Happy birthday

– Алина? – Саша? Вопрос раздался одновременно, когда девушки столкнулись в аэропорту. Вернее, когда Саша налетела на Алину. Первый – с приветственной интонацией, второй – с вопросительной. – А что происходит? – Спросила Алина, когда они с Сашей традиционно обнялись. – Если вкратце, то одна юная леди ни разу не леди, а главная аферистка Хрустального, идеально манипулирующая людьми. Алина в ответ лишь похлопала широко раскрытыми глазами. – У меня сегодня явно передозировка странной и не понятной мне информациии, поэтому я даже переспрашивать и уточнять не буду, – через пару минут сказала она, отмахиваясь от сотен вопросов, закруживших в её голове. – Мудрое решение, – кивнула Саша. Алина улыбнулась и протянула руку к одному из двух букетов, которые держала Саша. Она без проблем отличила тот, который был куплен для того, чтобы быть подаренным её руками. Карие глаза пробежались по цветочной композиции, с удовлетворением отмечая в составе любимые цветы одной несносной девушки и небольшого чёрного медвежонка. – Ха, даже медвежонок в стиле вечеринки, умничка, Саша, – довольно улыбнулась Алина, поглаживая чёрный плюш. – Я старалась, – гордо выпятила грудь та. – А что в сумке? – Поинтересовалась Алина, кивнув на большую спортивную сумку на плече Саши. – Платья. – Ты домой успела заехать? – Удивилась Алина. – Рядом с моим домом прекрасный цветочный, я просто совместила полезное с полезным. Я и тебе захватила, надеюсь, подойдёт. – Спасибо, Цезарь. Девушки посмеялись, кажется, чувствуя, что чертовски сложный в осуществлении план, придуманный совместными условиями с Этери Георгиевной, которую они теперь за глаза будут называть «Главной свахой всея Хрустального», станет успешным. – Так, пойдём на посадку, осталось буквально полчаса до вылета, – скомандовала Алина, взглянув на табло отправлений самолётов и сверив время с наручными часами. – Есть, командир! *** – Алин, ну почему ты у окна? – Выпятив губу, слёзно вопрошала Саша, когда они прошли все точки контроля и зашли на борт самолёта. – Боже, Трусова, это пятый повтор одного вопроса за три минуты, –закатила глаза Алина, – тебе сложно уступить? Ответом на этот вопрос послужили закатанные глаза рыжеволосой. Алина глубоко вздохнула, пробормотала что-то вроде «всё лучшее детям», и кивнула младшей на место у окна. – Будешь должна. – Всё, что пожелаешь, Заги! – Восторженно воскликнула Саша, сжимая подругу в объятиях. – Трусова, – предупреждающе Прорычала Алина на ненавистное прозвище. – И я тебя люблю! – Пискнула младшая, прижимаясь к телу подруги до хруста чьих-то рёбер. Алина с улыбкой покачала головой, наблюдая за воодушевлённой Сашей, которая отлипла от неё и буквально запрыгнула в своё кресло, отодвинула шторку и уставилась в ночное небо, усеянное звёздами, провожала глазами улетающие и прилетающие самолёты и уже что-то снимала на видео. Сама же Загитова спокойно уселась рядом с подругой, открыла столик, положила на него телефон и прикрыла глаза. – Саш, толкни меня, когда будем взлетать, – в полудрёме проговорила Алина. – Угу. Закрыв глаза, Алина словно закрылась от всего шума и суматохи вокруг непроницаемой шторой. Перед глазами приятная темнота, в голове – лёгкая пустота, в ушах – благодатная тишина. Мысли, до этого вторившие снежным вихрям на улице, наконец улеглись, давая почувствовать долгожданное умиротворение. Вопросы, предположения, продумывание диалогов, воспоминания и страхи – вот, что мучило Алину уже бог знает, сколько времени. Зачастую всё это выливалось в нестройный хор голосов, сводящий её с ума своими фальшивыми песнями, и с каждой минутой тишины в её жизни эти песни становились всё громче и громче. Однако сейчас, когда она отстранилась от всего существующего в реальности, хор смолк, позволяя ей выдохнуть. И как же это приятно! – Аль, мы взлетаем, – шёпотом обратилась к Загитовой Саша. Алина медленно открыла глаза, раздвигая занавес между своим спокойным внутренним и сумасшедшим внешним