Popcorn

«Когда-нибудь» однажды в самом деле настало. Только оказалось в итоге не потребовавшимся нам временем, а событиями, которые с нами произошли и насовсем ушли в прошлое. Мейбл вышла замуж за Джейкоба и развелась с ним. Я влюбилась снова и влюблялась затем еще не раз, пока не призналась ей как-то, под влиянием щедро выпитого на очередное веселое Рождество в доме ее родителей, что она была единственным человеком, которого я действительно любила. - Ты для меня тоже такой человек, Марин. – серьезно произнесла она, заглянув мне прямо в глаза, как на дно колодца, куда боятся ненароком свалиться. - Да ладно. – запаниковав, попыталась я обернуть все неудачной пьяной шуткой, так же безуспешно, как выдавить улыбку из сжавшейся от страха души, которой бы петь в этот волшебный момент от счастья. - Ты права, извини, я перепутала и все не так сказала. – вздохнула Мейбл, отворачиваясь к окну у которого мы стояли в неком подобии уединения, попивая вкуснейший горячий пунш, приготовленный ее папой. После этих ее слов мне и стало страшно по-настоящему, а еще больно, страшно больно, так, как не должно уже было быть, спустя столько лет после нашего расставания. – Любила – это прошедшее время, то, чего больше нет. Я – люблю тебя. Сейчас, всегда, сколько себя и тебя помню. Я не должна была этого говорить. Но сказала тотчас же, едва дав договорить ей. Сказала, что тоже очень сильно люблю ее, люблю всю свою жизнь, одну только ее и любила когда-нибудь. Мы потом плакали, и смеялись, и целовались, и это было еще прекрасней, чем даже тогда, ночью на пляже, с незабываемой бутылкой виски, стащенной у моего Дедули. Когда все случилось между нами с Мейбл впервые. А еще какое-то время спустя мы с ней поженились. Ана и Хавьер, удочерившие меня в свое время вполне официально, словно бы еще раз стали моими самыми настоящими мамой и папой, взамен никогда собственными глазами не виденных. Ведь вспомнив мамин голос, песенку, которую та мне пела, ощущение ее объятий, я так и не вспомнила ее лицо, оставшееся для меня лишь тусклым фотоснимком на стенке, до тех пор, пока я не добралась до остальных. Фотографий парня, который мог бы быть моим отцом, разбирая Дедулины секретные и безумные сокровища, я так и не нашла. Фото были только нашего семейства. Так я, не сразу, конечно, все и поняла. Очевидное. Вроде бы бросающееся прямо в глаза, но слишком кошмарное, чтобы мозг спокойно допустил полное осознание этого. *** Положенное время спустя без вести пропавшего Дедулю официально признали умершим. Мне кажется, что, прежде всего из жалости ко мне, никто не стал поднимать версии о самоубийстве, наиболее правдоподобной на фоне стремительно уничтожающего Дедулю рака. Океан унес тело, все сходится. Он хотел, чтобы я узнала правду. Обо всем. О себе. Про него. Иначе бы Дедуля уничтожил свой драгоценный тайник, ни для кого, кроме нас не представляющий никакого интереса. Фото и письма, личные вещи его покойных жены и, прежде всего, дочери. Моей мамы. Мне остается гадать, цепенея от ужаса, о том, начал ли он однажды видеть жену в дочке, увидел ли последнюю потом во мне, подросшей. Не это ли толкнуло его на самом деле свести счеты с жизнью. Или же у них двоих с Голубкой правда была некая не доступная постороннему пониманию связь. Неведение – темное место и порой ему гораздо лучше оставаться таким, как бы то ни было мучительно. Дедуля точно хотел и собирался мне сказать что-то крайне важное, когда заговорил со мной о разных формах любви. Наверняка бы сказал, не сбей я полет его мысли, с перепугу решив, что это он про нас с Мейбл. Сказал бы он мне в тот же самый день, что никогда не было никакого серфера, умчавшего от наших берегов к австралийским волнам, понятия не имея, что моя мама осталась беременной? Сказал бы прямо, что он мне никакой не Дедуля, что мой папа на самом деле никто иной, как он? Одно точно, то, что он хотел, чтобы однажды я обо всем догадалась. Все узнала. Поняла. Или нет? *** По большому счету, все это, разумеется, были меньше, чем косвенные улики, просто мои личные домыслы, но я посчитала невозможным скрывать их от Мейбл и дальше. Кто меня знает, насколько я могу оказаться неадекватной, а то и опасной, психический срыв был у меня и раньше. Раз уж это не остановило ее, меня тем более не смогло останавливать и дальше. Жизнь слишком хрупкая и короткая, чего совершенно не понимаешь, когда тебе еще нет двадцати, но потом... Потом повезет, если еще остается время спохватиться и начать жить настоящим без ложного ощущения того, что смерть не коснется не тебя, не тех, кто тебе дорог. Намного дороже себя самого.