Звёздная ночь

Юра догнал её при выходе из подъезда. Грубовато сжал за руку и впечатал спиной в стену. Вика понимала, что такой исход возможен, поэтому бежала изо всех сил, и всё равно проиграла. Врать было не тяжело — невыносимо. Но она осознавала, что если не солжёт, что не любит Шатунова и что у неё есть другой — Юрка не отступится, пойдёт на открытый конфликт с отцом девушки — с его-то взрывным и упрямым характером. Поэтому, ещё сидя в машине, она решила, что скажет самые ужасные слова, такие, которые парень никогда не простит. Ненавидела себя, но делала. И если бы только Шатунов знал, с каким адским трудом ей далась та горькая и жестокая фраза о «не люблю» и прощании. — Это отец тебя заставил? — прошипел Юра. Его голубые глаза были наполнены болью, превратившись в два острых хрусталика. Он явно был на грани. — Нет, я сама так решила, — кашлянув, как можно суше произнесла девушка. Шатунов грубо сорвал с неё очки. Она закрыла лицо руками. — Что ты делаешь?! — Ты врёшь! — очки полетели на бетонный пол, в сторону. — Скажи правду! Когда Юрка закричал, его голос треснул, и внутри у Баварской снова всё перевернулось от боли и ужаса происходящего. — Я не вру. Я не люблю тебя. Оставь меня в покое, — её голос звучал глухо. Юрка попытался отвести руки Виктории от лица. Это вышло у него весьма грубо. — Мне больно! Не трогай! — Вике было больно, но руки — ерунда, по сравнению с тем, что происходило внутри. — Это твой папаша! Это он заставил тебя это сказать! Я убью его нахер! — пылал Шатунов, тяжело дыша; его щёки тронул румянец. — Нет, это мои слова, не его! Я правда люблю другого… — И кто он? — Юра упёрся на вытянутую руку, ладонь которой легла на стену возле головы Вики. — Кто он?! Отвечай! — Дипломат. Знакомый отца. Богатый и успешный человек… — девушке хотелось выхаркать своё сердце. Она не могла больше врать, как и не могла остановиться. Пусть он ненавидит её… Пусть, так лучше… — Посмотри мне в глаза, и повтори то, что сказала! — рявкнул Шатунов, ударяя кулаком по стене. Схватив Баварскую за плечи, он жёстко встряхнул её. — Ты меня слышишь?! Посмотри в глаза и скажи, что это правда! «Ты должна! Ты должна!!!» — вопило нутро. Вика медленно убрала руки от лица. Стоило ей увидеть голубой взгляд, мутный от бешенства и боли, как душа ушла в пятки, а во рту пересохло. Очки хотя бы создавали видимость защиты. «Прости меня, Юрка!» — орала душа. — Я не люблю тебя. Я полюбила другого человека. Не ищи меня больше. Всё, прощай, — сказала Вика на удивление хладнокровно, хотя внутри всё готово было разорваться. Резко отвернувшись, она вышла из подъезда, поправляя футболку. Перед глазами всё плыло. Баварская всё ещё не могла поверить, что всё это происходит на самом деле. Лишь оказавшись в машине, она дала волю безумным рыданиям, с завываниями, с ударами себя по лицу за то, что только что самолично уничтожила своё счастье и принесла дикую боль тому, кого безумно любила. Водитель сразу же тронулся с места, в первые секунды истерики, боясь, что девушка выскочит и убежит, а ему потом придётся отвечать за это перед Вениамином Александровичем. Вика замолчала только когда в ней совсем не осталось сил. Уткнувшись лицом в спинку переднего кресла, она замерла. Слёзы струились по щекам, девушка даже не чувствовала, как они обжигают кожу. Ей ужасно хотелось вырваться из сладко пахнущего комфортабельного салона, вернуться назад, в тот сырой подъезд, обнять Юру и долго-долго покрывать его поцелуями, куда придётся. Целовать и умолять, чтобы он простил её за жестокую ложь… Но, видимо, теперь наступила расплата за слишком счастливые дни — эта мысль не покидала голову девушки. В квартиру она вошла бледной тенью самой себя. Стоящий на пороге зала Вениамин Александрович пристально посмотрел на дочь и удовлетворённо кивнул, мол, Вика всё сделала правильно и не обманула его. Девушка же прошла к себе, даже не взглянув на отца. Ей хотелось только одного — упасть на кровать и больше не вставать с неё.

