***
1 января | 08:31 Чудились груды битого стекла, горящие машины, пьяные крики. Куда делось это чувство? Когда оно сменилось каким-то другим, напоминающим противный вкус во рту наутро после пьянки? Солнце медленно двигается вверх по небосводу, разгоняет золотистым светом полумрак заснеженной столицы. Лучики настойчиво пробрались сквозь частично зашторенные створки окон, а затем нежно пробежали по его светлой коже. Платиновые волосы словно вспыхнули на свету. Николай пробудился, совершено не желая открывать глаза, устало уткнулся в подушку, пытаясь закрыться от назойливого света. Тот полежал так ещё пару мгновений, пока его не затошнило; голова словно раскалывалась после вчерашнего пиршества. Выпил слишком много и не сказать, что утром последствия после этого были приятные. Он заёрзал и приоткрыл один глаз, пытаясь привыкнуть к излишне яркой обстановке. Его длинные волосы торчали во все стороны, а сам он, в чем пришел, в том и вывалился на кровать. Помотав головой, он поднялся и попытался сфокусировать взгляд на пейзаже за окном. И был он другим, словно Николай сейчас не в центре Москвы. Последним четким воспоминанием была игра с Достоевским. А дальше? Голова трещала, мутило, подташнивало. Очень давно он не маялся похмельем. Да и проводов не наблюдалось. Если это «приятное» чувство описывал ему Виссарион, то он будет вынужден с ним не согласиться. Словно поездом сбило. Хотя, даже это было бы веселее. Немного расправил задравшуюся одежду, а затем разыскал в одном из пыльных углов шляпу и взял её в руки. Покинул комнату, вышел в длинный коридор, где недоуменно огляделся. Это определенно другая квартира. А может даже и хорошо, что он проснулся тут, а не на каком-нибудь столе, лежа лицом в салате, подобно большей части гостей на том прелестном сборище. Такие детали ему вспоминались. Это просто анекдот! В подобном состоянии он скорее становился более непредсказуем и сумасброден. Значит… тут определенно есть своя интересная история. Гоголь словно по инстинкту потянулся во внутренний корман жилета и вытащил от туда пачку сигарет, где уже нашел недокуренную со вчерашнего вечера. Даже вспоминается, как он около десяти минут стоял пьяный на балконе и пытался безрезультатно её поджечь, пока в зажигалке газ не кончился. Стоило поднести окурок к губам, его словно передернуло, когда неожиданно прилетела некая деталь. Голова от этого разболелась только сильнее. Воспоминания обрывисто, подобно старинной кинопленке, замелькали перед глазами: свет, взрыв, грохот, побитая посуда, крики. Что там, черт возьми, произошло? Он же не закладывал динамит в то здание… нет-нет он определенно туда не закладывал! Или… да нет же! Гоголь лишь подал смешок, ускорил шаг и натянул улыбку, скрывая собственное глубокое недоумение. И это все, что он почувствовал, стоило этой мысли добраться до его разума. Ни сказать, что он раскаивается в собственных действиях, ему было практически плевать, даже если проблема была в нем. Николай огляделся и вдруг нашел спички. Поджег сигарету и выдохнул кольца белоснежного дыма в резной потолок. Прикрыв глаза, он прислушался и понял, что в одной из комнат кто-то есть. Таким образом он добрался до кухни и вытаращился на Достоевского. Тот завернулся всем телом в огромное одеяло и сидел за обеденным столом, держа в обе руки полупустую кружку с чаем. Он то здесь откуда? Николай с трудом подавил свое негодование. Утро должно начаться с головной боли и с едких упреков, не так ли? Вот теперь Гоголь точно узнает всё то, что произошло. Если Фёдор на него злится, то долго умалчивать не будет. Но сейчас было нечто странное. Приятель его был абсолютно спокоен, подобен удаву. Или больному удаву. Тот громко чихнул, чуть не обронив кружку. Устало вздохнул и поставил её обратно на стол, а затем спрятал свои дрожащие руки в одеяло. — Друг мой, ты в порядке? — пробубнил Николай, уже с сигаретой в зубах наливая себе воду из-под крана. — Если можно так сказать, — тихо отозвался тот, опуская взгляд, словно его выводило из себя собственное состояние и слабость. Особенно, если это кто-то видит. — Да-а-а уж… погодка нынче не очень благоприятная, — Гоголь подал ироничный смешок, уже затушив окурок и энергично садясь напротив, — я даже и не подумал, что ты так быстро заболеешь! — Я тебе об этом не говорил, — спокойно ответил Достоевский. Его ответ вызывал у Гоголя только растерянность. Почему он прямо совсем не злой? Даже не скрывает, — Анемия. Она делает меня восприимчивым к различным заболеваниям. Не повезло. — Оу, а я ведь тебя иногда вытаскиваю на мороз… явно не стоило, — немного недоуменно произнес тот, отводя взгляд. — Именно. — Ладненько! Что ж ты раньше не сказал… тебе что-нибудь нужно? — дружественно предложил ему тот, а затем придвинул пустую кружку и отошел к столешнице, чтобы налить своему приятелю еще чаю, — у меня есть один знакомый, он что угодно достанет! — У меня всё есть. Верни нас в бункер, — вздохнул Фёдор, прикрывая глаза, словно утомившись от навязчивых лучей солнца и громкого голоса собеседника. Несложно догадаться, что он ещё даже не спал из-за непрекращающиеся лихорадки. — Конечно-конечно! Знал бы только я, как мы сюда попали, — улыбнулся Николай, с характерным звуком перемешивая сахар, — ну и странные вещи настигают меня сегодня! Сначала просыпаюсь в незнакомой квартире, а тут ты ещё в восемь утра не спишь. Это точно не сон? Сны порой у меня бывают довольно реалистичные, не сразу понимаю, где нахожусь… вот, например, у тебя был когда-нибудь сон во сне? А у меня было ещё лучше - сон внутри сна, затем я вновь просыпаюсь во сне, а потом следует ещё одно пробуждение. Когда я действительно проснулся то не мог поверить, что это реальность и долго искал подвох! Часто у меня бывают и абстрактные кошмары, но они скорее заставляют меня чувствовать забаву, а не бояться! Там такой бред происходит, Ха-Ха-Ха! Ой, кстати, ты бы меня просто мог и раньше разбудить, я бы нас перенёс! В этот момент он словил на себе недоуменный взгляд лиловых глаз. — О чем ты? Мне хватило приключений. Проще дождаться, когда ты придешь во вменяемое состояние… — Приключений? Даже так! — не поворачиваясь, удивленно воскликнул Николай, а затем вздохнул и добавил, — даже жаль, что я совсем ничего не помню. Наверное, было очень весело! Я подвержен частичной амнезии, если много выпиваю. Забавненько! Если перепью, то утром уже начинается настоящее расследование, где я пытаюсь выяснить: Что? Почему? Как? И, главное… зачем? Настоящий пазл, который я никогда не завершаю полностью. Но раз уж ты был со мной, то расскажи, что тебе запомнилось такого! Когда тот уже взял кружку горячего чая в обе руки, то нахмурился и строго посмотрел на собеседника. — Больше я никогда с тобой на подобные мероприятия не пойду. — Что-о-о? Почему это? — обиженно протянул Николай, чуть наклонившись и заглядывая прямо в глаза собеседника, в которых явно была доля лукавства. — Ты себя видел? Ты хоть помнишь, что ты сделал? — немного издевательски спросил его тот, словно желая услышать предположения. — Разумеется, я не помню! Быть может, я взорвал то здание, мне то откуда знать! — Именно. И зачем, не поделишься? — Ну-у-у, хватит издеваться, скажи правда это или нет! — возмущенно воскликнул тот, уже ложась с руками на стол. — Разумеется, это правда. Ты собрал нас всех, чтобы взорвать. Что скажешь в свое оправдание? — четко спросил его Достоевский, прожигая своим невозмутимым взглядом. — Лишь то, что ты ещё жив! — Я в заложниках. — Да, точно, вспомнил! — хищно заулыбался Гоголь, а затем артистично провозгласил, — всё сидел и думал, как от тебя извращенно избавиться. Решил заморозить до смерти, чтобы ты заболел и умер. Какая унизительная смерть, товарищ Достоевский. Но ты лучшего исхода и не заслужил! — Как жестоко, — он прикрыл насмешливую улыбку кружкой чая. Воцарилось недолгое молчание, которое Николай решился прервать возникшим предположением. — На нас напали. Быть может, даже эсперы «Дворянского Гнезда», не так ли? — Да, но не из основного их состава, — тот с трудом подавил кашель рукой, а затем добавил, — те явно не надеялись встретить нас там. Кто-то их гостей заложил взрывчатку, полагаю, Островский. Его и схватили. Не знаю, сколько там смертей, но предостаточно. Занятный праздник вышел. Стоит отметить, на парковке стояла куча автомобилей. Некоторые из гостей гостей номера не сменили. Таким образом, дворяне выяснили, что это крупное собрание преступников. Прибыло резидентов десять, не меньше. В любом случае, было полезно узнать их в лицо. Подобная информация заставила Гоголя только замереть и схватиться за голову, в которую в этот момент словно вонзили сотни игол. Какой отвратительный окажется праздник, если он лишился хоть одного из своих друзей. — Вот черт-черт! А наши? Они хоть в порядке? — Владимир Набоков закинул их и ещё некоторых в свое альтернативное пространство. Тот смог улизнуть, потому и остальные живы, — равнодушно констатировал Достоевский, отпивая глоток чая. — Фух, пронесло! — расслабленно вздохнул Николай, блаженно откинувшись на спинку стула, — ну и плевать на остальных, главное наши живы! — Их резиденты забрали пару эсперов с собой. Теперь у нас уменьшилось количество потенциальных союзников, — напомнил Фёдор, прожигая того прохладным взглядом. — Что ж… тогда вечеринка и вправду получилась отстойная, — разочарованно почесал затылок тот, отводя глаза в сторону. Спорить с товарищем он явно не желал. В этот же момент Достоевский вдруг поднялся со стола, скидывая с себя одеяло. — Мне есть, что тебе показать, — тихо сказал тот, а затем направился в сторону холодильника, чем вызвал у Николая, который уже сорвался с места, откровенное недоумение. Фёдор демонстративно открыл дверцу и отступил на шаг. Гоголь сразу замер и откровенном удивлении вытаращился на связанного изолентой и веревками незнакомца с кляпом из кусков тряпья во рту. Его бледное лицо покрывали шрамы и ссадины, а одежда порвана. Тот с трудом дышал и истекал кровью, но его возмущённый и ядовитый взгляд моментально вцепился в их лица. — Это наше? — подал громкий смешок Николай, поворачиваясь к Фёдору, который иронично улыбался, — кто это вообще? — Один из эсперов «Дворянского Гнезда». Второсортный, но сгодится. Быть может, получим информацию, — сообщил тот, а затем чихнул, словно подтверждая свои слова. — Теперь я понял, почему ты на меня не злишься после всего произошедшего! — театрально развел руками тот, а затем вдруг наклонился к незнакомцу и потискал его за щеку, — с нами тебе очень не поздоровится, дружище! В ответ он получил только бубнеж и рычание полное ненависти. — Не остыл ещё? Какой ты злюка, ты мне уже нравишься! Вот это будет веселье, ты даже не представляешь, что я с тобою сделаю, — он расхохотался, продолжая измываться над новой жертвой и красочно расписывать ему добротные методы пыток. Некоторые были даже заверены на его собственной шкуре. — Потом с ним поиграешь, — фыркнул Достоевский, захлопывая дверцу холодильника перед его лицом и накидывая на свои дрожащие плечи одеяло. Опустился за стол. — Ну-у-у, ладненько! Нам его ещё перетащить надо, — согласился с ним Гоголь, всем весом падая обратно на стул, который с громким скрипом проехал аж до самой стены, — мне интересно, как я его поймал то? — Его и так потрепали. А ты, вместо того, чтобы уйти, добил его и обмотал изолентой. — Ха-Ха-Ха! И этот дурачок не смог справиться с пьяным мной? Они хоть какую-то боевую подготовку проходят? Достоевский только вздохнул и увел безэмоциональный взгляд к потолку. — Я бы поспорил, от тебя в таком состоянии куда больше проблем. — О! Теперь буду знать! — он громко рассмеялся, когда начал представлять это в голове, — быть может, мне на каждую вылазку напиваться? — Даже не смей, — покачал головой тот, оставляя свой категоричный и строгий вывод недосказанным. Николай лишь энергично щелкнул пальцами, словно пришел к неожиданному озарению. — Я понял-понял! Я определенно сделал что-то ещё. Ой-ой, дружище, а как мы спаслись? Нас вытащил Владик? — Мы находились вне его поля досягаемости, потому ты просто отозвал его бежать, а мы остались на крыше. — Так! А дальше-е-е… — заинтересованно протянул Гоголь, кладя подбородок на ладонь. ≫≫≫≫ Ранее. Всё горело ярким огнем. В контрасте морозный ветер, свободно разгуливающий по комнатам, залам и коридорам, раскидывающий обгорелые пепельные останки мебели. Черная сажа падала на лица, словно снег. От крыши оставались лишь погнутые металлические штифты, доски, да обглоданная проводка. Где-то вдали за языками пламени мелькали эсперы. Те насмерть сражались между друг другом, омывая полы кровью. Можно было лишь слышать их крики и отчаянную ругань. По углам были раскиданы трупы убитых и задетых взрывом. Стоя на краю небоскреба, окруженный огнем, Достоевский старался сохранить за собою рациональное спокойствие. Ветер нещадно трепал его черные волосы. Он растерянно улыбнулся и замер на том месте, где его некогда так легкомысленно оставил Николай. Если хоть кто-то из эсперов «Дворянского Гнезда» заметит его здесь, то ему точно конец. Единственное, на что он может надеяться, так это на себя и на нетрезвый разум своего «коллеги», который просто громко посмеялся и оставил его. Смешная шутка. Для Достоевского было очевидно, что к ним сразу после теракта заявятся эсперы. Это вещь предсказуемая, им же допущенная. При этом он и не собирался покорно ждать момента, когда его схватят. Так много лет у Фёдора не было подобных проблем, но стоило ему только связаться с Николаем Гоголем, так всё… жизнь начинала напоминать грязный цирк с абстрактной программой. Даже из останков собственных костей можно было бы собрать что-то дельное, не покидая Йокогаму. Но и время назад не отмотаешь. Собравшись с мыслями, Фёдор сгенерировал примерный план выхода из невыгодного положения. Переступив через внутреннее напряжение, решился было выдвинуться дальше, как вдруг его схватили под локоть. Достоевский остановился и недоуменно вытаращился на Николая, в ногах которого валялся обмотанный изолентой вражеский эспер. — Знаешь, я во-о-т… подумал, что тебе совсем ничего не подарил! Можешь, ик, считать это подарочком на новый год, — он иронично рассмеялся, а затем пнул жертву в бок, заставив промычать; тот от боли скрючился, как червячок, — жаль только, ик, красивенькой обертки не нашлось! Это так печально и грустно! — Ты идиот, — вздохнул Достоевский, осознавая то, тот так просто подверг его жизнь опасности. Просто так. Без плана. Так ему захотелось. Ладно бы это был какой-нибудь из резидентов «Дворянского Гнезда» относящийся к основному, первому порядку, тогда риск был бы оправдан, но… ох, это даже не стоит того, чтобы об этом думать, — мы уйдем отсюда или нет? Гоголь, с трудом удержав равновесие, развернулся кругом, чтобы оценить обстановку. — Да справлюсь, верь мне! — Несомненно, — отмахнулся от него Фёдор, в это же мгновение вознамерившись уйти и организовывать собственное спасение самостоятельно. В этот момент из огня выскочил один из вражеских эсперов. Он встал в тридцати футах от них. В его глазах блестел смертельный яд и открытый вызов. По его лицу уже можно было сказать, что он так просто их не отпустит, пробиваться придётся только с боем. — Так вот вы где, выродки, — улыбнулся тот, выпрямившись, — не смогу отказать себе в удовольствии швырнуть вас под трибунал, — он поднес два пальца к губам и громко свистнул, предупреждая остальных о своей находке. Фёдор лишь жутко улыбнулся и искоса посмотрел на своего нетрезвого коллегу, который едва стоял на ногах. — Ой, напугал! Я в таком ужасе, что аж с ног валюсь! Ну попробуй что-то мне сделать, ябеда. Смотри-смотри, я твоего дружочка поймал! — громко расхохотался Николай, немного приподнимая того за ворот пиджака, словно нашкодившую кошку за шкирку, — можешь уже начинать рыть ему могилу! — Ну все, подонок, тебе конец, — прорычал тот, сжимая кулаки и срываясь с места. Предпринял попытку на них налететь, но те испарились прямо в метре от него и визуализировались в другой стороне. — Uh-h-h, che fastidio! Попробуй еще! — задорно предложил Гоголь, прихватив свой плащ за уголок и помахав им, подобно тореадору на корриде, — toro-toro-toro, резвее! — воскликнул тот, вновь визуализировав их на безопасное расстояние, когда оппонент подошел достаточно близко, — ой-ой, как же я люблю наблюдать за людьми, которые так отчаянно пытаются, — он рассмеялся, продолжая ловко избегать нападок противника. — Не беспокойся за это, — мрачно улыбнулся ему тот, в тоже мгновение к ним нежданно подлетели еще четверо эсперов. — Внимание, сейчас будет произведено групповое освобождение! — звучно объявил Николай, а затем повалился вниз, прихватив своего приятеля за камзол, а другой рукой заложника за ворот пиджака, — arrivederci, perdenti! — Нет, нет, даже не смей, — смог лишь выдавить Достоевский, в лиловых глазах которого загорелся шок, когда его ноги перестали касаться земли. Они вдруг перевернулись и устремились прямо в вниз с огромной высоты небоскреба. Легко и неотвратимо, как камни. Ветер свистел в ушах, маленькими точками внизу блестели проезжающие автомобили, ходили ничего не подозревающие прохожие. Сердце сжалось и замерло. Леденящий холод разлился по его телу. Ни единой мысли. Непредсказуемость и бездна. В этом и есть настоящее безумие? Фёдор, уже не сдерживая дрожь, вцепился в плечи Николая, а тот лишь подал тихий смешок. В гетерохромных глазах отражались огни ночного города, не было в них абсолютно ничего, только гробовое спокойствие. И как такое возможно? Земля становилась всё ближе и ближе, а тот не делал абсолютно ничего, позволяя им падать в размеренном полете и ускоряться с каждым промелькнувшим этажом. Хочет их убить? Нежданный испуг сжал горло своими мерзкими, липкими пальцами. Господи, он сумасшедший. Скорость набирала обороты, а ледяной ветер обжигал лицо огнем. Ещё пара секунд, — Ну, прекрати это! Расслабленный полетом, Гоголь только улыбнулся, разглядывая на удивление живое, эмоциональное лицо своего товарища. Эта ситуация словно вытащила из Достоевского то, что он всегда хотел увидеть. Что-то новое. Впрочем, падение с высоты действительно выведет из себя любого человека, насколько смелым он бы ни был. Что может быть хуже, чем падать с крыши с глубоко пьяным и непредсказуемым смертником, которому ты даже не веришь? Инстинкт самосохранения это — естественно. Это то, что врожденно втюхивает каждому живому существу природа. Как жаль, что после клинической смерти Николай практически утерял в себе всю прелесть страха, словно произошел сбой. Тело требовало адреналина, но он уже не может получать его, как все нормальные люди. Приходится играться с собственной жизнью. А за приятеля можно только порадоваться. Что-то он всё так и способен так глубоко прочувствовать. Что-то такое, что уже давно неспособен прочувствовать Николай. Это так прекрасно. Достоевский, уже мысленно поблагодаривший Господа за прекрасную жизнь, намертво вцепился в Гоголя и просто наблюдал, как они приближаются к земле… совсем немного и оба разобьются. Скорость неимоверная. Зажмурил глаза. Прямо над макушками прохожих они внезапно перенеслись на тридцать метров вверх, а затем еще несколько раз, пока благополучно не снизили скорость. Твердо встав на землю и с трудом подавив предательскую дрожь, Фёдор метнул безумный взгляд на Николая, который просто радовался своей мерзкой выходке. Как же хотелось сейчас его ударить. Или убить. Сердце колотилось как сумасшедшее. Это было настолько давно забытое чувство, что он не мог просто в это поверить. Какого черта тот с ним сделал? Достоевский избегает смерти и тот поставил его в безвыходную ситуацию абсолютного риска, исключающую иные варианты спасения. С другой стороны, внезапно свалившееся облегчение… неописуемо. Такой прилив энергии. Как это странно. Не опишешь, пока не ощутишь на своей шкуре. Быть может, об этом чувстве «жизни» все и говорят. Медленно поднял он лицо к сияющим на небе звёздам, иронично усмехнувшись, словно это был какой-то глупый сон. — Какое веселое у нас было падение! Как-нибудь повторим? — Ещё раз и ты труп, — процедил Фёдор, моментально отпихнув его от себя. Тот бы мог просто перенести их на этаж ниже, но нет, он выбрал именно падение. ≫≫≫≫ — Оу-у-у! Вспомнил! Дружище, мне так жаль, — сказал Николай, напряженно разглядывая лицо своего приятеля, которое не выражало абсолютно ничего, — это было слишком безумно даже для меня… вернее, тебе же такое очень не нравится, а я сделал по своему. Некрасиво, признаю! — Я не собираюсь бездумно играть со своей судьбой, как делаешь это ты. Как я могу верить тебе, если ты бездумно кидаешь меня на риск? — спросил у него Достоевский, но под этими словами подразумевая непосредственное оставление его в опасности, а не полет с крыши. Во-втором случае игрой в удачу даже не пахло, потому никаких претензий, кроме намеренно вытрепанных нервов. Фёдор попался на этот блеф, но ему было абсолютно всё равно, ибо то, что увидел он было подтверждением: его коллега не будет убивать ни его, ни себя, пока они не завершат дело, причем независимо от своего же разума и состояния. В дальнейшем