Несколько кошек и несколько лян

      Его Высочество выглядел уставшим: вероятно, сказывались его новая форма и яркий на впечатления день. Однако Хуа Чэну еще следовало посетить открытие Собрания Тысячи Школ и поприветствовать «учителя», потому он не мог отвести Се Ляня в свои комнаты и, конечно же, не мог отправить его туда одного. На выходе из рощи Хуа Чэн аккуратно спрятал свернувшегося клубком Его Высочество за пазуху. Теплый комок сквозь тонкие нижние одежды казался обжигающим и очень хрупким — Хуа Чэн даже старался ступать осторожнее, не решаясь тревожить чужой отдых. На главной площади секты, что, благодаря идеально круглой форме и белым плитам, носила название Полной Луны, сквозь собравшуюся толпу не проскочил бы и самый юркий нищий. Площадь окружали цветущие алым цветом сливы, что должны были привносить в пейзаж благость и умиротворение, но сейчас выглядели, скорее, как кремовые завитки на цветастом османтусовом пироге. Совершенствующиеся разных школ оказались так близко друг к другу, что это становилось неловким: юноши и девушки в красных и золотых цветах смущенно улыбались друг другу, где-то спорили адепты в пурпурном и белом, а прямо у входа замерла группа заклинателей в сером, люди в которой казались особо высокими и хмурыми. Рукой прикрывая Се Ляня под своей одеждой от случайных столкновений, Хуа Чэн принялся пробираться по краю площади к возвышению в стороне, откуда должны были произносить приветственные речи старейшины. Даже они, величественные и отчужденные поодиночке, стоя толпой, казались нелепым пестрым скопищем, и от этого вида на губах Хуа Чэна мелькнула улыбка. Наконец он пробрался туда, где около импровизированной сцены стояли личные ученики Старейшин секты. Пэй Мин уже раскидывал фривольные улыбочки адептам других школ, стоя в первых рядах, а вот Ци Жуна не было видно. В том не таилось странности: при всей мерзотности характера, он все-таки воспитывался во дворце и не позволил бы себе появиться на подобном собрании избитым и в грязной одежде. Хуа Чэн аккуратно проскочил за спины адептов и замер там. Однако почти сразу кто-то склонился к нему, сообщив, что учитель сейчас, пока есть время до начала, ждет отчета. Хуа Чэн раздраженно выдохнул и принялся пробираться туда, где стояли Старейшины. Рука, что поддерживала и защищала Се Ляня, невольно сжалась. Цзюнь У стоял чуть поодаль от остальных заклинателей, под цветущим зачарованным сливовым деревом. Рядом с ним замерли еще несколько Старейшин, потому Хуа Чэну, ожесточив лицо, пришлось склониться в приветственном поклоне. Совершенствующиеся рядом с «учителем» не принадлежали школе Медной Печи, потому вежливо удалились, позволив наставнику переговорить с учеником. Лишь один мужчина в белом, проходя мимо, окинул Хуа Чэна быстрым взглядом черных глаз и холодно заметил: — Хороший саженец. «Лучше, чем любой, кого ты сможешь увидеть в своей жизни», — зло подумал Хуа Чэн, но заставил себя проглотить подобные мысли и не дать им отразиться на лице. Никогда в жизни прежде у него не было необходимости притворяться тем, кем он не являлся, но сейчас обстоятельства вынуждали юношу применить весь свой скромный актерский талант. Придав лицу праведное, но отрешенное выражение, Хуа Чэн склонил голову, ровным тоном произнеся: — Этот ученик вернулся. Но художник из Хуа Чэн был куда лучший, чем актер. Цзюнь У несколько мгновений изучал Хуа Чэна пронзительным взглядом светлых глаз, а затем вздохнул, будто его этот разговор утомлял в той же мере. — Сяо Хуа долго не было, — произнес он. Под одеждой Се Лянь едва ощутимо шевельнулся: видимо, он проснулся и внимательно прислушивался к происходящему. От того, что