Несколько кошек и несколько лян

      Хуа Чэн проснулся и сразу же почувствовал себя крайне удивленным. Насторожило уже то, что мог «почувствовать», а когда тело при резком вдохе в области груди пронзила боль — Градоначальник вовсе пораженно замер. Ведь всем известно, что демоны не могут испытывать боль в человеческом понимании. Однако то, что чувствовал Хуа Чэн, было именно ею: тупой ноющей болью в глубине груди за клеткой ребер, которая при каждом вдохе будто расползалась по венам до самых кончиков пальцев. Хуа Чэн поспешил подняться и осмотреться. Он сидел на кровати в небольшой светлой комнате, на нем были белые нижние одежды из грубого полотна, а на лицо при движении упали спутанные черные волосы. Руки и ноги Градоначальника были привычно длинными и крепкими, но не отливали более мертвенной синевой, а были, хоть и довольно бледными, в целом здорового телесного цвета. Хуа Чэн не сдержал еще одного пораженного выдоха — он был жив. Не понимая, что испытывает по этому поводу, Градоначальник потерянно огляделся. В комнате были лишь кровать, на которой он лежал, высокий шкаф под самый потолок и письменный стол у широкого окна, заваленный какими-то бумагами и книгами. За окном виднелась яркая зелень деревьев — и это тоже было неправильно, ведь в мире смертных сейчас должна была быть глубокая зима. Внезапно дверь открылась и в комнату вошел человек. В руках он держал поднос с несколькими простыми мисками, а во рту зажал паровую булочку. Первоначально лицо юноши выражало скучающее безразличие, но когда он увидел проснувшегося Хуа Чэна, тонкие брови удивленно вскинулись. Его лицо было здорового и крайне живого цвета, а узкая грудь мерно вздымалась в такт дыханию — Градоначальник никогда не думал, что увидит Хэ Сюаня таким. Тот меж тем неспешно поставил поднос на стол, не глядя отодвинув часть листов, и обернулся, убирая наконец изо рта надкушенную булочку. — Проснулся, — равнодушно бросил он, медленно жуя. Во взгляде его серых глаз не было ни тревоги, ни удивления, и Хуа Чэн заподозрил, что о живости двух Непревзойденных переживает сейчас лишь он. — Я ставил, что так и будет, но вот другие говорили, что очнешься не раньше вечера. Спасибо, я выиграл немного денег. — Пожалуйста, — не думая, отозвался Хуа Чэн и тут же замер. Голос его звучал на несколько тонов выше привычного, хоть и был хриплым со сна. Резко поднявшись, Градоначальник метнулся к шкафу и, распахнув его дверцу, воззрился на отражение в спрятанном внутри зеркале. Лицо явно принадлежало Хуа Чэну, но такому, каким он был в шестнадцать или семнадцать лет. Черты мягкие и спокойные, цвет лица здоровый, и нет болезненной худобы — но то, что заставило Градоначальника пораженно застыть, так это пронзительно алый с черными, словно мертвая плоть гниющей раны, прожилками правый глаз, находящийся в положенной ему глазнице. Рядом можно было заметить несколько тонких белесых шрамов, но отвратительное красное око, символ рождения под порочной звездой разрушения, было цело и смотрело из отражения на замершего Хуа Чэна сузившимся до едва заметной черной точки зрачком. — Все с твоим лицом в порядке, удар пришелся на грудь, — скучающим голосом сказал сзади Хэ Сюань, который не видел выражения брезгливой ненависти, что появилось на лице Хуа Чэна. Градоначальник опустил глаза, взглянув на свою грудь, виднеющуюся меж неплотно запахнутых белых одежд. На фарфоровой коже был внушительный синяк, медленно желтеющий, от которого паутиной расходились вздувшиеся синие вены. От таких повреждений не удивительно, что Хуа Чэн чувствовал боль при каждом вдохе, хоть ребра явно не были сломаны. Словно кусочки разбитого стекла, воспоминания стали появляться в голове Хуа Чэна. Удар, о котором говорил Хэ Сюань, он получил вчера, в тренировочном поединке со своим учителем. Почти десять лет Хуа Чэн обучался в ортодоксальной секте далеко в горах, и пришло время проверить его навыки. Он был одним из сильнейших учеников в своем возрасте, потому другие адепты не желали бороться с ним и испытания пришлось проводить учителю; в какой-то момент Хуа