Поцелованный ландыш

"Мечты имеют свойство сбываться. Всегда. Но не так и не там" Тимофей Костин

      Живая вода творит чудеса. Собираясь в НИИ, Ковров уже не чувствовал последствий прошедшей ночи.       Хунта вернулся из Китежграда только после обеда и сразу же направился к Киврину. До этого момента Витя занимался ежесменными делами: с утра отдал Стеллочке готовую газету, доделал вчерашнее задание, забрал из вычислительного центра заказанные расчеты, дошел до вивария для уточнения неизвестного слова, попавшегося в документе, у гекатохейров. После новости о возвращении заведующего отдела Смысла Жизни из короткой командировки, Ковров подготовил необходимые для отчетности бумаги и направился к Хунте. С каждым шагом в сторону кабинета руководителя сердцебиение учащалось.       — Кристобаль Хозевич, разрешите?       — Проходите.       Витя подошел к столу и принялся раскладывать документы, попутно комментируя и отвечая на простые вопросы. В кабинете витали нотки дорогого алкоголя.       — А вот это передал Ойра-Ойра, от Невструева. Просили дать ответ до конца рабочего времени.       Хунта принял бумагу и внимательно пробежал глазами по содержимому.       — Что ж, это помещение лучше, чем быть соседом товарища Выбегалло… Кстати, как вам сегодня спалось?       — Кошмар снился. Сосед будил.       — Вы сон запомнили?       — Нет.       Хунта промолчал. Документ с поразительной скоростью наполнялся каллиграфическими готическими буквами.       — Готовы сегодня фехтовать? Или воздержитесь?       — Я готов.       — Тогда буду ждать вас как обычно, — корифей протянул документ подчиненному. — Передайте, что через сорок минут я загляну к Янусу Полуэктовичу. Можете быть свободны.       Занятия фехтованием проходили обычно раз в неделю в переделанном кабинете, выполняющим функции комнатного полигона для небольших опытов. Так как деятельность Хунты и всего отдела Смысла Жизни была в разы безопаснее и рациональнее работы Выбегалло, управление дало разрешение на использование кабинета без лишних вопросов.       Хунта был первоклассным фехтовальщиком, и к своему хобби относился с ответственностью и трепетом. Справедливо высокие требования мало кто выносил, и поэтому Великий Инквизитор долго оставался без постоянного противника. Знакомство с Ковровым, первые занятия и раскрытие "настоящего Коврова", как это называл Хунта, наконец позволили в полной мере заниматься любимыми делами.       Разминка. Бой начался. Холодное мастерство и опыт Хунты с легкостью торжествовали над неопытным энтузиазмом и пылкостью характера Ковровым. Спустя несколько минут внимательный взгляд уловил эмоциональное беспокойство в неуклюжих движениях и нервных подергиваниях.       — Альт, — раздраженно остановил бой Хунта. — Вы отвлекаетесь. Займитесь одиночными упражнениями, а когда соберетесь — продолжим.       Витя ничего не возразил. Мысли правда были где-то далеко, но ради возвращения концентрации он и согласился на тренировку. Хунта присел в стороне и принялся наблюдать за движениями ученика, про себя отмечая ошибки и вслух — если стерпеть было уже невозможно.       Выпад. Ковров задержался в позе, почувствовал нужные мышцы и вернулся в стойку.       — Я думал, вы будете меня расспрашивать о прошедшем обряде, — с испытующим прищуром бросил Хунта. — Почему воздерживаетесь?       Выпад. Глаза обратились к сидящему противнику.       — Вы много сделали для меня. Я не хотел выводить вас на ещё одну благотворительность, зная, как вы это не любите.       — Ваша появившаяся субординация не вернёт вашу премию, Виктор. Не надейтесь.       Ковров выпрямился.       — Как-нибудь проживу, — и он снова принялся за упражнение.       — Вы далеко не кретин, но дурак, — усмехнулся Хунта. — И чтобы не быть голословным, донесу к вашему сведению: если бы вы остались в Китежграде и продолжили свою обычную жизнедеятельность, ваше вмешательство бы сняло чары.       Движения рапиры сбились, после чего стали резче.       — Почему это произошло? У колдовства не стало подпитки. Если бы вы, нарушитель, продолжили делиться любовью с Хеленой, заклинание бы постепенно деформировалось и в конце приняла бы ваши чувства в качестве платы. Но вы вывели его из равновесия и убежали.       Молчание и свист рассекающего воздух лезвия. На нахмуренном лбу фехтовальщика появились капельки пота. Внимательные глаза корифея оценивали каждое движение ученика.       — И всё-таки вам следовало заставить её вас поцеловать. Тогда бы…       — Тогда бы ничего не поменялось, — сердито ответил Ковров. Поднятая для удара рука замерла, — Она меня не любит, — и рука со свистом опустилась.       Хунта хмыкнул. Поставив перед собой оружие, он положил подбородок на сложенные руки и сверкнул глазами.       — Любит. Не было бы у нее к вам чувств — хоть с какой страстью бы вы ее целовали, а эффекта нуль. И не надо на меня повышать голос, это чревато последствиями…       Про последствия Витя уже не слышал. Разум зацепился за единственное важное слово, как утопающий за соломинку. Слово, которое озарило жизнь трепетным огоньком надежды. Опустив оружие, чародей резко повернулся к корифею и замер с немым вопросом на лице.       — Как она меня могла любить? — наконец сорвалось с его губ. — Как же Иван? Она же любила его.       — Представьте себе: живёт человек с хроническим гастритом, и вдруг заболевает сибирской язвой. Умирает он, соответственно, от сибирской язвы. Но разве она перечёркивает факт того, что он был болен гастритом, пускай и не в агрессивной форме? Не заболей он сибирской язвой, умер бы от переросшего в язву гастрита. Вопрос времени.       Сравнение высокого чувства с болезнями нисколько не смутило. Но от откровения у Вити закружилась голова — то ли счастье, то ли ужас. При виде пылающего эмоциями лица подчиненного Хунта холодно продолжил:       — Я вам рассказал про это не из жалости. Моя цель эгоистичная — я хочу, чтобы вы осознали свою ошибку и больше к ней не возвращались. Вы мой ответственный подчиненный и ученик, Виктор, а в этих ролях кретинов я не потерплю, — он поднялся и изящным жестом поправил костюм. — Обряд прошел без осечки. Товарищ Шемаханская обошлась только моим веским замечанием в виду отсутствия жалобы потерпевшей стороны. Для чистоты сеанса, я стёр воспоминания Хелены о вчерашнем дне. Но предупреждаю: повремените со свиданием до конца мая. Ваши психополя должны восстановиться вне контакта друг с другом.       Витя растерялся. Он чувствовал огромную благодарность и за подобное к себе отношение, и за такую важную информацию. Но как его руководитель отнесется к благодарности — было неясно.       — Кристобаль Хозевич, — Ковров неловко перехватил эфес, и тот, чуть не упав, лязгнул. — Я не…       Но заведомо неудачную речь прервала поднятая в призыве молчания ладонь.       — Избавьте меня от напыщенных речей. Хотите выразить мне благодарность? — от нелюбимого слова губы нервно подернулись. — Просто докажите мне, что достойны такого отношения.       В общежитии, после совместного с Амперяном ужина, Витя ушел к себе. Мысли путались. Заветное слово, произнесенное Хунтой, все еще звенело в ушах. Он небрежно повалился на койку и прикрыл рукой глаза.       — Любит… Ой, дурак ты, Витя, какой же ты дурак…       Любит. И он же ее любит.       Щеки тронул робкий румянец. После всего, что произошло, он не позволит этому шансу бесследно исчезнуть. Он решительно поймает свою Птицу Счастья за хвост. Самое сложное — дотерпеть до конца мая. А там он самым красивым способом признается в том, о чем так боязливо молчал. Он докажет ей, что его любовь искренняя, и, раз уж она тоже его любит (от одной этой мысли чародейское сердце сладко замирало), то он не позволит ей когда-либо пожалеть о своем выборе. Решительность, наполнившая его тело, оказалась сильнее той, с которой он ее целовал на новогоднем празднике. Переполняющие душу чувства требовали выхода, требовали красоты и нежности.       Витя подскочил и стремительно переместился за стол. Бумага, карандаш, ластик, заветная фотография — полет фантазии. Сначала уверенные штрихи и линии, со всей пылкостью и страстью, затем более легкие, нежные и ласковые. Затуманенный взгляд время от времени сверялся с оригиналом — карандашная возня от человека, державшего карандаш только для чертежа, даже приблизиться не могла к стопроцентной передаче пропорций и размерности. Но Витя — не художник-академист, Витя — влюбленный чародей, поэтому он сам себе простил свой непрофессионализм.       Когда с плоскости бумаги на него посмотрела девушка, он отнял карандаш от рисунка и задумался. Чего-то в портрете не хватало. Сейчас это была простая срисовка, и она просила чего-то личного, особенного. Характерного только для Нее.       Спустя минуту рисунок был украшен старательно выведенными ландышами. Она — его серебристый ландыш. И среди своих собратьев она — самый прекрасный цветок.       С торжественным окончанием отложив карандаш, Витя откинулся на спинку стула и гулко выдохнул. Ему показалось, что еще мгновение его чувственного безумия, и он бы задохнулся от восторга. Разум начал понемногу проясняться.       — До конца мая я дотерплю, — пообещал он сам себе и нарисованной любимой. — Скрепя зубами, но дотерплю.       После весны наступило долгожданное лето.       На первые летние выходные друзья решили встретиться в парке — погоду обещали замечательную для прогулки. Нужно было обговорить вещи, случившиеся за месяц переписки и телефонных разговоров: повышение Алены, переезд Оленьки, премию Фомы и решение Вити пойти в аспирантуру. Но сильнее всего головы всей компании, за исключением ничего не знающей Алены, занимало планируемое признание в чувствах.       