Его Высочество услышал это позорное обращение, Хуа Чэн почувствовал опаляющий щеки жар. — Ты разобрался с делами своих родственников? — Да, — коротко отозвался Хуа Чэн, на что раздался еще один вздох. — Если бы ты вернулся в секту и попросил отлучиться по семейному делу, я бы запретил, — поучительным тоном продолжал говорить Цзюнь У. — Вступая на путь совершенствования, ты забываешь все мирское, и никакие проблемы более не должны быть важнее постижения пути дао. Ты еще не выбрал Путь и не создал основание, но позволяешь себе отлучаться из секты по собственному усмотрению. Это недопустимо. — Ммм, — протянул Хуа Чэн, опустив глаза. В начале разговора он сказал себе, что постарается изображать примерного ученика, но выше его сил было виниться перед бывшим Небесным Императором. От того, что этот двуличный ублюдок позволял себе отчитывать его, нечто в глубине души Хуа Чэна яростно и болезненно извивалось, стремясь острыми когтями проделать себе путь из нервно сжатой глотки и разорвать обидчика. Только вот, насколько бы яростным ни было чудовище, у Хуа Чэна все еще недоставало сил, чтобы призвать его. — Кроме того, ты ранен, — продолжал Цзюнь У. Хуа Чэн не ожидал, что он заметит повязку на его руке, а потому невесело усмехнулся в душе: надо же, как искренне изображает из себя хорошего учителя! — Где ты смог получить такую рану? Дай руку. Цзюнь У в чуть усталом, но требовательном жесте вытянул ладонь, ожидая, пока Хуа Чэн даст ему проверить свои меридианы. Юноша едва совладал с желанием спрятать руки за спиной и скривиться, ответив: — Это незначительная рана, не нужно волноваться. Я уже обработал ее. Толпа совершенствующихся на площади Полной Луны шумела, предвещая скорое начало приветственных речей. На сцену уже поднимался глава школы в роскошных одеждах, и Цзюнь У устало выдохнул. — Не упрямься, — сказал он и быстрым движением взял запястье Хуа Чэна, тут же проверяя его пульс. У юноши не было возможности уклониться. Хуа Чэну казалось, что пальцы Цзюнь У должны быть холодными и твердыми, словно выточенные из нефрита, однако прикосновение вышло неожиданно теплым, а кожа мужчины, никогда не знавшая тяжелой работы, была гладкой и мягкой. Однако даже так во властном захвате чувствовалась сила, что легко могла бы переломить запястье юноши. Хуа Чэн в который раз тоскливо подумал о разнице их нынешних умений. Лицо Цзюнь У меж тем приобрело странное выражение: сквозь обычную его отчужденность в изломе прямых бровей появилось удивление. Хуа Чэн чувствовал, как Старейшина исследует его меридианы своей духовной силой и как осторожно касается той искры, что слабо мерцала в глубине даньтяня. В ответ та вспыхнула будто бы ярче. — Ты?.. — пораженно протянул Цзюнь У, поднимая на Хуа Чэна взгляд. Мгновение его лицо выражало слабую эмоцию, но затем мужчина вновь тяжело вздохнул. Он отпустил руку Хуа Чэна и спросил: — Какой Путь ты выбрал? — Путь? — изогнув бровь переспросил юноша. — Концентрация духовной силы в твоем даньтяне и есть начало построения основания, и она должна была быть собрана выбранным Путем… — Цзюнь У оборвал речь на полуслове и чуть прищурил глаза: — Ты сделал это ненамеренно? — Я… — Хуа Чэн отчего-то почувствовал себя неловко. Теплая искра в глубине его моря ци поблескивала приветливым и чуть горделивым светом — и она, оказывается, будущий фундамент его сил? Это заставляло юношу бессильно злиться: ведь зачем он столько времени думал и переживал, если Путь каким-то образом появился сам? На время ради знания отбросив гордость, Хуа Чэн нехотя рассказал: — Я был ранен и потерял сознание, а когда проснулся — это уже было. Я… не знаю, какому Пути начал следовать. Цзюнь У