мирами. – Спасибо, – улыбнулась в ответ Алина. Ей хватило пары минут, чтобы прийти в себя – она не то, чтобы спала, скорее наслаждалась внутренней тишиной с закрытыми глазами. Указания стюардессы Алина слушала в пол-уха – за многие годы перелётов на соревнования и шоу успела выучить всё это наизусть, поэтому лениво смотрела в окно через плечо Саши. Младшая же наоборот выглядела слишком дёрганной – то поправит волосы, то послушает полминуты бортпроводницу, то полистает журнал, то залезет в телефон. – Саш, ты летать боишься? – Спрашивает Алина, когда Трусова в тридцать четвёртый раз – да, она считала – открывает Инстаграмм, и через секунд десять закрывает, откладывая телефон в сторону. – Откуда ты?.. – Ты сейчас просто один-в-один Женя, а она боится летать, так что вывод сделать очень просто. – Меня Аня всегда за руку держит в самолётах, это успокаивает, – смотря в глаза Алине, подтверждает её слова Саша, – так я чувствую, что всё в порядке. Без неё непривычно. Алина мягко берёт ладонь подруги в свою, успокаивающими движениями поглаживая тыльную сторону кисти. Саша прикрывает глаза и глубоко выдыхает в ответ на это действие. – Чем ещё тебе Аня помогала бороться с этим страхом? – Ну… – Так, Трусова, только приличные пункты, пожалуйста, – наигранно-испуганно просит Алина, вызывая у Саши звонкий смех. – Ладно-ладно, кхм… – Саша поглаживает подбородок в раздумьях. – Боже, вы же дети, неужели совсем ничего приличного в вас нет? – Притворно ужасается Алина спустя две минуты молчания, за что получает тычок в бок и возмущённое «Эй!». – Кто бы говорил, – высовывает язык Саша, и заливается хохотом. – Ну а если серьёзно, то мы просто разговариваем весь полёт. – Уже лучше, – кивает Алина. – О чём хочешь поговорить? – Как вы с Женей справились с последствиями Олимпиады? Удар под дых – вот, с чем Алина может сравнить этот вопрос, вызывающий острую боль где-то в середине грудной клетки и нехватку воздуха, превращающуюся в удушье. По спине пробегает струйка холодного пота, шипя от взаимодействия с разгорячённым телом, температура в котором поднялась от усилившейся в разы скорости кровотока. – Прости, я… – бормочет Саша, видя очевидные изменения в подруге. – Я просто… – Нет, всё в порядке, я просто всё ещё не привыкла к тому, что могу отвечать на этот вопрос, – чуть нервно улыбается Алина. Она замолкает на какое-то время, кусая губы и обдумывая, что и как сказать, а затем выдыхает и сдаётся – Саша не журналист, Алина ей доверяет, поэтому с ней можно об этом поговорить. К тому же, они в одной лодке. – Знаешь, тогда всё смешалось в одну большую кучу эмоций – казалось бы, во мне должна играть радость от победы, но был лишь ступор от неожиданности результатов. Я, как и все, знала, кто едет фавориткой и знала, кто победит. Моя победа стала неожиданностью даже для меня. Я не понимала, что происходит, не понимала, почему меня поздравляют, и не понимала, почему Женя плачет. Осознала, наверное, когда ко мне подошла Этери и шепнула на ухо подбежать к Жене и обнять её. Я не понимала, зачем, но сделала. И вот тогда я почувствовала холод. Нет, не из-за того, что я была лишь в платье, не из-за близости к катку, это был холод от неё. Даже её кожа была настолько холодной, что по мне побежали мурашки. Алина на мгновение перевела взгляд на свои руки и увидела отражение тех событий в покрытой мурашками коже. Саша проследила за её взглядом и невольно вздрогнула – оказывается, шрамы могут отражаться не только шрамами. – Она что-то сказала мне на ухо, но я ничего не поняла – в голове звенел то ли белый шум, то ли мой Дон Кихот, то ли её Анна Каренина, всё смешалось в одну единую симфонию, подходящую к своей кульминации с каждой секундой. Когда на нас налетели журналисты, я вообще не осознавала, что им говорю, отвечала на автомате. Их вопросы влетали в одно ухо, отскакивали от стенок черепной коробки и вылетали обратно. Не помню, что говорила Женя, не помню, что спрашивали, помню лишь внимательный взгляд Этери на нас и