***
В коридоре мимо зеркала мелькает бледная тень, но через мгновение возвращается обратно. Девочка задерживает взгляд на своём отражении, проводит пальцем по поверхности, по сломанной раме, оставляет грязные следы. Вздыхает и проходит мимо. Привычные движения становятся каждодневным приторным ритуалом. Странным и непрекращающимся. Бренчит посуда, нога задевает пустую бутыль: та падает со стуком, катиться под стол. С другой стороны мерзкий храп, не обращает внимания. На обеденном столе скрученные вечнозелёные, полупустая пачка сигарет и стопка старых газет. Проводит чистым рукавом по дереву, убирает пыль. Табуретка без ножки царапает пол. Столовые приборы звякают по керамике. На столешнице нож. Холодный, притягательный. Сакура смотрит пристально.***
У мамы кругами синеет кожа. Она затравленно глядит в окно, глаза её мрачные и грустные. Слёзы уже выплаканы. Шипит масло на плите, пахнет горелым. Кизаши сегодня нет, работает. В плохо перебинтованной руке сжимает серебряный медальон. Девочка знает, что будет дальше. Отводит глаза, смотрит на трещины в цветочном горшке. Закусывает потрескавшие губы, её тошнит. Мебуки улыбается, махает кому-то на улице, поднимает цепочку выше. Проводит здоровой рукой по задней части шеи. Сакура замечает старые отметки зубов на бледной коже, снова отворачивается. Сегодня вечером будет скандал. По ту сторону двери стоит он, мамин любовник.***
Деревянная шершавая ручка. Она благовенно проводит пальцем по лезвию. Видит свои изумрудные глаза в начищенном отражении. Медленно выдыхает, жмурится и убирает нож на место. Мысли вязкие, руки холодные. На улице глубокая зима. Чувствует, будто душа отделена от тела, желудок сводит в фантомных спазмах. Торговый бизнес отца потерпел банкротство. На лице свежая рана.***
На поле нет цветов. Изуми сегодня не пришла. Сакура волнуется, сидит под толстым деревом долго, выдыхает густой пар, греет руки друг о дружку. Пальцами оглаживает вплетённую ленту, ветер метёт снег под ногами. Холодно. Встаёт когда солнце садится за горизонт и уходит. На следующий день снова безлюдно. Через неделю также.***
Рынок встречает её громкими голосами, люди веселы, тепло одеты. Счастливые лица и смелые разговоры вызывают в душе глухое раздражение. Звенят колокольчики на ветру, в переулках бегают кошки. Пахнет едой и всевозможными женскими духами. Знакомый прилавок с механическими часами пуст. Харуно задерживается и проходит мимо.***
Итачи смотрит лениво и холодно. Его кудрявый друг — простодушно. Сакура пересилила себя и сама пошла искать подругу, проходила мимо учебных полигонов и заинтересовалась чужой тренировкой. Старшего звали Шисуи, девочка очень долго смотрела как тот исчезает в одном месте и появляется в другом. Жадно пыталась впитать в себя чужие движения, успеть проследить за иллюзорным силуэтом. — Изуми вышла замуж, — бездушно обрубает Итачи и достаёт новый кунай. Харуно медленно кивает и уходит.***
Учиха не появлялась. Девочка вычитала в библиотечной книге, что брак заключается несколько недель. Но шли месяцы. Сакура ещё ждёт. Смотрит на воду с высоты моста и думает о том, что живёт лишь потому, что не хватает былой смелости, чтобы снова броситься вниз.***
— Чёртова шлюха! — звереет Кизаши, вскидывая кулак, — от тебя снова пахнет тем подонком! Мебуки горько льёт слёзы, держит ладонь у побитого лица. Клятвенно заверяет, что это было в последний раз. Отец остервенело опрокидывает ближайшую мебель, отчаянно оттягивает себя за волосы и протяжно воет: — Почему...! — закрывает он рукой глаза. Голос его понижается до гневного шёпота и становится подозрительно надломленным, — ну почему? Мама сжимает фартук, скручивается на полу и плачет, плачет, плачет. Сакура сидит в углу, мнёт ленту, не обращает внимания. Отец опускает взгляд, жутко рычит и вырывает женщину за предплечье. Тянет. — Я разберусь с твоим Учихой раз и навсегда! — Не надо! — визжит та. — Я сказал, пошли! — умоляюще трещят петли на двери, Кизаши подбитым зверем тащит за собой Мебуки.***