Ковров вышел из автобуса. От остановки до парка было несколько минут пешей прогулки, время позволяло не торопиться. Как раз в момент подсчета времени, за спиной чародея раздался женский голос, и он с замиранием сердца обернулся.       Алена была очаровательна. Скромная укладка на непослушных волосах, блестящие смеющиеся глаза, искренняя улыбка, и только потом в глаза бросилось ярко-красное струящееся платье. Витя ласково улыбнулся.       — Решила меня встретить раньше остальных?       — Можно и так сказать, — пожала плечами Алена. — Знала, что ты здесь выйдешь, и решила встретить.       Они потянулись друг к другу для приветственных объятий.       И Витя понял, что его план рухнул.       Компания друзей с веселыми разговорами и смехом прогуливалась по затененным тополями дорожкам, время от времени останавливаясь у скульптур или лавочек. Слова лились друг за другом от одного к другому, и казалось, что конца разговорам не будет.       Как и не было конца беспокойным взглядам Фомы и Ольги, направленным на бледного и задумчивого Витю, сославшегося на переутомление от работы и учебы.       На очередной развилке возник киоск с мороженым, и глаза уставших от жары и солнца в предвкушении заблестели.       — Вы идите, а я здесь на лавочке вас подожду, — улыбнулся Витя, присаживаясь в тени.       Ольга быстро переглянулась с Фомой, после чего сделала вид, что у нее расстегнулась босоножка, и села рядом с мужчиной.       — Фом, возьми пожалуйста мне чего-нибудь, а я пока с застежкой повоюю.       — Хорошо. А какое у тебя сегодня настроение: обычно-эскимосное, или особенно-пломбирное?       На женском лице вспыхнул румянец стеснения. Довольно улыбнувшись, Алена и Витя вежливо промолчали.       — Эскимо возьми.       — Эскимо, так эскимо.       — Тогда и мне возьми, — передумал Витя.       Проводив друзей до киоска взглядом, Ольга тихо спросила:       — Что с тобой? На тебе лица нет, Фома переживает, — она настороженно нахмурилась и посмотрела на мужчину. — Это касается Алены? Вы вместе пришли — говорили? Она что-то сказала?       Красное платье привлекало к себе внимание почти всех посетителей парка. Влюбленный Ковров не был исключением. С усилием отняв от женского силуэта взгляд, он опустил глаза под ноги.       — Помнишь, я говорил про откат?       Как человек только начинающий интересоваться колдовством, Ольга неуютно поежилась.       — Помню.       — Ну вот, — со вздохом, Витя поднял голову к небу. На лице пятнами заплясали солнечные лучи, прорвавшиеся из кроны. — Сегодня я узнал, что это. Оказывается, любое мое прикосновение к Алене будет приносить мне боль. Подобное я испытывал в ночь обряда, но… Еще и перед глазами в этот момент пламя пляшет, совершенно ничего перед собой не вижу. В общем… Вот так.       В ответ девушка лишь опустила лицо и обхватила голову руками.       — Как же так… Ты ведь хотел…       — Много, видать, хотел, — с грустью усмехнулся Витя. — Спрошу у наших, на всякий случай. А вот что с Аленой делать, я, хоть убей, не знаю.       Две фигуры двинулись от киоска. Ковров кивнул им и нарисовал на лице улыбку. Ольга продолжала сидеть в задумчивости, и чародею пришлось привлечь ее внимание легким полчком в плечо.       — Возвращаются. Давай проблемы оставим на потом. Сейчас мы все вместе, и нам хорошо.       Раскаленный от солнца автобус был почти пуст. Расположившись в хвосте, Витя задумчиво смотрел на пролетающие за стеклом пейзажи.       Перед самим прощанием, уже стоя на остановке в ожидании машины, он шепнул другу о случившемся. Встревоженный Фома уже хотел сказать что-то ободряющее, но Алена подошла слишком близко, и, чтобы не раскрыть секрет, все беспокойство вылилось в крепкое объятие.       Пришлось перебороть свой рефлекс самосохранения, чтобы вновь прикоснуться к Алене. Организм, уже испытавший на себе действие отката, был категорически "против". Но сгорающая от любви душа плевать хотела на боль. Стиснув в объятиях Алену, Витя зажмурился — перед глазами вспыхнуло пламя, по рукам пробежала болезненная судорога. Побороть. Перетерпеть.       Не получилось. Отпрянув, Ковров почувствовал уходящую из-под ног землю. Хорошо, что рядом оказались уже знающие о недуге Ольга и Фома — они быстро подставили плечо помощи, и воодушевленная пьянящим днем Алена ничего не поняла.       Сейчас тело не болело. Болело сердце, болела душа. Где-то в глубине, за клеткой ребер, среди клубка сосудов и вен было что-то ноющее, обливающееся горькими слезами. Оно обожглось, соблазнившись на счастье, потускнело, отложив в сторону краски за ненадобностью.       За стеклом мелькали леса, поля, редкие дома и телефонные столбы. Мыслями Витя был уже в Соловце, снова на рабочем месте и среди учебников, а душа его осталась в тех объятиях до боли очаровательной ведьмочки.       До конечной остановки оставалось около часа, и Ковров задремал.