Чэн не выдержал его удара и потерял сознание до сегодняшнего утра… Юноша тут же потряс головой, одергивая сам себя. Нет, все не так: он — глава Призрачного города и один из Непревзойденных демонов, Собиратель Цветов под Кровавым Дождем. Вчера большую часть дня он занимался нуждами города, а вечером поужинал с гэгэ и отошел ко сну. Никто во всем мире не мог бы нанести ему травмы, подобной той, что красовалась на груди, а у кого хватило бы сил — не стал. Откуда же тогда секта, и теплое дыхание, и эти воспоминания, что кажутся абсолютно привычными и понятными? — Ну что, проснулся? — все так же медленно спросил Хэ Сюань. Словно почувствовав что-то, он приблизился к Хуа Чэну и заглянул в его напряженное лицо. — Волнуешься из-за проигрыша? Не переживай, это же учитель. «Ебал я и проигрыш, и учителя вместе с ним», — про себя зло подумал Хуа Чэн, но не позволил резким словам сорваться с губ. Он ничего не ответил, но по молчанию Хэ Сюань, кажется, сам сделал какие-то выводы и утешающе похлопал его по плечу. — Если проснулся, одевайся и идем к учителю. Он хотел дать тебе несколько наставлений по поводу вчерашнего боя. Хуа Чэн медленно кивнул, и Хэ Сюань, кинув еще несколько фраз, покинул комнату, позволяя ему облачиться. Открыв шкаф, Хуа Чэн обнаружил там ровные стопки одинаковых белых одежд, и лицо его непроизвольно скривилось. Однако выбора не было, и юноша принялся натягивать ученические ханьфу, мыслями пребывая глубоко в себе. Он слышал о перемещении душ между разными вселенными, но никогда не думал, что что-то подобное может случиться с ним. Однажды бродячий даос, в ясном разуме которого можно было очень легко усомниться, на улицах Призрачного города рассказывал, что бесконечная ци Вселенной создает множество самых разных миров, а людские души в них — лишь разрозненные частички, что проживают похожие друг на друга жизни. Иногда такие частички могут проникать из одного мира в другой, а иногда — заменять друг друга. Вероятно, тот «Хуа Чэн», который жил в этом мире, сейчас пришел в себя на роскошной кровати Дома Блаженства и тщетно пытается понять, что произошло. Однако, одернул сам себя Градоначальник, его душа жила уже восемьсот лет и имела некоторую силу, чтобы суметь тут же впитать все воспоминания предшественника, душа же семнадцатилетнего «Хуа Чэна» такой способностью не обладала. Более вероятно, что он сейчас потерял все воспоминания и потребуется время, чтобы восстановить их: а там то, что совершил «Градоначальник Хуа» за восемьсот лет, начисто перекроет деяния «адепта Хуа», и он, возможно, даже не поймет, что когда-то жил в другом мире, полностью заменив своего предшественника… «А может, все будет не так», — упрямо мотнул головой Хуа Чэн, отгоняя тяжелые мысли. Это были лишь его предположения, основанные на слухах, что он узнал когда-то давно. Важнее сейчас было разобраться в делах этого мира и понять, есть ли путь назад. Рассудив так, Хуа Чэн решительно затянул пояс ханьфу и взглянул на себя в зеркало. Черные волосы он неряшливо собрал в простую косу, уложив ее на грудь, и лишь с правой стороны привычно заплел косицу поменьше — однако украсить ее было нечем. Белые ученические одежды подчеркивали длинные ноги Градоначальника, а отороченный серебром пояс — тонкую талию. Правый глаз юноша скрыл черной повязкой, к его облегчению найденной в комнате. За простотой наряда таилось изящество носящего его, и в целом Хуа Чэн выглядел как достойный молодой юноша, созданный из орхидей и нефритовых деревьев. Однако сам себя в этих белых одеждах и с белой кожей он назвал бледным бобовым ростком. Когда Градоначальник вышел в длинный коридор, в котором виднелись двери, по меньшей мере, двадцати комнат, Хэ Сюань ждал его у окна. Он смерил быстрым взглядом Хуа Чэна и развернулся, не сказав ни слова. Очень скоро юноши покинули ученический корпус и Градоначальнику открылся вид на остальную часть секты. Она раскинулась в горах, заняв собою несколько пиков, и отсюда Хуа Чэн мог видеть величественные залы и пагоды, что тонули в изумрудной листве кленов и кипарисов. Широкие дороги и