подобные фокусы уже не сработают. — Да-да, это я понимаю! — энергично разведя руками, сообщил ему Гоголь, — но я то вижу эту грань, тебе никакая опасность не угрожала, поверь. Разумеется, я не допущу, чтобы с моим другом что-то случилось! Эти слова лишь вызывали еще больше сомнений. — Тобою часто движет интуиция, а не разум. Или ты решил сделать исключение? — Ха-Ха! Неправильно, и то и другое! Просто пропорция для каждой ситуации индивидуальная. Я в подобных ситуациях был множество раз, думаешь, я не знаю как оно работает? Разумеется, я следил за тем, что происходит вокруг меня. Моя ошибка была лишь в том, что я тебе ничего не сказал! Но там и времени не было… — В невменяемом состоянии ты имел возможность рассуждать, — недоуменно подытожил Достоевский, делая глоток чая. Тот лишь воспользовался удобным моментом и притащил им вражеского эспера. — А что есть «невменяемое»? Я всё время такой! — Гоголь подал ироничный смешок, оперевшись о стол. Тот лишь криво улыбнулся и покачал головой. — Нет, обычно это не про тебя. — Ладненько! А что-о-о с «полетом»? Ты даже почти не ругался на меня! — А что тебе доказывать? Но эмоции… были странные. Я даже забыл, что подобное существует. Это опреденно не то, к чему мне бы хотелось вернуться, но было интересно. Фёдор никогда не стремился к эмоциям, избегал любой экспансивности. Стремился к удобству, предсказуемости и директивному порядку вокруг себя. Но почему-то ощутить нечто давно забытое или неизвестное - оказалось довольно занятно. Это дает возможность посмотреть на мир под другим углом. И, быть может, даже напомнить самому себе о материальности собственной жизни. Душа бессмертна, но Достоевский ещё планирует завершить свою цель на Земле. Стоило Достоевскому напрямую связаться с таким человеком, как Гоголь, его жизнь превратилась в настоящее колесо сансары. Он даже не может четко сказать — плохо это или хорошо. Просто неуправляемое безумие. Нервирует и интригует одновременно. Гадать, что преподнесет день грядущий — определенно стресс. А, быть может, в этом и скрывается та самая благосклонность Господа. Положение оставалось четко определенным, неизменным. Главная ошибка: Фёдор так долго не хотел воспринимать своего коллегу всерьез. А следовало бы. Это не человек. Это хаос и катастрофа. В одном случае он склонен показывать определенную хитрую стратегию, в другом предается воле случая и эмоциям. Если бы Гоголь не имел за собой никаких принципов и морали, то с ним было бы просто невозможно работать. Смерч уничтожает всё вокруг себя, но есть и вещи, которых он не коснется. Или это только на первый взгляд? — Вот как, — удивленно выдавил Гоголь, сам не веря в то, что слышит такое от Фёдора, — почему ты так считаешь? — Сложно сказать, на самом деле. Порой забываю, что я еще живу. Первостепенный анализ окружающей действительности, планы и цель. Эта ситуация на пару минут выбила меня из привычной для меня среды. Для Гоголя это было так непривычно и удивительно, тот вдруг решился так откровенно об этом говорить. Быть может, Достоевский хочет услышать от него какой-то ответ, как от человека, который уже живёт подобными моментами долгие годы. — Ну и ну! Одним из способов снова почувствовать себя живым, испытать явственность ощущений и яркость красок - это вызывать страх. Самый надежный способ - поставить свою жизнь под неизбежную угрозу. Не могу сказать, чем точно руководствовался… но, быть может, мне просто хотел тебе это показать. Ты ведь личность и живой человек, так прочувствуй эту жизнь, если на это способен! — он широко улыбнулся, а затем вздохнул и добавил, — а у меня с этим тяжело, на самом то деле. Дает множество преимуществ, но при этом постоянный поиск всевозможных удовольствий! — В условном смысле есть и такое, — невольно признался Фёдор, прикусив себя за палец, но для себя отметил, что полная утеря контроля - действительно худшее, что с ним только может произойти. Как можно получать от этого удовольствие? — Именно по этой же причине, дружище, — улыбнулся ему тот, — интрига игры не в том, чтобы выиграть или проиграть, а ради момента, когда карты ложатся на стол или когда раскручивается рулетка. С жизнью также! Достоевский только пожал плечами. — Для меня приемлема только победа. Пусть каждый останется при своем, — спокойно подытожил тот, а затем добавил, — так ты ищешь свободу, которая предполагает «счастье в смерти» или хочешь почувствовать себя живым? Гоголь устремил на него глубокий взгляд и потом задумчиво опустил глаза. — По-настоящему живым я уже себя никогда не почувствую, я одной ногой в гробу, — на его светлом лице вырисовалась насмешливая улыбка, — я лишь могу наслаждаться тем, к чему имею доступ. Мне этого достаточно, в целом. Я заполнил свою жизнь множеством вещей, потому она и прекрасна! Достоевский рассматривал его четко и внимательно, а затем немного улыбнулся. — Уверен? — Ну-у-у и вопросы у тебя! — фыркнул тот, прокрутив в руке шляпу, — мне определенно нравится то, как я живу, что я делаю, мне нравится мое окружение, моя цель. Разве нужно что-то ещё? — Тебе явно чего-то не хватает. Ты, очевидно, всё еще пуст, иначе не искал бы смерти. — Давай без этого скучного анализа, не наводи тоску! — он натянул улыбку и вскочил со стола, в душе чувствуя неясный дискомфорт от темы, до которой вдруг додумался дотянуться Фёдор. Лучше бы ему и дальше дела не было, — всё равно у меня выбора нет, я ведь грешник, Ха-Ха! — У тебя есть очевидный вариант… — многозначительно поднял брови Достоевский, подперев голову рукой. — Нет, спасибочки! — энергично помотал головой Николай, открестившись руками, а затем добавил, — у меня свои цели, у тебя свои. Я хочу освободиться! — Покончить с собой, — деликатно кашлянув, поправил его тот. Всё же было так хорошо... почему он вдруг совершенно прекратил его понимать? — Даже не думай сравнивать эти два понятия! Это разные вещи! — возмутился Гоголь, — кончают с собой нытики и слабаки, а я этим хочу добиться определенной эмоции, метафоричного смысла! Делать то, что доставляет удовольствие - значит быть свободным! — Самоубийство - это удовольствие? — тихо усмехнулся Фёдор. Ему просто интересно. Почему Николай не видит за собою самого очевидного? Он же давно планирует свою смерть. Главный вопрос был даже не в следствии, а в самой причине. Впрочем, если даже Гоголь её не осознает, то и разбираться абсолютно бесполезно. — Так, прекращай или я разозлюсь! Я же твои устремления не критикую. — Давай, я готов выслушать претензии. — Твой монашеский образ жизни весьма скучный, всё вокруг запрещено, да ещё какие-то молитвы. И твое представление о свободе. Свобода в том, чтобы себя ограничивать - это извращение. И Истина мне не нравится. В чем смысл вообще жить, если всё предопределено? Впрочем, моя смерть уже предопределена по твоей же логике! Это вызвало у Достоевского только насмешку, он и ожидал услышать нечто подобное. Да и как настоящий упрек это не прозвучало, скорее, как наивное ребячество. — Ты не можешь знать, что предопределено, а что нет. Грешить - только твой выбор. — Ладненько! Допустим, человек захочет умереть из религиозных соображений! Как это понимать? Грех или истина? — А ты подумай… зависит от условий. Если пойдет на смертельный риск ради Божественной истины, то это не грех. А если убьет себя бестолку, чтобы принести свою жалкую душу, как подношение Богу, то это уже будет смахивать на сатанизм, не находишь? Душа ныне спасена, ибо получит свое наказание. — Забавненько всё продумали! Но меня эта твоя Истина не интересует, мне нравится мой «мерзкий» и «низменный», с твоей точки зрения, образ жизни! — самодовольно выпрямившись, сообщил ему Николай. — Если тебя лишить всех этих низменных развлечений и цели, то ты сразу умрешь, поскольку у тебя больше ничего нет, — предположил тот, задумчиво разглядывая свое отражение в залитой солнцем кружке чая. Гоголь вцепился в него совиным взглядом, там и промелькнуло некое сумасшествие. — Если вдруг перестанут существовать мои развлечения и цель, то и освобождаться не будет мотивов. Ну и загвоздочка! Даже не знаю, как существовать то тогда… получится не красивое освобождение, а очевидная смерть от тоски смертной. Ты меня в тупик поставил, — согласился с ним тот, недоуменно разведя руками, — как у тебя, Федя? Что бы ты без своей цели и Бога делал? — Ничего, — Достоевский ухмыльнулся, осознавая, что в его сторону этот принцип тоже прекрасно работает, — люди так устроены, к чему-то крепятся, привыкают. Человек есть существо, ко всему привыкающее. Если он успел с чем-то свыкнуться, то и лишение уже не переживет, поскольку перестанет себя ощущать полноценным человеком. С другой стороны, и к лишениям, очевидным неудобствам, люди тоже склонны привыкать, пока у них есть надежда. А если и надежды больше нет, то для любого разумного существа это конец пути. Твоя позиция ироничная… для тебя смерть и является привычным ощущением. Их забавный диалог очень затянется. Это так чудно видеть интерес в глазах Достоевского. Товарищ его сейчас явно в лихорадке, но почему-то продолжает сидеть и с ним разговаривать. В этот момент Николаю показалось, что Фёдор почти смирился с мыслью, что ему просто нравится его компания. Правды не избежать. Приходится принять ситуацию, иначе это уже будет очевидное неудобство. Быть может, уже становится привычкой? Они никогда не были так близки, как сейчас. А это ведь просто увлеченный диалог двух коллег за кухонным столом. Так странно, странно, странно… даже совсем не по делам… а про какие-то чувства. С чего бы это? — Ха! Это так предсказуемо, но в этом определенно что-то есть… это напоминает надежду заключенного, лишенного свободы. Обычные люди также склонны надеяться, но у них есть свобода действовать. А что делать человеку, который оказался ограничен? Длинный срок. Он не может взять и принять свою судьбу за что-то положительное, окончательное, за часть действительной жизни. В своем неудобстве он не дома, а в гостях. Смотрит на себя и думает: ну ничего, переживем! Ещё немного и станет так, как было раньше! — Получается, человека невозможно лишить абсолютно всего, пока он сам этого не позволит. Можно лишь создать неудобство, которое либо влияет, либо не влияет. Данте явно недооценивает приверженность людей к их привычкам; к надежде, которая стоит между их жизнью и привычками, — подытожив, он иронично улыбнулся, — ограничение привычного уклада непосредственно приводит к укреплению этого уклада или его извращению. Николай лишь сложил руки с громким хлопком, а затем кровожадно ухмыльнулся. — Да-да! Если есть желание полностью раздавить, уничтожить человека, обречь его на самые страшные страдания, то стоит придать этой работе характер законченной бесполезности и бессмыслицы. Чем сильнее человека бьёшь, тем больше он ожесточается. Чтобы сломать его волю, сломать дух, нужно сломать его разум. Исхода два: человек будет стерт или переродится, будет стоять на несколько ступеней выше остальных! — Тут не с чем поспорить, — с любопытством рассматривал его Достоевский, медленно отпивая глоток чая. — Кстати-и-и! — насмешливо протянул Гоголь, — а чья квартира? — Я без понятия.***
3 января | 16:45 Николай опустился на корточки возле скованного цепями узника. Тот сидел измученный на холодном полу, обхватив руками ногу, покачивался взад и вперед, тихо шипя от боли. Его глаза слезились. По центру лодыжки на правой ноге его виднелась глубокая, рваная рана; ту уже изрядно растормошили. Из нее обильно вытекала багровая кровь, медленно растекаясь кругом. Нога успела уже распухнуть и посинеть. — Больно? — как-будто бы сочувственно осведомился Гоголь. Глядя на его улыбчивое лицо с мягкими и располагающими чертами, не сразу поверишь, что этот человек может преспокойно наблюдать за мучениями людей и даже придумывать какие-то изощренные пытки. Явно успел многое повидать и понять в падкой на пороки человеческой породе. — Удавись, паскудный выродок, — сплюнул с кровью тот, его лицо исказилось в презрении и боли, он даже не посмотрел тому в глаза, — ты нихренашеньки от меня не узнаешь, мерзкая тварина! Гоголь старался выглядеть спокойным, несмотря на будоражащее его чувство интриги. Впрочем, и факт того, что он уже три дня не может выбить из этого нытика хоть какой-то дельный ответ, начинал немного напрягать. — Антоша, ты своим занудством меня утомляешь, — обиженно цокнул тот, погрозив пальцем перед его лицом, — не обзывайся, я ведь могу и обидеться! Теперь ты должен мне небольшую долю радости! — подал смешок тот, затем грубо схватил его волосы и заставил посмотреть на свое лицо, полное кровожадного сумасшествия. Во второй руке вдруг визуализировался молоток. Пленник в полном ужасе вытаращился на своего мучителя. Не прошло и мгновения, прежде, чем Николай с хлестким ударом вжал мученика в стену и насильно засунул бойку ему в рот, несмотря на отчаянные попытки того вырваться или противиться этому. Пытался тот отвернуться, но это было безрезультатно. Одно мгновение. Хруст. Несколько зубов, обильно облитых кровью, улетели на пол. Антоний прохрипел от боли, тем самым вызвав надменный смешок у Николая, — горемыка, ты ведь в гостях, не забывай! Нельзя так неуважительно себя вести! Я бы тебе язык вырвал, но тогда ты не сможешь сплетничать. Ну так что, расскажешь мне где ваш штаб или я попросил недостаточно доходчиво? Если тебе не нравится конкретно этот вопрос, то у меня найдется парочка других! — П-пошел… нахер, — тяжело дыша выдавил тот, продолжая дрожать всем телом. — Что, работа на какого-то Тургенева для тебя дороже твоей жалкой душонки, не так ли? — притворно разочарованно протянул тот, наклонив боком голову. Так и не получив ответа на поставленный вопрос, Гоголь врезал мученику прямо по коленной чашечке, явно раздробив её на куски. Послышался сдавленный крик вперемешку со всхлипом, — какой ты унылый! С каких пор тебе честь важнее собственной жизни? Если ты расскажешь, он тебе всё равно ничего не сделает! Погорельский лишь поднял на него свой красный, измученный взгляд. — Я не боюсь исчезнуть. Прежде, чем я родился, меня не было миллиарды лет, и я нисколько от этого не страдал. — Oh, te entiendo, — с ироничной улыбкой вздохнул Гоголь, обняв обеими руками окровавленный молоток, — тебе нечего терять! — Обидно… смотреть как гибнут люди. Но я ничем не могу помочь. Единственную существенную пользу, которую я могу привнести, так это просто молча умереть, — прохрипел тот, его глаза затуманились глубокой тоской, — в любом случае, этот конец хотя бы будет достойным и не лишенным смысла. — Был у меня когда-то момент, когда я действительно считал, что моя жизнь должна ограничиться одной маленькой ролью, подобной тусклому фитилю на фоне масштабного пожара. Благо, в критический момент я осознал, что это того не стоит. Своя жизнь должна быть всяко важнее чужих амбиций! — Мне плевать за что умирать. Многие из живущих достойны смерти, и многие из умерших — жизни. — Тогда почему ты считаешь, что недостоин жизни? — Есть за что. Смерть как долг перед совестью, который рано или поздно надо заплатить, — отчаянно вздохнул Погорельский. Через минуту гробового молчания Гоголь вдруг оживился и вскочил, — ты мне почти понравился, жаль только, что я вижу в твоих глазах страх смерти, потому руки сами чешутся тебя жестоко помучать! Как я не люблю манипуляторов. Они наводят скукотищу! Антоний уронил голову вниз, когда нож проскользнул по коже возле его подбородка, а затем со всей силы вонзился в его ключицу. Тот сжал зубы и промычал. Слезы? Уже? Некоторые люди такие слабые… а они даже ещё не закончили! Гоголь кровожадно ухмыляется и давит рукой на нож, который начинает послушно уходить глубже в разлезающуюся плоть, вырывая у мученика полузадушенные крики. — Ха-Ха-Ха! Как бы мне хотелось просто убить тебя, распороть тебе живот и просто смотреть, как ты корчишься от боли, а потом бьешься в предсмертных конвульсиях. Но мне и моему дорогому другу нужна информация, потому ты тут надолго! — сладострастно шепнул тот ему прямо в ухо. — С-сомневаюсь, — выдавил Погорельский, его грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Когда Гоголь отстранился, в его руках появилась небольшая белая пластиковая канистра, он театрально наклонился и с нотками озорства взглянул на Антония. — Ита-а-ак, викторина! Если ты угадаешь, что в бутылке, то я тебя пожалею! Что же там? Тот помолчал, задумчиво опустив взгляд, словно действительно пытаясь подобрать верный ответ. — Без понятия… щелочь? — Увы! Ответ неверный. «Плавиковая кислота» или же водный раствор фтороводорода! — расхохотался Николай, осознавая, что умник ему явно не попался, — она способна свободно растворять стекло, цинк и железо. Представь, что будет с твоей нежной кожей, если хоть капля попадет! — мученик только вздрогнул, словно представил на себе последствия химического ожога, — вообще, этой прекрасной штучкой можно и трупы полностью растворять, если подмешать парочку реагентов! Погорельский сохранил за собою мрачное безмолвие, но посмотрел на того с откровенным презрением и отвращением. Гоголь лишь дружелюбно подмигнул ему, уже натягивая на себя специальные перчатки. — Ну что, грустное личико? Всё еще не согласен со мной сотрудничать? — Сдохни, кусок дерьма! Карма ещё придёт за тобой, вот тогда-то ты и запоешь, жалкий отброс человечества, — прорычал тот, стараясь выдавить с каждым словом всё больше желчи. — А-а-а! Я понял тебя! Ты хочешь меня разозлить, чтобы я тебя случайно убил, — закивал Николай, подавая громкий смешок, — но такого не будет. Я себя отлично контролирую и, к удивлению многих, знаю, когда остановиться, — он поднял с пола канистру и стал преспокойно откручивать крышку. — Ты просто жалок. Настолько же обидела тебя эта жизнь, что тебе вдруг в голову взбрело уничтожить всех людей? — воскликнул тот, его глаза округлились от недоумения. Гоголь лишь широко улыбнулся и покачал головой. — Я не держу никакого зла на людей. Меня забавляют люди. Они такие глупые и наивные, но интересные. Люблю за ними наблюдать и с ними общаться. Но и убивать их не менее увлекательное занятие! Не много они потеряют, если умрут. Где-то там, за гранью жизни, есть нечто прекрасное. Радость, блаженство и свобода! — Ты просто псих, если считаешь, что таким образом избавишь человечество от страданий. — Ладненько! Причин уничтожить этот мир, на самом-то деле, у меня достаточно много. Больше всех мне импонирует аргумент - потому что могу, но и в твоем выводе есть доля правды! Этот мир грязен и жесток, таким уж он создан. И я люблю его таким, но почему бы не променять свое существование на нечто возвышенное? — в этот момент Николай подошел ближе и наклонил канистру прямо над рваной раной на ноге Антония. Первые капли кислоты отправились разжижать кожу и мягкие ткани, выводя небольшой дурнопахнущий дымок. Не прошло слишком много времени, прежде, чем тот начал буквально ерзать и прикрикивать от боли, закатывая утопленные слезами веки. Явно старался сохранить достоинство и не издать и звука, но эта боль имела свойство усиливаться. — Я ведь ничего плохого людишкам и не желаю, они будут свободны от всей этой серой рутины! Вот сейчас ты помучаешься, а потом, когда твое тело захватит смерть - этот момент станет самым дивным в твоей жизни! Но ты свою смерть заслужишь только тогда, когда мне всё расскажешь! — Гоголь широко улыбнулся, смотря в слезливые, измученные глаза мученика. Они были просто полны боли. Как две половинки луны отражали то, что однажды пережил он сам. Есть в этом нечто прекрасное, такое, что дух захватывает, а сердце останавливается. Но в них по прежнему чего-то не хватало. — Я тогда осознал свободу. Утрата всяких надежд была свободой. Однажды этот мир будет утрачен, а мы вместе с ним. — Почему ты взорвал те здания? — дрожащим голосом выдавил Антоний, — хотел освободить людей? Гоголь странно на него посмотрел. — Я чувствовал, что разрушаю что-то красивое. — Т-ты просто чудовище. — Есть такое, но ведь в этом и свобода. Чудовища делают, что захотят. Саморазрушение — вот, что интересно. В нем весь смысл! Боль от ожога начинала усиливаться, кислота пробиралась всё ниже, обгладывая плоть. И, вот, мученик уже не смог сдержаться и начал просто кричать и молить о пощаде. — Умоляю, прекрати, прекрати, прекрати, перестань… Тот стискивает зубы. Кожа шипит и плавится от жара. Гоголь смотрит на него без всяких эмоций. — Прекращай скулить, пёсик, слушать противно. Просто расскажи мне правду и я к твоим услугам! — Я тебе ничего не скажу, ублюдина, л-лучше убей, — всхлипнул тот, из всех сил стараясь дышать носом и успокоить сумасшедшее сердцебиение. Досадно хмыкнув, Николай, намочил тряпку и прошелся кислотой по шее Антония, выдергивая из него крики. Затем вдруг скинул перчатки и достал топор. — Начнем с пальцев? — вопросительно поднял бровь тот. — Как же ты обожаешь чужие мучения… — Ну-у-у, спешу обрадовать, какая-то часть меня тебе определенно сочувствует, — он иронично рассмеялся, поправляя повязку, — но я не смогу остановиться, пойми, ты не должен стоять между мной и моей целью, — он заглянул в глаза мученика. От этих глаз веет страданиями, ничтожным бессилием. Мерзость. Гоголь