Несколько кошек и несколько лян

      Площадь Благоразумия занимала пространство не более нескольких чи, но обладала притягивающей атмосферой. Горное плато было искусно выровнено мастерами древности, но над усыпанной, словно крупными бусинами, павильонами и беседками равниной зловеще склонились несколько горных пиков, делящих площадь на части «тени» и «света». В полдень это место символизировало собой уважаемую в секте концепцию инь и ян, но и в иное время тут было много адептов, желающих медитировать или общаться. Кусты жасмина, молодые клены и искусственные горки создавали ощущение уединения для находящихся здесь, но с нефритовой лестницы Спокойствия, по которой с бешено колотящимся сердцем спешно спускался Хуа Чэн, каждая группа адептов в белом была прекрасно видна. Полуденное солнце слепило единственный глаз, мешая рассмотреть детали, но в тени одной из беседок Хуа Чэн явственно видел знакомую фигуру. Тонкие плечи, изящная осанка и мягкие каштановые волосы — но стоило юноше приблизиться, и горькое разочарование окрасило отвращением его красивое лицо. Сидящие в беседке люди обратили внимание на подошедшего шисюна, и юноша, которого Хуа Чэн ошибочно принял за любовь всей своей жизни, тоже обернулся. Лазурные глаза смотрели настороженно и злобно, а изгиб губ, так похожий на таковой Се Ляня, презрительно кривился. Ци Жун нехотя склонил голову и сквозь зубы пробормотал: — Старшие, — догнавший Хуа Чэна Хэ Сюань замер за его спиной, но не спешил показывать удивление поведением вдруг сорвавшегося с места друга. — Что-то нужно? Хуа Чэн окинул его долгим взглядом, не скрывая презрения. Да, так этот идиот выглядел при жизни: удивительно похожий на Се Ляня, обладающий присущими императорской семье манерами и абсолютно не подходящим ей же нравом. Пусть он держал спину ровно, а подбородок — вздернутым, одна тонкая нога была небрежно закинута на другую, а руки вольно свисали с ажурной спинки мягкого сиденья. Удивительный контраст благородства и распущенности, красоты и уродства. — Ци шиди, Бань шимэй, разве у вас не должны быть занятия сейчас? — строго спросил Хэ Сюань, пока Хуа Чэн терялся в своих сумбурных мыслях. Ци Жун и еще одна девушка из разношерстной компании опустили глаза, силясь придумать объяснение. Однако по их лицам было видно, что они лишь прогуливали без видимых причин. Конечно, Хэ Сюань это понял. — Вы уже получали наказания за подобное от ваших учителей, почему снова нарушаете правила? Ци шиди, — строгий взгляд Хэ Сюаня упал на вжавшего голову в плечи Ци Жуна. Хуа Чэн вспомнил, что он тоже был учеником Цзюнь У, а значит — их прямой головной болью. Все, что вытворял этот идиот, отражалось как на репутации учителя, так и на старших соучениках. — Мне снова надо рассказать учителю о твоих проступках? Прошлое наказание ничему тебя не научило? — Я вовсе не прогуливаю, просто… — вскинулся Ци Жун, и по его бегающему взгляду можно было с легкостью понять, что он судорожно ищет оправдание. Его глаза были уже, чем у Се Ляня, а брови вздернуты выше — однако как же похож. И от того, что с таким лицом Ци Жун строит подобные жалкие выражения, Хуа Чэну хотелось блевать. — Учитель сказал, что я могу идти, вот я и ушел. Я выполнил, что говорил старик, и меня освободили раньше. Хэ Сюань прищурился: — Тебя снова выгнали с занятий? Ци Жун прикусил губу и неубедительно соврал: — Нет. Хэ Сюаню осталось лишь глубоко вздохнуть, чувствуя новую головную боль. Как бы он ни грозился пожаловаться учителю, тот сейчас был на пороге прорыва новой ступени совершенствования, и, по