мосты были выложены белым мрамором, повсюду сновали адепты разных возрастов в светлых одеждах, и, если бы не отсутствие вычурных замков, Хуа Чэн бы решил, что вновь вернулся в Небесную столицу. Многие заклинатели, спешащие мимо, тепло приветствовали Хуа Чэна и Хэ Сюаня: первый высокомерно игнорировал их, второй время от времени безразлично кивал. Покопавшись в своих воспоминаниях, Градоначальник понял, что образ его предшественника не сильно отличается от него самого, и решил не тратить время на попытки соответствовать. Тот «Хуа Чэн» был чуть более приветливым и веселым, но Градоначальник не видел причин веселиться, потому весь путь лицо его было отрешенно и холодно. В какой-то момент он скучающим тоном сказал Хэ Сюаню: — То есть, я спал лишь сутки? — Так и есть, — отозвался юноша. — Тогда как Се Лянь? — внутренне замирая, спросил Хуа Чэн. Хэ Сюань обернулся к нему, и на его лице появилось отвратительно жестокое выражение непонимания. — Кто? — Его Высочество, — вновь попытался Градоначальник, уже, впрочем, догадываясь, что услышит. — Это кто-то из светского мира? — спросил Хэ Сюань, теряя к этому разговору интерес. — Ты же знаешь, что я не интересуюсь их делами. Откуда мне знать? Хуа Чэн напряженно поджал губы и не ответил. Юноши быстро преодолели несколько павильонов, что возвышались над бурными горными ручьями или крутыми обрывами, и вскоре оказались у двухэтажной пагоды, что называлась залом Фэйцзы. Белая крыша и мраморные колонны, что поддерживали ее, создавали внушительное и давящее впечатление, и любой пришедший на открытую площадь наверняка почувствовал бы себя мелким и незначительным. Поднимаясь по белым ступеням вслед за Хэ Сюанем, Хуа Чэн не мог отделаться от чувства, что эта отрешенная величественность что-то ему напоминает, и лишь увидев мужчину, что сидел за столом в главном зале, понял — что. Внутреннее убранство пагоды тоже сквозило высокомерным богатством: широкие книжные шкафы, нефритовые подставки под древние свитки, изящные курильницы для благовоний и мебель красного дерева… Все, однако, обладало четко выдержанным стилем и не было нагромождением дорогих безвкусных вещиц. За столом, медленно записывая что-то, сидел мужчина в форменных белых одеждах. Однако у него, несмотря на одинаковый цвет и фасон, в наряде присутствовало несколько украшений, указывающих на статус. Хуа Чэн и Хэ Сюань опустились на подушки перед ним и склонились, в один голос поздоровавшись. Хуа Чэн сквозь зубы выдохнул: — Учитель… Цзюнь У поднял на него светлые глаза, в которых не отражалось ни печали, ни радости. Его лицо было лицом Небесного Императора, возвышенным и исполненным достоинства, но Хуа Чэн еще помнил его искаженным глухой ярости, когда он в неистовстве вбивал голову Его Высочества в каменную стену Тунлу. В глазах Градоначальника против его воли сверкнуло убийственное намерение. — Сяо Хуа, тебе уже лучше? — спросил Цзюнь У, и Хуа Чэн приложил все силы, чтобы тут же не начать блевать кровью от ярости и унижения. «Сяо Хуа»?! Руки Градоначальника болезненно зудели от желания вырвать это слащавое обращение из глотки Цзюнь У и заставить сожрать его. Но он мог лишь потупить взгляд, чтобы спрятать в нем жажду крови, и ответить: — Я в порядке. — Вчера ты был невнимателен, — со вздохом продолжил бывший Небесный Император. — Этот учитель много раз говорил тебе обращать внимание на защиту и не отдаваться атаке полностью. Что толку от того, что твои удары сильны, если один момент невнимательности может стоить поражения в битве? — Этот ученик понял, — сквозь сжатые зубы процедил Хуа Чэн, насилу вытащив из памяти то, как общался с «учителем» другой он. В целом, в этом мире Цзюнь У можно было назвать хорошим наставником. Он не становился своим ученикам, которых у него было несколько десятков, вторым отцом и был довольно отрешен, но знания давал верные, подходящие конкретному адепту, и не жалел времени на объяснение путей совершенствования. Другим он мог казаться строгим и принципиальным, но от своих учеников требовал лишь соблюдения правил и достижения целей, что были