вдруг взмахнул топором и точным ударом заехал тому прямо по руке. Один из пальцев смачно хрустнул и разделился на две равные доли. Погорельский болезненно промычал, моментально одернул руку и вскинул подбородок к потолку. Его тело отбивало жуткую дрожь. — Всё ещё молчишь? — улыбнулся ему Николай, легко хватая его за запястье и прижимая то к полу. Ответ на свой вопрос он так и не получил, потому повторил действие, на этот раз медленно проходясь по каждому фалангу нескольких пальцев. Кипящая кровь ручьём хлынула из разорванной плоти, украшая всё вокруг оттенками красного. В какой-то момент Гоголь со всей силы потянул за цепь, которая свисала с потолка. Та громко брякнула, вынуждая обмотанного ей пленника подняться на ноги. Закрепил положение. Обессиленный Антоний смог лишь прошипеть от боли. Его изуродованное тело горело огнем, резкие движения лишь приумножали проблему. В руках Гоголя вдруг блеснул охотничий нож, а сам он ухмыльнулся. — Ха-Х! Антоша, тебе так нравятся страдания? Ты ведь можешь это прекратить, — с увлечением спросил он его и демонстративно кинул волос на лезвие ножа. То оказалось настолько острым, что моментально разделило тот пополам. — Чем дольше живешь, тем больше осознаёшь, что мир состоит из боли, страданий и пустоты. Этим ты меня точно не удивишь. Впрочем, мне кажется, что ты и сам это понимаешь, — через боль выдавил тот и надломлено улыбнулся. Во взгляде Николая промелькнула ироничная забава, но он ничего ему не ответил. Легким движением полоснул по предплечью Антония, кровь смачно брызнула и окрасила их лица. Тот прикрикнул сквозь зубы, выгнулся и сжался от боли. — Т-ты ничего от меня не узнаешь… — Рано или поздно, но я заставлю тебя говорить. Признаю, ты явно посильнее, чем те жалкие бедолаги, которые были до тебя, но это вопрос времени! Поторчишь тут со мною ещё недельку и твоему рассудку придёт конец! Долго он ещё мучал своего пленника, продолжая шутить и издеваться, потом пришел к осознанию, что тот заметно приутих. Отцепил цепь. Мученик упал на холодный пол, как кусок мяса. Нужен перерыв, а то тот умрет от кровоизлияния или сердечного приступа. Явно увлекся, но и по другому нельзя. Так тяжело просто сдаться и рассказать? Зачем страдать? Какая-то глупая надежда давала тому немыслимые моральные силы. Гоголь отошел в сторону, а затем потянулся к небольшому крану, в который воткнул садовый шланг. Выкрутив вентиль, он промыл пленнику ожоги холодной водой, а затем вытащил таблетки и попытался их затолкать тому в рот. — Это обезболивающее, дурак, — он подал громкий смешок, когда заметил, что Антоний продолжает отказываться. Наверное, хочет умереть раньше времени, — ладненько, если не хочешь по-хорошему, то у меня есть это! — воскликнул тот и воткнул тому в шею шприц с викодином, а затем ещё один с седативным средством. Зажав Погорельскому нос, Гоголь насильно влил воду в его рот. Тот лишь хрипло прокашлялся и презрительно посмотрел на своего мучителя. Переждав ещё десять минут, Николай потянулся к металлическому ящику, где достал нить с иглой. С заметной ловкостью тот заштопал ему кровоточащие раны, словно они были кусками обычной ткани, а не человеческой плотью. — Я всё равно сдохну, прежде, чем ты узнаешь от меня хоть что-то, — с трудом прохрипел тот, от усталости не открывая и глаз. — Это мы ещё посмотрим! — хищно улыбнулся ему Николай, со скрежетом закрывая ящик и поднимаясь. Его плащ подлетел от резкого разворота, — кстати-и-и, я же тебя сутки не кормил, сегодня на ужин лазанья! Ты же любишь лазанью? — увлеченно спросил его Гоголь, затем вдруг связал руки Антония в обездвиженном положении и воткнул тому в вену иглу, соединенную с трубкой и пакетом крови, — сегодня я о-о-очень увлекся, но ты не помрешь, благо, я бываю предусмотрительный. Как же тебе повезло с IV группой крови, дружище. Достать тебе донора было проще простого! Из-за твоего молчания сегодня умер невинный человек, не стыдно? — Я не имею никакого отношения к твоим беспорядочным убийствам, мразотина. И я не буду ничего есть. — Ха-Ха-Ха! Я могу просто перенести пищу к тебе в желудок, так что от голода ты тоже не помрешь! Как же не везет моим пленникам… — подмигнул ему тот, уже выходя из помещения. Одно нажатие кнопки и огромная, массивная железная дверь захлопнулась за его спиной.***
18:43 Достоевский, немного навязчиво проигрывая в голове какую-то прекрасную композицию, вышел в мрачный зал. Худой силуэт осветило несколько оранжевых абажуров. Жить в оборудованном подземном бункере вещь достаточно приятная — сюда не проникают никакие звуки извне, и вполне уютное помещение на окраине города представляло собой этакий островок спокойствия. Его физическое состояние немного улучшилось и он уже не страдал от нестерпимой лихорадки, от которой было тяжело даже заставить себя встать с постели и начать работать. Впрочем, на такой случай у него имелся ноутбук. И проблемный сосед догадался не доставать его, разве что каким-то «волшебным» образом на ближайшем столе периодически оказывались чашки с горячим чаем или еда. Наверное, можно засчитать за специфическое извинение. В любом случае, он немного отдохнул и готов обсудить некие моменты. В какой-то момент его глаза сами вцепились в Гоголя, который просто сидел сжавшись на диване, обнимал колени, а на его макушке лежала какая-то недочитанная книга, немного прикрывавшая его лицо. Выглядел он уж очень печально. Не удержав за поводок собственный интерес, Фёдор двинулся в его сторону. Едва улыбнувшись, он поднял книгу с его головы, рассмотрел обложку и сдержал смешок. — «Мишель Фуко. Надзирать и наказывать». Забавно. У тебя какие-то проблемы? — Еще какие! Уже прошло целых три дня, а он еще не проговорился, — резко вздергивая голову, с явной досадой сообщил тот, — мне начинает казаться, что он так и продолжит молчать. На моем опыте людишки быстро сдавались, но он говорит, что хочет достойной смерти. Что я с ним только не делал, поверь, у меня фантазия есть! Жаль большинство пыток слишком разрушительны, чтобы их использовать бесконечно. Я трачу часы своего времени на выслушивание чужого непрекращающегося нытья о бессмысленности жизни! — Не повезло, — он тихо усмехнулся, благосклонно потрепав волосы собеседнику. А тот, воспользовавшись моментом, смиренно поддался вперед и уткнулся лбом ему в ребра, но прикасаться руками так и не решился, — тут нужно немного больше времени. — Ты, похоже, никогда не пытал смертников. У него есть ощутимый страх смерти, но он покорно её принимает, как и собственные страдания! — У большинства людей есть страх смерти. Он им не мешает принимать решения, базированные на сомнительных принципах и надежде. Очевидно, Антоний не стремится умереть доносчиком. Тут нужно что-то большее, чем физические страдания. Ты уничтожаешь его тело, но никак не рассудок. — Забавно! Но как мне добраться до его рассудка? Тут нужно что-то ещё. У него есть друзья, семья… хоть что-то? — Насколько я знаю, ничего из перечисленного, — безэмоционально отозвался Достоевский, сдержанно чихнул, а затем добавил, — но это уже многое говорит о нем. Задень те темы, которые ему болезненны. Лиши его мотивации, целей, собственной самоидентификации. Заставь его прочувствовать вину и всепоглощающее отчаяние, мучай его за те грехи, которые он совершил. Заставь его лишиться рассудка и поверить в то, что мои цели имеют смысл. Пусть он откажется от своих принципов. — Хочешь, чтобы он добровольно начал нам всё рассказывать? — Гоголь повернулся виском к товарищу, поглядывая на него исподлобья снизу верх. Тонкие пальцы запутались в его платиновых волосах. Это будет выглядеть со стороны достаточно забавно и лицемерно, потому что будет этим заниматься именно Николай, а не Достоевский. Но и у товарища на то было весьма очевидное оправдание. Впрочем, отыграть роль дьявола, карающего грешника было бы забавно. А Фёдор действительно прав, именно давление на чувство вины самый надежный способ заставить любого разумного человека сойти с ума, возненавидеть себя, а не изувера, который это наказание воспроизводит. Если не подавать местонахождение Антония здесь, как целенаправленное извлечение информации, а как справедливое наказание, то это перевернет ход дела. — Раскаявшиеся люди и не на такие вещи способны. Если сделать всё правильно, то он будет видеть нас наставниками его судьбы, — жутковато ухмыльнулся Фёдор, встретившись взглядом с собеседником, — его грязная сущность будет стерта, на её месте появится другая, сдержанная и покорная. — Каким же ты бываешь хладнокровным и беспощадным, Федя. — Это плохо? — Нет, я этим каждый раз восхищаюсь, — вдруг отстранившись, ответил тот и улыбнулся, когда заметил, что в лиловых глазах собеседника что-то потеплело, — иногда мне кажется, что я однажды потеряю остатки своего рассудка из-за общения с тобой. — Из-за тебя я порой тоже об этом думаю. — Думаешь, мы способны этим уничтожить друг друга? — иронично спросил его Николай, крестом складывая ноги под собой. — Скорее это будет напоминать сингулярность. — Последствия для остальных губительные, признаю, — он подал смешок, выдерживая его внимательный взгляд, — а что нам делать, если Антоша так и не заговорит? Не пытать же его долгие годы! — Тогда у меня будет для тебя вариант, — кивнул ему Достоевский, заправляя черную прядь за ухо, — каким ещё образом можно непосредственно влиять на чужой разум? — Ну и ну! Лоботомия, получается, — ответил Гоголь, а затем недоуменно наклонил голову набок, — я никогда подобного не делал… я только его убью, дружище. Или овощем сделаю и он говорить разучится. Будет печалька! — Я тебе покажу, — эти слова заставили его сердце только удивленно встрепенуться. — Хм-м, неужели профессор Достоевский решил научить меня вскрывать людям головы? — шутливо спросил Николай, почесывая подбородок. — Количество глупых прозвищ пополняется. — К концу года уже можно будет создать отдельный словарик с пояснением каждой! — сообщил тот, а затем увлеченно добавил, — жаль только, что ты для меня совсем не стараешься. Пока я только «Идиот», «Николай» и «Апостол»! — Дурень. — О! Спасибо, Федя, ты такой заботливый друг! — посмеялся Николай, осознавая, что Достоевский знает только два безобидных обзывательства. И то это не обзывательства, а скорее мягкое указание на его «оторванность от мира сего». А тот промолчал, равнодушно рассматривая повеселевшее лицо собеседника. В этот момент Гоголь вскочил с дивана и театрально развернулся. — Ит-а-ак, викторина! О чем говорит закон Гамперсона? — Бред. Вероятность достижения поставленной задачи имеет обратную зависимость от силы желания. Николай подкинул шляпу к потолку, а та на удивление ровно приземлилась ему прямо на голову. — Верненько! Ты смотри, не поддайся искушению со мной подружиться. Любопытство кошку сгубило, Ха-Ха-Ха! — С чего ты взял, что мне любопытно? — К сожалению, у меня слеп только один глаз, а не оба! — сообщил Гоголь, демонстративно прикрывая тот пальцами. — Если позволишь, я тебе и второй выколю, — губы Достоевского дрогнули в мрачной полуулыбке. Очевидно, скрывать это бесполезно, ибо он уже давно себя выдал, когда начал задавать определенные вопросы. Но это лишь любопытство. — Тогда придёт твоя очередь собственноручно тащить меня на собрание! — гордо выпрямился Николай, уже прописывая в голове комедийную историю, о том, что будет, если он вдруг потеряет зрение, — кстати-и-и, я со своими товарищами пару раз виделся! Дворяне за ними следят, потому они приняли решение лишний раз не высовываться. Очень жаль Мишу, его бизнесу и частной собственности, походу, конец. Как-то подозрительно его вдруг налоговая притянула. Он говорит, что платил, предоставил доказательства, но тем плевать. Походу липовое дело повесить хотят! Всё у него так хорошо было, пока он с нами не спутался! — Это просто демонстративное уведомление со стороны «Дворянского Гнезда». Своим терактом ты очень их разозлил. — Ладненько! Но они и так у нас на хвосте, взрыв только приблизил неизбежное. Трусы прячутся в кустах и кидают маленькие камушки, мечтают, что этим что-то поменяют! — Предупреждают, — поправил его Достоевский, а затем добавил, — полагаю, ты уже знаешь, что у «Мёртвых Душ» теперь есть установленная точка сбора. Я уведомил остальных. — Да-да, бывал там уже! Чем-то напоминает наш бункер, только понавороченней. Нашим явно понравилось, потому там сейчас и тусуются. Или, быть может, им просто жить негде. Веселый новый год вышел! — рассмеялся Гоголь. Фёдор лишь покачал головой, осознавая, что Николай не только его жизнь успел превратить в сюр. Человек-катастрофа. — Это даже к лучшему. — А еще-е-е, ты мне сегодня не открыл, потому я утвердил сбор на завтрашний день. Если мы сообщим им наши планы и цель, то они уже не будут так сильно обижаться на то, что с их привычной жизнью навсегда покончено! — Почему ты не можешь обозначать свои намерения сразу? — в его глазах промелькнуло возмущение. Вновь просто поставили перед фактом. — Не хочу я с закрытой дверью разговаривать! — фыркнул тот, складывая руки, — чем тебе «давай поговорим» не угодило? Но ты можешь попросить меня перенести собрание... — Привыкай, — отмахнулся от него Достоевский, игнорируя его предложение. Тот ранее слишком часто испытывал его терпение разными глупостями, — напрямую обозначай тему, а не жди чуда. Этого не произойдет. Если я хочу быть один, значит я хочу быть один. — Да ты там днями можешь сидеть и меня игнорировать! — И что? Гоголь лишь махнул рукой. Фёдор вусмерть не выносит любое посягательство на его личные границы. Он выстроил вокруг себя каменную крепость с ядовитой водой по периметру, высокими стенами и колючей проволокой, а ворота открываются даже не по расписанию. С ним совершенно нельзя поговорить не по делу, пока он сам не будет снисходителен к разговору. Просто возьмет и уйдет. Очевидно, тот намерено ставит паузы. Но стоит отметить: Фёдор признался, что Николай ему, оказывается, интересен как человек. Довольно приятно. Но чем кончится, интересно? Главное, чтобы Достоевский, в последствии, не вздумал его грубо анализировать как какой-то диковинный объект или редкий феномен. Впрочем, уже… когда он рассказывал Фёдору свою биографию, тот, в свою очередь, почему-то разглядывал его душу, как редкую фигурку на витрине. Явно руки чесались убрать стекло и потрогать. Напрягает. Так вот в чем причина его подозрительной снисходительности… — Пф-ф-ф! Ладно, я понял тебя, — согласился с ним Николай, а затем вдруг сменил тему, — а ещё, Володя через несколько часов с нами поговорить согласился. Только вот, о возвращении и не думает. Его же Блок к себе захомутал! — Это не помеха, тут дело одних только принципов или выгоды. Скрижаль судеб - вещь, конечно, дельная, но времязатратная, — гуляя задумчивым взглядом по залу ответил ему тот, — с Книгой проще… достаточно уничтожить как можно больше эсперов. Это не должно быть проблемой, если иметь проработанный план и необходимое количество союзников. В любом случае, он пока не должен знать об этом, потому придётся проявить дар убеждения.***
Достоевский молча сидел за своим столом, с каким-то сдержанным выражением в лице, и будто не замечал изредка обращаемых на него Николаем Гоголем вопросительных взглядов. Просто устало потирал пульсирующий висок и посматривал в один из светящихся в полутьме мониторов. От сомнительного самочувствия уже настойчиво клонило в сон, но он умело не подавал виду. Они уже должны были связаться с Маяковским, но тот немного запаздывал. Прихватив кресло с гостинной, Гоголь уже уселся на него, прижимая ноги к груди. — Ха! Будет смешно, если он вдруг решил уклониться даже от разговора, чтобы мы его не переубедили! — Прекрасная дружба, — иронично хмыкнул тот, отпивая глоток чая. Похоже, он опустошит эту чашку, прежде, чем они дозвонятся до Владимира. — Ну-у-у… я с ним не общался целых шесть лет, — с явным оптимизмом сообщил Николай, — не могу утверждать, что я ему вдруг стану интересен, как раньше. Явно у Володи уже другая жизнь, другие цели! — Он ведь первый человек, который вступил в твою организацию. Какая будет ирония, если он откажется. — Именно! Он просто замечательный друг, даже если он откажется, то я не слишком обижусь. И так многим обязан. Когда никто не понимал меня, даже я сам, он знал, что мне было нужно. Думаю, и я ему тоже в чем-то помог. Он был так одинок. Время тогда было тяжелое и не только для меня одного, — он прикрыл глаза и рассказывал это так, словно это было действительно очень теплым его воспоминанием. — Амбициозный экзистенциалист, анархичный агностик, изолированный эскапист, псевдорелигиозный социопат… — задумчиво произнес Достоевский, складывая руки и откидываясь на спинку кресла, — какая у тебя необычная компания, — он едва улыбнулся, а затем смерил Гоголя внимательным и долгим взглядом, — …и деструктивный эпикуреист, смею предположить? Высшим благом считается достижение счастья, избавление от страха перед смертью и Богом, который, согласно данному мировоззрению, безразличен к своему творению. Деструдо обозначает стремление к свободе, разрушению и смерти, как к конкретным формам удовлетворения. — Молодец, всем ярлыки навешал, — насмешливо прыснул Николай, а затем добавил, — и нет, я не отношу себя ни к одному из течений философии. То, что мне нужно ещё не создали! Тот лишь равнодушно пожал плечами и сделал очевидный вывод. — Полагаю, ты сам не знаешь, чего хочешь. — С чего ты это взял? — Ты игнорируешь или не признаешь очевидные вещи, уклоняешься от неудобных вопросов, которые вызовут у тебя экзистенциальный кризис. Похоже, некоторые психологические установки тебе мешают мыслить объективно, потому ты просто очень избирателен и рассматриваешь только то, что тебе удобно, но никак не то, к чему ты, на самом деле, неосознанно стремишься. Или, быть может, ты просто не хочешь это признавать, — Фёдор сказал это так, словно это был уже общепринятый факт. Николай осознанно или нет, но лгал ему по многим вопросам, касательно собственной же свободы разума. Тот давно в ловушке, но пытается это отрицать. В этом укрывалась причина такой отчаянной жажды смерти. Очевидное избавление от собственных страданий, как и присуще грешникам. Но нельзя сказать, что тот не принимает естественность страданий. Он решил положить свою жизнь на цель, а потом справедливо умереть, причем не от собственных рук. Чисто и красиво. Впрочем, поверх всего ещё накладывается и осознанное саморазрушение. Фёдор сложил руки в замок возле лица и вдруг посмотрел на Николая, как на интересную головоломку. — Какая скучная тема, — Гоголь устало зевнул и потянулся, — у меня есть четкая цель и стремления, в этом нет никаких искажений, не выдумывай, — затем более увлеченно и задорно добавил, ткнув пальцем в монитор, — ой-ой, смотри, Володя звонит! Разумеется, у него есть четкая цель, но она выглядела как табличка «Распродажа новых вещей!» воткнутая в гору мусора на базаре. Очевидная наживка для дураков. На экране появился Владимир Маяковский. Выглядел он абсолютно индентично своей усопшей копии. Нарочито ровно сидел за столом с чашкой кофе в руках. У них явно утро. Выражение лица абсолютно ему присущее: отрешенность, строгость и аналитическое спокойствие. Но уже можно было заметить, как он удивленно вскинул бровь завидев Достоевского, который лишь едва заметно ему улыбнулся. — Володенька-а-а, я так рад тебя видеть! Неужели настоящий? — радостно воскликнул Гоголь, вдруг вскочив и оперевшись локтями на стол, — как у тебя дела, дружище? У меня, вот, замечательно. Я решил вернуться, чтобы закончить одно веселое дельце! — Нейтрально, думаю тебе Лиличка уже рассказала, где я и чем занимаюсь, — мягко ответил тот, а затем добавил, — та ситуация с клоном вышла весьма забавной, похоже, вы меня совсем позабыли. — А вот и неправда! Я то подозревал, что это не ты! Он такой скучный и унылый был, на такое тяжело не обратить внимание, — Николай широко улыбнулся, когда заметил как глубоко-черный взгляд собеседника потеплел, — кстати, почему ты так резко испарился? На тебя теперь Владик злится. — Дело у нашей организации секретное. Никто не должен знать, чем я занимаюсь, даже он, — честно ответил Маяковский, а затем спросил, — а ты, что знаешь? — Ну-у-у, у вас с организацией «Возмездие» какая-то Высшая цель, не так ли? Не понимаю только в чем она заключается... Тот лишь кивнул, согласившись с его словами. — Не особенно это важно... так о чем ты хотел поговорить? — четко спросил его тот, затем перевел заинтересованный взгляд на Достоевского, — я уже наслышан, что у тебя новый союзник, но... почему он? Что ж, видимо Блок запретил ему хоть как-то распространяться об их деле. Как некрасиво! — О! Замечательный вопросик! Угадай-угадай, — в его гетерохромных глазах мелькнула хитрая интрига, — подсказка: схожие цели! — Насколько я знаю, он хотел уничтожить человечество... не рискну говорить точно, но у него было какое-то дело с «диском» и спутником, — задумчиво предположил Владимир, отпивая горький кофе. — Ну и ну! Даже ты знал куда больше, чем я когда-либо! У меня ощущение, что о нем не знали только я и Лермонтов, — Гоголь иронично рассмеялся. — Очевидно Тургенев позаботился о том, что вы только захотите с ним связаться. Вот у тебя, товарищ, нет никакого страха ни перед возмездием, ни перед кем-либо. Тебя бы уж точно ничего не остановило, потому я молчал. Но ваша встреча, полагаю, была неизбежна. Каким-то образом вы оба оказались в одном городе Японии, — он бы хотел улыбнуться, от заигравшей в нем иронии, но продолжил оставаться прагматичным и невозмутимым. — Почти угадал, но в мои цели не входит уничтожать, только справедливо карать грешников. Душа человека воистину бессмертна, скорее я лишу её телесной оболочки. Останутся на Земле лишь достойные Его, — спокойно поправил его Достоевский, — погибнут все, но достойные в прахе земли пробудятся для жизни, другие отправятся на вечное посрамление за грехи свои. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды. Собеседник его лишь приподнял брови, а затем отвел взгляд, словно пытаясь визуализировать эти слова в голове, хоть как-то осознать и понять, как такое возможно провернуть, но ни к чему не пришел, потому уже посмотрел на собеседника уже в некотором недоумении. — Ты считаешь, что убитые тобою праведники однажды восстанут после твоего «суда»? Тот лишь ему улыбнулся, было в его лице что-то возвышенное. — Божьего суда. У меня есть все средства к этому. Ранее я действовал во имя истины Господней неверным путем, потому не добивался результатов, — он осознает, какую ответственность на себя накладывает за каждую совершенную ошибку. Разумеется, на Земле есть другие способы, но они недостойны истины Его, потому необходимо использовать только единственно-верный метод, которым можно воссоздать всю концепцию «Страшного Суда». Днями ранее Фёдору было куда проще сделать вид, что он согласен с применением иных методов достижения цели по определенной причине. Но сейчас он был готов говорить прямо, — ни один из сторонних способов не сработал. Но я знаю прекрасное средство для достижения поставленной цели, основная задача просто его заполучить. — Быть может, я понимаю, о чем ты, — предположил Владимир, нахмурив брови. Фёдор лишь сложил руки и отрицательно покачал головой, — ладно, допустим, ты спасешь от греха человечество, но почему ты так уверен, что произойдет «пробуждение праведников»? — Оно произойдет, можешь мне поверить. Есть средство. Искрящаяся самоуверенность этого Достоевского его только поражала. Интересно, он сумасшедший или действительно знает, что делает и имеет для этого все средства? Наверное, если Гоголь с ним связался и пригласил к себе, то уже знает всю концепцию задумки, поскольку он уж точно не позволил избирать основу достижения цели, которая не имела бы четкой визуализации, доказательности. Для Николая слишком важны действия, даже больше, чем сам метод. Очевидно, тут и план действий имеется. — И как это вообще выглядело бы для далекого от всего этого человека? — спросил его Маяковский. — Когда тебя на какой-то момент вычли из мира, он тот не рухнул, не перевернулся. От Его суда ничто не утаится. Представляешь себе сон, в котором решается твоя судьба? Это будет похоже. Только грешники от него не пробудятся никогда, исчезнут, дорога им сюда закрыта, достойные же истины Господа останутся жить и строить царство земное. Иные считают, что мои методы негуманны, но нет, они более чем лояльны и справедливы. Божия истина призывала людей ко спасению, наказывала, миловала, и как упорно они сопротивлялись благодати и стремились только к греху и страстям. Даже свои добрые дела они увидят изъеденными, как червями, лицемерием. В то же время суд – это не только то, что будет после смерти. Суд совершается нами каждую секунду нашей земной жизни. Страшный суд – это не судебный процесс, а лишь окончательная констатация факта. Каждый из нас в течение жизни духовно определяется по отношению к Богу. Николай, уже осознавая, что этот диалог затянется, решил не влезать и поискать себе развлечение. Первым делом его взгляд упал на какую-то толстую книгу с черным перелётом и позолоченными уголками. По какой-то неясной причине полка под ней была чистая, а, вот, другие этим похвастаться, отнюдь, не могли. Выглядела книга так, явно открывали её не раз, а листы лежали неровно, были немного помяты. Из нее торчало множество ровным рядом налепленных закладок. Рука зачесалась схватить её, что он и сделал, тем самым вызвал у Достоевского, который был занят объяснением для Маяковского своей проработанной концепции, скрытый культурный шок. Фёдор, не поворачивая корпус, вытянул руку к Николаю, предприняв попытку выхватить догмат, но кончилось это неудачно. Тот просто оттолкнулся на кресле назад, открыл книгу с наглым смешком и с удивлением обнаружил, что там всё выкроено довольно красивыми гравюрами с религиозным содержанием, некоторые из них были незакончены, для других было оставлено место. Текст был написан вручную, а каждая буковка была четко выведена. Можно было заметить орнаментальные буквицы, заставки, рамки. На каждой странице, коих было очень немало были небольшие закладки, пометки, вклеены поверх листочки, словно для исправления ранее написанного. Выглядело, как многолетняя кропотливая работа. Очень красиво, потому он просто засветился удивлением и улыбнулся Достоевскому, который лишь подал досадный вздох и от него отвернулся, продолжая диалог с Владимиром. Было очевидно, что «мессия» просто не оставит свою прелюбимую Божественную истину без книги со священным писанием и соответствующими черно-белыми иллюстрациями. Впрочем, у него у него в этом был явный талант, так четко проработаны детали, очень реалистично. Даже пугающе идеально, словно этой рукой действительно руководило нечто божественное. Какой же многогранный и исключительный он человек, оказывается. Сегодня Гоголь взял на себя наглость воспользоваться ситуацией и прикоснуться к страницам его души. Интересно, хоть кто-то однажды видел эту прелесть до него? — Хорошо, я тебя услышал, — нейтрально подытожил Маяковский, внимательно выслушав речь своего собеседника, но в душе оставаясь глубоко несогласным с его позицией, а затем заинтересованно спросил, — а другие? Их устраивает эта концепция? Разве в есть этом та свобода, которой они добиваются? — Если их свобода умереть грешниками, то свою смерть они получат, разумеется, — пожал плечами Достоевский, неспешно делая глоток чая, — впрочем, их по же мировоззрению, я выступаю в роли «освободителя», как их душ, то так и душ остальных. Неважно, что я говорю, они просто нашли в этом то, что им требуется. Впрочем, у меня аналогичная позиция. Взаимовыгодное сотрудничество, кажется, называется. А вот ты, что ты хочешь? Очистить этот грязный мир? Если так, то по какой причине? Маяковский лишь вздохнул, поднимая глаза к потолку. — В третьем тысячелетии человечество открыло новую страницу своей истории, которая заключается в преображении человека. Если раньше в людях уживались и сосуществовали светлое и темное начала, то в третьем тысячелетии человек должен определиться, со светом он или с тьмой. На планете происходит смена энергий. За две тысячи лет человечество так не искоренило в себе такие качества, как жестокость, непримиримость, зависть, ненависть. Многие хотят спасти человечество от гибели и указывают людям на новые методы спасения, основанные на изменении образа жизни. Но изменить человека может только Создатель, но он и создал человечество таковым. Люди идут на поводу страшного духа смерти и разрушения, ложь и обман входит в обиход. Так задумано. Поэтому по строгой необходимости и справедливости мы должны посвятить себя целиком и полностью неудержимому, неотступному разрушению, пока ничего не останется от существующих социальных форм. Цели его были, равным счётом, противопоставимы целям и взглядам Достоевского, но результат, опять же, выходил аналогичным. Какие же разные бывают люди, как и их мировоззрение. Но, почему-то, когда дело касается искоренения привычного жизненного уклада всего человечества, собравшиеся приходят к нежданным соглашениям во имя своих целей. — Что ж, предельно мне ясно, почему ты восемь лет тому назад ты предложил основать «Мёртвые Души», ты просто видел в кое-ком необходимый тебе уровень хаоса и разрушения, — он иронично улыбнулся. — Отчасти так оно и было, это первая причина моей приверженности. Вся концепция моего товарища поразительно разрушительна. Когда он действует, невольно кажется, что так всё и должно быть, словно он олицетворение истинного разрушения. При должном желании и определенных средствах, он уж точно способен сравнять этот мир с землей. — Благодарю, друг мой, — подал громкий смешок Николай, продолжая с интересом рассматривать выразительные странички книги. Разумеется, он слышал подобное множество раз. Многих людей это восхищало, но в душе он сам не знал, как с этим жить. Словно всё, что он делает, к чему прикасается, только направлялось на то, чтобы уничтожать, как других, так и самого себя, не восстанавливать, не создавать чего-то новое, а повергать в бесконтрольное безумие. — Не думаю, что это всецелая концепция. Раз уж мы с ним работаем, получается в моих глазах его разрушение имеет характерную направленность, соучастность к моей Высшей цели, получается, это не разрушение, а созидание, в этом есть правда и Истина. Гоголь лишь замер и пораженно вытаращился на Достоевского, не способный подобрать и слова. Похоже, это было самое приятное, что он когда-либо мог бы от него услышать. Похоже, тот вдруг решил прекратить непрестанно бороться с ним. Если Фёдор видит в чем-либо выбор Всевышнего, то это для него уже становится догматом, который необходимо просто принять. Те еще долго между собою разговаривали о своем мировоззрении, взглядах на этот мир, проблемах, боге, человечестве. Фёдор нарочито аккуратно подбирал точки соприкосновения, подобно хирургу, вытягивал из него нотки доверия к себе. В один момент Владимир поставил пустую чашку от кофе на блюдечко и решился спросить: — Как угодно. Но что вы от меня хотите? Чтобы я к вам примкнул? — Полагаю, в этом цель нашего разговора, — согласился с ним Достоевский, а затем добавил, — мы можем обеспечить тебя рабочим методом для достижения поставленной тобою цели. Благо, наши устремления сочетаются в некоторых аспектах. — Я был бы рад, но у меня уже есть все возможности завершить свое дело. Я состою в организации «Возмездие» и дела у нас идут достаточно успешно. Боссу я могу доверять. Я не вижу никакого смысла всё бросать, чтобы начинать с нуля. Это был год кропотливой и очень тяжелой работы. Думаю, вы и без меня в силах найти надёжных союзников. — Что ж... — тот с трудом подавил вздох, разглядывая его безэмоциональное лицо. Похоже, так просто переманить не выйдет, — разумеется, мы в силах найти иных союзников, но вот ты... неужели ты считаешь, что с нами невыгодно работать? — Мне сказать честно? — четко спросил тот, складывая руки в замок. Гоголь продолжал молчать, лишь подал тихий ироничный смешок, уже осознавая, что тот сейчас скажет. Предсказуемый результат. Достоевский подавил ком некой досады. — Хорошо, в чем дело? — Начнем, пожалуй. Не в обиду, конечно, но... — сказал тот, поглядывая на Гоголя, тот лишь махнул рукой, лучезарно улыбнувшись, — во-первых, Коля покинул Россию, оставив нас разбираться с дальнейшими целями организациями самостоятельно. Разумеется, всё тут же развалилось, ибо каждому нужно свое, у каждого свой план, который не устраивал других. Это уже говорит о некой несостоятельности, неспособности завершать дела до конца. Я ждал от него другого. Бросив дело, он ничего не исправил, разрушил, но не исправил. Впрочем, он и свою то организацию легкомысленно уничтожил. Я даже удивлен, что вам двоим удалось всё воссоздать по-кусочкам, найти предположительно рабочий метод достижение целей. А Крылов... мне его даже жаль. Он попал под раздачу этого беспредела, а он ведь был так предан ему. Я, конечно, всё понимаю, но как можно так раскидываться приверженцами? — Полагаю, к нему доверия у тебя больше нет, — рационально подытожил Достоевский, в душе согласившись с его словами. Но он уже знает на что идёт, связавшись с таким человеком. В любом случае, намерения Гоголя уже имеют четкую основу, поскольку тот решил утратить себя ради них же. Его суть его же и пожирает. — Ха-Х! Я не отрицаю, что это было одной большой ошибкой, дружище! — натянуто улыбнулся ему Николай, а затем более возмущенно добавил, — но своего друга я на смерть не кидал, я был готов обеспечить Ваню всеми средствами к тому, чтобы тот выбрался из России. Они бы никогда его не нашли. Но что он мне сказал? «Если ты уедешь, я не покину эту страну». Почему он вздумал, что сможет меня ограничивать? Ладненько, он был дорог мне, но... оставаться только ради этого? Быть может, мною руководил глупый порыв, но ничего большего я бы не смог вам дать на тот момент. Если я сам земли под собою не чувствовал, как остальных я заставлю её чувствовать? Это было верным решением, поскольку если бы мы продолжили, я бы привел вас к ни к чему! Радуйся, благодаря мне ты ещё жив, друг мой! Маяковский лишь закатил глаза и вздохнул. — И что же изменилось? — Забавно! Я вижу больше, чем когда-либо. Пять лет назад я смотрел на этот мир иначе, более ограничено. Но то время то прошло, Володя! — Мне уже безразлично. Ты ведь понимаешь, что у меня есть организация с устойчивым мировоззрением, которая удовлетворяет моим целям? Я не вижу никакого смысла. Гоголь лишь подавил разочарованный вздох, слышать это было довольно обидно, но это горькая правда. Если тот желает, то он имеет право сомневаться в нем сколько угодно. Причин хватает. Но нельзя было сказать, что Владимир сейчас смотрит на дело объективно. Многое не знает. Но и говорить нельзя. — Хорошо, — равнодушно подытожил их спор Достоевский, а затем спросил, — остальные причины. — А вторая причина в тебе, Фёдор, — отчеканил тот, смерив его прохладным взглядом, — в этом деле я тебе могу доверять гораздо меньше, чем Коле. Начнем, пожалуй, с того, что ты поступил, равным счётом, как и он, когда покинул Россию и отправил своих подчиненных на смерть. Люди для тебя не больше, чем средство. Если тебе будет удобно, то ты будешь ими разбрасываться, чтобы выжить самому. Ты ведь своим ничего и не сказал, не так ли? Если один хотя бы имел совесть позаботиться о чем-то, то ты вот ты... ну, нет. Я человек, но никак не наживка. На его лице ничего не дрогнуло, он оставался хладнокровно-спокойным выслушивая обвинения. Очевидно, нечто подобное слышал уже не в первый раз. — Они знали все условия, когда начали работать на меня. Наше дело, отнюдь, не безопасное. Для них было допустимо утратить себя за Истину. Их жертва была необходима, — констатировал Достоевский, — если бы Бог имел на них иные планы, они бы остались живы. Как один из них остался жив. Когда придёт «Судный день» им предоставится шанс поучаствовать. Потому, их смерть весьма условна. Гоголь лишь поражено посмотрел на него. Оказывается, это было действительно очень гуманно и справедливо. Почему это было так неочевидно? Люди смотрят на него как на чудовище, но тот, отнюдь, им и не является. Просто хочет построить свой «идеальный» мир. Теперь предельно ясно почему тот так спокойно реагирует на чужие мучения и смерти. Достоевский имеет средство дать второй шанс тем людям, которые при жизни были безгрешны. Но почему он не говорит этого прямо? Разве это имеет значение, если многие люди, как и задумано, просто умрут? — Быть может, это имеет смысл, — невольно согласился с ним Маяковский, частично удовлетворенный подобным ответом, но затем добавил, — хочешь точечно подчистить мир от грязи? Похвально. Но увы, я остаюсь в США. У меня свои дела, у вас свои. Я не намерен ничего менять. В любом случае, я остаюсь грешником, которого ты можешь сбросить на полпути, если тебе то будет выгодно. — Как тебе угодно, я более не намерен продолжать этот разговор, — натянуто мягко подытожил тот и слегка улыбнулся, осознавая, что даже доходчивого разъяснения показалось этому человеку мало. Он сам виноват в том, что грешник и результат будет, очевидно, неутешителен. Достоевский был бы только рад, если бы человечество посвятило свою жизнь истине Всевышнего, искренне образумилось и ему не пришлось бы всем этим заниматься, но такова его роль и путь. «Судный день» был предрешен и установлен ещё задолго до них. Поднимая взгляд на монитор, Гоголь решил спросить. — Володь, мы ведь ещё сможем хотя бы поддерживать связь? — он подал смешок, осознавая, что Маяковский, очевидно, всё еще оскорблен его проступком, — да-да, кончилось у нас всё весьма неприятно, но в этой жизни ведь всякое случается! — Не вижу проблемы, — пожал плечами тот, а затем пояснил, — я на тебя не держу зла, слишком много воды утекло. Быть может, ты сможешь мне всё объяснить, но я к вам не примкну. Думаю, ты осознаешь. — Да, осознаю! Это твой выбор, делай, что угодно, ведь в этом твоя свобода, дружище! Они распрощались и звонок завершился. Нависла тишина. Достоевский отвернулся от монитора, взглянул на Гоголя и вдруг ошарашенно замер. — Ты что вытворяешь? — мертвецки-холодно спросил он, замечая в руке того карандаш. Николай лишь нагло ему улыбнулся. Тот, нахально воспользовавшись тем, что Фёдор периодически отвлекался на разговор с Маяковским, решил по-тихому переступить некую черту. Его лиловые глаза загорелись откровенным возмущением, потому он тут же потянулся к своей книге, чтобы выхватить её из чужих рук, — отдавай, прямо сейчас. — У тебя там свободное местечко на некоторых страничках осталось, решил помочь заполнить хоть одну! — он громко усмехнулся и помощью своей способности перенёс свою руку с книгой на недоступное от её владельца расстояние. — Помочь? Ты всё испортишь, — смог лишь выдавить тот. Ему было так мерзко и до тошноты отвратительно, словно прямо сейчас бездумно посягнулись, надругались над чем-то для него святым. Каким он был идиотом, доверив ему это, — я и без твоей бесполезной помощи прекрасно справляюсь. — Уверен? — Верни. Прямо. Сейчас. — Ну-у-у... я сильно не нажимал, это будет легко стереть если что! Хотел тебе идейку подкинуть, быть может, понравится, — спокойно ответил тот, явно действительно не понимал причин подобного возмущения. Сам же и позволил ему это взять. Как-будто ему так хочется что-то портить. Зачем это? Даже не видел, а уже критикует! — У меня с этим всё в порядке, — отмахнулся тот, а затем протянул руку и приказном тоне произнес, — Догмат. Мне. Прямо сейчас. — Если всё в порядке, почему некоторые страницы всё еще пусты? — Для этого необходимо сформировать определенные ассоциации, а только потом воспроизводить, — в этот момент ему вернули книгу. Достоевский напряженно вздохнул и тут же принялся искать испорченную страницу. А когда нашел, медленно поднял невозмутимый взгляд на Гоголя, который лишь выжидательно вздернул бровь. — Это только что пришло тебе в голову? — Ну-у-у, я пару раз прочитал текст, появился образ и я решил нарисовать, всё равно этот бесполезный навык некуда девать! Но если тебе не нравится... — А теперь, будь добр, закончить это, — через некоторую паузу, вдруг выдал Достоевский, уже просовывая книгу в руки собеседника. Разумеется, страничка посвященная истинной сути неизбежного апокалипсиса, концу жизни и за её пределами. Кому как ни ему это осмысливать, понимать, чтобы так успешно иллюстрировать. — Что? — пораженно выдавил Гоголь, вытаращившись на товарища в некотором аффекте, — ну нет, я не могу, дружище, я лишь хотел идейку подкинуть, а не завершать это за тебя! — Сначала взял наглость лезть в чужую работу, а потом отнекиваешься, что не можешь? — Да-а-а, именно так! — ответил тот, за собою отмечая смешанные чувства. Такой агрессивно-хвалебной реакции он явно не ждал. Теперь тот возложил на него какие-то ожидания. А он уже давно он борется с тем, чтобы не поддаться грязному искушению соответствовать, — это же твоя работа, разве её не должен делать ты? — Что, испугался? — тот лишь насмешливо улыбнулся, осознавая, что так легко смутил собеседника. Гоголь громко усмехнулся, ловко скрывая негативные эмоции. — Ну, нет! Я же грешник, разве грязные грешники должны в твоей святейшей книжонке что-то черкать? — Молодец, уже придумал себе оправдание отказаться. Это не имеет значение, главное, чтобы человек понимал истинную суть того, что иллюстрирует. Эта тема явно твоя, я бы не визуализировал лучше. Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Ну-у-у хватит! — Ты хочешь поторговаться? — он с трудом сдержал смешок, продолжая давить. — Фу! Никаких торгов, — с недовольством ответил ему Николай, а затем нехотя добавил, — хорошо, я это закончу, доволен? — Весьма. — Вот и замечательно! — натянуто радостно подытожил тот, а сам с досадой опустил глаза на книгу в своих руках. Так он и не шутил? Воцарилось гробовое молчание, пока Достоевский не решил его прервать сомнительным вопросом. — Какие страдания ты избегаешь через смерть, Николай? — Ха-Ха! Про какие страдания ты говоришь? — он посмеялся над его выводами, а затем добавил, — я просто хочу освободиться, чтобы вновь прочувствовать некую связь с этим миром вне материи и рамок, настоящую бесконечность! — Твоя жизнь слишком ограничена для тебя? Ты не чувствуешь себя живым? Гоголь лишь задумчиво вскинул глаза к потолку. — Ну-у-у, я об этом говорил! — Хорошо, — он хитро улыбнулся, — только вот... что тебе мешает? — А я без понятия, дружище! У меня есть всё, я способен получить всё, но... стоп, ну, нет, на эту тему я совсем не хочу говорить. Выбери что-нибудь менее нудное! Предпринял было попытку Николай увести разговор в другое русло, но это было успешно проигнорировано. — Ты намерен стараться для своей цели, чтобы позволить себе спокойно умереть с осознанием, что дело завершено. Полагаю, это частично связано с тем, что ты привык постоянно повышать уровень сложности, а твои успехи кажутся для тебя незначительными. Но сказать, что одно только желание выдать нечто большее удерживает тебя здесь - слишком просто, — Фёдор продолжил безжалостно анализировать его вслух, намереваясь вывалить все свои наблюдения за весь последующий месяц, — почему земские мелочи, люди, развлечения тебя не удерживают? Неужели они слишком низменны для тебя? Разумеется, тебе нравится, но, очевидно, не так, как всем остальным. Тебе одного этого мало. Неужели ты больше ничего не хочешь от этой жизни? Похоже, он поторопился. Потерял бдительность и открыл неправильную дверцу. Теперь туда влетел манипулятор, готовый копаться в его внутренностях, ворошить их, раздирать на части. — Почему ты так прицепился к моей смерти? Тебе то какое дело? — вдруг огрызнулся тот, — раньше тебя это не заботило, ты меня даже в этом поддерживал. Какое же замечательное было времечко! — Меня это и сейчас не особенно заботит, признаю. Это интерес, — честно ответил ему тот, а затем добавил, — что это за страсть к саморазрушению такая? Что ты хочешь этим доказать? Вольная игра на грани жизни и смерти или следствие ежедневного самобичевания? Если второе, то я просто поражен, как далеко ты зашел. Как же много скрывала это перманентно счастливая улыбка и, на первый взгляд, весьма глупая мотивация и цель. — Просто смешно! Тебе сейчас больше заняться нечем? — Какие эмоции тебе так не нравятся, Николай? Может, чувство вины? Самоосуждения? Надо же... какой высокий уровень самокритики, — он подал тихий смешок, разглядывая разгорающийся ядовитый огонь в глазах собеседника. Быть может, этот взгляд был способен заставить замолчать кого-угодно, но только не его, — кто бы мог подумать, что тебя такие мелочи волнуют. Столько бессмысленных, беспорядочных убийств, терактов. А тот страдающий, изуродованный мученик? Он явно не первый и не последний. Так много людей пострадало из-за тебя. Как ты с этим живешь? Даже твои приятели попадают под раздачу и терпят твои выходки. А некоторые умерли. Как же ты нарочито умело играешь на их доверии. Неужели в саморазрушении кроется твоя совесть, а не только идея об освобождении? Голос твоей совести явно громче, чем вопли посторонних, но ты всё ещё предпринимаешь безуспешные попытки её заглушить. Почему ты всё это продолжаешь? Неужели... Достоевский с заносчивой забавой заметил, как над ним вдруг возвысился силуэт. Чужие руки моментально сжались на его горле, вбивая в спинку кресла. Как грубо. Просто очередной блеф. Как же легко его, оказывается, довести, достаточно лишь устроить минутку рефлексии. — Кое-кто стал слишком навязчив, — приблизившись вплотную, выдавил тот, а на его лице вдруг вырисовался сумасшедший оскал. Как же хочется кого-нибудь убить. — ...добросовестно хочешь освободить людишек от мучений бренной жизни? — не теряя мрачной улыбки, он схватил его за руки и выдал, — ведь... что есть свобода, если не избавление от самой жизни, которая есть истинное мучение? Очевидно, за гранью плоти мир куда лучше, в этом и суть. В груди клокотало. Николай некоторое время просто смотрел на него, смыкая подрагивающие пальцы и прожигая презрительным взглядом, затем вдруг с рывком отступил назад, попятившись. Фёдор лишь преспокойно выпрямился, закинул ногу на ногу и расправил вороник. Поднял глаза и посмотрел на собеседника с просто вопиющим самодовольством. Чем-то даже напоминал хищника на кровавом пиру. Выражение лица у Гоголя сменилось, уже не выражало никакой агрессии, только видимое огорчение. — Ты просто ужасен. Зря я тебе это всё рассказал. Ты просто не умеешь уважительно относиться к границам других людей. — Тут ты прав, я с трудом понимаю, где они начинаются, а где заканчиваются, — преспокойно признался тот, было в его голосе что-то веселое, — но ты сам этого добивался, не так ли? — Что, решил заставить меня расплатиться за то, что я узнал о тебе чуть больше, чем другие? — он судорожно заставил себя натянуть веселую улыбку и скрыть эмоции, — чем я это заслужил? — Тем, что ты манипулятор. У тебя в этом просто выдающийся талант. Даже мне до тебя далеко. Какая хитросплетенная структура, как много разнообразных подходов. Ты сделал ровным счетом всё, чтобы я растерял всё желание подвергать сомнению некоторые вещи. Как мне тебя воспринимать, объясни? — Что, неужели я вызвал у тебя доверие? — уже недоуменно выдавил Гоголь, — но разве это плохо? У визави нет никакой мотивации причинять ему физический вред, но он, очевидно, не за тем это всё проворачивает. Явно хочет выйти за пределы допустимого доверия и добиться непосредственного расположения. Только зачем, если он сам же этого и избегает? — О каком доверии речь? — скептично вскинул бровь тот, намекая на то, что их разговор явно доверительным не являлся. — Что, человеческие отношения так для тебя непонятны? Почему сразу манипуляции? Если бы не эти добрые эмоции к тебе, то ты был бы мертв. Я тебе уже множество раз это объяснял. Ты имеешь свойство судить других по себе, потому и не понимаешь меня. Достоевский лишь надменно улыбнулся и сложил руки на груди. — И, что, приятная дружба? — O más bien repugnante, — тот разочарованно вздохнул и с явной усталостью упал в кресло напротив него, — разумеется, тебе плевать, что я сейчас чувствую. Почему-то когда я задавал тебе вопросы, то не навязывался, был аккуратен, а ты... просто ужасен. — Да, бывают моменты, когда я излишне увлекаюсь, — нехотя признал тот, а затем добавил, — почему ты лжешь мне? Почему ты лжешь себе сам? — Вот скажи, какой союзник тебе нужен? Этим разговором ты лишь безжалостно разворошил то, о чем я не хочу думать ни секунды своего времени. Угадай почему, — он наклонил набок голову и иронично улыбнулся. — Неужели это настолько дизморалит тебя, что напрямую сказывается на твоей мотивации? Тот звонко щелкнул пальцами. — Джекпот! — Твоя скрытая мотивация благородна, не несет бесчеловечных мотивов. Ты лишь хочешь дать другим нечто лучшее, чем мучительное и бездуховное существование. По твоему мировоззрению, страдания - неотъемлемая часть людской жизни, пока мы живем в плоти, а смерть лишь избавление от них, освобождение. Ты хочешь избавить людей от страданий. Не проще просто принять это? — Не хочу. — Почему? — Просто не хочу. — Ну да, ты же так стремишься к демонстрации собственной безнравственности, аморальности, к разрушениям. Ты хочешь сойти с ума, избавить себя от всяких идолов «человечности» и справедливости. Ты ежедневно навязываешь себе это, но это даже не является твоим желанием. Сам путаешься в том, что есть «свобода», ведь поступать иначе - тоже свобода твоей души, потому ты и рискнул вернуться к «истокам», — парировал тот, а затем заинтересовано спросил, — но в чем смысл «безнравственности»? Свобода или устрашение? Не разрушив себя, как продукт этого общества, получается, невозможно избавиться от иллюзий, навязанных обществом. — Не в этом суть. Я не могу, не хочу и не умею иначе. — Умеешь, — недоуменно ответил Достоевский, за собою уже отмечая смешанные чувства. Это было так просто. Очевидный замкнутый круг. Николай почему-то считает, что иные мотивы ни для него по неизвестным на то причинам, потому возникает чувство вины, которое он старается выжечь, опять же, через демонстрацию сумасшествия и аморальности. Разбитое стекло имеет свойство отражать свет. Иногда он поступает вразрез собственной разрушительной сути, которую называет «свободой», только из нравственных побуждений. Или намеренно манипулятивных, но это может лишь быть его оправданием «нравственности» перед самим собой. Какая путаница... его разнополярные чувства не перемешиваются между собой, а словно «живут» параллельно, — спор между двумя непримиримыми половинками твоей сущности тебя утомляет? And fortune strives to fill the vacuum that it feeds But this is beginning to feel like the dog's lost her lead. — Ты даже не представляешь насколько. Можешь называть меня тем человеком, который умудряется усидеть на двух стульях одновременно, — Гоголь подал ироничный смешок, — в любом случае, я нашел в себе силы, чтобы принять хотя бы людей вокруг себя, несмотря на то, что эти мерзкие, лишающие свободы, эмоции периодически захватывают меня и доставляют дискомфорт. Вот ты, например, сейчас пользуешься этим с моего молчаливого согласия, — он вдруг посмотрел на него немигающим взглядом, — как думаешь, о чем я сейчас думаю? — О моей смерти, очевидно. — Бинго! Но я если я сделаю это, то я буду чувствовать себя ещё хуже, потому поживешь. Достоевский лишь сдержанно улыбнулся, насмешливо опуская глаза. В любом случае, он вычленил из этого диалога ровным счётом всё то, что хотел. Достаточно лишь понаблюдать за чувствительной реакцией собеседника. Забавно. — Как добросердечно. Разглядывая лицо Фёдора, которое ни отражало никакого понимания или сожаления о содеянном, Николай решился спросить. — Вот тебе было бы приятно, если бы я поднял неприятную для тебя тему, например, твое прошлое, сущность твоего отношения к людям? — Спешу разочаровать, мне глубоко плевать на мое прошлое. У меня нет к нему никаких эмоций, на то воля Бога, — честно ответил тот, поднимая взгляд на собеседника, — мешает говорить лишь отсутствие четкой причины и мотивации. — Ладненько, допустим! А если этим вдруг начнут вертеть, извращать, использовать против тебя? Приятно? — Хорошо, неприятно, — он иронично улыбнулся. — Ты со мной сейчас сделал это. — Я сказал правду, отразил суть проблемы. Не моя вина, что ты так реагируешь. — Быть может, но я не хочу это слышать, дружище! — развел руками Николай с удивлением осознавая то, что Фёдор настолько далек от человеческих отношений, что просто его не понимает. Говорить прямо для него обыденное дело. Почему-то один этот факт заметно смягчил его настрой, — это будет тоже самое, если я вдруг начну тебя тыкать, вынуждать принять нечто насильственно, вопреки твоему желанию это принимать. — Что ты хочешь от меня услышать? — четко спросил его Достоевский, — я понимаю, но всё ещё не чувствую никакого сожаления. Весь этот инцидент показался Гоголю настолько глупым, несуразным и нереалистичным, отчего он вдруг просто громко расхохотался, сжавшись и закрывая ладонями лицо. Это точно не комедийный сон? Кто бы мог подумать, что он сейчас будет сидеть и объяснять Фёдору некие «эмоции». — Хорошо, понимай дальше! Очевидно, у того очень низкий уровень эмпатии, если она есть вообще. Тут можно даже сильно позавидовать. Достоевский смотрит на окружающих через рамку знаний об глубинной психологии. Никак не ассоциирует тех с самим собой, но в вопросах доверия судит по себе. При этом поразительно легко отмечает скрытую мотивацию, ложь, добирается до истины, предугадывает чужие действия наперед, но держится особняком, подходит к познанию со стороны, свысока, подобно истинному наблюдателю. Но зачем так грубо? Мог бы притвориться, например, что ему жаль. Явно намеренно хочет его оттолкнуть от себя. Но что Николая сейчас напрягало больше всего, так это вынужденная уязвимость его положения. Он собственноручно лишил себя всякой предсказуемости, чтобы заполучить доверие этого человека, сблизиться с ним, но в результате нарвался на то, что над ним просто начали откровенно издеваться, обвинять, тыкать носом в самые уязвимые места. Николай уж точно не хотел бы вновь последовать за своим чувством вины и утерять контроль. Отчасти из-за этого он тогда сдался, всё бросил. Но кому он такой нужен будет? Забавно то, что он сейчас сидит и гадает о причинах и оправданиях подобного поведения, забывая, что при этом он чувствует сам. Фёдор уж точно не поменяется. Стало лишь хуже, тот не начал его понимать, а наоборот, измываться, как над предметом исследования. Зря только переступал через себя. Но уничтожать его только из-за этого неприятного разговора будет уж слишком категорично. Что мешает Гоголю однажды провернуть с ним тоже самое? Просто будет тихо сидеть, собирать информацию, а затем вывалит на Достоевского всё то дерьмо, которое он несёт за своей душой и так не хочет признавать. Если подумать... то, чем больше Николай узнавал о Достоевском, тем меньше ему хотелось давить. Выражал к его тонким чувствам понимание, старался быть хорошим другом. Как же странно это... искреннее желать проявлять доброту с одной стороны, а с другой — вожделеть к упованию в чужих страданиях. Результат вышел так себе, тот просто почувствовал полный контроль и распоясался. Другие хотя бы знали меру, а не лезли напролом, как кое-кто. Гребаные эмоции. Вот что нужно сделать, чтобы от них навсегда избавиться? Сколько невинных жизней нужно ещё загубить? Могло бы помочь убийство всех тех, с кем близок, но как же это тяжело. И ещё и на цели скажется. Имеет ли она теперь вообще какой-то смысл? Разве «нравственность» - его цель? Конечно, Николай может сконцентрироваться лишь на том, что уничтожает весь мир ради собственного увеселения, но это ведь неполная правда. Слишком часто бесконтрольно говорит то одно, то другое. Зачем вообще поднимал тему всеобщего освобождения? И как теперь прекратить это навязчивое самокопание? «Ну что ты натворил? Лучше бы и дальше видел во мне аморального выродка, который готов подлить тебе яду в чай. Впрочем, я сам виноват и это заслужил, зачем-то пытаясь тебе доказать обратное» «Пути назад нет. Нам точно нужно притормозить» «И что мне теперь со всем этим делать, чёрт возьми?» — Что ж, Маяковский не с нами, значит и Лиличка тоже... — вдруг резко сменил тему Гоголь, пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, — полагаю, необходимо кого-то подыскать... — До поры до времени, — Фёдор лишь пожал плечами. — О чем это ты? — Ты думаешь, что у меня нет заготовленных вариантов на случай отказа? Вдруг загоревшись интересом, Николай вцепился в собеседника внимательным взглядом. — Ладненько, а теперь объясни! — За «Скрижалью судеб» охотится не только Александр Блок и его «Возмездие», — с явным намеком сообщил тот, — помнишь Данте Алигьери? Он и его последователи издавно гоняются за частями скрижали. Как думаешь, что будет, если они вдруг случайно узнают, что частью данного артефакта владеет Блок? Я уже нашел необходимые доказательства. — Стоп-стоп! Я понял, ты хочешь стравить их друг на друга! — с удивлением догадался Гоголь, — слушай, а это ведь может сработать. Организация Блока от их кровавой бойни развалится и Володя будет вынужден вернуться в Россию. Превосходно! — он рассмеялся осознавая всю прелесть этой грязной махинации, — но что будет, если куском скрижали завладеет Данте? Тебя ведь не устроит, если это поспособствует развитию его идеи. — За Данте следит некая анти-террористическая организация «Декамерон». Если сообщить им о его отъезде в США и намерениях, те явятся и вмешаются в конфликт. Насколько я знаю, они могут связаться с эсперами оберегающими Соединенные Штаты. Тем самым силы будет на стороне государства. Более чем уверен, в заключении обе организации останутся ни с чем. Разумеется, Фёдора привлекала перспектива избавиться от двух потенциальных соперников, которые носят свои планы на этот мир и подвергают угрозе его Высшую цель. — Прелестненько! А мы лишь будем сидеть и наблюдать за этим. — Именно так. — Главное не забыть попкорн прихватить, когда буду открывать заголовки новостей! — Только я не могу быть уверен, что Владимир не станет подозревать нас, поскольку ты заполучил всю эту информацию от Лили. — Ну-у-у, мы будем чуть ли не единственные, способные удовлетворить его цели, несмотря на его высокий уровень недоверия. Если цель окажется для него важней собственной безопасности, то он рискнет, — пожал плечами Николай, подобрав ноги под себя, а затем вдруг очень удивленно выдавил, — вот только, почему Лиличка всё это мне рассказала? Она говорила, что хочет, чтобы я вернул Володю в Россию... — Оу, похоже, у них весьма интересные взаимоотношения, как я могу заметить, — с долей иронии отметил Достоевский, — быть может, она ему ничего расскажет про нас, а на неё Владимир даже и не подумает. — Ох уж эта пламенная и страстная любовь, до чего довела... — театрально прижимая руку к сердцу, Гоголь усмехнулся. — Нам нужно больше эсперов, чтобы уничтожить основной штаб «Дворянского Гнезда». Если не в составе самой организации, но в сговоре, как минимум, — сказал ему Достоевский, поднимаясь с кресла и выходя к столу, чтобы налить себе чаю. — Ну-у-у, само собой, — согласился с ним тот, а затем предложил, — основной состав дворян же выбирается на всякие вылазки. Могу организовать несколько ловушек, есть парочка идей! — Слишком неоднозначно, до Тургенева не доберемся. Нам необходимо скооперировать вокруг себя как можно больше преступных группировок по всей стране, при этом не раскрывая четких мотивов. Будем напоминать, конечно, картель, но это даст нам власть, — возвратившись на место, тот сделал глоток и добавил, — в один определенный день дать команду каждой организации начать террористические действия. Преступники переманят на себя внимание эсперов из филиалов, а те будут слишком заняты разгребая это. Пока происходит террор и бои по стране, мы, в свою очередь, займемся основным штабом, который остался без поддержки. К тому времени мы уже будем знать их местоположение, потому просто уничтожим каждого. Мне надо лишь составить четкий план и предусмотреть их действия, чтобы всё прошло гладко. А для этого необходимо понаблюдать за ними ещё некоторое время, но этого времени, отнюдь, у нас нет. — Не так и тяжело! Зачем же усложнять? Тогда... просто устоим по стране настоящий хаос, а все силы наших направим на уничтожение твоего дружка. Можно подробно и не планировать, я могу действовать по ситуации. Пусть в западне посидит. В любом случае, многое зависит от того, чей подход Тургенев примет во внимание. Либо он играет с тобой, либо борется с моим хаосом! Только, скорее всего, он уже понимает, что мы будем сочетать и то и другое. Но он ничего не сделает, если вытащить его на прямой поединок, даже если принимать участие будут остальные. Плевать на других эсперов, если их босса подчистить, то и от них уже будет избавиться проще простого. Вот вам и минусы монополии. Но перед этим надо уничтожить того эспера, который генерирует «копии», а то ещё скопирует Тургенева! — Тот стал их резидентом совсем недавно, потому у меня о нем нет никаких данных. Стоит уладить этот вопрос, — ответил ему Достоевский, а через пару мгновений добавил, — что ж, необходимо сообщить «Мёртвым Душам» о Книге и наших дальнейших планах. Также необходимо поднять вопрос о поиске союзников. У твоих приятелей есть связи. Потом с тобой обсудим идею избавления от «Дворянского Гнезда» несколько подробнее, мне есть что добавить. Если всё пройдет гладко, десяток преступных организаций пойдет к нам навстречу уже на этой неделе. — Прелестненькая перспектива, — подытожил Гоголь, а затем иронично добавил, — и почему мы не уничтожили Тургенева, когда он к нам тогда притащился? Это бы избавило нас от проблем! — У него так просто ничего не бывает. Он один бы к нам не заявился. — Или поигрался с иллюзией восприятия, поскольку мы привыкли видеть его, как человека расчетливого. Он был в суперпозиции, как кот Шрёдингера! Фёдор лишь насмешливо улыбнулся, опуская взгляд. — Слушай, а ты ведь прав.***