усиливавшуюся с каждой секундой хватку Жени на моей талии. Она словно пыталась сделать мне больно, а может держалась, чтобы не упасть и не разбиться об пол в истерике прямо там. Я не понимала, но чувствовала – внутри она разбита, как лёд, в который мы врезались прыжками и вращениями. Снаружи её выдавали лишь глаза, утонувшие в солёном море горя и слёз. И вспышки камер только освещали их, делая эти крупицы разбитых мечтаний доступными для обозрения всему миру. Наверное, наконец взглянув в её лицо, пусть это и было мимолётно, я поняла, что произошло. Осознание накрыло меня огромное лавиной, пробираясь под кожу жгучими комьями, будто холодный снег – под капюшон. Алина поднимает голову вверх, пытаясь заставить непрошенные слёзы вернуться обратно внутрь неё. Глубокий вдох, хриплый выдох. – Знаешь, когда мы вернулись в номер, она не кричала. Она не плакала, она не рвала и не метала. Она молчала. А молчание – это самый громкий крик, и её молчание разрывало мои барабанные перепонки. Я плакала, пыталась повесить эту чёртову медаль ей на шею, трясла её в попытках получить хоть какую-то эмоцию, умоляла поговорить со мной, сделать хоть что-то. Но она молчала. Молчала и холодела с каждым мгновением всё сильнее. А я замерзала, просто глядя на неё. В её глазах больше не было пустоты. Там был снег. Чистый, белый. Снег, который я оставила на корейском льду после своей произвольной. Снег, которым я усыпала её. Алина вновь останавливается, устремляя свой взгляд в окно. Они уже летят – за стеклом плавно движутся облака, отображая дымку воспоминаний в её глазах. – Я не видела её несколько недель после возвращения в Москву, – тихим голосом продолжила Алина, заставляя вздрогнуть погрузившуюся в её историю Сашу, которая уже не замечала даже слёз, текущих по её щекам. – Потом был самый провальный в моей карьере старт на чемпионате мира, даже вспоминать не хочу. Женя тогда отказалась. Всем сказали, что травма не дала выступить, но лишь мы с тренерским штабом понимали, какая травма. В салоне самолёта раздался голос капитана, что-то там сказавшего по громкой связи, но девушки не сильно обратили на его слова внимание, однако на короткий промежуток времени отвлеклись. – Моя голова была явно не со мной, когда я катала в Милане, результат налицо, – Алина хмыкнула, пожав плечами. – Да, провал, но их в моей карьере было много. На меня тогда давили все: тренеры, решившие, что если у них убилась одна чемпионка, то нужно добить вторую; мои поклонники, поклонники Жени, да вся страна, которой кинули новое пушечное мясо, в целом. Думаю, я ехала туда, заранее зная результат. По крайней мере свой. – И потом… – И потом она уехала. Без разговора, сообщения или чёртового букета, – отвечает Алина на полу немой вопрос подруги. – Просто сбежала. Версий того, зачем и почему, просто сотни, истинную не знает никто. Да и вряд ли она когда-нибудь раскроет все карты. Впрочем, я устала плакать в догадках, срывать все элементы на всех тренировках и срываться в пустых залах или на тихом льду, когда все уже давно ушли из Хрустального. Она уехала начинать новую жизнь, но мою здесь она закончила. Дорисовала запятую для себя, а на меня пасты в ручке не хватило. И я эту точку сама в запятую вырисовывала десятками часов на льду в день, самоубийством в зале и полным отключением эмоций. Я вырезала её из своей головы, лишь бы мысли не загораживала. И как бы ни пытались её обратно вклеить все вокруг, ножницы всё ещё были у меня. – Ты забыла? – Шелестит Саша, вглядываясь в зеркала её души. – Нет, милая, забыть невозможно, когда вот здесь, – она прикасается к своей груди, проецируя местоположение сердца, – она не на бумаге нарисована, а высечена по ткани. Выгравирована, выжжена, вылеплена – называй как хочешь. Забыть нельзя, когда она в каждом выходе на лёд, в каждом прыжке и вращении, в каждом бордовом платье. Забыть становится нереальным, когда она в каждом вопросе интервьюеров, в каждом сравнении от Тутберидзе и в каждом гудке