возможности, старшие ученики старались не беспокоить его мелочами. А значит, иметь дело с отбившимся от рук шиди вновь приходилось Хэ Сюаню. Он устало сказал: — Что ты натворил? Ты нагрубил Старейшине? — Старик сам начал нарываться! — жарко возразил Ци Жун, и адепты вокруг него согласно закивали. На вид всем присутствующим было не больше пятнадцати, и на миг Хуа Чэн почувствовал странное удовлетворение от того, что здесь он старше раздражающего Лазурного фонаря. Для совершенствующегося нынешний возраст Ци Жуна был идеальным для заложения основ, одного из самых важных этапов культивирования. То, что присутствующие пренебрегали обучением, могло серьезно отразиться на их будущем. Однако Хуа Чэну было все равно на это, когда он пренебрежительно фыркнул: — Чего еще ожидать от безродной псины. После этих слов другие адепты замолкли, а Ци Жун сначала побледнел, а затем резко вскинулся: — Ты!.. — его лицо покрылось красными пятнами от гнева, а черты перекосились бурлящими внутри эмоциями. Вот теперь он куда более напоминал Лазурного демона. — Закрой свою пасть! Сам-то!.. — Что? — усмехнулся Хуа Чэн. — Твои родители должны перевернуться в гробу от стыда за такого отпрыска. — Сучий!.. — начал было Ци Жун, ставя ногу на борт беседки и явно планируя перепрыгнуть ее, чтобы напасть на Хуа Чэна, но в этот момент вперед выступил Хэ Сюань. Он поразительно отточенным движением задвинул Хуа Чэна себе за спину и строго сказал обоим: — Прекратите ссору. Ци шиди, возвращайся на занятия и извинись перед Старейшиной. — Но он!.. — Иди, — строго повторил Хэ Сюань. Когда он вот так спокойно смотрел исподлобья, говоря тихо и пронзительно, он напоминал себя в мире Хуа Чэна. Черная Вода редко ругался и злился, но пронзительный холод глубины его слов всегда заставлял противников покрываться с ног до головы зябкими мурашками. Ци Жун яростно раздувал ноздри несколько мгновений, а затем взмахнул рукавами одежд, резко развернулся и ушел. Его свита поспешила следом, робко попрощавшись со старшими. Было абсолютно ясно, что к занятиям они не вернутся, вновь забившись в укромный угол и занимаясь всякими глупостями, но Хэ Сюань решил пока спустить это. Он обернулся к Хуа Чэну. В момент, когда тот увидел лицо Ци Жуна, воспоминания о нем из этого мира развеяли робкий луч слабой надежды. Заметив его, Хуа Чэн думал, что сможет через него найти Се Ляня, но здешняя судьба оказалась неожиданно жестокой и непредсказуемой. — Зачем ты так? — с упреком спросил Хэ Сюань. В целом, резкое поведение и оскорбления и от прошлого «Хуа Чэна» не были редкостью, но сегодня он будто выпустил из глубин черной души сразу все тысячи томящихся там голодных демонов. Хуа Чэн не посчитал нужным отвечать. Он фыркнул и развернулся, не глядя ступая вперед и печально обдумывая ситуацию: в этом мире Ци Жун больше пяти лет жил в секте, и все знали, что он — круглый сирота. Когда-то Хуа Чэн слышал, что до секты он жил на улицах и никогда не знал своих отца и матери, а значит — не знал и старшего брата. Возможно даже, что никакого брата и не… Хуа Чэн упрямо покачал головой, отгоняя от себя дурные мысли. Идиот Черная Вода, ублюдок Цзюнь У, даже мразь Ци Жун появились тут, значит, и для Его Высочества найдется местечко. Судьбы людей этого мира изменены и искорежены, поэтому, вероятно, Ци Жун не знал своей семьи — однако это вовсе не значило, что ее не существовало. Даже семья самого Хуа Чэна все еще была жива здесь, наверняка прошлое Се Ляня тоже изменилось в достаточной степени. И Хуа Чэн найдет его, о, даже если для этого придется прожить еще