, остается только смириться и признать факт. — Ты намеренно не говорил нам свою способность, чтобы потом прикончить кого-нибудь, — раздраженно развел руками Владимир, — это настоящий пример мразотности! — Получается, что так, — криво улыбнулся ему Фёдор. — Что ж, очередная проблема решена! — иронично подытожил Гоголь, натягивая на свою голову шляпу, — Набоков пусть найдет Лиличку, а вы приберитесь тут! На этом все свободны, я чуть позже сообщу вам, когда будет очередное собрание. Там уже и по делам можно поговорить будет! — Прощайте, господа! Меня уже ждет частный самолет в Петербург, — уважительно кивнул каждому из них Белинский, на этом поспешно покинул помещение. — А я уже думал, что мы не доживем, — фыркнул Набоков, на что Лермонтов сильно ткнул его локтем в предплечье. — У них была на то причина, не бурчи, — сказал тот, а затем одним движением пера в книге вновь призвал духа, который тут же подхватил и куда-то унес тело лже-Маяковского. Дружелюбно распрощавшись со всеми, Гоголь вдруг развернул плащ и скоропостижно исчез. Достоевский, который уже привыкший перемещаться вместе с ним лишь недоуменно взглянул на пустующее место. Это что? Он таким бессловесным образом ему прямой упрек выказывает? Сначала за собой не выдал никакой реакции, а теперь просто испарился. В чем его проблема, если предатель найден? Остается лишь думать, как теперь добираться до другой части города самостоятельно и при этом не привлечь к себе внимание. Умеет подпортить настроение. Из всех здесь находящихся, Николай единственный периодические играл на его эмоциях, как на скрипке, заставляя периодически выходить из себя. Нет, он его сегодня не доведет. Фёдор глубоко вздохнул, стараясь сохранить за собой спокойствие и самообладание. — Куда это он? Вы же обычно вместе уходите, — недоуменно спросил его Лермонтов, невольно отвлекаясь от разговора с Набоковым. — Знать бы мне, — покачал головой Фёдор, уже устремившись в середину зала. — Теперь я понял, почему он тебя позвал. Это твое расследование очень впечатляет, — дружелюбно улыбнулся ему тот, явно зарядившись глубоким уважением к новому коллеге, — а что случилось с Сигмой... это что было? Так он мертв или жив? — Это еще кто? Тот самый, который излишней информацией владеет, что ли? — недоуменно переспросил его Набоков, — так вы и тут нам солгали, замечательно. — Он жив, разумеется. У нас теперь на него другие планы, чуть позже объясню, — остановившись, спокойно отозвался Достоевский. — Значит, он теперь не предатель и с вами сотрудничает? — Относительно. Проще сказать, что с Николаем сотрудничает, а не с нами. — Вот оно как, быть может, обиделся на то, что ты его убить хотел парочку раз, — подал ироничный смешок Лермонтов, покачав головой, — так же дела не делаются. Могли бы сделать его частным агентом, который бы выведал всю информацию у «Дворянского Гнезда», а не пешкой какой-то, которую следует только убить. — Он совершенно не пригодный на подобное человек, — вздохнул Достоевский, а затем добавил, — с ним работает только услуга за услугу. Безопасностью и спокойной жизнью от такой работы он бы не заручился. В текущем случае, ему жизнь спасли, от благодарности и добрых чувств и сделает всё, что сказано. — Похоже тебя он очень недолюбливает. Даже после того, как вы его вывезли в Россию, тем самым спасли ему жизнь, настойчиво не желает с тобою работать. Что это у вас там такое было? — спросил его Михаил, прожигая собеседника заинтересованным взглядом. — Не думаю, что это стоит обсуждать конкретно сейчас, — отмахнулся от него Достоевский, а затем последовал в ближе к концу зала и огляделся, — где здесь выход? — За центральную дверь, потом налево по коридору, затем поверни направо и там будет дверь, — отозвался тот, затем помедлил и добавил, — если хочешь, я тебе такси вызову. — Не стоит, — отозвался тот, уже поворачивая ручку и покидая зал. В этот момент за ним увязался и Булгаков, который всё это время просто сохранял гробовое молчание. — Ну он и странный, — через долгую пауку, раздраженно сплюнул Набоков, — он, что, каждое свое действие делает по расчету? — Не понять, но это, определенно, работает, — недоуменно пожал плечами Лермонтов, устремив свой взгляд куда-то в глубину