поезда. Забыть – неосуществимо, когда она в каждых карих глазах, пусть и не дотягивающих до её, в каждом звонком смехе рядом, в каждом медвежонке, которого бросают на лёд. Алина переводит взгляд на букет в своих руках и вновь поглаживает медвежонка. Молчание длится неопределённое количество времени, когда рука Загитовой замирает на игрушке. Неожиданно в её глазах зажигается слабый огонёк, и она вновь смотрит на Сашу, озвучивая свою мысль: – Знаешь, она велела мне бороться, бороться за неё, и только сейчас я поняла, что бороться она велела мне с самой собой. – Что ты имеешь в виду? – Непонимающе спросила Саша, пытаясь переварить всё услышанное. – Мне пришлось очень серьёзно повзрослеть, чтобы оставить её в прошлом, я закрылась и потеряла огромную частичку себя, можно сказать просто отказалась от настоящей себя в пользу маски, которую пришлось надеть, чтобы справиться. Думаю, она имела в виду то, что хочет вернуть настоящую меня. Обе замолчали, обдумывая предположение Алины. В нём, несомненно, была доля истины, но насколько эта доля соответствовала действительности и вкладывала ли Медведева такой тайный смысл в свою фразу? – Знаешь, думаю, ты права, – высказалась Саша. – Медведева, конечно, дел натворила, но вот что-что, а её верности можно только позавидовать. – Саш, давай чуть конкретнее, я все ещё в восемнадцатом году… – Женя верная настолько, что при выборе чего-либо она не откажется от своего решения и под дулом пистолета. Думаю, она со временем, а может и в том феврале, выбрала тебя, но увидела, что ты потеряла себя из-за неё, и попыталась таким довольно идиотским способом убить двух зайцев – вернуть настоящую тебя, по которой мы все очень скучали, так что спасибо ей; и посмотреть, нужна ли она тебе. Алина хлопает глазами в ответ на тираду подруги, переваривая пока лишь первое предложение. – Если она тебе нужна, то ты бы, во-первых, дошла до осознания того, с кем тебе нужно бороться по её словам, а ты это сделала – боролась с собой с момента её возвращения, пусть и вслух это признала, да и сама осознала, только сейчас, – объясняет свою идею Саша. – А во-вторых, ты бы вернулась. К нам, к ней или ко всем сразу – неважно, но она наблюдала за тобой всё это время, ты сама нам об этом рассказывала. Вернее, думаю, это была она. В карих глазах вновь вспыхнул блеск осознания: Алина вспомнила свои беседы с девочками о том, что ей чудится, будто за ней кто-то постоянно наблюдает: на тренировках, на стартах и шоу, да даже на обычных прогулках. Фигуристка тогда нехило себя накрутила и дело дошла до разговора об охране из-за страха неадекватного сталкерства, но тогда всё это и прекратилось. Да и сама Алина спустя время поняла, что больше проблем было из-за её паранойи – неуловимый взгляд, преследовавший её, казалось, согревал и давал какие-то внутренние силы. – Если это была она, я сегодня ей на голову ведро воды вылью, договорились? – Шокировано пробормотала Алина. – Только позови меня, сниму для Этери видео. – Договорились. Разговор совершенно неожиданно приобрёл совсем иные краски – слёзы стёрлись улыбками, дрожь в голосе заменилась смехом, ладонь потеплели. Обе начали улыбаться, придумывая пытки на случай подтверждения вины Медведевой, затем провели мини-конкурс на лучшую пародию возмущённого лица именинницы после их мести, ну а после выбирали музыку для фона на видео. Полёт медленно, но верно близился к своему логическому завершению, когда повеселевшая Алина решила задать свой вопрос, несмотря на различие ситуаций, идентичный Сашиному: – А как вы справились с последствиями Олимпиады? – Оу, ну… – Саша замялась, – здесь наши истории расходятся… Flashback В гостиничном номере из звуков было доступно лишь тиканье часов и тяжёлое дыхание рыжеволосой фигуристки. «Вторая, вторая, вторая» Голос в голове эхом отражался от стен комнаты, прилетая в её тело не словами, а пулями. «Серебро, серебро, серебро» Несчастный кусок металла жёг кожу в районе груди и висел на шее тяжким грузом – снять