4 января | 19:10 | Собрание «Мёртвых Душ» Металлическая дверь открылась. В главном помещении штаба не было традиционных стен или узких коридоров. Оно было необычайно светлым и просторным, стены и потолок немного сглажены, без резких углов, это предавало помещению некую форму полуовала. По центру противоположной стены разместился панорамный моноблок, транслирующий некие события в мире. И еще несколько обычных мониторов, прилагающиеся к нему, но размером поменьше. Можно было заметить и несколько дверей по бокам, в них размещались иные технические помещения и некая библиотека. Металлическая лестница вела на второй этаж, перекрытый балюстрадой из закаленного стекла. Там располагались обыкновенные апартаменты, кухня, пара залов, разделенных стеллажами и низкими перегородками, ванная и несколько комнат — скорее всего, спальни. То, что остальные очень скоро останутся бездомными было также предусмотрено, очевидно. Находилась данная красота в неприметном месте под землей где-то загородом. Николай залетел в зал, его волосы вспыхнули на свету и он взбудоражено развернулся, оценивая обстановку. Что ж, этот прелестный день, наконец, настал! Первым делом он кинул взгляд на своих приятелей, который сидели за небольшим круглым столом в углу зала и увлеченно заигрывались в монополию. Забавно, что Лермонтов не навязал им покер. Впрочем, тут скорее сказалось отсутствие Маяковского. Вот только садиться с ним за карточный стол многие побаивались – слишком уж агрессивно вёл игру, а из каждого проигрыша устраивал трагедию. Явно ему был важен не денежный выигрыш, а чувство превосходства над противником. Наверное, поэтому он то обвинял всех вокруг в шулерстве, то мог дать удачливому игроку смачный подзатыльник. На первый взгляд он всегда казался прагматичным и сдержанным, но на деле оказывался многогранным человеком, который периодически выдавал то, от чего от него и не ждалось. И Крылов таким был, очень чудаковатый и нетипичный человек. Однажды время надумал потратить на развитие собственных математических способностей. Развивал весьма необычно – пытался стать профессиональным карточным игроком. У него получилось, потому пробовал создать беспроигрышную формулу игры, но со временем отчаялся. Увлечение картами уступило место страсти вкусно поесть. Он даже приятелей выбирал себе по принципу: кто вкуснее накормит, тот и лучший товарищ. Потому Гоголь и был его лучшим товарищем! А еще, тот часто что-то нечаянно ломал или разбивал, причём не только дома, но и в гостях. Как-то раз изучал один редкий фолиант, выкраденный из музея, но залил его кофеём. Крылов не придумал ничего лучше, как притащить с кухни ведро воды и поливать из него книгу. Он действительно считал, что только так сможет отмыть кофейные пятна. Воистину гениальный человек! — О, Коленька, тебя то мы и ждали! — улыбнулся Лермонтов, уже поднявшись из-за стола, чтобы приобнять приятеля. Что удивительно, вообще никогда не было возможно понять злится он или нет. Но цель для него точно куда важнее, чем личные проблемы, — как ты? — Всего-то пару минут задержались! Я, как и всегда, превосходно, друг мой. Вижу, ты в настроении, — подал смешок Николай, погладил его по спине, а затем отступил назад и объявил, уже скидывая с себя шляпу, — приветствую всех, и-и-и-и... сегодня вас ждёт довольно информативный денек! — Ну, наконец-то. Точно расскажите или мы дальше будем жить в неведении? — в своей привычной манере выдал Набоков, недобрым янтарным взором обводя прибывших. — Полагаю, в этом цель собрания, — снисходительно отметил Достоевский, подавляя навязчивый чих. В компании Булгакова он приблизился к остальным. Потребуется ещё неделька другая, чтобы придти в адекватное состояние, но пару часов он выдержит. Явно не привыкать. На стуле, оперев локти в полированную поверхность, слегка щурясь, попыхивал сигарой худой мужчина в черном сюртуке. Белинский, не поднимая глаз, лишь разочарованно вздохнул. — Ой-ой! Ты теперь тоже здесь укрываешься? — удивленно обратился к нему Гоголь, — ты же мне говорил, что у тебя всё под контролем. — Дворяне вычислили мое местоположение. Не имею ни малейшего понятия, как они это сделали, поскольку я уже много лет там жил и не вызывал за собой никаких подозрений. Благо, они ничего лишнего не выяснили, поскольку у меня сработали защитные датчики и всё находящееся в квартире самоуничтожилось. — Не повезло птичкам! — Не только птичкам, жалко было терять полезные устройства и технику. Я столько времени потратил на их создание, а теперь от них остался лишь пепел. Благо, хоть схемы я сохранил на флешке, — стряхивая с сигары пепел, он посмотрел на Гоголя несколько укоризненно, — мог бы и без взрывов обойтись. — Это нам сработало только в плюс, дружище. Они могли бы налететь на тебя, когда ты дома! Именно поэтому я тебя здесь задержал. Неизвестно какой информацией они владеют, — с иронией поспорил с ним тот, — я их разозлил, чтобы у них не оставалось никакого выбора, кроме того, как воспользоваться этой самой информацией и загнать нас в подполье! Так и должно быть! — Опять хаос по плану, не так ли? — закатил глаза тот, а затем добавил, — теперь будь добр возместить мне ущерб. — В этом штабе есть все необходимые тебе ресурсы, ты просто можешь ими воспользоваться, — рационально ответил ему Достоевский, — вы все можете здесь жить, сколько угодно. — Неужели? — недоуменно выдавил Набоков. Подобной заботы об их «безопасности» от данной персоны явно не ждал. Ранее казалось, что в его манере оставить остальных разбираться самостоятельно. Ещё и Гоголь ничего четко им тогда не ответил. — Это гораздо удобнее. Я не хочу, чтобы вы много высовывались и перемещались по городу. В подобных ситуациях есть два выхода: либо у каждого есть надежное убежище, разграниченное с местами встреч, либо его нет и местом встречи является убежище. — Значит, мне теперь тоже здесь сидеть? — немного недоуменно переспросил его Булгаков, уже разматывая свой красный шарф. — Именно так. — Какая скукотища. — Умно придумали, ничего не сказать. Вы выбили нас из привычных условий, чтобы вынудить остаться здесь, — недовольно фыркнул Владимир, а затем перевел энергичный взгляд на Лермонтова, — а ты, что молчишь? Тебя это всё устраивает? Ты тут больше всех потерял. — Это был лишь вопрос времени. Я изначально знал, что всё так будет. И это местечко весьма комфортное, почему бы и нет? — пожал плечами Лермонтов, поднимая глаза к потолку, — разумеется, нам всем придётся расстаться с удобной жизнью ради целей, которые мы несем. Всё в этом мире - бесхозный хлам, который можно, как легко скопить, так и потерять. Мне нравилось заниматься бизнесом, это прикрытие, хобби и азарт. Никакого целенаправленного заработка. Для людей существование предшествует сущности. Мы получаем во владение бытие, а затем выбираем, как быть. В этом отличие человека от стула, который задуман для определенной цели и изготавливается для достижения этой цели. Очевидно, Лермонтов был во многих аспектах своего мировоззрения солидарен с Гоголем, оттого происходящее не вызвало у него никаких негативных эмоций. Потому они всегда и были особенно близки. Разумеется, эти оба считают, что не созданы для какой-то Высшей цели, а просто чтобы поступать именно так, как считают правильным. В предназначение или судьбу они не верят. Достоевский даже хотел бы это понять, но сложно даже представить, как вообще можно спокойно жить и поступать настолько директивно, просто по причине «мне так захотелось». Гоголь так вообще часто подстраивается и говорит именно то, что бы хочет услышать от него собеседник, а на следующий день выдает иную точку зрения. Это всё ежедневно наслаивалось и превращалось в ком грязи. У него своеобразная манера вести диалог: уж точно не навязывать свою точку зрения, которую иногда скрывает. Ложь это, манипуляция или нечто другое? Всё еще спорно. Но если его не спросить, что думает он сам, то начинаются «неожиданные» поступки вразрез недавно сказанному. Интересно, остальные коллеги такие же или более конкретизированные? — Перед тем, как начать важный разговор, я бы хотел собственнолично ознакомиться с вашими целями. Почему вы решили рискнуть всем? Зачем и ради чего? — нежданно выдал Фёдор. Явно лучше напрямую разговаривать с этими людьми. Это будет только в плюс, если остальные когда-нибудь начнут принимать его за «своего» и слушаться не только через Гоголя. Остальные недоуменно на него посмотрели, но первым решил выступить, опять же, инициативный Лермонтов. — Изменение человеческих ценностей под грузом прошлого породило разочарование человека в собственном существовании. Раньше человек находил истину в вере, в любви, в богатстве, в просвещении и саморазвитии, но жестокая правда вылезает наружу: смертного приговора никому не избежать. Таким образом, люди стали терять себя как личность и медленно, но верно приходить к выводу, что смысла нет. Человек уникален, и его положение в мире важно и самоценно даже при столкновении с очевидностью смертельного исхода. Сущность человека определяется тем, что он делает. Раз люди кончают самоубийством, значит, существует нечто, что хуже чем смерть. Наша жизнь полна абсурда. И так было, наверное, с того самого момента, когда человек начал осознавать себя и окружающих вокруг, как личностей. Можешь представить меня в образе человека-бунтаря, который не имеет ничего, кроме своей жизни, что он мог бы потерять, что и является причиной к дальнейшей борьбе. Смерть кроет в себе прямой «выход» из абсурдной ситуации посредством мгновенного «завершения». Я, как и мой дорогой товарищ, хочу покончить со страдальческой абсурдностью человеческого существования. Только, разумеется, у него для этих целей есть собственное понятие. Достоевский лишь вскинул бровь, задумчиво почесывая подбородок. Это уже многое говорило, как о Михаиле, так и о самом Николае. И о причинах приверженности первого ко второму. Все эти люди очень разных мировоззрений каким-то чудом находят в Гоголе отражение своих взглядов на мир: что Маяковский и его «предрешенное разрушение», что Лермонтов с «абсурдностью существования». Фёдор с трудом сдержал восхищенный смешок, осознавая, что тоже попался на эту удочку. Какая интересная иллюзия. — Вот как, весьма интересно. Думаю, с этим можно работать. — Вот знаешь, наше сообщество очень разнородное, от того и забавное. Но сам я этого всецело осознать не могу... — Лермонтов словно прочитал его мысли и тихо спросил, — вот ты можешь познать природу этого явления? Я сколько думал, но ещё не приходил к четкому выводу. — У меня есть мысль. — Ну и ну, шипят, как две гадюки! Нестыдно сплетничать? — насмешливо фыркнул Николай, уже присаживаясь за стол возле Белинского. Не теряя подозрительной улыбки, он многозначительно взглянул на Фёдора, явно с намеком на то, чтобы тот хоть сейчас имел совесть промолчать. Тот явно уже проанализировал его от и до, потому легко мог бы ответить на поставленный вопрос. Достоевский лишь иронично улыбнулся, но решил уступить. — Он вас всех набирал из принципа, исходя из определенных черт собственного характера и мировоззрения. — Действительно, — подал смешок Лермонтов, осознавая, что при Гоголе он ничего не толкового не выяснит. — Хорошо, — подытожил Фёдор, а затем вдруг кивнул Набокову, прожигая его прагматичным взглядом. Он чуть ли не единственный придерживался четкого и непосредственного религиозного мировоззрения в своей основе, но при этом по-какой то неясной причине позволял себе откровенно грешить. Можно даже сказать, что дела с ним обстояли даже более неоднозначно, чем с остальными, — я могу поинтересоваться твоими целями? — Почему тебя это вдруг заинтересовало? Тебе уже недостаточно того, что я здесь и готов работать? — он взлохматил свои длинные черные волосы и наклонил голову набок. — Увы, но нет. Если тебе выгодно работать с нами, то я бы хотел знать почему конкретно, — спокойно ответил ему Достоевский. — Что, твой суперанализ на мне не сработал? — тот вдруг подал язвительный смешок. Тот лишь насмешливо улыбнулся. — Хочешь, чтобы я изложил тебе свои предположения? — Попробуй выдать хоть что-то дельное. — Полагаю, по-твоему мировоззрению, Бог, как изначально свободный творец мира, создаёт человека по своему образу и подобию, а значит – так же свободным в своём выборе, способным к самостоятельному творчеству жизни. Для тебя нет никаких чужеродных авторитетов, кроме Всевышнего. — Почти. Заложенная в учении идея о добровольном принятии благодати противоречит всякой власти, внешней по отношению к человеку. Природа человека греховна, его нельзя допускать к власти. Если власть есть результат греха, то она есть и один из его источников, или даже сильнейший источник. Нормы, в знакомом нам виде - есть навязанное властью явление. Потому я часто действую вразрез этим «нормам», поскольку они и являются авторитетом навязанным грешниками. С этой же точки зрения, я отвергаю сложившуюся в большинстве с современных церковных организаций полновластную диктатуру иерархов над паствой, оправдание церковью государственной власти, авторитарной системы управления и бюрократического контроля. Получается, он немного анархист, близкий к Маяковскому и Гоголю, потому и спутался с ними. Достоевский даже в чем-то с ним был согласен, но в его глазах Набоков по прежнему грешник. И, быть может, тот считает Фёдора абсолютно таким же. Как бы с ним не возникли проблемы, поскольку предписания в Книге Достоевский собирается базировать именно на своем мировоззрении. С остальными инициатива сработает, а вот здесь нужно выяснить мотивацию подробнее. Тот сделал пару шагов в его сторону. — Отчасти солидарен. Жить по законам и предписаниям властвующих грешников - грязь. Нет для меня большего авторитета, чем Бог и его Истина. Но кем ты себя позиционируешь? В каким целях и по каким предписаниям действуешь? Какое у тебя отношение к собственной судьбе? — Дельные вопросы, но я в этом плане не как ты. Например, точно не прозову себя «мессией», — он криво улыбнулся, — я точно не считаю, что мое рождение породило некую «Высшую цель». Я лишь действую в тех целях и по той Истине, которая является для меня догматом моего существования. Всю свою жизнь я разгребаю мерзкое дерьмо, но если я всё еще жив - это определенно значит, что я делаю все правильно. Отношение к собственной судьбе у меня своеобразное - если вопреки моему сопротивлению, нечто остается неизменным, я нахожу в этом Истину и развитие собственного пути. Вот тебя я терпеть не могу, но избавиться от тебя мне не удалось, потому пришлось смириться, — Набоков тяжело вздохнул, поднимая глаза к потолку и складывая руки, — быть может, тебе будет странно это слышать, но для меня не может какого-либо деления людей на «своих» и «чужих». Есть лишь разумные и заблуждающиеся люди. Заблуждающиеся - грешники, очевидно. Потому... либо пусть образумятся, либо сдохнут. И я хотел от тебя избавиться не по этой причине. Я в тебе видел непосредственную опасность для своих целей, потому своим способом хотел понять для себя, в чем есть Истина. Достоевский лишь замер и поморгал, приходя к осознанию, что они по своим взглядам похожи. Владимир бы вполне мог сгодиться, как неоднозначный последователь, в перспективе. Он даже выглядел более устойчивым в своих взглядах, чем Булгаков, который отказался от Истины, когда произошло некое происшествие. — Вот как... вот в этом плане с тобой всецело согласен, — заинтересовано ответил ему тот, а затем спросил, — все твои действия воспроизводятся во имя Бога или частично? Например, ты принимаешь участие в сомнительных инициативах Николая. Зачем? Что вообще вас связывает? — Сомнительных? Насмешил, — Набоков лишь закатил глаза, — я, на минуточку, весь мир стремлюсь очистить. Что эти теракты меняют? Это лишь во благо праведной цели, не более. Я намеренно нарушаю навязанные грешниками нормы. И не жалею, если честно. Удивительно. Тот имеет некоторый шанс выжить после «Страшного Суда», поскольку на своей совести отвечает определенным критериям, получается. Он утрачивает себя ради Бога, принимает его Истину и будет действовать во имя Высшей цели. Правда, во многих аспектах у Набокова собственных взгляд на мир. Но вся необходимая база, определенно, имеется. Даже удивительно, что он остался в этих взглядах обособлен и Гоголь с Лермонтовым его не «сожрали». Подправить парочку спорных моментов и будет просто прелестно. — Такой ответ меня устраивает. К этому разговору мы вернемся несколько позже, — с многозначительной улыбкой подытожил Достоевский, а затем подвинул стул и сел напротив Белинского, который был занят оживленным разговором с Гоголем. — У нас тут проходит социальный опрос? — подал смешок Виссарион, попыхивая сигару и встречаясь своим внимательным взглядом с Фёдором. — Думаю, это не первый и не последний! — хохотнул Гоголь, энергично откидываясь на спинку стула, — кое-кто нашел общий язык с Владиком. — Похоже на то, — согласился он, складывая руки в замок, а затем добавил, — так какова твоя мотивация? Собеседник снова затянулся сигарой и пустил огромное облако дыма к потолку. — Уж явно не такая, как у всех остальных. Ты не найдешь здесь какой-то Высшей цели или особого смысла, — вздохнул Виссарион, уводя серебристый взгляд куда-то в сторону. — Ты ведь логичный человек, неужели в твоей мотивации нет логики? — переспросил его Достоевский, а затем добавил, — полагаю, ты имеешь свойство жить «вне» реальности и действительности, в своем небольшом «идеальном» мире из хобби, книг. Эта реальность предельно понятна, от того и скучна для тебя, ты не хочешь с ней сталкиваться. Смею предположить, тебе просто нравится общаться с этими людьми, поскольку они принимают тебя и твои взгляды. Думаю, реальность в твоих глазах получает негативное подкрепление и стремление «уходить» становится все сильнее, от того злоупотребление алкоголем или другими веществами. Ты здесь только потому, что эта работа - твое любимое хобби, не более. И, смею предположить, на последствия тебе просто плевать, потому что в твоих глазах жизнь, в большинстве своем, бессмысленна. — Вот видишь, как всё просто, — устало пожал плечами тот, — мог бы и не спрашивать. Как же ты легко и подробно выдал ответ. Неужели ты когда-то так жил? — Очень давно и не всецело. У меня тогда не было никакой четкой цели, потому мне было так удобно. Впрочем, я всё ещё склонен проводить большую часть времени с самим собой. — Полагаю, этим болеет большинство умных людей, — подал тихий смешок Виссарион, — какое это прелестное чувство... один на один с собой, выходить не надо, никто не трогает, просто заниматься любимым делом. — Ты прав, — Достоевский криво улыбнулся, опуская глаза. Хоть кто-то это хорошо понимает. Гоголь лишь подал смешок, не удержав себя от генерации анекдота. — Теплая встреча двух друзей: двоим под тридцать, гость позвонил хозяину, договорились они недавно, всего лишь четыре с половиной месяца тому назад. Гость о приходе заранее сообщил, звонит в дверь. Открыл хозяин: «Здравствуй. Рад тебя видеть». Гость достал из мешка тапочки и говорит: «Я тоже рад тебя видеть. Я пришел». Хозяин вернулся к себе в кабинет и стал читать книгу, которую читал до этого. Гость зашел в соседнюю комнату, лег на диван, предварительно взяв со шкафа книгу, где была закладка с прошлого посещения. Прошло три часа продуктивного общения. Гость прочитал несколько глав, закрыл книгу, положил её на шкаф и постучался к хозяину и говорит: «Знаешь, заболтались мы с тобой, засиделись. Дома ждут». Хозяин отвечает: «Давай, действительно засиделись. Столько проболтали с тобой...». Гость вернулся домой, родители его спрашивают: «Ну, что, наконец-то выбрался к своему другу? Он у тебя странненький, конечно, но хоть пообщался?». Тот отвечает: «Мы три часа, четыре минуты, сорок секунд пообщались, действительно». Приходят родственники к хозяину, спрашивают: «Ну как был твой, чудаковатый, странный друг, нестриженый?». «Да, был, он был три с лишним часа, могу уточнить по дневнику посещений и мы договорились... сейчас май месяц. Он предложил, что он придет в августе. Я ему говорю: так часто то не надо. Зачем такие частые встречи? Потому мы договорились - восьмого октября в полтретьего он придёт». Теплая встреча двух друзей прошла, оба довольны, оба продуктивно пообщались. Белинский только тихо посмеялся. Впрочем, это не было так далеко от правды. — Да, очень смешно. — А что, звучит идеально, — улыбнулся Достоевский, переведя многозначительный взгляд на Виссариона. — Можем организовать как-нибудь, действительно. — Когда? Так... сейчас январь, предлагаю двенадцатое апреля. — Как-то слишком рано, надо в сентябре, — покачал головой тот, выпуская облако дыма. — Полностью солидарен. Николай лишь навалился на стол и закрыл лицо руками, с трудом сдерживая смех. — Получается, вас тогда связала не цель, а лишь общение, — подытожил Фёдор переведя взгляд с Белинского на Гоголя. — Редко найдешь собеседника, который может поддержать абсолютно любую тему разговора, которому действительно интересно то, что ты говоришь, даже если он с этим не согласен. У него дивергентное мышление, то есть, более объёмное, так как он свободен от стереотипов, он умеет смотреть на ситуацию с совершенно разных сторон, подмечать тонкие детали и видеть необычное в обычном, отражая реальную многовариантность жизненных задач. Разумеется, это для меня дорогого стоит, — ответил ему Виссарион. — Отчасти согласен, но это создает хаос. — Ну, тут просто надо привыкнуть, потом уже можно легко отличить одно от другого. — Да-а-а, здесь инструкция, определенно, не прилагается, — подал смешок Николай, одалживая у своего приятеля сигару. Затянувшись, он продолжил, — но мне просто нравится общаться с людьми, которые с огоньком в глазах рассказывают о тех вещах, которые любят! — Может и стоит написать инструкцию, а то тебя люди совсем не понимают, — подшутил над ним Белинский. — Хочу оставаться неоднозначным, только-о-о не это! Достоевский вдруг поднялся из-за стола. Должно быть, остальные поняли, что он желает что-то сказать, потому под его внимательным взглядом замолчали. — Самое время начать разговор, ради которого мы все собрались. — Интересно... так какое средство мы будем использовать? — спросил Лермонтов, прожигая Фёдора немигающим взглядом своих карих глаз. — Тогда начнем с этого, — согласился с ним тот, делая пару шагов вперед и разворачиваясь лицом к собеседникам, — в конкретной точке земного шара существует некий сверхъестественный