комнаты, — но Коля уж точно не зря его сюда позвал, явно будет полезен. — Что, доверять ему уже начал? — подал язвительный смешок тот, закинув свои длинные черные пряди назад. — Не особенно, одно его присутствие заставляет меня чувствовать себя так неуютно, словно я нахожусь на кладбище в ночи. Я даже не понимаю, по каким принципам он действует и рассуждает, почему говорит определенные вещи, почему мыслит подобным образом, — задумчиво отозвался Михаил, а затем добавил, — но Коля от него в восторге, что я тоже не совсем понимаю. Фёдор явно не гнушается убивать своих приверженцев, кидать их на смерть, как некогда делал это с «Бесами» и Сигмой. Это я от Виссариона буквально на днях узнал. Конечно, я стараюсь проявить к нему некое дружелюбие, но это глубоко бесполезно, на мой взгляд. Но приятель его, Михаил Булгаков, весьма неплохой человек, но находится в прямой зависимости от слов своего «босса», тот его явно запугал. — От твоих добрых жестов эта бездушная и расчетливая скотина явно не оттает, — покачал головой Набоков, саркастично улыбнувшись, — терпеть его не могу, но пусть будет, пока пользу приносит. Коля уж точно не позволит ему впутать нас в безвыходные неприятности, не так ли? — В этом я более чем уверен, — согласно кивнул ему Лермонтов.***
Возвратившись под вечер, Достоевский с трудом отворил тяжелую металлическую дверь прохожей, а затем прошел в мрачный зал убежища. Он потянулся к выключателю и зажег свет. Немного поморгав и привыкнув к яркому свету, он прошел дальше, уже намереваясь найти Гоголя и ткнуть в то, что тот вынудил его шататься по городу с Булгаковым и тратить свое драгоценное время. Выслушивать жалкие объяснения и оправдания того оказалось куда более утомительным занятием, чем он мог бы предположить. Казалось бы, такой превосходный день, насущная проблема решена, но настроения у него теперь не было, ровным счётом, никакого. Он прошел дальше, пока не наткнулся на бледный свет в одном из залов, где уже нашел своего коллегу, который откинувшись на спинку дивана, с кем-то увлеченно переписывался, периодически поглядывая на огромный плазменный телевизор, висящий посреди стены, который транслировал кровавые сцены из фильма «Пила». Тот он явно был глубоким фанатом данного зрелища и, быть может, прокручивал этот фильм уже не первый раз. Стоило Достоевскому только появиться на пороге, как он заметил на себе равнодушный и молчаливый взгляд Гоголя, который незаинтересованно от него отвернулся, как ни в чем не бывало продолжая свои дела. Тяжело вздохнув, Фёдор встал напротив телевизора, прожигая его своим холодным взглядом лиловых глаз. — Эй! Отойди, я смотрю вообще-то! Быть может, даже представляю тебя на роли жертвы в этом фильме, — возмущенно фыркнул тот, энергичными жестами помахав в сторону, призывая его отойти. — В чем твоя проблема? — безэмоционально спросил его тот. — Не беспомощный, сам бы добрался, — отмахнулся от него Гоголь, наградив того ядовитым взглядом и мрачной ухмылкой. — Разумеется, я тебя про другое спросил, — спокойно сказал Достоевский, подавляя вздох. Быть может, он мог бы оставить всё на волю случая, как и ранее, но, как оказалось, с Николаем это работает в обратную сторону, отчего вызывает серьезные проблемы, — в чем суть подобного поведения? — Ой! А мой умный товарищ сам не догадается? — скрестил руки на груди тот, через некоторую паузу продолжил, — сначала говоришь мне: «делись со мной всем тем, что задумал», а потом сам поступаешь так, как говорил мне не делать! Это уже как-то лицемерно, не находишь? — Получается, из всей сложившейся ситуации тебя смущает лишь это? — недоуменно переспросил его Достоевский, криво улыбнувшись. Тот явно становится очень чувствительным, когда дело касается очевидной несправедливости. — Именно так! — он вдруг вскочил с дивана и встал напротив него, искрясь самоуверенностью, — какого черта ты молчал? Объясни, дружище! Я разве не имею право знать подобные вещи, как руководитель данной организации? Думаешь, со мной такое прокатит? — Я намеревался избежать лишних разговоров, а потом доходчиво объяснить всё на месте. — ХА-ХА! Лишних разговоров, отнюдь, ты не избежал! — иронично посмеялся Николай, театрально разводя руками, — быть