***

Сентябрь, как и свойственно осени, оголил все летние несбывшиеся надежды. Москва постепенно золотела. В солнечные дни, поднеся лист к солнцу, можно было увидеть багровые прожилки. Ещё совсем недавно Юра был одним из самых счастливых людей на свете. Теперь же он вставал только для того, чтобы справить нужду, и открыть очередную бутылку алкоголя. Сергей, лучший друг Шатунова, никогда не забудет тот вечер, когда тот набрал его и с трудом произнёс только одно слово: «Подыхаю». Тогда Серков сразу же сорвался с места и помчался к парню. Юра сидел на диване, лохматый и нетрезвый, смотрел в одну точку, и что-то бормотал. На столе лежал нож и стояла открытая бутылка водки. — Юрка, ты чего? А? — Она ушла… — Шатунов перевёл мутный от боли взгляд на Серёжу. Белки его глаз были покрасневшими. — Вика? Вика ушла? Куда? — тупо спросил Серков. Он видел, какая сильная и взаимная любовь цвела между ней и другом, и не мог поверить, что она может оставить эти отношения. — К какому-то богатому ублюдку, — хрипло отозвался Шатунов, снова переводя взгляд в стену. — Сказала, чтобы я её больше не искал… Значит… он давно был у неё… — Юр, — Серков сел рядом и положил руку на плечо парня. — Тебе сейчас надо выспаться, на свежую голову будешь думать… Как она могла уйти? Не верю… — Посмотрела в глаза и спокойно сказала… — Шатунов взял нож, покрутил его, как-то странно рассматривая лезвие. — Так не врут. А я же… я всё для неё мог сделать… Но он богатый — я рылом на вышел, для такой, сука, принцессы… Блять. Сергей сильнее сжал плечо Юры и покосился на нож: — Если у неё действительно есть кто-то, кроме тебя, то зачем тебе такая? Ты же лучший, забыл? Пусть давятся своими деньгами. Шатунов прикрыл глаза, как бы переваривая услышанное. Он всё ещё видел бледное лицо Вики, и слышал те её жестокие слова, раздирающие его сердце. Как бы ему хотелось сейчас поехать к ней, ломиться в дверь, чтобы она впустила, передумала, одумалась… Бросив нож, парень встал и рванул в коридор. Серков преградил его путь. — Юра, вернись обратно! — Я к ней! Я её верну! — заорал Шатунов, пытаясь отпихнуть схватившего его Сергея. — Да в тебе водка говорит! Ты ж никогда ей измены не простишь! — как можно громче крикнул тот. — Подумай! Юра пошатнулся и остановился. Конечно же, Серёжа был прав. Принципиальный Шатунов не сможет простить Ей другого мужчину, даже если она будет валяться у него в ногах. Алкоголь делал своё дело, выплёскивая наружу боль парня. Тот посмотрел на Серкова, губы его подрагивали: — Я не могу без неё… — Сможешь. Нужно время. Много хороших девчонок и без неё, — Сергей явно обрадовался тому, что Юра перестал брыкаться. Пользуясь этим, он подвёл его к дивану и уложил, накрыл пледом. — Я её люблю, — пробормотал Шатунов, глядя в одну точку. — Нахуй мне другие… — Нужно время. Я буду рядом. А ты поспи. Поспи… Юра закрыл глаза. Ему снились провода, тянущиеся далеко, за горизонт, и звёзды, падающие им с Викой в ладони. — Загадай желание, — с улыбкой говорила она. «Да какое у меня может быть желание, кроме тебя?» — думал во сне счастливый и одновременно погибающий от боли Шатунов. Расставаться ему было невыносимо, но он знал, что не вернётся.

