Аманаты

Джейн, и Майкл, и Джон, и Барбара Бэнкс (не говоря уже об их маме) нуждаются в самой лучшей няньке с самым маленьким жалованьем, и немедленно! П. Трэверс

Рокэ, исправно выполняя приказ короля, не торопился со сборами, поэтому его маленький отряд — никаких солдат, но и никаких нянек; только он сам и небольшой кэналлийский эскорт — появился в Надоре в середине месяца Весенних Скал. Его собственные заботы ограничились тем, что он приказал Хуану подготовить дом к приезду маленького мальчика — обустроить детские покои и учебную комнату, начать подыскивать менторов, велеть кухарке изобрести отдельное меню для ребенка, — впрочем, все эти детали предложил уже сам Хуан, а Рокэ, который не хотел о них даже задумываться, не стал спорить; о том же самом он отписал и Эчеверрии в Алвасете, только там должны были ожидать не одного мальчика, а трех девочек. Рокэ был уверен, что детей снабдят соответствующей свитой, поэтому ни о каких дополнительных лакеях, кормилицах, боннах или кто там еще может понадобиться младенцу или отроку в дороге, не было и речи. Надор встретил их весенним солнцем и снегом, искрящимся в его лучах. Дорога к замку была расчищена так, чтобы на ней могли разминуться два всадника, но по ее сторонам лежали целые сугробы, высокие и крепкие, как вершины окрестных гор: в теплые дни снег подтаивал, а ночами снова замерзал, сковывая поверхность ледяной коркой. Такой же коркой, сказал бы Рокэ, если бы в нем оставалась хоть толика демонстративной поэтичности, было с недавних пор сковано и его сердце. Местные жители, с которыми Рокэ разговорился в одном из придорожных трактиров — он всегда непроизвольно привлекал к себе людей, и они охотно открывались ему, — рассказали, что снег повалил в ночь, когда умер «старый герцог» (то есть вовсе не старый, не доживший еще и до тридцати, Эгмонт), и с тех пор еще не сходил; земля, сказала старуха, подававшая на стол, накрылась белым саваном. Надорский замок, в котором Рокэ до сих пор не доводилось побывать, был чист, опрятен, ухожен — то печальное оцепенение, о котором предупреждал король, за четыре месяца успело раствориться: должно быть, граф Ларак, взявший на себя хлопоты о детях родича и его бумажных делах (по крайней мере, вся переписка велась именно с ним), не оставил заботами и имущество. Возможно, у него был в этом свой интерес; возможно, он был сам по себе неплохим хозяйственником; возможно, Эгмонт нашел хорошего управляющего. Рокэ вообще-то подумывал о том, чтобы, на правах опекуна, прислать собственного управляющего, кэналлийца, из опытных финансистов, но нужно будет посмотреть. Итак, за замком следили, и о визите были предупреждены, как должны были знать и том, что Рокэ собирался забирать всех четырех детей. У подъездного моста, очень старомодного по архитектуре, их отряд встретил сторож — приятный старик, нарядившийся для особого случая; а во дворе замка, возле парадных дверей, уже ждал сам граф Ларак. После учтивого обмена приветствиями граф Ларак, посчитав, что долг хозяина на этом выполнен, и не озаботившись правилами гостеприимства (предложить вина, обед, отдохнуть с дороги? — пустые предрассудки, мирские мелочи), пригласил Рокэ в гостиную, которую прежде, судя по всему, иногда использовали как кабинет: здесь стояли, кроме кресел, скамеечек для ног, каминных экранов и корзинки с рукоделием, еще и массивный стол с письменным прибором на нем, и древний шкаф для бумаг, все ящики которого были плотно закрыты. Шкаф и стол были задвинуты в самый дальний угол: граф Ларак, видимо, предпочитал работать в настоящем кабинете. Рокэ предложили одно из кресел (в которое тот, конечно, садиться не стал, ожидая знакомства с дамами), граф Ларак сделал знак детине-лакею и сам вышел, оставив Рокэ разглядывать убранство гостиной в одиночестве. Не прошло и пяти минут, как двери снова распахнулись, и в комнату ввели детей — точнее, двух ввели, а двух внесли. Граф Ларак держал за руку мальчика, угрюмого