не было сил. «Неудачница, неудачница, неудачница» Пустой взгляд устремлён в пол, вырисовывая на нём прокат произвольной – вот недокрут, вот пошатнулась, вот потеряла центровку на вращении. «Самовлюблённая, самовлюблённая, самовлюблённая» Перед глазами не пол, а собственное лицо на экране в ожидании оценок, заветные цифры, ликование, объятия тренера и поздравления. «Гордая, гордая, гордая» Несуществующие картинки на полу сменяются другим лицом, увидевшим свои баллы – пустым, непроницаемым, опустошённым. Но оно отходит на второй план, когда приходит осознание – проиграла. «Позорище, позорище, позорище» Картинка сменяется лицом какой-то японки, пытавшейся что-то объяснить ей на английском, но даже имеющихся познаний сейчас не хватит – в голове такая каша, что она вряд ли вспомнит как сказать «Привет». «Истеричка, истеричка, истеричка» Этери пытается успокоить, Дудаков тоже тянет её в сторону, но их старания бесполезны, и она видит себя, убежавшую от них и выглядывающую из-за чёртовой шторы в окружении десятков камер, снимающих её личную смерть. – Саша… Этот голос раздаётся не изнутри, а снаружи, но он так пугает, что Саша хочет, чтобы он исчез вместе со всем, что творится внутри неё. Голос совсем не чемпионский – тонкий, надламывающийся, абсолютно безжизненный. Если бы её попросили сейчас описать свои ощущения, она бы описала их голосом олимпийской чемпионки. – Саша… Буквы её собственного имени кажутся какими-то несозвучными и негармоничными, когда звучат так. Она вся кажется себе абсолютно негармоничной – она сейчас не космический модернизм, а пугающий дадаизм: красная помада небрежно покрывает не только губы, но и щёки с подбородком, чёрные разводы на лице заменили тональный крем, а вместо сияющих глаз – слабая тень, едва ли напоминающая что-то, живее камня. – Саша… Голос совсем близко, но словно далеко – там, на льду. И собственное имя сейчас режет коньком по нервам, вызывая болевые импульсы по всему телу, бегущие к мозгу со скоростью катящихся по лицу слёз. Саша хочет поднять голову и посмотреть на неё, чтобы увидеть блеск золотой медали на её груди, вторящий ему блеск её глаз и улыбки. Хочет увидеть яркую и цветущую чемпионку. Для того, чтобы осуществить задуманное требуются колоссальные усилия – мышцы шеи будто тоже набирают квоту четверных, чтобы помочь ей повысить уровень взгляда. И она видит себя в чужом обличии. Дёргается сначала от слова «чужом» относительно девушки, стоявшей перед ней, а потом от осознания увиденного: лента медали торчит из кармана куртки, явно засунутая туда с небрежностью и, возможно, каплей отвращения; на лице никакого света – лишь мрачные тени под глазами, опущенные уголки губ и мокрые пустые глаза. Она не должна выглядеть так. – Что с тобой? – Хрипит Саша, смотря на неё. – Олимпиаду выиграла, – хрипит в ответ Аня. Обе заливаются горькими слезами. Аня падает на пол, Саша – на колени перед ней, обе – мысленно на холодный пекинский лёд: одна – во имя рекорда, вторая – во имя первой. История могла быть таковой, но не стала, потому что ни одна бы не простила. – Не смей извиняться, – шепчет Саша, с закрытыми глазами находя её ледяные ладони. – Ни за моё серебро, ни за своё золото. – Не смей извиняться, – вторит ей Щербакова, сжимая горячие ладони, обхватывающие её пальцы, – ни за истерику, ни за что. Они просто плачут, изливая свои поражения: Саша – в борьбе за медаль, Аня – в борьбе за себя. Одна ехала в Пекин самой обсуждаемой – пять четверных в одной программе – это заявка на победу, вторая – самой осуждаемой. Уедут они, обменявшись ролями. – Саш, я хочу, чтобы ты её надела, – выдавливает Аня, протягивая одну руку к торчащей из кармана ленте. – Нет. Саша перехватывает тонкое запястье, прижимая его к своей груди в области сердца. – Ты слышишь? – Спрашивает она, открывая глаза. Лицо напротив, сосредоточенное и внимательное, испещряется морщинами, когда она выслушивает размеренный стук своей кожей среди звуков падающих слёз и разбившихся в