***

Несколько дней Вика вообще ничего не ела, и почти не вставала с кровати. Время от времени заходила Зинаида, приносила еду, но Баварская даже не шевелилась, словно не существовала. Отец и вовсе не появлялся. В воскресенье девушка впервые заговорила с домработницей. — Какой сегодня день? — Вика не находила в себе сил даже оторвать голову от подушки. Зинаида назвала его и добавила: — Принесла твои любимые булочки с повидлом. Поешь? — Я не хочу есть. — Тут и сок есть. — Какой? — Апельсиновый. Вика с большим трудом привстала на локтях, потом села. Взяла стакан, и почти залпом выпила его содержимое. — Девочка моя, — вдруг доверительно начала женщина, поглаживая Баварскую по немытым неделю, несвежим волосам, — поверь, любовь проходит. Это её дурацкое свойство. — Не каждая, — прошептала Вика, ставя пустой стакан на поднос. — Что? — Не каждая любовь проходит. Если прошла, значит, была не настоящая. — Это максимализм. Юношеский максимализм, — снисходительно протянула Зинаида. Баварская перевела на неё отрешённый взгляд. — Я хочу побыть одна. — Да, конечно, — женщина тут же отошла от Вики и кивнула на поднос. — Оставлю салат и булочки — вдруг захочешь. — Спасибо. Когда дверь за Зинаидой закрылась, Виктория с трудом встала. Схватившись за спинку стула, она тряхнула головой, пытаясь справиться с тем, что комната вдруг пришла в движение. Голова кружилась просто нещадно, но девушка добралась до ванной. После душа она, облачённая в одно повязанное белое полотенце, со стекающими по коже каплями воды, отыскала в столе сигарету и зажигалку. Обычно она не курила, просто изредка баловалась. Юрка строго ругал её за это баловство, и дико было думать, что теперь он даже не узнает, что она курила. Вика затянулась, стоя у окна. В город входила настоящая осень. Девушка смотрела на позолоту подрагивающей на ветру листвы и думала, что теперь всё будет иначе. Целых шесть месяцев они с Шатуновым были отданы друг другу, а теперь… он со временем оправится и найдёт другую. Ревность нещадно кольнула сердце. «Ты сама всё так сделала. Что уж теперь?» — быстро осадила себя и нервно затянулась. Да, думать о Юре с другой девушкой было ужасно больно. Но она должна отпустить его не только физически, но и мысленно… Баварская это прекрасно понимала. Глуша и давя в себе что-то живое и настоящее, она прошептала, прислоняясь влажным лбом к оконному стеклу: — Будь счастлив, Юрка. Пожалуйста, будь счастлив… Затем, докурив сигарету, Вика открыла дверь широченного дубового гардероба, не особо заморачиваясь с одеждой, достала голубые джинсы и чёрный свитер с высоким горлом. Одевшись, включила фен. Сил не было даже на выполнение элементарных действий, но она смогла высушить волосы. Подойдя к трельяжу, перед которым не так давно отец тряс её, как куклу, она увидела совсем другую Вику. Резко повзрослевшую. Резко похудевшую. Бледную. Болезненную. Без блеска в глазах, который свойственен счастливо любящим людям, без той энергетики любимой женщины, которая раньше исходила из неё. Казалось, это восковое лицо не способна тронуть улыбка. Те дни, что Баварская пролежала на кровати, остались в памяти чем-то туманным. Одна боль. Одно сплошное отчаяние. То, что меняет и выворачивает изнутри. Взяв расчёску, Вика начала монотонно водить ею по волосам, безразлично глядя на своё отражение. Уже другая. — Ты выглядишь, как тупая шлюха, — повторила девушка злые слова отца. Голос звучал сухо, с расстановкой. Бросив расчёску на трельяж, Вика отошла к подоконнику, на котором стоял телефон, а в стеклянной пепельнице догорал окурок. Набрала номер Люды, который знала по памяти. — Привет. Встретимся? — спросила, минуя прелюдии. — Привет… Э… Хорошо. — У тебя ведь сегодня выходной. — Да, Вика. Я сейчас дома. Оденусь минут за десять, — ощущалось, что Люда немного волновалась. — Я буду у твоего дома через полчаса, — равнодушно резала слова Баварская. — Ладно… Тогда я жду тебя… Вика повесила трубку. Взгляд скользнул по комнате, и вдруг остановился на вещи, лежащей в кресле. В ушах зашумело, внутри всё оборвалось, перевернулось, запульсировало. Девушка подошла к нему и взял в руки кожанку Шатунова, которую умыкнула недавно, а казалось, что вечность назад. Прикрыв глаза, Вика судорожно впилась ногтями в потёртую кожу, вжалась в неё лицом, вдыхая любимый аромат, вызвавший дрожь в ногах и мурашки по всему телу. Так и замерла. «Прости меня, Юрка, если сможешь… Прости меня…».