может, ты привык решать подобные вопросы в одиночку, но раз уж ты поставил меня перед фактом, чтобы я тебя посвящал в свои идеи заранее, сам, будь добр, этому соответствовать! Или, быть может, ты считаешь, что ты тут один возглавляешь «Мёртвые Души»? Я тебя зачем позвал, по твоему? Чтобы засовывать свой язык в задницу, когда ты устраиваешь подобное? Такого просто не будет, дружище! — голос его звучал достаточно звонко и немного насмешливо, стараясь смягчить излишнюю строгость, но было очевидно, что он очень на него был зол, — я что и делаю, как выгораживаю перед остальными, чтобы твоя хрупкая репутация не упала в их глазах. Хоть прояви немного уважения! Глубоко вздохнув, Достоевский с трудом подавил вскипающее в нем раздражение, его прямо сейчас отчитывали, словно маленького ребенка. И делает это, кто бы мог подумать, сам Гоголь. Как до такого вообще дошло? Раньше такого и представить было невозможно, но вот сейчас... — Хорошо, я тебя понял. Больше подобного не будет, — рационально предложил ему Фёдор, не желая усугублять конфликт, поскольку у того было достаточно власти, чтобы избавиться от него в этот же день. Когда Достоевский приезжал в Россию, то почему-то надеялся вовсе не на это, воспринимал все слова Николая довольно скептично, словно тот не сможет иметь достаточно моральных сил, чтобы так категорично противиться ему и его действиям. Но, как оказалось, этот шутовской образ лишь очевидная маска, за которой скрывается совершенно другой человек, который не потерпит никаких притеснений собственной власти и свободы. Гоголь всё чаще стал ему это показывать, хоть ранее он таким действительно не был, являясь немного потерянным человеком, который находился на перепутье собственных интересов и видел смысл лишь в собственном освобождении через смерть. Но сейчас какая-то немыслимая сила заставляла его глаза гореть ядовитым огнем, который ранее Достоевский только отмечал у самого себя. Быть может, дело всё в том, что вернувшись к истокам Николай вновь нашел себя и обрел цель, которая делала его характер столь непреклонным. — Чудненько! Вот и поговорили! — уже более спокойно отозвался Гоголь, с хлопком сложив ладони и наклонив голову, — я не намереваюсь тебя как-то оскорбить, дружище. Просто хочу, чтобы ты понимал, что со мной можно будет только сотрудничать, как с равным тебе человеком, но никак не использовать, и уж точно не игнорировать! Я ведь уважаю твою свободу твоих мыслей, почему ты так не можешь? Или, быть может, ты держишь меня за какого-то идиота? — Нет, но у меня имеется некий диссонанс между тем, кем ты был, и тем, кого я сейчас вижу перед собой — спокойно ответил ему тот, а через мгновение добавил — но ты всегда таким был, не так ли? — Быть может, просто у меня были определенные причины вести себя иначе в Йокогаме, — подал смешок Николай, хитро уводя в сторону свои гетерохромные глаза, — и организации у меня своей не было, вокруг ни души, разумеется, такая обстановка весьма удручает! Я даже сам не заметил, как стал рабом собственного морального состояния! Сейчас я смотрю на себя и думаю: «как ты мог так до такого докатиться, чтобы позволить каким-то ублюдкам собою манипулировать и решать за тебя, когда ты будешь жить, а когда умрешь». Вы лишь играли на моих мыслях и интересах, чтобы использовать. Делу не помогало, признаюсь! — он громко рассмеялся, а затем иронично и очень весело добавил, — больше такого не будет, ныне я свободен поступать так, как мне того нужно! И признаюсь, чувствую себя просто замечательно, как никогда прежде! Теперь этот весь запутанный клубок ниток окончательно распутался в голове Достоевского и он смог всецело осознать с кем связался. Похоже, придется менять свои методы работы, чтобы каким-то чудом совладать с таким неоднозначным человеком. Беспрекословно слушать он его явно больше никогда не будет, это уже очевидный факт. Остается лишь искать способы договариваться. — Хочешь равноценного сотрудничества? Тогда будь добр пообещать мне, что всё происходящее мы будем обговаривать заранее. Я, со своей стороны, предложу тебе тоже самое, — быть может, глупо и наивно надеяться на какие-либо обещания, но оказалось, что для Николая они имеют значение, поскольку свои обещания