Popcorn

Предчувствовал ли Давид свою скорую гибель или на него так повлияла преждевременная смерть отца? Бедная мадам Горман, всего за год потерять и мужа, молодого еще мужчину, с которым она наверняка собирались в свое время поняньчить внуков, и единственного сына, почти совсем мальчика, для нее-то точно. Некому теперь будет занять оказавшееся лишним, заботливо колыбелькой приготовленное для потомства, их семейное место на кладбище. После того, как к ним двоим, уже спящим вечным сном рядом, ляжет в землю и присоединится она. Или же Давид неосознанно нарывался на смерть, чтобы не оттягивать неизбежное? Чтобы не ждать всю жизнь казни, которая не минует ни одно живое существо. Давид сильно изменился после смерти отца, начал, по словам его матери, водиться с дурной компанией. А потом вновь стал самим собой, после того, как мы с ним познакомились. И влюбились. И полюбили… Оба, теперь я уверен в этом. Давид боялся любить. Совсем недавно он потерял человека, которого сильно любил и который должен был быть с ним еще долгие годы, по ощущению – всегда. О смерти люди всерьез никогда не задумываются, пока не столкнутся с нею лицом к лицу. Он предложил мне отыграть все назад. Признал свою ошибку. Извинился передо мной. Звал обратно, если мне не послышалось, нет, я не ослышался тогда, точно, теперь можно полностью признать это. Давид кинулся за мной следом, искать меня, чтобы вернуть. Но нашел свою смерть. Мой любимый Давид так радовался жизни и спешил сделать в этой жизни добро, помочь каждому, с кем его, пусть ненадолго, столкнет судьба. Все-таки из-за мистического предчувствия конца, что был уже близок? Давид оттолкнул меня, испугавшись своей сильной привязанности ко мне. Боясь все равно меня потерять? Разломал все собственными руками - о чем сразу же пожалел. А потом понесся сломя голову дальше. И снова тут же попытался повернуть вспять тот самоубийственный порыв. Как не крути, все выходит на то, что его убила любовь ко мне. Убил я. Он убил себя сам? Столько вопросов, ответов на которые ни за что не найти. Даже если бы я до сих пор мог спросить обо всем его самого. Потому что это жизнь. Неизменна ни в чем только смерть. Статична. Недвижима. Давид любил жизнь и радовался каждому дню, и ему всего было мало, он брал ее полными пригоршнями, хватал в охапку, так же щедро делясь со всеми вокруг. Он захотел, чтобы я сплясал на его могиле. Смеясь над смертью. Празднуя жизнь. Если та клятва, которую он фактически заставил меня дать, не то самое научно недоказуемое предчувствие, то тогда что? Помню, как Давид сказал мне, что был бы рад, если бы в свое время его о том же самом попросил отец. Надеюсь, они вместе сейчас… Надеюсь, я его еще обязательно увижу. Надеяться надеюсь, конечно, но верю не очень, очень – хотел бы верить в такое. Всей душой. Которая у человека то ли есть, а может все-таки нет. Может быть, в двадцать первом веке это наконец-то выяснится окончательно, со всеми прилагаемыми доказательствами. Может, в следующем веке, в той же самой Нормандии, мы с Давидом могли бы отправиться поплясать на дискотеке со всеми вместе, не боясь, что наша радость будет отравлена, как на аттракционах, всякими моральными уродами, как тот, который обозвал его пидором и нам пришлось драться. Почему бы нет, ведь уже сейчас, в конце двадцатого, здесь во Франции, по крайней мере, таким, как мы, больше не грозит тюрьма - как нашему гениальному поэту Верлену, которого так любил Давид - за то, какие мы есть и кого полюбило наше сердце, нас о том не спросив. Но больше всего я бы хотел узнать наверняка другое. Больше всего мне бы хотелось спросить Давида о том, не он ли послал мне встречу с тем перебравшим парнем, которого мне было так неохота спасать заодно с ним, а теперь мой парень – он. Вдруг, как по волшебству, появившийся в моей жизни не раньше, чем я очнулся от накрывшего меня холодной могильной плитой горя и смог найти в себе силы как-то жить дальше. Без того, кого буду любить всегда. И очень, очень надеюсь еще увидеть. Обнять. Прижать к себе со всей силы. Не так, как в тот страшный день в морге, самый страшный в моей жизни, уверен, таким он и останется. Ничего страшнее мне не пережить. - Давид… Ответил порыв ветра с моря, призрачно коснувшись лица. Мой парень, сидящий в шлюпке рядом, решил, что я оговорился, но лишь мягко улыбнулся, в который раз прощая мне ошибку, зная мою историю. Мою и Давида. Нашу с ним. Летом восемьдесят пятого.