поджал губы и Хуа Чэн невольно повторил его жест. Заклинатели смотрели друг на друга, и пусть со стороны это могло показаться молчаливым противостоянием, на самом деле оба не знали, что делать теперь. Растеряв часть своей холодной отрешенности, Цзюнь У потер лоб и спросил: — До потери сознания у тебя был трудный бой на грани возможностей? — Нет, — чуть подумав, ответил Хуа Чэн. — Ты защитил кого-то? — Нет. — Делал что-то против своих убеждений или желаний? Переступал через себя? Может, пришел к новой мысли? — Нет, — покачал головой юноша. — Я прятался от демонов, а потом заснул, но это не было чем-то… на пределе сил. Цзюнь У нахмурился и внимательно осмотрел Хуа Чэна, будто пытаясь найти ответ в его запыленных ученических одеждах. Ожидаемо его взгляд остановился на груди молодого человека, сквозь ткань одежд на которой проступал заметный выступ со слабой, но ощутимой энергией. Цзюнь У нахмурился: — Что это у тебя? — Духовный зверь, — ответил Хуа Чэн, не пытаясь достать Его Высочество, дабы показать «учителю», а наоборот, прикрывая его ладонью. — Я нашел его в путешествии. — Это не может быть Путь Приручения, я запрещаю принимать его, — строго сказал мужчина, и впервые на его лице отразилась не слабая тень эмоций, а настоящая строгость. — Духовные звери просто… И твой потенциал слишком велик, чтобы тратить его на подобное. Если с таким талантом ты станешь заклинателем зверей… — Цзюнь У раздраженно покачал головой. — Я этого не позволю. Хуа Чэн поджал губы, не понимая, что чувствует сейчас. Пусть в особой манере и с особыми обстоятельствами, но бывший Небесный Император… волновался за него? Дрожь пробирала позвоночник при одной мысли о подобном. — Я нашел его уже после появления Пути, — пояснил Хуа Чэн. Лицо Цзюнь У тут же разгладилось, и в чертах даже показалось довольство. — Хорошо. Дай мне взглянуть. Однако юноша плотнее прижал руку к полам одежд, всем своим видом показывая, что никого не подпустит к теплому комочку за пазухой. — Он еще молод и слаб, к тому же устал от долгой дороги, — пояснил Хуа Чэн, однако в его голосе не было и капли почтительности. Скорее, в каждом звуке низкого, но по-юношески звонкого голоса таилась настороженность и угроза. Энергия, что исходила от Се Ляня, в самом деле была очень слаба и могла принадлежать детенышу, потому Цзюнь У не стал настаивать. Ему всегда было трудно общаться с этим своим учеником, и, по возможности, мужчина не хотел осложнять отношения между ними. Намного более серьезной проблемой становился внезапно выбранный Хуа Чэном Путь. Пусть были прецеденты смены Пути разными заклинателями и начало построения основания не являлось критичным моментом, важно было знать, какую дорогу для себя все же выбрал юный совершенствующийся. Теперь, раз его духовные силы откликнулись на какой-то Путь, Хуа Чэну предстояло развиваться по нему, найти свое намерение и повышать силы; а Цзюнь У, как учитель, должен был предоставить ему соответствующие руководства и практики. Однако что делать, если Хуа Чэн сам не понял, как вступил на Путь? Что стало его намерением? Что нашло отклик в душе и заклинательных силах? От этих вопросов Цзюнь У чувствовал, как начинает гудеть голова. — Хорошо, мы разберемся с этим позже, — через время устало выдохнул он. Жестом Старейшина показал, что Хуа Чэн может идти, и несколько мгновений смотрел на его прямую спину, пока юноша гордо и грубо прокладывал себе путь сквозь толпу. Заклинатели шипели и тихо ругались, пропуская Хуа Чэна к его месту, но он высокомерно молчал на их слабые претензии и лишь изредка бросал на самых языкастых ледяные взгляды. Цзюнь У наблюдал за этим, прежде чем покачать головой и