восемьсот лет — он сможет. «И все-таки без него так непривычно…» Хуа Чэн не стал уходить с площади Благоразумия: ноги сами привели его к тренировочной площадке, что была расположена под крутым боком отвесных скал. Тут тренировались самые молодые адепты, которые начали обучение не больше года назад: пыхтя и упорно хмуря брови, они самозабвенно отрабатывали простые удары и стойки. Хуа Чэн, лениво наблюдая за их движениями, опустился на мраморную скамью под раскидистым кленом и взял в руки небольшой камешек с голой земли. Юноша несколько раз подбросил его тонкими пальцами, а затем игриво щелкнул по гладкому боку, отправляя в недолгий полет. Камешек едва приметной точкой пролетел над вытоптанной площадкой и врезался ровно в спину одного из младших адептов. Тот зашипел и выпрямился, принимая правильную стойку. Хэ Сюань сел рядом и проделал то же самое с другим ребенком. Это была их давняя игра, придуманная, когда молодым людям впервые поручили присматривать за младшими. Им обоим было скучно просто наблюдать за неказистыми тренировками, и в какой-то момент они принялись кидаться камешками в адептов, стараясь попасть в самые трудные места и считая баллы за это. Ни Хуа Чэн, ни Хэ Сюань не были хорошими людьми, и обоих эта игра неслабо развлекала, однако дети отчего-то решили, что таким запутанным способом старшие учат их. Когда в очередного адепта прилетал камешек, он старался исправить свою стойку или удар, судорожно размышляя о том, где же ошибся — а Хуа Чэн с Хэ Сюанем подло посмеивались. Со временем это стало своего рода традицией. Так, когда стойкам обучался Ци Жун, все его тело покрывали мелкие синяки от метких ударов камешками. — Поясница, — тихо сказал Хэ Сюань и ловко бросил камешек. Какая-то девочка зашипела и поспешно выпрямилась. Такое попадание не было сильно болезненным, а на пути совершенствования этим детям предстояло испытать куда большие страдания, поэтому старшие адепты не мучились угрызениями совести. Хотя они бы и в другом случае не мучились. — Стопа, — хмыкнув, отозвался Хуа Чэн. Отскочивший от его пальцев камешек пролетел над самой землей, избегая ног других детей, и попал ровно в пятку вставшего на носочки мальчика. Он вздрогнул и оступился. Хэ Сюань бросил на друга одобряющий взгляд. Хуа Чэн же испытал долю облегчения: пусть значительной части своих сил он лишился, но меткость и ловкость остались, позволяя ему сохранить часть достоинства Непревзойденного демона. В остальном же для приобретения былой силы ему предстояло пройти долгий путь. В этом мире совершенствование подразделялось на девять этапов: конденсация ци, очищение ци, создание основы, формирование ядра, зарождение души, божественная трансформация, единство тела, граница пустоты и махаяна; и дополнительно делилось на девять уровней. После того, как совершенствующий преодолевал девятый уровень махаяны, небеса посылали ему бедствие, преодолев которое, можно было войти в царство бессмертных. Это не сильно отличалось от того, что Хуа Чэн знал по своему миру, пусть царство бессмертных для такого слабого адепта, как он, было чем-то сродни недостижимым легендам. Хуа Чэн сейчас находился на границе стадии создания основы, и до нового уровня ему оставался лишь шаг. Однако сложность этого шага была в выборе Пути культивации — метода, который совершенствующийся будет использовать для повышения своих сил всю оставшуюся жизнь. В этом мире существовало бесчисленное множество Путей, но важно было выбрать тот, который более всего подходил тебе, чтобы в процессе постижения будущих стадий, каждая из которых