предмет, находящийся далеко за пределами наших способностей и существующей действительности, метавселенной. Я предпочитаю называть его просто «Книга». В Книге можно найти бесконечное количество потенциальных миров, которые могут разветвляться на бесконечное количество различных путей, в зависимости от сделанного выбора и установленных условий. Это словно отражение всевозможных альтернативных вариаций, выборов, когда-либо совершенных действий. Это божественное олицетворение всей этой невообразимой многогранности вселенной. Если что-то написать на её страницах, визуализируется мир, адаптированный к написанному, в котором потенциальный мир внутри Книги и реальный мир меняются местами. Следовательно, новообразованная реальность относится, как к единой физической реальности, которая существует за пределами Книги, так и к бесконечным возможным мирам, которые спрятаны внутри Книги. В этом мире приказы извне могут переписать этот мир или даже уничтожить его. Она - ядро мироздания, и в её основе лежат бесконечные параллельные вселенные, заключённые на её страницах. — Охренеть, — недоуменно выдавил Набоков, приподнимая бровь, — почему этот объект еще существует? Даже от «Скрижали Судеб» ещё давно пытались избавиться. — По той же причине, подобные артефакты, определенно, имеют божественное происхождение и их невозможно уничтожить. Если бы Господь желал, чтобы человечество от них избавилось, то это бы уже давно произошло. Определенно, мой путь и моя Высшая цель неразрывно связаны с Книгой. Когда я заполучил информацию о Книге, мне пришлось скоропостижно покинуть Россию и пустить все свои силы на то, чтобы завладеть данным объектом. Ранее мне удалось получить одну страницу, которая некогда хранилась в Министерстве внутренних дел в отделе одарённых. Написанное на ней сработало, ровным счётом, так, как я и предполагал. — Что ж, устоять невозможно, предельно мне понятно, зачем ты всё оставил. Ты просто не хотел, чтобы за тобой вылетел хвост в лице «Дворянского Гнезда», — подытожил Лермонтов, придвигая стул и опускаясь садясь за стол, — но, полагаю, за нами они обязательно выдвинутся, поскольку у них есть большие подозрения, относительно наших целей, базированные на том, что ты делал в Йокогаме ранее. — Так, нам надо будет вылететь в Японию? — переспросил Владимир, прожигая недоверчивым взглядом Достоевского. Он даже не представляет, как туда попасть с их то невыгодным положением, что там делать и как бороться с кооперацией «Дворянского Гнезда», «ВДА» и, не дай Бог, других организаций. — Именно так, но к этой теме мы вернемся несколько позже. У кого-то остались вопросы о «Книге»? — Весьма занятный объект признаю, едва ли не самый впечатляющий, о котором мне только приходилось слышать. Получается, подобных сверхъестественных артефактов неизвестного происхождения на Земле куда больше, чем мне казалось, — иронично улыбнулся Белинский, затягиваясь сигарой. — А здесь прошу быть подробнее, — приподнял бровь Достоевский. — Естественно... я после распада «Мёртвых Душ» уехал из страны и некоторое время работал над небольшим делом в филиале некого военно-политического блока «OBK», который поддерживал порядок на общенациональном уровне. От одного из агентов мне удалось разузнать, что у них ведется дело над неким опасным сверхъестественном объектом, который разместился где-то в Тихом океане. Но точными подробностями не располагаю, но он как-то, опять же, взаимодействует с эсперами и их способностями. Была ещё парочка иных объектов, но они более практичны и безопасны. Фёдор лишь сложил руки за спину и отвел взгляд куда-то в сторону, словно глубоко задумавшись. — Будет очень опасно, если они завладеют информацией о Книге. Это приведёт к тому, что все страны, состоящие в данном союзе, вышлют на дело подразделения своих эсперов, дабы устранить нас, как общемировую угрозу. — О «Скрижали Судеб» они определенно знают, поскольку её часть располагается в США, которая входит в данный союз. А еще, одна частичка находится в Германии, — увлеченно сообщил ему Белинский. — Очень полезная информация, признаю. Какова вероятность, что они выяснят что-то про «Книгу»? — Она есть, но пока мы в безопасности. Россия с ними не сотрудничает. Политика, все дела. Впрочем, как и Япония. Навряд ли эти страны без должной причины будут афишировать эту угрозу, находясь в весьма натянутых отношениях с Соединенными Штатами Америки. Чем меньше людей узнает о данном объекте, тем лучше. Это просто факт. Ты можешь точно сказать, как им завладеть? — Если эспера убивают, энергия высвобождается из «сосуда», человека одарённого, и его энергия возвращается в Книгу. Это уже говорит нам о том, что «Книга» - есть источник всех способностей эсперов. Предполагаю, она создала мощный выброс энергии из которого началось появление или рождение эсперов, потом «исчезла» и теперь находится вне данного измерения. Массовое истребление эсперов провоцирует такой выброс энергии, что Книга проявляется вновь, чтобы поглотить этот выброс. Какое-то время она однозначно должна быть материализованной, чтобы найти другие «сосуды» и создать новых эсперов. Когда Книга находится в материальном состоянии и скопила в себе достаточно энергии, ей можно воспользоваться и создать иную реальность. — Да уж, Книга меня явно невзлюбила, потому оставила без способности, — пошутил Виссарион, уже отводя взгляд и пытаясь осмыслить полученную информацию. Лермонтов лишь пожал плечами. — Звучит не слишком сложно, как могло бы быть с таким-то опасным объектом. Всего-то набрать хорошую команду и истребить как можно больше эсперов в городе, — подытожил тот, — даже если «Дворянское Гнездо» будет у нас на хвосте, это сработает нам только в пользу, поскольку их можно уничтожить прямо в Йокогаме, чтобы эта твоя Книга проявилась. Нам нужно больше людей. — Поговорим о плане действий после, — ответил ему Достоевский. — Кстати-кстати, а книжонка проявится, если уничтожить только эсперов в Йокогаме или вообщем? — вдруг спросил его Гоголь, — если она связана со всеми эсперами, следовательно, не имеет значение, где мы будем массово уничтожать эсперов! В этот момент Фёдор лишь недоуменно посмотрел на своего собеседника, в душе сам удивившись тому, что не думал об этом ранее. — Я не могу дать точный ответ на этот вопрос, нет об этом информации. Но мы можем это проверить и предварительно выслать кого-нибудь неподозрительного в Йокогаму. Это будет самый легкий вариант и одновременно спорный. Никому из нас в Японию лучше не вылетать, потому что это сразу вызовет большие подозрения. И ещё, это потребует высокого уровня доверия к человеку, который будет этим заниматься. К нему надо будет приставить ещё эсперов, на тот случай, если что-то пойдёт не так. Николай лишь подал смешок. — Ну-у-у, к тому времени «Дворянское Гнездо» уже предварительно скопируется с «ВДА», потому все наши войдут в круг подозрений. Но если твой план идеально сработает - у нас появится Володя Маяковский. Я ему вполне доверяю, дворяне знают, что он с нами уже не работает, потому на него это дело можно повесить. Попытка не пытка, если провалимся, в любом случае, будем двигаться по изначальной стратегии! — Хорошо, звучит дельно, — согласился с ним Достоевский. Его уже начинало забавлять то, как этот человек приноровился качественно дополнять его планы своими неоднозначными идеями, — но тут надо приложить некие усилия, чтобы они не узнали то, что он примкнул к нам. — Ладненько! Можно попросить его условно войти в состав организации, которой владеет Лиличка и поработать с ними для виду! А еще-е-е, надо придумать ему глупую причину, на случай выезда в Йокогаму. Допустим, создать ложную утечку информации о том, что он вдруг решил примкнуть к «Таапин-сама». Не факт, что это поможет, но пока у нас нет других людей. Либо, пусть свяжется с нелегалами и незаконно плывёт с Южно-Сахалинска до Японии. Это самый незаметный вариант, — мгновенно сгенерировал Николай, в ответ получая одобрительный кивок. Некогда сохранявший подозрительное молчание Набоков, вдруг приподнялся и решил спросить. — Так вы уже связывались с Володей и он вам отказал? Что вы задумали вообще? — Ух-х, Данте Алигьери, слышал про такого? — с явной забавой спросил его Гоголь, получив положительный ответ, предложил, — дела такие... он тоже охотится за кусочками скрижали и похоже, уже подозревает, что «Возмездие» кое-чем подобным владеет! — Предельно понятно. Ты действительно думаешь, что организация Данте в ближайшее время их разнесет? — Надеюсь на это, дружище! — усмехнулся Николай, расслабленно откидываясь на спинку стула. — Если у них всё получится, то ему не жить. Он так просто свое не отпустит, — уже более нервозно подытожил Владимир. — Не беспокойся за это, у него ещё есть здравый смысл, в отличие от меня! — подмигнул ему Гоголь, а затем объяснил идею несколько подробнее, намеренно не делая акцент на том, что они с Достоевским, собственно, и являются виновниками будущих проблем Маяковского. Такую сомнительную информацию по многим причинам лучше не разглашать. — Я могу поинтересоваться, как работает эта ваша «Книга»? Человек, что, может просто в ней написать «люди умрите» и это произойдет? — пошутил Лермонтов, переведя взгляд на своего темного духа, который уже поставил на стол медный самовар, несколько видов варенья, большую тарелочку с сухим печеньем. Тот аккуратно распределял по кругу стола чайный сервиз. Достоевский, в крови которого уже был явный недостаток сладкого чая, первым делом подошел к столу, взял чашку с блюдцем и потянулся к вентилю крана, чтобы её наполнить. — Разумеется, у Книги есть свои ограничения. То, что написано в Книге или на странице, должно соответствовать описанию настоящей истории, словно пишешь роман с соответствующим подробным ходом повествования. Только тогда определенные желаемые события, описанные в Книге или на странице, станут реальностью, — сообщил им Фёдор, а затем описал свою идею «Страшного суда», как некогда Маяковскому. — Чтобы выписать то, что хочешь ты, явно придётся потратить много времени, — недоуменно выдавил Лермонтов, — как ты вообще логически это сможешь объяснить? Это ведь почти сверхъестественная история. — Я видел у него какую-то книгу, но это, определенно, не та, — задумчиво почесал подбородок Гоголь. Ранее они никогда не говорили на тему самого сценария, он его даже ни разу не видел. Отпивая глоток чая, Фёдор лишь улыбнулся и покачал головой. — Это не совсем так работает. Книгой можно создать даже то, что ранее не существовало. Например, Сигмы никогда не существовало. Разумеется, написанная мной история всё ещё будет достаточно реалистична, базирована и логична, чтобы образовать именно ту реальность, которая предрешена Всевышним ещё очень давно. У меня было шесть лет, чтобы создать идеальный сценарий, думаешь, я его уже не создал? Если нечестивый будет помилован, то не научится он правде – будет злодействовать в земле правых и не будет взирать на величие Господа. Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир, в котором люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были грешны. Господь ждал нашего покаяния, поэтому терпел нас. Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением. Не зря были созданы все необходимые на то условия. Печально, что так много людей не сможет познать Его справедливость и добродетель. Если праведна моя роль, я исполню Его волю, накажу грешников и создам землю обетованную. Если моя роль не в этом, то ждет меня предрешенный конец. Лермонтов широко улыбнулся, медленно потянулся к Гоголю и шепнул, — когда он увлекается, то это уже начинает звучать, как настоящая религиозная мантра. А тот, в свою очередь, закрыл рот рукой, чтобы громко не расхохотаться и не обидеть Достоевского, — оказывается, не я один периодически об этом думаю... — И каковы эти твои «критерии»? — логично спросил у него Набоков, — полагаю, ты будешь писать именно то, что сам считаешь правильным. — Моя рука будет писать только Божественную Истину, никаких искажений, — поправил его Фёдор, а затем поднял указательный палец вверх и неожиданно добавил, — но у тебя есть шанс выжить. — Что?! — почти единогласно выдавили присутствующие. — Это ещё почему?! Разве наше мировоззрение настолько схоже? — подал скептичный смешок Владимир. Подобного заявления от Достоевского он явно не ждал. Набоков ведь всячески пытался от него избавиться, подговаривал остальных, а тот, в свою очередь, почему-то отнесся к нему по праведному снисходительно. — Почему вдруг он? Он же хотел от тебя убить, — недоуменно вставил Булгаков, уже рассматривая Владимира, как экспонат музея. Какими такими действиями он заслужил подобного одобрения? Затем перевёл удивленный взгляд на Фёдора. — Это лишь справедливое замечание. И увы, в нем никакой лжи и лицемерия, в отличие от тебя. Редко встречаю людей, которые говорят всё так, как считают на самом деле, даже если это им во вред. Полагаю, это же относится к его отношению к Богу и его Истине. Разумеется, есть некие детали, которые вызывают у меня сомнения... — задумчиво ответил ему Достоевский, а затем сделал шаг перед перевёл свой внимательный взгляд на Набокова, — если тебя заинтересует, то мы можем поговорить об этом. Но пока путь твой в моих глазах правильный, очевидно. — Это так странно слышать от тебя, — тихо ответил ему Владимир, который уже не мог подобрать слов, — но если дела обстоят так, то так уж и быть, я готов тебя выслушать. Гоголь лишь потянулся к Набокову и одобрительно похлопал его по плечу. — О-о! Поздравляю с выживанием, дружище! — Охренеешь тут с вами, — он сидел согнувшись и потирая зачесавшееся веко. Когда только потенциальная угроза захотела вдруг стать для него «путеводителем»? Оставалось неизвестным, будет ли он согласен с Достоевским в дальнейшем, но, быть может, если в основе они стыкуются, то и доводы того не будут полнейшим сборником бредятины. — У нас тут нежданный поворот сюжета в театре двух конфликтующих актеров? — пошутил Лермонтов, складывая ногу на ногу и отпивая глоток чая. — Ура-а-а, они помирились и мне больше не придётся выслушивать нытье! — поднимая кулак, радостно подытожил Гоголь, — это уже повод отпраздновать! — Так вот, как ты это называешь? — недовольно фыркнул Набоков, ткнув приятеля пальцами в живот. Тот рассмеялся, сжимаясь и со скрипом отъезжая на стуле в сторону. — Я же говорил, что ты преувеличиваешь! Он без повода никому вредить не будет, — сообщил Николай, а затем вдруг сильно ущипнул того за бок, вынуждая издать громкий смешок, — это только моя прерогатива, не забывай! — А мне что делать? Я до конца жизни останусь лицемером, не так ли? — вдруг спросил Булгаков, поднимая свои темно-голубые глаза на Достоевского. — Это зависит только от тебя и твоей честности перед самим собой и Богом, — устало ответил ему тот. Так много лет прошло... сколько ему ещё возиться с ним, как с несамостоятельным ребенком? Когда они начали работать вместе, Фёдору было около восемнадцати, а Михаил, в свою очередь, был всего на год младше. Но всегда казалось, что на лет пять. И даже сейчас тот не понимает, как эта жизнь работает. Конечно, у того явно большие ментальные проблемы и можно понять... но сколько же ему можно объяснять очевидные вещи? — прекращай цепляться за меня, я лично тебе ничем помочь не смогу. Высшим для тебя авторитетом должен быть только Всевышний. Я могу лишь давать советы, но ты уже получил от меня всё. Это не очевидно? Стремись к правде, а результат ты узнаешь в конце пути. Человеку нужно думать не о том, когда наступит конец, а о том, каким он сам предстанет перед лицом Божьим и какие свои деяния придётся показать на Страшном Суде. — Ты прямо как батюшка, товарищ Достоевский, — улыбнулся Гоголь, словно прочитав мысли того. Это кажется чем-то почти трогательным: Фёдор продолжает с ним таскаться и даже благосклонно отвечает на все его глупые вопросы, — уже два последователя, скоро можно на церковь тебе собирать. У меня есть мелочь! — рассмеялся тот, вытряхнув рубли из полосатых штанин. Те с грохотом попадали на пол и покатились. — Этого не хватит, — криво улыбнувшись, вздохнул тот, а затем более строго добавил, — так, давайте к основной теме разговора. — Ой, а я уже и забыл, о чем разговор, — сонно помотал головой Белинский, он блаженно облокотился о стол и пускал в потолок облачка дыма. — Вижу, ты уже вусмерть накурился, — подметил Набоков, а затем резким движением выхватил у него из рук сигару и беспощадно затушил её об поверхность стола. — Какой же ты гаденыш, Владик... Явно подустав стоять, Достоевский опустился за стол к остальным. — С Книгой и моей идеей, я так понимаю, всем всё предельно понятно, потому приступим к краткому экскурсу по плану действий, — четко сказал тот, а через некоторую паузу добавил, — в том случае, если вариант заполучить Книгу, не покидая Россию, не сработает, то у нас есть основной план. Разумеется, перед тем, как покидать страну и начинать действовать, я не могу допустить то, чтобы «Дворянское Гнездо» со всем его многочисленным составом начало оказывать непосредственную помощь «ВДА» или иным организациям Йокогамы, потому сейчас перед нами стоит дополнительная задача уничтожить или сильно ослабить их на некоторое время. Разумеется, это потребует времени, но для меня это выполнимая задача, — сообщил им Достоевский, отпил глоток чая, а затем описал идею о сотрудничестве с другими организациями для проведения полномасштабных действий, — так вот, я уже знаю, что у вас есть связи с организациями или эсперами, чьей деятельности препятствует «Дворянское Гнездо», потому они вполне могут пойти нам на встречу ради собственной же свободы действий. — Ну-у-у, я могу несколько насобирать, — задумчиво поднял глаза к потолку Лермонтов, — я сообщу им об идее и попробую через них выйти на кого-нибудь ещё, тем самым, мы действительно скооперируем вокруг себя небольшое революционное движение. Звучит довольно весело, я в деле. — Хорошо. У кого здесь тут ещё есть связи? — Да практически у всех, не первый год тут живём, — пожал плечами Белинский, — попробую связаться с некоторыми, но ничего не обещаю. Но, быть может, ты прав и их действительно заинтересует инициатива поучаствовать в неком хаосе. Булгаков лишь обвел всех внимательным взглядом и решился предложить. — Какое-то время я находился в тюрьме для одаренных заключенных «Звезда Соломона». Затем комиссия узнала то, что мою способность можно нейтрализовать иным образом, потому перевезли в психлечебницу. Но я всё ещё помню примерную схему помещений тюрьмы. И хорошо помню пейзаж окрестностей, по которым можно вычислить её местоположение. Скорее всего, она где-то в Сибири. Туда свозят многих опасных эсперов со всего СНГ, — складывая руки в замок, сообщил тот, — можно воспроизвести высвобождение. Пожизненно осужденные заключенные, которых регулярно избивают, явно будут нам обязаны и начнут действовать против тех, кто их туда засадил. Вам также стоит знать, что там многоуровневая защита, подобная всем строго засекреченным объектам. Надзирателей очень много, быть может, около тысячи. Кстати, забавный факт, иудейская каббалистическая «Звезда Соломона» считается магическим символом разрушения. Причем, в положении лучом вниз, двумя лучами вверх, эта звезда означает - тоталитарное разрушение, а в положении лучом вверх - саморазрушение. Этот символ идеально олицетворяет предназначение этого места - уничтожить личность. Данное место является буквально концлагерем с тоталитарными порядками. Выбирались от туда далеко не многие, только те, кого удалось сломить. Спустя годы заключения, преступники привыкали к своему заключению, по часам расписанному укладу жизни, каторжной работе. Потому, уже освободившись, не могли адаптироваться к предоставленной свободе и кончали с собой. Такой странный феномен... это место просто ужасно, но многие, чей срок подходил к концу, решались на преступления, чтобы продлить себе срок. Но новоосужденных будет легко вытащить, потому что они ещё пока в здравом рассудке. — Хорошее предложение, — отозвался Достоевский, одобрительно кивнув. — Ух-х-х! Туда хочу, я специалист устраивать дебош в тюрьмах, — подал громкий смешок Гоголь, энергично оперевшись о стол обеими руками, — в такой, правда, ещё никогда не бывал, но задачка интересненькая! Фёдор лишь неоднозначно на него посмотрел, словно с вопросом: «А в каких ты бывал?» Набоков лишь подал ироничный смешок и решил объяснить. — Ещё Украине он отсидел пару месяцев в какой-то колонии строгого режима для одаренных, но каким-то чудом выбрался. Полагаю, устроил массовый дебош. За ним власти охотились, потому он перебрался в Россию, — затем он перевел взгляд на Николая, — но ты не настолько первоклассный зек-дебошир, чтобы брать и сажать тебя туда. Это действительно отвратное место, о нем ходят просто мерзотнейшие слухи, а такого, как ты, надзиратели просто выпотрошат и уничтожат для собственного увеселения. — Меня это не пугает, если что, я готов рискнуть! Но, полагаю, можно поработать из «вне» и обойтись обычной взрывчаткой! Главное там не застрять. Кстати-и-и, каким образом у них работает защита от способностей? — Самым странным, о