отвернуться. Перед началом речи главы школы укрытое цветами заката небо озарили красные и рыжие, словно семена гранатов, всполохи. Несколько заклинателей с дальней территории искусно манипулировали двумя сотканными из чистого алого пламени драконами, языки огня на спинах которых белели от жара. Драконы извивались на фоне первых появляющихся на бархатном небе звезд, разевали пасти и скалились на шумящую в восторге толпу. Такого мастерства управления пламенем было крайне трудно добиться лишь упорными тренировками — нужен был исключительный талант. Даже Старейшины школ, наблюдая за представлением, не могли сдержать одобряющих кивков. Высунувшийся из одежд Хуа Чэна и вновь забравшийся ему на плечо Се Лянь меж тем шепнул: — Совсем слабо, кхех. Хуа Чэн едва сдержал улыбку. К счастью, адепты рядом с ним были поглощены диковинным танцем огненных драконов, потому не заметили, как он ответил: — Отец гэгэ происходит из рода Священных Огненных Демонов, верно? Я уверен, гэгэ видел представления куда зрелищнее. — Дядя любит красоваться своими умениями, потому я немного разбираюсь в огне, хоть сам не могу пользоваться им, — кивнул пушистой головой Се Лянь, и его округлые уши качнулись в такт движению. — Видишь, какой толстый след искр оставляют драконы? Это значит, что пламени в их телах мало и оно совсем холодное, кхех. Был бы это дядя или хотя бы его сын, мы бы почувствовали жар даже отсюда. — Боюсь, тогда это стало бы слишком сложно для младших адептов. — Не пойми меня неверно, Сань Лан, я вовсе не ругаюсь и не принижаю людского мастерства, — тут же пояснил Его Высочество. — Да и это представление, а не бой, чтобы демонстрировать всю свою силу, кха-кха. Вид вполне… сносный. Выросший в окружении невероятных талантов и богатств, Се Лянь даже не подозревал, что его исполненная наивного высокомерия фраза могла бы довести до кровавого от злости кашля управляющих драконами заклинателей. Однако Хуа Чэну нравился он таким. Юноша подозревал, что принц вполне осознает значение своих слов, но в снисходительной, присущей лишь членам императорских кровей и демонам манере, смягчает их. Это было очаровательно. Драконы в последний раз свернули в небе свои хвосты тугими кольцами и вспыхнули снопом разноцветных искр, что мерцающим водопадом осыпался на головы смеющихся адептов. Желтые и белые фонари давно освещали площадь, но в один момент жаркие факелы вспыхнули у возвышения, на котором уже ожидал глава школы. Пока он, словно еще один сотканный из пламени зверь, рассыпался в благодарностях и увещеваниях быть прилежными и честными молодому поколению, Се Лянь осматривал толпу вокруг. Несколько адептов заметили его и умиленно потянули руки, чтобы коснуться мягкой шерстки, но, наткнувшись на ледяной взгляд Хуа Чэна, побледнели и отвернулись. Пусть юношам и девушкам вокруг был интересен диковинный духовный зверь, никто не хотел ссориться с его славящимся дурным нравом владельцем. После главы школы на возвышение вышел Цзюнь У, и толпа адептов будто разом стала молчать почтительнее. Хуа Чэн помнил, что его «учитель» являлся важной и крайне уважаемой фигурой не только в своей школе, но и далеко за ее пределами. Один из самых молодых и сильных заклинателей, что привел секту Медной Печи к тому положению, что она имела сейчас — он лишь по собственной прихоти не принял пост главы школы, решив сосредоточиться на совершенствовании и обучении молодого поколения. Но даже так, не было бы преувеличением сказать, что в секте Цзюнь У одной рукой мог заслонить небо. Сегодня высокую фигуру мужчины подчеркивали отороченные серебром одежды с высоким воротом, что оттенял его и так бледное лицо. Волосы Цзюнь У были