была в несколько раз сложнее предыдущих, не столкнуться с неразрешимыми проблемами из-за неверного Пути. Хэ Сюань, к примеру, уже выбрал свой Путь и создал основание. Он культивировал Путь Знаний, что сосредотачивался на развитии самых разных навыков и техник, концентрируясь на стремлении познать новое. Это очень подходило здешнему Хэ Сюаню. Однако уровень совершенствующегося не говорил однозначно о его силе: Хуа Чэн все еще был сильнее, пусть и не построил основание. В этом был смысл: иначе при встрече двух культиваторов им достаточно было бы назвать лишь свой уровень сил, чтобы понять победителя. Нет, все определяли опыт, тактика и умения, а также намерение, что нес в себе человек. Часто намерение и становилось основой Пути — вот только здешний Хуа Чэн никак не мог найти свое. Первоначально многих адептов обучали по каким-нибудь общим техникам известного Пути: так, Цзюнь У передал и Хуа Чэну, и Хэ Сюаню техники Пути Меча, который они культивировали до построения основания. Этот путь был распространен и прост, многие могли достойно пройти по нему, однако если он не подходил самой твоей сути, дальше зарождения души пробиться было очень сложно. Поэтому Цзюнь У запретил Хуа Чэну культивировать его. «Учитель» настаивал, чтобы Хуа Чэн выбрал его Путь, Путь Бессердечных, что отрицал все мирские желания и чувства, но здешний Хуа Чэн отчего-то отказывался. Он будто и сам не знал, что ему нужно, потому и застрял на нынешнем уровне сил, с каждый днем позволяя Хэ Сюаню уходить все дальше и дальше… Хуа Чэн встал и небрежно бросил на землю оставшиеся в ладони камушки. Он мог слышать, как младшие адепты, увидевшие это, облегченно выдохнули. — Потренируемся, — сказал Хуа Чэн, бросив на Хэ Сюаня нечитаемый взгляд. Тот вздохнул и тоже поднялся. Оглядев младших адептов, он крикнул им: — Перерыв! Дети шумно выдохнули и тут же начали трепаться: кто-то осел на землю, кто-то сразу предусмотрительно смылся в спасительную тень скал. Хэ Сюань и Хуа Чэн неспешно приблизились к стойке с тренировочным оружием и взяли себе клинки. Тут были лишь прямые мечи, и Хуа Чэн неосознанно скривился, подкидывая в руке выбранное оружие. Все-таки он более привычен к сабле. Молодые люди вышли в центр залитого полуденным солнцем поля и наставили клинки друг на друга. Хуа Чэн и Хэ Сюань обучались вместе уже больше десяти лет и, пусть нынешний Хуа Чэн намного отличался от прошлого, прекрасно знали друг друга. Им не нужен был кто-то, кто объявил бы начало боя, ведь друг с другом они сходились в поединках сотни тысяч раз. Тренировочные бои, шутливые схватки, даже полные ярости первые подростковые драки, наполненные упрямо слезящимися от боли и злости глазами и невероятным желанием сделать другому как можно больнее — все это юноши прошли вместе, потому и стали близкими друзьями, пусть и не были похожи. В иной ситуации Хэ Сюань мог служить для Хуа Чэна лишь удобной фигурой и забавной иллюстрацией мирских страстей, но в этом мире обстоятельства позволили ему стать чем-то более важным. Все еще не достаточно важным, чтобы Хуа Чэн признался сам себе в этой привязанности, но все же. Хуа Чэн начал первым, резко бросившись вперед. Обычно левую руку с зажатой в ней саблей он отводил назад, но с мечом подобное было неудобно проделать из-за формы, поэтому его пришлось выставить перед грудью. Пусть закаленная стальная полоса и защищала его вновь бьющееся сердце, Хуа Чэн на мгновение почувствовал себя беспомощным. Так он сражался уже очень и очень давно — до своей смерти. Тогда он был нелепым и слабым и сейчас будто вновь