поставлены. Другому «Хуа Чэну» было совершенно не на что жаловаться. Однако этот лелеял в душе обжигающую ненависть к сидящему перед ним человеку. Да, это был «другой» Цзюнь У, и тут он не сделал ничего, чтобы его ненавидеть, но Хуа Чэн не собирался обманываться благородным обликом и не думал, что суть этого помешанного могла измениться. Цзюнь У меж тем ровным тоном давал Хэ Сюаню некоторые указания по совершенствованию для него и младших учеников. Сейчас Цзюнь У предпочитал сосредотачиваться на своем развитии и, хотя не перестал принимать новых адептов, обучение их азам отдавал старшим боевым братьям и сестрам. Хуа Чэн был плохим учителем и не мог долго возиться с малышней, поэтому занимался этим большую часть времени Хэ Сюань. Вскоре встреча окончилась и молодые люди, поклонившись, покинули павильон Фэйцзы. Спускаясь по нефритовым ступеням, с которых открывался захватывающий вид на всю секту, Хэ Сюань бросил на Хуа Чэна быстрый взгляд. — Неужели ты в самом деле злишься на учителя из-за вчерашнего? — спросил он. — Конечно, нет, — безразлично бросил Хуа Чэн, задумчиво рассматривая окружающие пейзажи. Однако Хэ Сюань не сдавался. — В самом деле? Тогда почему ты так скривился, когда увидел его? Учитель может быть терпеливым, но и он не станет долго спускать твой дрянной характер. — Лезешь не в свое дело, — отмахнулся Хуа Чэн. У конца ступеней дорога разветвлялась мраморными реками, и юноше хотелось прогуляться по секте, чтобы лучше понять происходящее. Однако стоило ему развернуться — и Хэ Сюань настойчиво схватил его за локоть. Признаться, Хуа Чэн уже и забыл, когда кто-то кроме Его Высочества решался прикасаться к нему, но теплая ладонь на предплечье не вызывала ожидаемого отвращения. Хуа Чэн молча посмотрел на Хэ Сюаня, что хмурился с искренним беспокойством. — Прекращай так себя вести. Учитель может легко выгнать тебя, несмотря на все таланты, если ты обнаглеешь. — Тебе-то что? — усмехнувшись, бросил Хуа Чэн, но ответ Хэ Сюаня заставил его подавиться неловко сорвавшимся с губ смешком. — Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы, ты же мой друг. Хуа Чэн вздернул бровь, продолжая молчать, а Хэ Сюань смотрел на него прямо, будто не сказал сейчас что-то одинаково нелепое и смущающее. Неожиданно Хуа Чэн почувствовал, как в странном волнении несколько раз ударилось о ноющую грудную клетку ныне живое сердце и щеки потеплели от прилившего жара. Он что… смущен? Увидев это, взгляд Хэ Сюаня смягчился, он отпустил его руку и слабо ударил в плечо. В его голосе сквозила невозможная мягкость, но и искренняя тревога, как у старшего за неразумного младшего: — Я знаю, что ты гордец, но некоторое время просто потерпи. Нам нужно стать сильнее под руководством учителя, помнишь? Тем более, он действительно переживает за наше развитие, — под конец странного выговора в голосе Хэ Сюаня появились ворчливые нотки: — За прошедшие десять лет пора бы тебе и самому осознать это. Хуа Чэн нашел в себе силы кивнуть, думая, насколько же странно сложилась судьба в этом мире. В Хэ Сюане не было и доли привычной злобы и отрешенности, даже безразличия не было, пусть его лицо все еще оставалось высокомерным и холодным. Сложилась ли его судьба тут так же? Или что-то неотвратимо изменило ее? Но более судьбы Черной Воды, который неожиданно стал считать себя достойным дружбы с Хуа Чэном, его беспокоили куда более близкие ему люди: один конкретный человек. Хэ Сюань молча пошел следом за задумчиво прогуливающимся Хуа Чэном, пока тот неторопливо размышлял. Эта судьба значительно изменилась, более того, в ней не было королевства Сянлэ и Его Высочества Наследного принца. Как бы Хуа Чэн ни вгрызался в память предшественника, он не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего те события. Он не знаком с Се Лянем, более того, не знает, существует ли тот вообще в этом мире. «Если нет, то эта отвратительная выдумка не заслуживает права на существование!» — зло думал Хуа Чэн, так же осознавая, что не знает, откуда начать поиски. Неожиданно на одной из ветвящихся тропинок пика он заметил человека.