и печального, наряженного в камзольчик темно-красного цвета, который явно пошили только что, к случаю: воротник лежал неудобно, и мальчик то и дело поводил головой, пытаясь пристроить подбородок. Графиня Аурелия, супруга графа, вела перед собой, обнимая за плечи, девочку; еще одну девочку, совсем маленькую, но уже одетую в платье, несла на руках старуха нянька; наконец, дородная женщина — видимо, кормилица, — держала запеленатого младенца. Дети Эгмонта — Рокэ со вздохом напомнил себе, что теперь, на ближайшие лет пятнадцать, до совершеннолетия старшего, это его дети, — на первый взгляд выглядели смирными и даже немного дичились. Граф Ларак повернул к себе мальчика и, чуть сжав ему руку, сказал: — Ричард, это Рокэ, герцог Алва, — это у него вы теперь будете жить, помнишь, мы с тобой это уже обсуждали? — Здравствуйте, — сказал мальчик, выпрямился и вздернул голову: между прочим, воротник так ему меньше жал. Граф Ларак же обратился к Рокэ: — Герцог, позвольте вам представить: Ричард, герцог Окделл. — Рад знакомству, — сказал Рокэ, не обращая внимание на это демонстративное нарушение этикета (представлять первым гостя — хозяину, старшего — младшему; граф Ларак не первый раз намекал Рокэ, что ему здесь не рады), и протянул мальчику руку. — Не представите мне теперь ваших сестер, герцог? — Герцогиня Айрис Окделл, — перечислил мальчик, — герцогиня Дейдри Окделл, герцогиня Эдит Окделл. Герцогиня Айрис подняла на Рокэ любопытный взгляд и попыталась изобразить реверанс, герцогиня Дейдри дернула ногой и сказала: «А», а герцогиня Эдит, крепко спящая на руках у кормилицы, завернутая в одеяло наподобие плотно запакованного кулька, даже не шелохнулась. Глядя на герцогиню Эдит, Рокэ вспомнил, что второе имя той — имя, которое он, среди прочего, разузнал в первые же дни, — тоже было Эдит — среднее Э. в ее подписи, в том единственном злополучном письме. Если бы он только увидел ту не прошлой, а позапрошлой осенью; если бы только начал ухаживания на год раньше — тогда у него сейчас уже мог бы быть собственный ребенок такого же возраста. Девочка пошевелилась, повернула голову, раскрыла светлые, как весенняя вода, глаза и что-то проворковала на своем детском языке, и Рокэ почувствовал, как трескается на его сердце та ледяная корка, как один за другим отслаиваются и опадают лепестки холодного цветка, поселившегося в его груди. Рокэ сморгнул наваждение и спросил: — Сколько же вам всем лет, молодые люди? Он помнил, что старшему около семи, а младшей несколько месяцев от роду, но сколько остальным, даже не потрудился выяснить заранее и, если честно, не ожидал, что все они окажутся настолько маленькими. Смешно, ведь он прекрасно знал, как выглядит семилетний мальчик, а юный Ричард был даже крупнее — выше и шире в плечах, — чем южанин Берто или Арно-младший. Но эти детские, еще неловкие, жесты, эти наивные взгляды… — Мне семь лет, — начал было мальчик, но тут его сестра, вырвавшись от тетушки, выскочила вперед и, гордо показав Рокэ растопыренную ладошку и кулачок с выставленным указательным пальчиком, затараторила: — Шесть, мне уже шесть, а Ди только годик, а Эди недавно родилась, а у Дика был день рождения, и мы ели пирог, а у меня тоже был раньше, а… — Айрис! — строго сказала графиня и попыталась поймать девочку, но та отбежала и спряталась за пустым креслом. — День рождения? — спросил Рокэ, переводя взгляд с мальчика, который опять уставился в пол, на девочку, которая выглядывала из-за спинки кресла одним глазом. Вместо детей ему ответил граф Ларак: — Герцогу Окделлу три дня назад исполнилось семь лет. Герцогине Дейдри летом будет два года, герцогине Эдит четыре месяца. — О, — сказал Рокэ и заглянул мальчику в лицо, сверху вниз, чтобы встретиться с ним взглядом. — Прошу прощения, я не знал. День рождения, а я без подарка. Впрочем, он не знал, что подарить ребенку — кроме сластей, но сластей он привезти тоже не догадался. С гостинцами для маленьких приятелей — детей его друзей — всегда как-то справлялись сами отцы. — Еще будут именины! — обнадежила его девочка. — Только я не знаю, когда! Она как раз вышла из-за кресла, и тетушка наконец сумела ее схватить. Думая, что Рокэ на нее не смотрит, графиня на секунду закатила глаза, а потом приторно улыбнулась ему и пожала плечами, как бы извиняясь и говоря: ну это же дети. Маленькая Эдит начала хныкать, маленькая Дейдри — зевать и тереть кулачком глаза, и на этом знакомство, судя по всему, исчерпало себя. Детали можно было обсудить и без детей. ~ ~ ~ Рокэ дал на сборы четыре дня, полагая, что можно управиться за два, и эти четыре дня сами собой превратились в целую неделю. У графа Ларака ничего не было готово: граф Ларак, видимо, считал, что удастся оставить все как есть: что все это глупая шутка, что король не был серьезен, что Рокэ не станет настаивать, что в замке он посадит собственного управляющего, формальную фигуру, свадебного генерала, и на этом забудет о подопечных навсегда. В первый же день Рокэ провел за переговорами несколько часов, и они вымотали его так, как не выматывала ни одна военная кампания — нет, дипломатическое поприще точно ему не по плечу, какими бы ни были его таланты в прочих областях. — Но я же не могу собрать детей в такое долгое путешествие за такой короткий срок! — говорил граф. — Это же маленькие дети! Вы представляете, сколько у них вещей? Сколько всего необходимо будет только в поездке! Вы никогда не были отцом — вы не знаете, какие у них нужды! И как младенец перенесет чуть ли не месяц в дороге? Герцог, вы изверг. Вы палач! — Поедут медленно, — пожимал плечами Рокэ. — Будут делать остановки, ночевать в приличных гостиницах. Если что, остановятся на несколько дней. Пусть закутают их потеплее. Ведь поедет же и нянька, и кормилица, и слуги, разве не так? Граф Ларак поджимал губы, отворачивался, ворчал про себя, и в конце концов, взяв с Рокэ обещание, что детям не причинят вреда (абсолютно бессмысленное, надо сказать, обещание, потому что Рокэ и так в голову бы не пришло вредить детям), сдался. ~ ~ ~ И вот только через неделю сборы наконец завершились, и молодых герцогинь ожидал целый поезд из карет, повозок и подвод с их вещами, а юного герцога — всего одна карета, старая, но вместительная. На самом деле, для девочек и их свиты предназначались только две кареты и пара телег с сундуками, но, вытянувшись в линию на подъездной аллее, они производили впечатление военного обоза. Одну карету, между прочим, пришлось спешно приводить в порядок, потому что на ней не ездили уже лет пятьдесят, а еще одну — выкупить у богатого купца в соседнем городке: надорский замок жил скромно, и герцогиня Мирабелла почти не выезжала. Рокэ позволил себе насладиться последними деньками свободы и эту — последнюю — холостяцкую неделю провел в уединенных прогулках верхом по округе, не тревожа детей: хотелось бы, конечно, надеяться, что граф Ларак объяснил им, кто куда и с кем едет, но даже если нет, брать на себя эту повинность раньше времени Рокэ не собирался. Всех четверых вместе он увидел снова только перед самым отъездом, и, когда детей, как и в первый раз, ввели в гостиную — только на этот раз тепло одетых (или замотанных в теплые одеяла), внезапно выяснилось несколько интересных вещей. Во-первых, детей было не четыре, а шесть: добавилось еще две девочки — одна как будто ровесница старшего, и еще одна примерно такая же маленькая, как юная Дейдри. Во-вторых, с Ричардом не ехал никто из слуг — кроме старого кучера, который уже устроился на козлах кареты. — Откуда еще дети? — спросил Рокэ, кивая на эту живописную группу. — И где свита герцога Окделла? Нянька? Личные слуги? Гувернер? Домашний ментор? Нет? Граф Ларак принял такой вид, как будто ему задали вопрос, ответ на который очевиден любому. — Младшая герцогиня пока что нуждается в услугах кормилицы, — сказал он оскорбленным тоном. — Дочери кормилицы, молочные сестры моих племянников, естественно, едут