вернулся в те безрадостные времена, в огонь войны и удушливый запах мертвых тел, в котором даже единственное светлое пятно окружающие остервенело стремились очернить. Хуа Чэн упрямо мотнул головой, отгоняя дурные мысли. Он давно не тот мальчик, а этот причудливый мир — не уничтоженное Сяньлэ. Пусть он слаб сейчас, но уже прошел однажды по пути становления сильнейшим и хорошо запомнил эту отвесную тропинку. Он пройдет по ней еще раз, он справится. Клинки с пронзительным визгом столкнулись, и боль от удара отдалась в запястье Хуа Чэна. Новый вдох пробудил пронзительное чувство в раненной груди, но юноша лишь стиснул зубы, продолжая нападать. Удар сбоку, снизу, сверху. Разворот, и подсечка, и удар, удар, удар… Глупо было думать, что из-за выбранного пути или тихого характера Хэ Сюань был слабаком. Его Путь идеально подходил ему и состоял не в бессмысленном накоплении знаний, а в погружении в них, в осознании и принятии. Адепты этого Пути не хотели становиться лучшими мечниками, но хотели понять, каково быть ими. Не назывались лучшими врачевателями, но жаждали почувствовать эту роль. Не становились источником знаний или умений — но неистово поглощали их, словно оголодавший зверь. Долгий и изматывающий Путь Хэ Сюаня лишь начался, но в будущем он грозил стать страшным, вечно жадным до знаний противником. Даже сейчас в своем холодном изяществе он выглядел словно исполненный достоинства молодой феникс. Хуа Чэн же был оскалившейся псиной. Он бросался в бой вновь и вновь, не обращая внимания на боль и влажное дыхание своего живого тела. Сердце билось в горле, ноги немели от усталости и напряжения — такие невероятно новые чувства. Демоны все ощущали по-другому, и сейчас Хуа Чэн был заворожен круговоротом ощущений, что подхватил его. Живых ощущений: глаза застилал пот, а макушку припекало солнце. Пальцы на рукояти меча болели от слишком сильного сжатия. От резких движений покалывал бок и грудная клетка вздымалась все отчаяннее, тщетно пытаясь насытиться раскаленным воздухом. Хуа Чэн думал, что он давно отринул эти чувства и никогда не станет скучать по ним, но на краткий миг все же почувствовал сожаление о своей давней смерти: все же никто не хочет умирать. В очередное движение Хуа Чэн вложил всю ловкость, что мог выжать из этого тела. Сжимающая клинок рука в одно мгновение изменила траекторию и от бедра Хэ Сюаня вдруг двинулась к его предплечью. Юноша заметил это движение, но уже не успел отреагировать — затупленный тренировочный меч с глухим стуком ударил его запястье. Хэ Сюань болезненно зашипел, и его пальцы самопроизвольно разжались, выпуская клинок. Тот упал на пыльную землю, и тут же его перекрыла тень меча Хуа Чэна, который оказался у горла противника. Мгновение Хуа Чэну казалось, что Хэ Сюань бросится в рукопашную. Ярость боя не утихла в его глазах, но очень быстро ее все же смыли спокойные воды, и взгляд юноши прояснился. Он тяжело дышал, держась за запястье, и говорил недовольно, пусть в чертах лица и было удовлетворение: — Мог бы и немного сдержаться против старого друга. — Чего ради? — весело отозвался Хуа Чэн. — Тренировка перестает ею быть, если не выкладываться на полную. Или мне надо нянчиться с тобой, как с ребенком? — Вот идиот, — покачал головой Хэ Сюань, наклоняясь, чтобы поднять свой клинок. Отовсюду слышались возбужденные голоса младших адептов, что наблюдали за боем. — Шисюны просто поразительны… — Ты видел ту атаку? — Я думал, раз Хэ шисюн построил основание, он без труда победит, но Хуа шисюн… — Разве он не был ранен, когда его избил учитель? — Вероятно, он