перед Сигмой он сдержал и сделал для этого всё, что от него только зависело. — Ладненько! Я согласен, товарищ Достоевский, — он вдруг схватил его за руку и сжал её в крепком рукопожатии, в душе радуясь, что ему удалось заручиться хрупким, подобно тонкому стеклу, доверием у своего приятеля, — вот видишь, не так и сложно! — Следовало сделать это ещё раньше. Столько бесполезных разборок можно было бы избежать, — устало вздохнул тот, уже стягивая с себя шапку и опускаясь на диван. — Ну-у-у... первый блин всегда выходит комом! За то получилось весьма весело, — усмехнулся Николай, падая на диван возле него. — Сомневаюсь. — Что же ты сделал с Сигмой, дружище? — заинтересованно спросил у него Николай, а затем добавил, — он от тебя просто в ужасе! — А ты как думаешь? — равнодушно ответил ему тот, поднимая на него свои глаза. — Ты его запугал, это я уже понял, но вот как... — Знаешь его приятеля Константина? — переспросил у него Достоевский. Замерев на месте, он немного помолчал, а затем удивлено воскликнул, — А-а! Дошло! Ну ты хитрый! Угрожал смертью его нового дружка, чтобы заставить делать то, что тебе надо, тем самым и довел до самоубийства, — от этого неожиданного вывода Гоголь лишь громко рассмеялся, — как же некрасиво, но как изощренно восхитительно! — на этих словах Николай упал затылком на его худые колени, заставив Достоевского вздрогнуть от неожиданности и только в откровенном недоумении посмотреть на того сверху вниз. Стоп, что? Что он себе только что позволил? Такие резкие действия совершать, отнюдь, не стоило. С трудом сдерживая раздраженное шипение, послышалось холодное и отчетливое, — «слезь». Уже вкусивший тепло Николай не сдвинулся с места, лишь насмешливо посмотрел на него и поудобнее сложил руки, затем продолжил свой монолог, — вот знаешь, весьма забавно, что всё так закончилось. Прямо то, что нужно! И Володя жив и причина появилась призвать к нем ещё одного неплохого эспера. А ведь я знал, что он не предатель! Что, всё так и решил проверить и неожиданно пришел к ответу? Вот только, как ты до этого дошел? Я имею ввиду, как тебе пришла мысль о том, что тот может быть жив и находится в другой стране? Ведь, на то, чтобы все видеокамеры Земли перелопатить может уйти ни один год! Подавив удрученный вздох, Достоевский решился проигнорировать очевидное неудобство, поскольку делать из этого конфликт слишком бессмысленной тратой времени и сил. Он слишком устал. Пришлось спокойно ответить, отводя взгляд куда-то вглубь комнаты, — разумеется, я не скидывал с него подозрения. Я обратился к Булгакову, чтобы он нашел хоть что-то по инициалам Маяковского, быть может, там бы нашлось хоть что-то подозрительное. Но затем дело вдруг совершило неожиданный оборот, поскольку выясняется, что переводы были сделаны из США. Таким образом, оставалось дело за малым, проверить всё и заручиться нужным количеством доказательств, — подытожил Достоевский, а затем опустил на него глаза, — любом случае, мы неожиданно для себя открыли одного из их эсперов, его способность может быть весьма опасна, отчего нам нужно каким-то образом проверять остальных на наличие той информации, которую могут знать только они сами. — Я уж об этом позаботился! — подал ироничный смешок Николай, — теперь у нас появилось настоящее тайное слово, на каждом из собраний мы можем его просто менять, чтобы они не добрались до нас! В данном случае это будет «ялюблюпастумолликата»! — Кто бы мог подумать, — устало вздохнул Достоевский, а затем добавил, — в твоем случае, странно, что не карбонара. — Я так часто её готовлю? Забавно! — удивленно воскликнул тот, а затем добавил, — надо определенно приготовить пасту молликата! Тебе определено понравится, дружище! А ты сам, что вообще предпочитаешь, кроме вишневых пирогов и сладкого чая? Было так странно, что Николая это действительно волновало, словно это имело хоть какое-то значение. Он явно имел свойство запоминать всё то, что говорил ему Фёдор, а потом делать. Как и неделю тому назад произошло с виолончелью. — Не спрашивай. — Уверен? Что может быть лучше, чем вкусно покушать? — он подал добрый смешок, смотря на того снизу верх. — Высшая цель, например, — с долей иронии ответил ему тот. — Тогда