убраны простой короной, а весь облик его выражал отчужденную возвышенность, словно у одинокого пика далекой горы Кушань — и невероятную скуку. Мужчина взирал на толпу спокойным взглядом, но едва ли кто посмел назвать его теплым или сочувствующим. Так же люди могли смотреть на камни или дорожную пыль: не испытывая ни печали от этого вида, ни радости и нанося тем самым ценящим выше всяких сокровищ собственное достоинство совершенствующимся невероятное оскорбление. Однако даже самые гордые лишь молча поджали губы. — Этот учитель безмерно рад приветствовать сегодня тут братьев и сестер на тропе самосовершенствования, — глубоким голосом сказал Цзюнь У, не поменявшись в лице. — Для собрания школа Медной Печи подготовила несколько мероприятий, чтобы мы могли обменяться опытом и знаниями, и решением главы школы этот скромный даос отвечает за проведение Турнира Тысячи Демонов, — отчего-то в последних словах учителя Хуа Чэн почувствовал едва уловимую нотку обиды, будто он вовсе не хотел заниматься этим. Вероятно, главе школы пришлось несколько дней стирать колени у зала Фэйцзы, чтобы уговорить Цзюнь У взять на себя роль надзирателя турнира. — Это твой учитель? — тихо спросил Се Лянь, и Хуа Чэн нехотя кивнул. В голосе Его Высочество появилось уважение: — Я почувствовал его запас ци ранее, а сейчас вижу, что он неплохо сложен, кха-кха. «Этот Сань Лан сложен во много раз лучше!» — мелочно подумал Хуа Чэн, вспомнив, что во время их совместных ночей Се Лянь не раз хвалил его фигуру. Не может быть, чтобы тут она нравилась ему меньше! — Напомню, что в Турнире Тысячи Демонов от каждой школы должно участвовать не меньше трех учеников, что будут представлять ваше боевое искусство в поединках один на один. До конца этого дня вам нужно предоставить окончательные списки, а послезавтра пройдут первые бои. — Есть вопрос! — бесстрашно выкрикнул кто-то из толпы. Его соседи неодобрительно зашикали, но Цзюнь У милостливо позволил: — Говори. — Можно ли сменить название турнира? — звонким голосом, в котором слышалась улыбка, спросил молодой заклинатель. Хуа Чэну не было видно его лица, но он ухмыльнулся завидной наглости. — Все же мы праведные совершенствующиеся, какие «Тысячи Демонов»?.. — Нет, — коротко ответил Цзюнь У и, не обращая более на говорившего внимания, продолжил: — Этот учитель надеется, что для участия в турнире вы выберете достойных молодых людей, что докажут всему миру ваше мастерство. По всем вопросам турнира вы можете обратиться ко мне или к моим ученикам. И, легко поклонившись, мужчина неспешно ушел со сцены. После него выступили еще несколько Старейшин разных школ, на чьих плечах тоже лежала нелегкая ноша организации разных мероприятий, но все они лишь быстро объяснили их суть и поспешили уйти со сцены, прежде чем кто-то особо резвый из молодого поколения решил бы смутить их. Однако дебошира, кажется, успокоили адепты его школы, и более он не высказывался. Хуа Чэн и Се Лянь смогли выбраться из возбужденной толпы, лишь когда небо из медного стало совсем черным. По секте всюду сновали люди, и дорога до комнат Хуа Чэна прошла в тишине — лишь закрыв за собой дверь спальни, юноши смогли выдохнуть. Подойдя к столу у окна, Хуа Чэн зажег толстые свечи, пламя которых выхватило из ночного марева скромный интерьер. Се Лянь спрыгнул с плеча Хуа Чэна и любопытно огляделся. В этот момент юноша возрадовался, что прежде, чем спуститься с горы в день встречи с Его Высочеством, он небрежно спрятал обычно усеивающие пол наброски. Трудно было бы объяснить Се Ляню наличие его лица на абсолютном большинстве из них. — Это вовсе не то, к чему привык гэгэ, — улыбнулся Хуа Чэн, обводя рукой простую