еще сильнее, когда не избитый… — Может, кто-то еще хочет попробовать? — грозно прикрикнул на малышню Хуа Чэн, и дети замолкли, смотря на него восхищенными глазами. Хуа Чэн же тут же одернул себя: он действительно будет обращать внимание на то, что говорят о нем дети? Как бы это слабое семнадцатилетнее сознание не начало влиять на его личность… Покачав головой, Хуа Чэн хотел уйти с поля, но, сделав шаг, внезапно припал на правую ногу, которую пронзила резкая боль. Чувство было такое, будто прямо в пятку и до колена вонзили толстую иглу, и против желания из уст Хуа Чэна вырвался болезненный выдох. Хэ Сюань тут же приблизился к нему, спрашивая: — Что с тобой? — Кажется… — Хуа Чэн потер ногу, ожидая, пока боль пройдет, — с ногой что-то не так. Хэ Сюань присел рядом и со знающим видом поднял штанину Хуа Чэна, снял обувь и носок. Лодыжка юноши была синеватого цвета и быстро опухала. Хэ Сюань усмехнулся: — Ты вывернул ногу. — Вывернул?.. — пораженно переспросил Хуа Чэн, лишь сейчас понимая, что боль не пройдет. Он больше не демон, и у него нет восстановления, как нет и крепких мышц, и сухожилий, что предотвращали любую травму. Теперь он лишь смертный, которому придется вспомнить, что такое боль и как с ней сосуществовать. — А ты думал? — весело ответил Хэ Сюань. Осматривая друга, он использовал лишь левую руку, поскольку запястье правой заметно покраснело: видимо, он чувствовал себя отомщенным. На самом деле Хуа Чэн действительно сдерживался, ударяя его, иначе кость была бы сломана, но Хэ Сюань не знал этого, продолжая злорадствовать. — Ты с самого начала бросался вперед, словно бешеный, и совсем не следил ни за балансом, ни за ногами. Неудивительно, что где-то поскользнулся и поранился. Еще и в бою жизненно важные точки не защищал… Тебя что, сражение с учителем ничему не научило? У тебя не несколько жизней. Нет, проблема именно в том, что у него теперь есть одна жизнь — без нее было куда проще. Хуа Чэн стиснул зубы и попытался вспомнить, как заставлял себя шевелиться чистой яростью в моменты, когда его до полусмерти избивали в детстве: но то ли это тело было слишком слабо, то ли Хуа Чэн стал менее злобным, но стоило ему попытаться встать на ноги — и он вновь осел с болезненным стоном. Юноша чувствовал, как жар приливает к щекам от стыда. — Не дергайся, я помогу, — сказал Хэ Сюань, решив, видимо, что его подначки задели друга. Он закинул себе на плечо его руку и помог подняться, позволяя опираться на себя. Выпрямившись, Хэ Сюань улыбнулся: — Учитель дал тебе пару дней на отдых, но точно не думал, что ты вновь поранишься. Пойдем, заглянем к лекарям, а потом я отведу тебя в комнату. Хуа Чэн молчал, пытаясь справиться с унижением. Когда-то он с обливающимся кровью сердцем принял помощь Его Высочества во время открытия горы Тунлу, но то была другая ситуация и Его Высочество — сейчас же Хуа Чэн чувствовал себя никчемным ничтожеством. Он даже не мог идти сам — его гордость Непревзойденного демона была растоптана добрыми намерениями Хэ Сюаня, а достоинство попрано невероятно слабым телом. Но прежде чем Хуа Чэн подумал, что это одна из самых унизительных ситуаций для него за почти восемьсот лет, раздался странный глухой звук. Юноши замерли, но пока Хуа Чэн пытался понять, откуда он, Хэ Сюань спросил: — Ты что, не съел то, что я принес утром? — Причем тут это? — нахмурился Хуа Чэн. — Ты ведь голоден. — Нет, я… — попытался возразить Хуа Чэн, но его слова прервало отчетливое ворчание пустого желудка. Хэ Сюань усмехнулся, а Хуа Чэн еще раз подумал, что живое тело отвратительно.