понятно, почему ты такой худой! Надо разбавить твою жизнь чем-то приятным, а то ты всегда такой грустный. — Это не так, мне просто глубоко безразлично, — покачал головой тот, тяжело вздохнув, уже жалея, что поднял эту тему. — Ну-у-у... это же не так, определенно! — не согласился с ним Николай, спокойно прикрывая глаза, это было так странно, ощущать такую странную душевную близость к такому человеку, как Достоевский и искать всевозможные попытки добиться его доверия. Но этот трудоемкий и ежедневный труд, наконец, дал свои плоды и вот он уже может позволить себе лечь на его колени и не умереть. Казалось бы, самое обычное действие, он часто заваливается на своих друзей, хоть всем телом, обнимает их, а вот с этим человеком такое это нечто за гранью дозволенного, — в последнее время я замечаю в тебе всё больше эмоций, которых не видел никогда ранее. Быть может, я просто приноровился, а быть может, что-то там всё так и есть. Но тот случай после того, как я увел Сигму... это было просто нечто. Я ещё не видел тебя таким злым, ты думал, что я предал тебя? — Мне казалось, что ты на это способен, но сейчас признаю, что у тебя на то нет никакой мотивации, — нехотя подытожил Достоевский, отводя взгляд, — это странно, в этом плане ты полагаешься на одни только эмоции, а не очевидную выгоду. — ХА-Х! Выгода равна скуке, можно хоть сколько угодно окружать себя людьми, которые будут полезны, но от этого никогда не станут верны! Но за верностью кроется самая истинная выгода. Ты сам это понимаешь, потому играешь на чужих слабостях и чувствах. Но в моем случае чувства весьма рациональны, я не склонен оправдывать человека, если он меня когда-нибудь предаст, его ждет только смерть, — с явной забавой поднял на него глаза Николай, а затем добавил, — я, конечно, не знаю, что в твоей голове, потому и не могу тебе обещать ту самую дружбу до смерти. Не могу пообещать, что ты будешь в безопасности. Не могу тебе пообещать, что я буду верен тебе. Но до того момента, пока ты не сможешь мне этого пообещать. Могу лишь сказать, что у меня к тебе благосклонные намерения, не знаю, веришь ты этому или нет, но так оно и есть, я не делал ровным счётом ничего, что поставило бы тебя и твой план в невыгодное положение, просто очерчивал свои границы. Это сейчас прозвучало звучало, как очевидная истина, а не как то, словно тот стремился с неизвестными намерениями подкрасться к нему, поскольку каждое его слово подкреплялось демонстративным поступком. Он даже не склонен давать никаких пустых обещаний, просто сказал всё честно и прямо, как и делал это ранее. Оставалось лишь задаваться бесконечными вопросами: Зачем тому всё это? Зачем всё так усложнять? Но эмоции, в его случае, вещь неконтролируемая. Он тот человек, который периодически склонен двигаться в порыве собственных сиюминутных желаний и окружать себя себе подобными людьми. Фёдор уж точно не такой, но в это время Николай вызывал у него странное чувство, чем-то сроднее с подобием на доверие, но при этом им не являющимся. Быть может, это «понимание» и «предсказуемость». Теперь, когда все карты выложены на стол, Достоевский пришел к выводу, что вполне может с ним работать и не ждать очевидного ножа в спину. Когда ему пришла это мысль, Фёдор невольно осекся. Даже это уже являлось для него чем-то за гранью вон выходящим, особенно в случае с Гоголем, но так оно и было. Это очень странно и непонятно ему, но при этом довольно приятно, от того и глубоко противно. Не хотелось попасться на очевидный крючок, потому он по прежнему будет сохранять осторожность и внимательность. А что является правдой можно будет узнать в ближайшем будущем. — Это я уже понял, Николай, — едва заметно улыбнулся Достоевский, летая задумчивым взглядом где-то по комнате. Его рука сама упала на его голову, потрепав белоснежные волосы собеседника, словно соглашаясь и принимая сказанное к сведению. Гоголь лишь прикрыл глаза и спокойно улыбнулся, но никак толком не отреагировал. Но в душе признал, что подобной снисходительной реакции явно не ждал. Похоже, всё идет даже лучше, чем он мог предположить. Быть может, скоро и не услышит от того язвительных отмазок. Хотя, это глубоко невозможно, в случае с Достоевским. Но стоит