осколки мечтаний. – Да. – Оно бьётся, Ань. Оно бьётся спокойно и ровно, его стук не прерывается и не сбивается. Аня молчит, хотя ничего не понимает. В голове десятки вопросов, но она не отходит от своих принципов – молча слушает ту, которую готова слушать часами, зная, что она скажет то, что правильно и важно. – Оно бьётся. Мне твердили, что оно разорвётся от пяти квадов, но оно бьётся. Мне твердили, что оно разлетится в осколки от того, что меня не взяли в командник, но оно бьётся. Мне твердили, что ты разобьёшь его, но оно бьётся. Аня наконец понимает мысль, и слёзы бегут ещё сильнее. – Мне плевать, что обо мне уже успели написать и сказать, мне плевать, что обо мне думают и что ещё выскажут завтра и потом, мне важно знать, что ты со мной и ты слушаешь, как оно бьётся. Аня сглатывает ком из сотни признаний, застрявший в горле, и дрожащей рукой берёт свободную руку девушки напротив, повторяя её манипуляцию. Саша замирает, ощущая абсолютно синхронное биение под своей ладонью. – Ты здесь, и никто и ничто не заберёт тебя. Я не позволю. Карие глаза вылезают из темницы век и врезаются в зелёные напротив. В обеих парах медленно возрождается жизнь. – Никто и ничто, – вторит Саша, приближаясь к её лицу. Губы врезаются друг в друга, как рыжеволосая на несчастном трикселе – в лёд. Время обнулилось, оставив все драмы в прошлом, где-то там, за спинами. Одна обернёт их белоснежными крыльями, вторая – унесёт далеко за облака. – Мы поговорим обо всём на трезвую голову ещё раз, хорошо? – Шепчет Аня, слегка отодвигаясь от её губ. Саша кивает в ответ. Обе уверенны – разговор окончится теми же выводами. The end of flashback Саша кусает губы, когда заканчивает рассказ, и смотрит на Алину. В голове лишь одна мысль: «Что скажет подруга, прошедшая через четыре года ада, когда наш ад длился лишь пару часов? Практически идентичные истории, но какой разный финал…» – Я горжусь тобой, – говорит Алина спустя пару минут. – Аль, мне жаль, наверное не… – начинает Саша, не осознав слова подруги. – Стоп, что? – Я горжусь тобой, – повторяет Загитова, с лёгкой улыбкой наблюдая за вытягивающимся лицом Саши. – Я думала, ты… – Обижусь? Разозлюсь? Скажу, что жизнь несправедлива? – Подхватывает Алина, загибая пальцы. – Ну… например, – дёргает плечом Саша. – Саш, жизнь была бы несправедлива, если бы история оказалась циклична, а наши олимпийские истории – двумя каплями воды, – твёрдо говорит Алина. – Послушай, то, что ваша история повернула таким образом, говорит о том, что вы сильнее и взрослее, чем были мы с Женей. К тому же, наши отношения на тот момент не переходили грань дружеских, что тоже очень сильно влияет на ход событий. Вы – не мы, и именно на это я надеялась, как только увидела итоговые результаты. Я горжусь тобой, я горжусь Аней, я горжусь вами обеими. – Спасибо. Алина кивает Саше и протягивает ладонь к лицу младшей, стирая мокрые дорожки. – Оу, а сможешь сказать Медведевой, что она идиотка? – Вдруг спрашивает Алина, замечая за спиной девушки огни пункта назначения. – Мы, конечно, обе виноваты, но я тогда хотя бы пыталась… – Если честно, то с удовольствием, Аль, – улыбается Саша. Капитан самолёта вновь прерывает их беседу, сообщая о скорой посадке, и больше они не говорят – каждой нужно обдумать происходящее и выбрать наилучший вариант диалога с несносной кареглазой шатенкой. Слава богу, не с одной и той же. – Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту "Дубай" города Дубай, Объединённые Арабские Эмираты. Температура за бортом составляет +27 градусов Цельсия, наблюдается частичная облачность. Местное время один час и двадцать семь минут по Московскому времени. Спасибо за выбор нашей авиакомпании, хорошего времяпрепровождения и до новых встреч! В салоне раздаются аплодисменты, окончательно возвращающие двух фигуристок в реальность. – Ну что, самое время ворваться на один праздник? – Играет бровями Алина, с задорной ухмылкой смотря на спутницу. – Маленькая вечеринка ещё никого не убивала.