Ночью домой никто так и не приходит, на следующий день тоже. Тишина в доме давит на плечи, девочка не может заснуть. Ближе к вечеру, призраком, появляется молчаливый человек в маске Анбу. Он был краток. «Родители убиты» «Клан Учиха вырезан»***
Сакура чувствовала себя как всегда. Звенела кухонная утварь, масло шипело на сковороде. Вода с шумом стекала в водосток, свистел железный чайник. Бутылки давно выброшены, пыль протёрта. На столе остались только сигареты. Еда противна на вкус, желудок сводит. Новое полотенце жесткое, комната пустая. На потолке плетут свои сети пауки. Часы тикают громко, успокаивают. С рутиной закончила. Толкнула дверь, закрыла на замок. Солнце яркое, раздражающее. Побрела по деревне широким шагом. В сандалях противный песок, в кармане звенят ключи, волосы лезут в лицо. На лазурном небе ни облачка. Жарко. На рынок не заходит. Устало вздыхает, оказавшись на поле. Ликорис щекочет ноги. Проводит целый день на поляне, в голове кристально белый. Закрывает глаза и позволяет себе лететь вниз. Спина мягко встречается с травой, взмывают испуганные бабочки. Шея отзывается болью, девочка моментально злится и быстро вскакивает, глазами пытается найти причину своего внезапного ушиба. Но уязвлённо замирает. Маленькая коробочка, обтянутая белой лентой, пряталась под алыми цветами. Ветер мерно покачивал ткань, почти баюкал. Подбрасывал розово-белые пряди и мазал по красному ципао. Её углы потёртые, на крышке лёгкий бессмысленный узор. Нетронутая и всеми забытая. Сакура не слышит ничего: ни птиц, ни насекомых, ни собственного сердца. На плечи наваливается тяжесть, принуждает опуститься на колени. Руки аккуратно подхватывают находку, проходятся по узору и впитывают в себя шероховатость ленты. Отворилась она бесшумно, а за ней шлейф знакомого стерильного и спирта. На груди образовалась бескрайняя зияющая дыра, чтобы девочка с каждым болезненным вздохом ощущала, как сквозь отверстие задувает ледяной ветер. Стеклянный взгляд цепляется за маленькую фотографию, снизу лежит криво завёрнутый конверт. В самом уголке: бумажка, неумелое оригами в образе совы. Девочке снова четыре, её руки предательски робкие, боязливые, мелко трясутся. Долго раскрывают мелованное письмо. Глаза не сразу смелеют, дичью опускаются на первые чернильные строчки. «Моей милой маленькой Сакуре, дорогой подруге и уважаемой сестре.» Края у письма сухие, помятые. Строчки написаны тепло и не с первого раза. Чужая лента сжата настолько крепко, что на ладони вскоре обязательно останутся ранки полумесяцы. Губы плотно смыкаются, горло сдавливает ядовитой змеёй. Воздух вокруг холодит кожу и кажется, что вскоре заледенеет и её сердце. «Извини, что меня так долго не было.» Сакура сдавленно пригибается к земле, слишком потерянная и изломанная. Шёпотом вторит прочитанному, от души желая быть услышанной: — Долго... очень долго. «Я оставляю тебе свой последний подарок... воспользоваться им или нет — решишь сама. Будь свободной, какой не суждено быть мне.» — Хорошо, — выдавливает она и трёт глаза, — хорошо. Последние завитки — кляксы: отчаянно искревлённые и мокро-мятые. Очевидно, оплаканные уже двумя людьми. «Знаешь, мой дом напоминает твой, пустой и сильно неприветливый. У меня ничего нет и никогда не было. В этом прекрасном мире, где всё чужое, единственная вещь, что принадлежала только мне и была полностью моей: — Это твоя любовь, Сакура.» Девочка не может. Внутри горит пламя. Душа - горячие угли, сердце - мёртвый пепел. Перед глазами непроглядный плотный дым. Она валится набок, прижимает письмо к груди как самое дорогое. И воет. Болит. Всё болит. «Спасибо за всё, твоя Изуми.»