отметить, что его благородные намерения тот, наконец, заметил. — У тебя тогда не было никакой реакции на смерть Маяковского, — постановил Достоевский, задумчиво проводя тонкими пальцами между белоснежных прядей, — ты даже не был удивлен. Неужели ты уже всё знал? — Тут ты прав, — широко улыбнулся ему Николай, когда заметил в лиловых глазах собеседника едва промелькнувшее недоумение, — у меня были подозрения насчёт него! — Почему тогда ты молчал? — Они были... но на уровне интуиции, — после долгой паузы произнес Гоголь, тяжело вздохнув, — я не хотел сбивать ход твоего расследования, потому надеялся, что ты придешь ко мне с настоящими доказательствами и повлияешь на мои подозрения. И ты молчал. И я молчал. Если бы тебя здесь не было, я бы его сам убил! — Так вот в чем дело... — на губах Достоевского нарисовалась ироничная улыбка, — что ж, следовало поднять эту тему. — Наверное, — усмехнулся тот, а затем недоуменно спросил, — неужели ты не заметил, что я с ним практически не разговаривал? Настоящий Володя бы меня уже спросил: «Коля, в чем дело?» — Он со всеми весьма скудно разговаривал, если так посудить. Ты сказал мне, что так оно и должно быть. Гоголь разглядывал снизу верх его бледное, уставшее лицо с синяками под глазами от постоянных недосыпов. Сейчас что-то было в нем умиротворённое. — Именно так, — подал он смешок, а через очередную паузу добавил, — прошло пять лет, мало ли что могло у него произойти. На первой встрече я ещё думал, что он просто не в настроении. Володя человек действительно закрытый сам по себе, но другом он был хорошим. На следующем собрании я уже стал смотреть на него и приходить к осознанию, что с ним что-то не так. А Владик уж точно бы не смог в это самостоятельно поверить, потому что к Володе он стал куда ближе, чем ко мне. — Неудивительно, — кивнул ему Фёдор, подавляя вздох, — дворяне не могли знать характер и уровень взаимоотношений внутри организации, Маяковский просто оказался наименее очевидный вариант, — его глаза вдруг загорелись интересом, — получается, вторая причина, по которой Тургенев мне решил рассказать правду была в тебе. Он знал, что ты всё заметишь, даже не признавая факта предательства. Похоже, истинная суть дел обстоит так... — Именно! — Вот допустим, если бы ты не знал, что предательство существует, что бы ты предпринял? Этот вопрос Николай явно не ждал, потому удивлённо на него посмотрел, вскинув подбородок вверх. — Интересно! Тогда... весь план дворяне уже бы знали, но странное поведение Володи я бы заметил, но тогда мне бы пришлось искать доказательства, как и тебе! Думаю, я бы попросил этим заняться Виссариона. Впрочем, если бы в организации не было бы тебя, то у Тургенева не было бы никакой мотивации генерировать подобные махинации. Но если бы он это сделал, то пришлось бы предпринять нечто неожиданное. Быть может, переметнуться и сделать вид, что способ достижения цели будет другой, заставить их в это поверить, а они поверят, ведь они знают какой я непостоянный. А потом резко и категорично вернуться к изначальному плану! Или придумать другой. Но на это пришлось бы кучу времени потратить, это было бы о-о-очень скучно! Как хорошо, что мне удалось тебя сюда привезти и мне не придётся всё это разгребать! Подобная нудятина меня не привлекает! Подобные слова заставили Достоевского только глубоко задуматься. Ведь Книга, на самом то деле, лишь один из вариантов в этом огромном мире. — А если бы не удалось? Пошёл бы по другому пути? — Даже не знаю, — иронично ответил ему Гоголь, складывая руки на груди, — в Йокогаму я бы их точно не повёз, смысла нет. А пути наши бы разошлись. Мне пришлось бы освобождать человечество другим способом. Этот мир не так прост, при должном желании можно найти ещё парочку способов! — он тихо рассмеялся, прикрывая глаза. — Разве тебе не выгодно работать со мной? — Быть может и выгодно... но ты знаешь, что не только это мне важно. Если бы ты отказался, ты бы показался мне слишком скучным, поскольку ты не готов к риску. Мне такие не нужны, — честно ответил ему Гоголь, поднимая на того хитрый гетерохромный взгляд, — но вышло иначе! — Я такой предсказуемый? — улыбнулся ему Достоевский. — Нет, это я люблю делать маловероятные ставки!***