котором я когда-либо мог узнать, — пожал плечами Булгаков, а затем задумчиво добавил, — стоило мне только оказаться в стенах тюрьмы, как моя способность мгновенно заблокировалась. Не могу понять, каким образом это работает... — Думаю, тут необходимо расследование, — Достоевский перевёл немигающий взгляд на Белинского. В любом случае, им всем понадобится эта информация на тот случай, если всё вдруг пойдет вопреки задуманному и придётся отвечать по закону, — займешься этим? — Задачка дельная. Я бы мог предположить, что это дело рук какого-нибудь эспера, но не факт... — отозвался Виссарион, явно загоревшись интересом. Отпивая глоток чая, Булгаков недоуменно на него посмотрел. — Ну-у-у... если это эспер, то очень странно то, что он уже шестьдесят лет держит свою способность активированной. — Признаю, тут не с чем поспорить. Гоголь задумчиво сощурил глаза. Впрочем, тут же ухмыльнулся. — У нас свободная неделька затишья, получается! Виссарион, сколько у тебя незнакомых преступных организаций в базе данных? — Когда происходили некие утечки данных или слухи, я, разумеется, обращал на это внимание. Около девяти штук среди эсперов и двадцать обыкновенных. Но некоторым я бы не доверял, потому круг сужается. — Отличненько, есть чем заняться! Пока вы разбираетесь, я могу пока пошататься по стране и притянуть к нам несколько союзников. Эти слова вызвали у Белинского лишь откровенное сомнение. — Это довольно опасно. Ты незнакомец и вторгнешься на их территорию с сомнительными намерениями, с чего им тебе верить? Они вполне могут тебя убить, просто потому что так им захотелось. — Ох-х, дружище, кто меня только не пытался убить. Точно не им меня убивать. Всё пройдёт гладенько, я умею быть о-о-очень убедительным, поверь! — махнув рукой, воскликнул Николай с явным вдохновением. — С ним спорить бесполезно, даже не пытайтесь, — подал смешок Лермонтов, отпивая глоток чая. Очевидно, он немного волновался за своего товарища, но предпочитал просто довериться и позволить ему делать то, что он считает правильным. — А что до «Дворянского Гнезда»? Они могут узнать, что мы набираем сообщников, — предположил Белинский, — например, могут не среагировать на террор или вовсе начать сажать всех подозрительных эсперов без разбора. У них большая свобода действий. — Здравое замечание, — отметил Достоевский, — но на террор они обязаны среагировать, это потребует правительство. Если они будут сажать всех эсперов, то мы можем просто вывести эту информацию на публику и донести некое послание в общественность, а заключенных высвободить. Это большие неприятности для страны, потому дворяне не будут так делать. Разумеется, их основная цель сейчас - это мы, а не иные организации, потому они могут сдержанно среагировать, только сажать уже известных преступников. Вы должны донести до потенциальных сообщников то, что подобное может произойти. Те, которые будут соблюдать осторожность, устоят, — он немного помедлил, а затем более серьезно добавил, — я пока не повешу на вас другие задачи, потому у вас есть неделя, чтобы набрать нам союзников. И, при возможности, узнайте их способности, некоторые из них могут оказаться особенно полезны. Разумеется, это может, в перспективе, потребовать больше времени, но пока это ваша основная задача, пока мы не приступили к иным действиям, которые я обозначу позже. Если происходит что-то сомнительное или вы узнали нечто полезное, то прошу об этом сразу мне сообщить, а не дожидаться собрания, потому что план всё ещё требует правок. Достоевского напрягало довольно ограниченное время, чем больше они медлят, тем более могущественнее и осведомленнее становились их противники. Самое плохое было только то, что они лишены всякого элемента неожиданности, как в Японии, так и в России. Оппоненты, в любом случае, просто спокойно сидят и поджидают момент, когда они выдвинутся. Это напоминало капкан или колесо фортуны, а Фёдор всё еще пытается это контролировать. Вытравить или ослабить «Дворянское Гнездо» иным образом невозможно, это настоящая разросшаяся монополия, которая висит черной тенью над всей страной и пожирает другие организации. Не хочется даже представлять, что будет, если те примкнут к «ВДА». Сам Тургенев имеет на Достоевского личные счёты, осознает реальную угрозу, потому приложит все усилия для его уничтожения, несмотря ни на что. «Мёртвые Души» в численном меньшинстве, потому приходится рисковать и включать в план иных лиц. Ранее «Дворянское Гнездо» не имело такой большой власти, являясь лишь очередным сборищем эсперов-добровольцев, которые хотели покончить с неуправляемым уровнем преступности в стране. Но чем больше дел они выигрывали, тем сильнее укреплялось одобрение от правительства, пока не дослужились до официального титула органа исполнительной власти одаренных при федерации. К ним предельно-высокий уровень доверия у местных властей, потому надеяться на то, что какие-либо их действия будут оспорены - глупо. Если вспомнить хаос, который годы назад устроил Гоголь, они так вообще спасли государство от полного упадка. Дворяне набирают в состав своих филиалов всех желающих обучаться и служить за деньги, потому этот поток резидентов буквально нескончаем. Надо отрубить голову этой организации, а остатки разворошить на органы. — Да уж... непривычно так работать, но я попытаюсь, — вздохнул Лермонтов, откидываясь на спинку стула. У Достоевского с Гоголем просто разительно разные подходы. Второй, обычно просто приходил и скидывал на них определенную задачу, а дальнейшие действия выдумывал по ситуации. Первый же, предпочитает просто подождать, проконтролировать и продумать всё на несколько ступеней вперёд. Как они только сработались?***
Ранее. 3 января | 09:45 | Япония, Йокогама Солнце медленно поднялось над крышей высотки, где-то на востоке. Золотое сияние затопило городские улочки. Максим Горький, стоя на крыше, вскинул голову, чтобы почувствовать прикосновение лучей к своему уставшему лицу. Теплый ветерок тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал его бардовые волосы, которые через пару минут начали быть похожи на лохматую гриву, вздымавшуюся над его головой. Погода чем-то напомнила ему раннее лето или позднюю весну, если на контрасте сравнить с заснеженной Москвой. Ночной перелёт у него выдался был довольно своеобразный: вокруг непроглядный туман, а самолёт периодически трясло из-за жуткой турбулентности, вызванной нежданно возникшим ураганным настроением погоды. Благо он был профессиональным пилотом, потому успешно удалось выровнять воздушное судно и не нарваться на грозовые облака. Когда-то давно он прилежно отучился в летном училище. Ещё с самого детства увлеченно изучал астрономию, тянуло его на высоту, к облакам, к звездам. Но на орбиту так и не попал: совершил множество ошибок на отборе в центр подготовки. Впрочем, Максим тогда и по возрасту не годился. Но он был эспером, потому сделали исключение и рассмотрели заявку, но увы, на его место нашлись люди куда умнее. Впрочем, оставшаяся перспектива — путешествовать по небу, после увлекла его душу не меньше. Много где он успел побывать, выучил несколько языков. У Максима были свои планы на жизнь, цели, стремления... а затем он встретил Ивана Тургенева. Он тогда был так молод, только школу окончил, а его планы на эту страну уже просто глубоко впечатляли. От того и казались какими-то наивными, невозможными, пропитанными юношеским максимализмом. Тургенев тогда разъезжал стране и лез ко всем эсперам, до которых он только мог дотянуться. Иногда это кончалось неприятностями, но он всегда умел выкрутиться и знал, что предложить, потому Ивану и удалось собрать вокруг себя столько эсперов. И вот, прошло много лет и у него получилось: уровень преступности среди одаренных значительно снизился. Раньше было куда хуже, а сейчас уже одно упоминание «Дворянского Гнезда» так запугивает преступников, что они буквально распускают свои организации, чтобы с нами не связываться. Изящная работа. Но от безрассудных решений Максима судьба и сейчас не спасает, благо, коллеги к нему относятся, чаще всего, с глубоким пониманием. Явно осознают, что он не из какого-то сомнительного умысла это делает... Впрочем, неплохая трепка ему все так и досталась: босс в весьма грубой и категоричной манере высказал Максиму всё то, что о нём думает. Зря Горький только решился отклониться от изначального плана. О чем он только думал? Произвести какое-то впечатление? В итоге только попался в очередной хитросплетенный капкан и подверг опасности не только самого себя, но и своего лучшего друга. С Сергеем Есениным они были знакомы явно не первый год. Такой отзывчивый и добросердечный человек уж точно не должен был пойти под раздачу отвратного беспредела, но Максим зачем-то взял и так грубо подставил его. И что удивительно — босса, похоже, больше всех разозлило именно это, а не то, что Горький попался на крючок манипуляций Достоевского. Наверное, он нарушил один из этапов его очередного гениального плана. Иван Тургенев, как человек, конечно, с виду очень высокомерный, самомнительный и упрямый, но всё ещё оставался справедливым, достаточно понимающим, глубоко осознающим, что нужно делать и как это надо правильно делать. Но и общением не гнушался: обязательно приходил на назначенные встречи и неплохо проводил время со своими коллегами; часто появлялся и в веб-конференции, отвечал на все вопросы, отдавал задания, иногда пускался в переписку не по теме и мог часами дискутировать с каким-нибудь коллегой на абстрактные темы. Как-то утром заходишь в беседу, а там сотни сообщений, и потом сиди ищи среди них его «важные» объявления. Да, именно «важные», иногда Тургенев мог приказывать остальным делать некоторые забавные, на его взгляд, глупости. Например: «Команда, сегодня я заметил, что соседний офис слепил снеговика. Мне показалось, что им было довольно весело. Вот так должна выглядеть атмосфера в коллективе! Быстрее заканчивайте свои задачи, скоро приедет фура со снегом. Наш снеговик должен быть в 10 раз больше, чем у них. Всем радоваться. Ваш уровень веселья во время лепки проконтролирую, нужен выше среднего. Доброе утро». А ведь обязательно найдутся дурачки, которые это выполнят. Это ещё не говоря об их вебинарах, которые проходили каждые три дня и длились по четыре часа. Последнее Горького больше всех раздражало. Ну сколько можно сидеть и разговаривать? Нельзя сразу объяснить всё по делу, а не уходить куда-то за пределы выбранной темы? Но многие воспринимали это весьма спокойно, потому что им действительно нравилось выслушивать его рассуждения или умозаключения. Но когда работаешь с данным человеком уже около семи лет — поднадоедает. Максим явно питал к нему безмерное уважение, несмотря на те этические и деловые конфликты, которые периодически возникали между ними буквально из воздуха. Даже удивительно, что он, несмотря на свои грубые ошибки, всё ещё числился в первоочередном составе «Дворянского Гнезда» и даже имел свой собственный небольшой отряд с эсперами, которые непосредственно подчинялись его приказам. В любом случае, свою задачу Максим выполнил — ему удалось попасть в Йокогаму и остаться незамеченным. Неплохой городок, кстати, довольно красивый. Особенно расположение возле морского побережья радует. Но почему именно он, а не какое-нибудь Токио? Это всё еще оставалось тайной покрытой мраком, потому Горький надеется отыскать офис «ВДА» и предпринять попытку выйти на контакт. В любом случае, все необходимые файлы подготовлены и у них точно не останется никаких причин не верить им. Их союзу однозначно быть. Пусть теперь этот Достоевский подавится своими глупыми планами. Люди уж точно не заслуживают умереть из-за своего атеистического мировоззрения. Горький относился к Богу весьма скептично, несмотря на то, что некоторые его коллеги с ним бы поспорили. Они часто приводили как аргумент наличие у них сверхъестественных способностей. В любом случае, любая религия есть обман и суеверие, держащее народ во тьме, рабстве и покорности самодержавию. Вера противоречила, мешала свободе личности, ибо, признав существование Бога, следовало признать и Его мироустройство и подчиниться Ему. Вера, по мнению Горького, отвлекала человека от истинных противоречий жизни, а следовательно, и от борьбы за лучшее будущее. Этот же Достоевский яркий тому пример настоящего помешательства. Жил бы себе дальше и верил в свою чушь... но нет, ему обязательно нужно навязать всему миру свое бестолковое мировоззрение. Глубокий эгоизм одного умного человека, который может привести к уничтожению всего человечества. Максим встрепенулся: ему послышались чьи-то шаги, он поправил взбудораженные ветерком волосы и, прищурив алые глаза, посмотрел туда, где крыши домов постепенно снижали высоту. Шаги приближались, и вскоре перед ним оказался высокий, худощавый незнакомец; он сразу просиял всем лицом, словно узнал его. — Надо же, Максим Горький из «Дворянского Гнезда»! Кого только нынче на крыше не встретишь, — он подал тихий смешок, своим карим взглядом внимательно обводя собеседника, — неужели тоже подыскиваешь «удачное местечко»? Тот лишь замер и вытаращился на незнакомца с недобрым удивлением. Откуда он его знает? Это вообще кто такой? И что это ещё за странный вопрос? А вдруг Достоевский про всё уже прознал и заранее подослал какого-то человека... Последняя стычка сделала Максима немного параноиком. Ему который день уже начинает казаться, что всё, что происходит с ним неслучайно, словно, кто-то стоит «свыше» и за всем наблюдает. Фёдор каким-то сверхъестественным образом выяснил, что он хорошо общается с Есениным и использовал Горького, как пешку в своих целях разузнать немного больше. Это ещё не говоря про то, что тот как-то просчитал, что это будет именно тот заброшенный склад... — Ты что вообще несешь?! — Если хочешь покончить с собой, то советую ту крышу, — он указал пальцем на один из небоскребов бизнес-центра, — я как раз туда направляюсь. А вот ты то куда? — Явно не туда, — раздраженно буркнул Максим, нахмурив брови, — ты ещё кто такой? Как ты меня нашел?! — Можешь называть меня Дадзай Осаму, — тот дружелюбно ему улыбнулся. Как же его забавляли эмоциональные люди, — я же тебе уже ответил, что по важным делам шёл! — Так я тебе и поверил! Ты тут непросто так, — недоверчиво прыснул он и сложил руки на груди, — что тебе нужно? Осаму лишь почесал затылок, а затем демонстративно вытянул из кармана пальто значок своей организации. — Хорошо, мистер детектив, ты меня раскусил. Как странно, что ты меня сразу не узнал. Что, твой босс тебе ничего не объяснил? Эти слова заставили Горького лишь недоуменно вскинуть бровь. Неужели агенты «ВДА» настроены к ним более благосклонно, чем ему казалось ранее. Даже потрудились не дожидаться, а вычислить его собственнолично. — Он о многих важных вещах предпочитает умалчивать, вынуждая нас самих разбираться и искать правду. Наверное, таким образом хочет сделать нас более самостоятельными, — он подавил усталый вздох, а затем решился спросить, — ваших уже заранее уведомили, что я приеду? Собеседник лишь покачал головой. — Некоторые мои коллеги относятся к вам весьма скептично, — честно ответил ему Дадзай, задумчиво поднимая глаза к небу, — они, конечно, не считают, что вы пособничаете террористам... но они бы предпочли не распространять определённую информацию, если ты понимаешь, о чем я. — То есть найти меня была только твоя инициатива? — Совершенно верно, — в его карих глазах загорелись веселые искорки, — но я не буду тебе ничего рассказывать, пока не узнаю чуть больше. — Тогда почему ты не участвовал в переговорах? Мой босс явно потрудился бы на все твои вопросы ответить. Тот лишь развёл руками. — А зачем? Так же намного интереснее! — Странный ты человек, Осаму, — раздосадованно фыркнул Горький. — Ваш народ действительно очень упрямый. Вам отказали, но вы продолжаете добиваться своего, — он насмешливо улыбнулся, — вот, скажи мне... ваша организация единственная в своем роде, которая борется с преступностью среди одаренных в вашей стране. Почему вы решили бросить все свои силы на уничтожение одного только Достоевского? Я ведь правильно понимаю, что если наши организации вступят в союз, то ваши лучшие агенты вылетят на миссию сюда? Неужели у вашего босса на него какие-то личные счёты? Через недолгую паузу, Максим решился ему ответить. — Они знакомы ещё очень давно. Можно даже сказать, что они практически росли вместе, но потом их пути разошлись и те стали врагами, — он устало почесал переносицу, — Иван выяснил, что собирается добиваться Фёдор, потому ему пришлось скоропостижно набрать добровольцев и отстроить «Дворянское Гнездо». Тогда в стране уже были некие организации с эсперами, которые боролись с преступностью, но Тургенев сразу заклеймил их бесполезными выродками, после того, как они не восприняли его слова всерьёз и послали куда подальше. Один только он осознавал реальную угрозу и нашел людей, которые ему поверили. Среди них был и я, несмотря на то, что я довольно скептичный человек. И он оказался глубоко прав, очень скоро Фёдор нашел средство. Но нам удалось его обезвредить, его организация распалась, а сам Достоевский подстроил свою смерть и выехал в Йокогаму. Многие считали, что он действительно мертв. Но босс не поверил, он ещё тогда знал, что однажды тот возвратится и новое противостояние станет куда более масштабным. — Какая занятная история, — ответил ему Осаму, закладывая руки в карманы и задумчиво поглядывая на залитый солнцем горизонт города, а затем добавил, — я так понимаю, что он просто готовился к этому дню. Признаю, он действительно умен, было бы интересно однажды пересечься. — Думаю, подучит ваш язык и это обязательно произойдет. Но сейчас он нужен в России. Мы предполагаем, что в ближайшее время Фёдор будет предпринимать попытки распустить «Дворянское Гнездо». Явно не хочет, чтобы мы его опять разгромили! — Смирился с тем, что мы будем сотрудничать, потому просто хочет от вас избавиться, чтобы вы не начали ему мешать уже в Йокогаме. Максим лишь тяжело вздохнул, отводя сердитый взгляд. — Это меня больше всех бесит. Иван не зря испортил ему репутацию в России, явно не хотел, чтобы он нашел союзников, — он сжал подрагивающие кулаки, — но увы, провал. Тот повязался с этим Гоголем, которого эти самые преступники просто обожают. Этот союз самое худшее стечение обстоятельств, которое мы допустили! — Забавно, а мы его недооценили, — Дадзай иронично заулыбался, осознавая масштаб своего допущения, — Николай создал вокруг иллюзию очередной пешки «Смерти Небожителей», решительно искал свою смерть, часто поступал нелогично, потому и казалось, что в этом вся его суть. Похоже, он вдруг открыл для себя цель высвободить и остальное человечество, ибо «Смерть Небожителей», в свою очередь, не обеспечила его идею должными средствами. Именно по этой причине он тогда к ним и примкнул. Нам стоило, признаю, обратить внимание. Я так понимаю, что у него в прошлом имелась организация с сильнейшими эсперами, которые вновь готовы ему содействовать. Скорее всего, он просто предложил Достоевскому этот вариант, а тот, в свою очередь, был вынужден согласиться, ибо у него не осталось никаких средств для достижения своей Высшей цели. — Тут ты совершенно прав, — его алые глаза загорелись неким удивлением, — как ты узнал так много, находясь здесь и практически не интересуясь происходящим? Осаму лишь покрутил указательным пальцем перед его лицом. — Всё то тебе расскажи! — Вы с моим боссом чем-то похожи, — Горький недовольно буркнул, а затем добавил, — но как ты узнал, что я здесь? Хоть на этот вопрос ответь. — Ничего особенного. Я просто знал, что в ближайшее время агент «Дворянского Гнезда» здесь окажется. Иван открыто выдал нам информацию о своих резидентах. Я, конечно, мельком взглянул... потому легко тебя узнал. Человека с такой странной шевелюрой сложно не заметить, — Дадзай насмешливо улыбнулся, жестами рук отобразив то, что происходило на голове у собеседника, — вот тебе не показалось бы подозрительным, что какой-то человек, неизвестно откуда, прилетел в наш городок на двухместном самолете украинской серии «Aeropakt A-22»? Европейцы на таких не летают. Максим негодующе вздохнул. — Мне пора менять самолет. — Стоит отметить и то, что тебе всё же удалось остаться незаметным для иных лиц... но не стоит забивать этим голову, Достоевскому не требуется никаких подтверждений, чтобы начать подозревать, — преспокойно обнадежил его Осаму, а затем спросил, — ты можешь рассказать подробнее о его новой организации? — Естественно, за тем я и прибыл. Я владею всей доступной нам информацией. Но Тургенев не хочет, чтобы я вам рассказывал, пока вы не поделитесь с нами чем-то взамен, — Горький многозначительно приподнял брови, наклоняя голову набок. — Хорошо придумал, — Дадзай хитро улыбнулся, — похоже, мы просто вынуждены обменяться с вами информацией. — Именно так. — Тогда, стоит отправиться в офис, — моментально подытожил тот, а затем вдруг развернулся и направился в противоположную сторону. Ловко переметнувшись на крышу ближайшего дома, вновь взглянул на собеседника, — так ты идёшь?***