комнату. — Нет, все в порядке, — тут же ответил Се Лянь. — Во время путешествия по Царству Людей мне приходилось спать и не в таких местах, кхех. — Тогда этот адепт рад приветствовать Ваше Высочество в своей скромной обители, — рассмеялся Хуа Чэн. Он небрежно скинул верхние одежды, самую малость красуясь, расплел волосы и умылся, прежде чем лечь на твердую кровать. Для Се Ляня не было иного места, потому он с долей неловкости лег рядом с подушкой. Пусть Его Высочество все еще оставался в виде белого хорька, спать в одной постели с кем-то все равно было непривычно для его статуса и положения, потому Се Лянь заметно нервничал. От этого его пушистый хвост с тихим звуком бил по белой простыне. Через время Его Высочество спросил: — Сань Лан, а твоя повязка… Разве ты не собираешься ее снять? Хуа Чэн не собирался. Он знал, что Его Высочество, вероятно, с пониманием отнесется к его уродству и не станет избегать, но все одно показывать ему нечто подобное было страшно. Хуа Чэн и так довольно позорился перед Се Лянем в этом мире, и хотя бы в плане внешности он не хотел оставлять места для нареканий. — Мне вполне удобно и так, гэгэ не нужно волноваться, — улыбнулся юноша. — В самом деле? — чуть прищурился Се Лянь. Поменяв положение лап, на которых лежала его мордочка, Его Высочество нерешительно спросил: — Что под твоей повязкой? Хуа Чэн невольно сглотнул. — Просто небольшое уродство, — легкомысленно ответил он, стараясь удержать в голосе улыбку. — Гэгэ не стоит смотреть на это. — Даже если я хочу? — Этот Сань Лан не замечал, что Ваше Высочество такой настойчивый, — сказанная в их положении, пока молодые люди лежали в одной постели, эта фраза могла быть расценена как оскорбление, но Се Лянь лишь ухмыльнулся. Трудно было распознать выражение его лица, но янтарные глаза смущенно опустились, чтобы в следующий миг вновь требовательно впиться в Хуа Чэна. — Так и есть, — бесстрашно ответил он с легкой улыбкой. — Если это ты, не все ли равно, каково твое лицо? Но мне любопытно, что Сань Лан так яростно скрывает, кха-кха. — О, это ужасная тайна, — сказал Хуа Чэн, понизив голос. Отчего-то он не чувствовал себя смущенным, пусть и не хотел показывать принцу свой отвратительный глаз. Зная, что в итоге все же не сможет отказать, но и не желая так просто сдаваться, юноша игриво предложил: — И тайна должна быть обменена на тайну. Я покажу гэгэ свой глаз, если он тоже раскроет какой-нибудь секрет. — И что же Сань Лан хочет узнать? Хуа Чэн сделал вид, что задумался. Будь их отношения ближе, он позволил бы себе что-нибудь дерзкое, но сейчас юноша мог лишь улыбнуться и легкомысленно ответить: — Что на самом деле за история произошла с Ци Жуном? Взгляд Се Ляня ожидаемо померк. Хуа Чэн подозревал, что все не так просто, как хотелось бы Его Высочеству, а потому желал разобраться в происходящем. Относительно принца, пусть тот сам зачастую чинил препятствия, Хуа Чэну хотелось знать обо всем. Некоторое время Его Высочество молчал, опустив глаза и лапкой поглаживая случайную складку на простыне. Его сосредоточенный, чуть обиженный вид мог разжалобить даже самое черствое сердце, и Хуа Чэн, чувствуя, как восторг комом перекрывает ему горло, почти согласился со всеми условиями принца, но тот наконец поднял голову и решительно сказал: — Хорошо, я расскажу Сань Лану. В любом случае… эту историю нельзя скрывать вечно. — Гэгэ не должен заставлять себя, если не хочет. — Я не хочу рассказывать, но хочу увидеть твое лицо, — отозвался Се Лянь. — Только, кхе-кхе… дай мне немного времени, чтобы… подобрать нужные слова. — Столько, сколько будет нужно гэгэ. Хуа Чэн в любом случае планировал подарить ему все.