с ней: невозможно же оторвать детей от матери. — Это Дейзи и Люси, — тут же оживившись, вставила Айрис. — Дейзи — это наша с Диком сестренка, а Люси — это у Ди и Эди! Она еще маленькая! — Так, а этот детина вам зачем? — Рокэ указал на мужлана, который непонятно как затесался в девичье-женскую компанию и маячил неподалеку от кормилицы. — Что он-то делает в свите герцогинь? Вы ничего не перепутали: может быть, он все-таки должен ехать с герцогом? Может быть, это его лакей, воспитатель, дядька? — Супруг кормилицы, — ответил граф Ларак, не меняя тона. — Едет в должности конюха. Уверен, что казна Кэналлоа не обеднеет, если ей придется кормить еще одного лишнего работника. Что касается герцога Окделла, то в Надоре не принято, чтобы мужчины имели личных слуг. Гувернера и менторов для него еще не нанимали, герцогиня Мирабелла обучала сына и старшую дочь самостоятельно, при участии замкового капеллана. Больше я никого выделить не могу: замок тоже необходимо обслуживать — даже если вы пришлете собственного управляющего, здесь должен остаться соответствующий штат прислуги. Полагаю, ваши люди справятся с тем, чтобы обеспечивать нужды маленького ребенка на протяжении двух недель, пока вы не доберетесь до столицы. Речь графа становилась все более косноязычной, как будто он выступал в суде, читая по бумажке загодя написанный законником текст. Рокэ подавил желание закатить глаза, сделал глубокий вдох и припомнил, что у Эгмонта, действительно, никогда не было собственного денщика. — Мои люди, — сказал он, — это военные! Эскорт! И половину я отправляю в Кэналлоа сопровождать поезд герцогинь! — Герцог Окделл не избалован, — пожал плечами граф Ларак; в его бесстрастном тоне читалось невысказанное «А вот вы наверняка избалуете их всех». — Ладно, — сказал Рокэ. — Уже пора, прощайтесь и поехали. Он отвел глаза, чтобы не смущать детей и дать им пообниматься без посторонних взглядов (чувства взрослых его, откровенно говоря, не заботили), и только шагнул к двери, как за его спиной кто-то пискнул, и Рокэ снова обернулся. По тому, как отчаянно цеплялись друг за друга двое старших, он понял, что граф Ларак не удосужился объяснить детям, что их разлучают не навеки, а всего лишь на пару месяцев. Вредительские наклонности этого человека уже начинали утомлять: создавалось впечатление, как будто он специально чинит препятствия в надежде, что Рокэ, наталкиваясь на них одно за другим, в какой-то момент махнет рукой, отступится и уедет. Похоже, работу графа Ларака — если не работу няньки — придется выполнять ему самому. Рокэ подошел ближе и наклонился так, чтобы оказаться вровень с лицом мальчика. — Ричард, посмотрите на меня. Мы с вами сейчас едем в столицу, а ваши сестры — на юг, в Алвасете. Но мы пробудем там недолго: вы должны познакомиться с Его Величеством, но сразу после этого мы сможем уехать, и вы воссоединитесь с герцогинями. А пока мы все в дороге, они будут посылать нам записки с каждой стоянки. — Я буду писать! — обрадовалась Айрис и выпустила руку брата. — Я умею! Я уже знаю буквы! Рокэ облегченно вздохнул и все-таки вышел. Первыми выезжали девочки. Поезд из четырех повозок медленно втягивался в ворота и выбирался на дорогу, снег на которой был разметен до ширины каретной колеи: это, возможно, потребовало от замковой челяди и окрестных крестьян некоторых усилий, потому что обычно до ближайшей деревни добирались только верхом. Когда хвост последней телеги с поклажей скрылся из виду, а Ричард перестал махать вслед, Рокэ приказал отправляться и своим людям. Ричард забрался в карету, крепко прижимая к себе деревянный палаш, который в последний момент вынула из сундука и, отряхнув от воображаемой пыли, вручила ему тетушка. Рокэ, садясь в седло, побился сам с собой об заклад, когда же ребенок впервые разрыдается — как только они выедут за ворота замка или к вечеру, на привале, уже в гостинице. Как выяснилось позже, он бы в любом случае сам себе проиграл.